Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

Глава 54

Щелчок замка еще висел в ледяном воздухе, перекрытом внезапной тишиной его шага, когда антимаг поднял руку. Не для жеста – просто вытянул ее ладонью вверх, как будто ловил невидимый снег. И снег этот был нашей магией.

Я ждал взрыва, волны силы, грохота – чего-то, что сметет туман Анны и Семена в небытие. Но ничего этого не случилось. Было тихо. Ужасно тихо в его мертвой сфере. Туман «Дыхания Слепого Океана» не исчез. Он… сморщился вокруг его пузыря пустоты. Как гнилая ткань, стягивающаяся над язвой. Древняя сила свитка, вырванная из глубин, бушевала, упиралась, ледяные щупальца лизали границы его безмолвия, но прорваться не могли. Он стоял в центре бури, остров спокойствия в аду, и его серые, невыразительные глаза смотрели сквозь белизну – не на меня, а сквозь меня, в самую сердцевину хаоса.

Но его рука была поднята не против тумана.

Над нашими головами, на крышах мрачных складов, где еще час назад болтали беззаботные студенты, вспыхнули огоньки. Мелкие, быстрые, как искры от костра. Igniculus – искры огня, Glacies Acus – иглы льда, Ventus Morsus – щипки ветра. Простейшие заклятия, которые первокурсники швыряют друг в друга на задворках Академии. Эффект от них против бронированной кареты – как плевок в бронепоезд. Но они летели не в карету.

Они летели в туман. В густую, ледяную пелену, которую Анна и Семен из последних сил удерживали, превращая проезд в ловушку. И там, где искры, иглы, щипки ветра касались границы пузыря антимага… они гаснули. Не с треском, не со вспышкой. Просто… переставали существовать. Как свеча, задутая в безвоздушном пространстве. Его поднятая рука была не жезлом разрушения, а щитом. Незримым, абсолютным барьером, отсекающим любую попытку магической атаки сверху. Студенты на крышах, наши единственные резервы, наши «глаза» и «жала» в этой мясорубке, были нейтрализованы одним спокойным жестом.

И тут же, словно по команде, а может, и была команда – неслышная, переданная взглядом или каким-то проклятым механизмом Охранки, инкассаторы у передка и кормы кареты рванулись в стороны, прижимаясь к стенам проезда, укрываясь от слепого свинца своих же товарищей. Их плащи мелькнули в моем рунном зрении – расплывчатые, дрожащие тени в белой мгле. И они открыли огонь. Не магией. Свинцом.

Резкие, сухие хлопки наганов, такие знакомые и такие чужие здесь, в магическом кошмаре, разорвали вой ветра и шепот глубин. Они палили не в нас, не в туман у земли. Они палили вверх. Наугад. В белую кипящую пелену над нашими головами, туда, где должны были быть крыши, наши студенты.

Сквозь искаженную сетку угольных рун на веках я видел, как пули, эти тупые куски металла, лишенные магии, беспрепятственно входили в туман. Они не гаснули. Они свистели, рикошетили от металлических кровель, от труб, выбивая скудные искры в белизне. И я видел больше. Видел, как одна тень на крыше склада N16 резко дернулась, как марионетка, и пошатнулась. Видел, как темное пятно – кровь? – расплылось на светлом силуэте платья девчонки у трубы. Слышал не крик боли, а сдавленный стон, мгновенно заглушаемый воем ледяного вихря и новыми выстрелами. Царапины. Пока – царапины. Но каждая – гвоздь в крышку гроба нашего плана. Каждая – напоминание, что мы заперты здесь, как крысы, и сверху по нам бьют из дробовика.

Чижов! Где Чижов? Его дрожащая тень все еще была прижата к стене, метрах в пятнадцати позади. Но теперь не только страх паралича читался в его позе. Было что-то еще. Отчаяние? Осознание провала? Его расчетливый мозг, его тщательно выстроенные схемы рушились под огнем и магической немотой. Он видел барьер антимага. Видел бесполезность атак сверху. Видел кровь на крыше. И его собственная нерешительность, его сенсорный шок, казалось, достигли предела.

Карета. Плавить карету. Пока они отвлечены.

Я рванулся вперед, к черному монстру, к его раскаленному теперь боку. Сигилы защиты, подавленные холодом «Дыхания Слепого Океана», но не сломленные, плясали перед глазами сквозь рунную сетку – сложные, переплетенные, чужие. Моя рука, липкая от пота и грязи, шлепнула на ледяной металл. Другая рука – Чижова? – должна быть рядом! Его знание, его видение слабых мест!

– Чижов! Точки! Где?! – мой крик потонул в реве лошадей, они бились в упряжи, обезумев от холода и шума, и в свисте пуль над головой.

Отклика не было. Только его сгорбленная тень у стены, его дрожь, видимая даже сквозь туман и магическое зрение. Трус! Игрок, сломавшийся при первом же выстреле!

Нельзя было ждать. Я вцепился пальцами в шероховатую поверхность брони, представляя жар, адское пламя, способное расплавить сталь. Заклинание рвалось из горла, грубое, неотшлифованное, как и все, что мы умели:

"Ignis Furor! Ad fundum!" – Огонь Ярости! До основания!

Не эгрегор – моя собственная, жалкая искра магической силы, высеченная годами упорной, но посредственной учебы, рванулась по руке в металл. Карета дрогнула. Там, где моя ладонь прилипла к броне, металл заалел. Сначала тускло, как раскаленный уголек, потом ярче – кроваво-красным пятном. Пошел пар. Сигилы вокруг пятна вспыхнули ослепительно-синим, пытаясь сдержать натиск, но красное пятно росло, расползаясь, как язва. Металл застонал, заскрипел. Запахло гарью и раскаленным железом.

И тут – движение. Не от меня. Сбоку. Чижов! Он все же оторвался от стены! Его тень метнулась вперед, спотыкаясь, падая на колени в грязь, но его рука, тонкая и бледная, вытянулась к другому месту на корпусе кареты, метрах в двух от моего пятна. Его голос, срывающийся, но полный отчаянной решимости, прорезал гул:

"Corrodere! Per figuras! Ad interiora!" – Разъедать! Через знаки! Внутрь!

Не пламя. Кислота. Зеленоватый, едкий дым повалил из-под его ладони. Сигилы в этом месте затрепетали, замигали неровно, как плохая проводка. Металл не краснел – он темнел, покрывался пузырящейся окалиной, шипел и плакал едкими слезами. Две точки атаки. Две язвы на броне чудовища.

Эффект был мгновенным. Где-то внутри кареты, за толстой броней, раздался новый, панический крик. Не стражей снаружи – кого-то внутри. И затем – лязг, треск, и еще одна бронированная дверца, на противоположной от антимага стороне, дернулась и распахнулась! Из черного зева вывалились, спотыкаясь, еще двое. Не стражей в плащах – люди в форменных тужурках Охранного Отделения, без плащей, с перекошенными от ужаса лицами. Кассиры? Конвоиры? Они рухнули на обледенелый булыжник, кашляя, ослепленные туманом и страхом, хватая ртом ледяной воздух.

Антимаг не повернулся. Не вздрогнул. Его спина была к новой двери, к панике своих. Его серые глаза все так же смотрели сквозь туман, сквозь стены, в какую-то свою, непостижимую точку. Но его мертвая сфера… дрогнула. На долю секунды. Микроскопическую щель в его концентрации. Барьер против магии сверху – тот незримый щит, что гасил искры и иглы наших студентов – мигнул.

И в этот миг, словно прорвав плотину, из тумана над нашими головами рванул сноп не магии, а чистого, яростного пламени. Не Igniculus– полноценный Igni, выплеснутый кем-то из студентов на крыше N18, кто увидел момент, кто не струсил. Он пронесся вниз, ослепительно-белый, ревущий, мимо дрогнувшего барьера антимага, прямо туда, где у входа в проезд, у своей поднятой каменной пробки, стоял Николай, схватившись врукопашную со стражем.

Я видел. Сквозь рунную сетку, сквозь белизну тумана, сквозь внезапную брешь в магической немоте. Видел, как Николай, этот каменный исполин, только что сбивший стражника с ног ударом кулака, размером с кузнечный молот, вдруг замер. Как его массивная фигура, видимая как темный, могучий силуэт, осветилась изнутри. Не светом – огнем. Стрела пламени, белая и тонкая, как раскаленная проволока, прошила туман и вонзилась ему в плечо, в то место, где рука крепится к телу.

Не было звука взрыва. Был звук… хруста. Треснувшего льда? Ломаемой кости? Или просто ужасный звук плоти и кости, встречающей нечеловеческую температуру. Белый свет вспыхнул и погас.

Силуэт Николая дернулся. Не упал. Отшатнулся. И его левая рука… ее больше не было. Там, где секунду назад была мощная конечность, машущая, как дубина, теперь торчал обугленный, дымящийся обрубок. Темное пятно – кровь, гарь – расползлось по его груди и плечу. Его голова запрокинулась в немом крике, который не мог пробиться сквозь вой ветра и рев лошадей.

И рядом – движение. Маленький, юркий силуэт метнулся к нему из тумана у земли. Не для атаки. Для спасения. Они схватили его за уцелевшую руку, за одежду, потащили прочь, вглубь проезда, подальше от передка, от кареты, от стражей. Николай, потерявший половину своей мощи, свою руку, позволил тащить себя, шатаясь, как подкошенный дуб. Его силуэт, огромный и вдруг страшно хрупкий, растворился в белой мгле, увлекаемый спасителями.

Этот миг – миг дрогнувшего барьера, белой стрелы, оторванной руки, отступления гиганта – длился меньше трех секунд. Но для Чижова, стоявшего на коленях у корпуса кареты, с его всевидящим, всеслышащим, всеощущающим даром, это был удар под дых. Физический. Он не простоувиделэто сквозь туман и руны. Он почувствовалломку кости Николая, запах горелого мяса, волну паники от спасавших, абсолютную, животную ярость и боль самого Николая. Он услышалтот немой крик.

Он вскрикнул. Коротко, высоко, по-звериному. Не от страха за Николая. От перегрузки. От того, что его мозг, его нервы, его дар были залиты этим концентрированным адом. Его рука, только что разъедавшая броню кислотным заклятием, дернулась, как у парализованного. Зеленоватый дым погас. Он упал вперед, уткнувшись лицом в ледяную грязь, его плечи затряслись в беззвучных рыданиях, в истерике сенсорного коллапса. Мастер расчетов, холодный игрок, был раздавлен грубой реальностью боли и потери.

Антимаг повернул голову. Всего на градус. Его серые глаза скользнули по месту, где только что был Николай, по дымящемуся пятну на земле, по скрюченной фигуре Чижова. Ни тени эмоции. Просто констатация факта: один нейтрализован, другой вышел из строя. Его пузырь пустоты снова стал абсолютным, барьер над головой – незыблемым. Он сделал шаг. Не к Чижову. Ко мне. Его безразличный взгляд упал на меня, на мою руку, все еще прижатую к раскаленному пятну на карете. Моя слабая искра магии под его взглядом чуть не погасла от чистого, леденящего ужаса.

И тут я понял. Понял до костей. Время расчетов Чижова кончилось. Время страха – моего, его, всех нас – тоже. Оставалось только действие. Безумное, отчаянное, с окровавленными зубами. Иначе – смерть. Сейчас. Здесь. В этой вонючей, ледяной ловушке.

Я оторвал взгляд от приближающейся пустоты, от серых глаз антимага. Уставился на Чижова, на его трясущуюся спину, на его лицо, уткнутое в грязь. Голос, который вырвался из моего горла, не был моим. Он был низким, хриплым, как скрежет железа по камню, лишенным всякой человечности, только приказ, выкованный в горниле отчаяния:

– Чижов! Поднять морду! Или хочешь сдохнуть в луже как щенок?!

Мой приказ, вырвавшийся из глотки, пропитанной гарью и страхом, повис в ледяном воздухе, перерезанный очередной порцией свинца, просвистевшей над головой. Чижов вздрогнул всем телом, как под ударом плети. Его спина выгнулась, лицо, покрытое грязью и льдинками, оторвалось от земли. Глаза за заиндевевшими стеклами очков были дикими, безумными, полными животного ужаса и сенсорной боли. Но в них мелькнуло и что-то иное – искра ярости, зажженная моим презрением. Он не встал. Но его рука, дрожащая, неуверенная, снова шлепнулась на корпус кареты рядом с моим раскаленным пятном.

"Corrodere…"– прохрипел он, и зеленоватый едкий дым снова повалил из-под его ладони, слабее, прерывисто, но повалил.

Этот жалкий всплеск решимости длился мгновение. Потому что ад вокруг нас не стихал – он нарастал.

Сверху, сквозь редеющий в зоне антимага, но все еще бешеный туман «Дыхания Слепого Океана», доносились уже не только одиночные заклинания. Слышались крики. Панические, молодые. Нашикрики. Студенты сдавали позиции. Не от храбрости врага – от его выучки. Инкассаторы, эти серые крысы Охранки, слабые магически, но крепкие нервами, прижались к стенам проезда, используя малейшие укрытия – выступы кирпича, дренажные решетки. Они не метались. Они работали. Короткие, отрывистые команды, неслышимые в общем гуле, но читаемые по синхронности действий. Один – выстрел вверх, заставляющий пригнуться. Другой – моментальный бросок Glacies Acus – ледяных игл – туда, где мелькнул силуэт. Третий – прикрытие товарища короткой вспышкой Igni, ослепляющей и пугающей.

Их заклинания были просты, как кулак бродяги. Но точны. И смертельно опасны в этой свалке. Сквозь расплывающуюся сетку рунного зрения я видел, как еще один силуэт на крыше N16 дернулся и рухнул, сбитый не пулей, а снопом ледяных осколков, прошивших туман с убийственной точностью. Слышал не крик, а сдавленный стон, оборвавшийся на полуслове. Видел, как темные пятна на крышах умножаются. Они не убивали всех – они выбивалинас, как мишени на стрельбище. Дисциплина против студенческой отчаянной самодеятельности. Расчет против хаоса. И расчет выигрывал.

Антимаг стоял неподвижно, его островок тишины и пустоты – неприступная крепость. Он даже не смотрел на крыши. Его серые глаза были прикованы к карете. К нам. К Чижову и ко мне, разъедающим и плавящим броню. Он не атаковал. Он просто был. И его присутствие высасывало силу, вымораживало волю. Каждое заклинание, которое я пытался выдохнуть в раскаленный металл, требовало нечеловеческих усилий, будто воздух вокруг стал тягучим, как смола. Моя искра магии чадила, гасла. Чижов рядом хрипел, его кислота едва пузырилась, его тело тряслось от перенапряжения и страха.

Туман Анны и Семена… он редел. Не от силы антимага напрямую, а от их слабости. Я мельком видел их силуэты у дальней стены. Анна, скрюченная, одной рукой прижимала свиток ко лбу, другой – зажимала окровавленный бок. Пуля? Осколок? Семен лежал рядом, лицом вниз, не двигаясь. Лишь рука Анны, вцепившаяся в его одежду, говорила, что он, возможно, жив. Но свиток «Тумана Памяти» валялся в грязи рядом, его древняя кожа намокала, руны тускнели. «Дыхание Слепого Океана» еще бушевало, но это была уже агония стихии, лишенной направляющей воли. Белая стена становилась прозрачнее, превращалась в рваные, серые клочья. Сквозь них уже виднелись очертания стен, силуэты стреляющих стражей, черный корпус кареты.

Конец. Скоро конец.

Мысль была холодной и ясной, как лезвие бритвы. Сквозь рев лошадей – одна уже лежала, захлебываясь кровью, другая билась в агонии, – сквозь выстрелы и стоны, она пробилась с леденящей отчетливостью. Туман развеется. Барьер антимага станет не нужен. Инкассаторы переключатся на нас. Антимаг сделает шаг – и все закончится. Нас либо пристрелят, как бешеных собак, либо заберут в застенки Охранки, где смерть покажется милосердием.

– Внутрь! – заорал я, не узнавая собственного голоса. – Через дыру! Деньги! Быстро!

Там, где наши точки атаки – моя раскаленная и его разъеденная – сошлись, броня кареты прогнулась, почернела, пошла пузырями и трещинами. Свист пара, шипение кислоты, запах гари и горящего металла. Не дверь – брешь. Неровная, рваная, размером с таз. Внутри – темнота и запах кожи, металла и… бумаги. Денег.

Чижов понял мгновенно. Его страх перед антимагом, перед свинцом, перед всем этим адом перекрылся сиюминутной, звериной жаждой выжить, добраться до цели. Он рванулся к бреши первым, забыв о дрожи, о страхе, о перегрузке. Его худое тело протиснулось в черный зев с гибкостью змеи. Я – следом, обжигая руки о раскаленные края, чувствуя, как обрывки брони рвут кожу на плечах.

Внутри кареты было тесно, как в гробу. Темно, если не считать тусклого, мерцающего света нескольких закрепленных фонарей да синего отсвета еще работающих сигил на стенах. Воздух – спертый, пропитанный запахом пота, страха и… крови. Тела. Два трупа в форме Охранного Отделения. Кассиры? Конвоиры? Убитые не нами – паникой, обрушением, осколками? Неважно. Важны были ящики. Прочные, окованные железом, прикрученные к полу. Один уже был сорван с креплений, видимо, при панике или ударе. Его крышка откинута. Внутри – не аккуратные пачки. Хаос. Скомканные, перепачканные грязью и чем-то темным кредитные билеты. Золото? Серебро? Не было времени смотреть.

Чижов уже копошился у ящика, с жадностью голодной крысы сгребая деньги в мешок, который он, оказывается, прихватил с собой. Его движения были резкими, лихорадочными, глаза за очками горели лихорадочным блеском наживы и спасения. Он не смотрел на трупы. Не смотрел на меня. Только на деньги.

Снаружи грохот, крики, выстрелы не стихали, но звучали уже как бы сквозь толщу воды. Туман еще держался – последними судорогами «Дыхания Слепого Океана». Но я чувствовал – секунды. Сквозь брешь в броне было видно, как серый силуэт антимага сделал шаг вперед. Его островок пустоты приближался к карете. Его безразличные глаза, казалось, уже видели нас здесь, в этом стальном гробу, сжимающемся, как удавка.

Времени не было. На размышления. На сомнения. На жалость.

Я стоял за спиной Чижова, сгорбленного над мешком, слышал его прерывистое, жадное дыхание, видел его худую, беззащитную спину под мокрым от грязи и пота сюртуком. Он был слабым звеном. Он был угрозой. Он знал мою тайну. Он украл мой кружок. Он был обузой. Он былпроблемой. И проблемы нужно решать. Холодно. Цинично. Навсегда.

Он был игроком. Но я сделаю последний ход.

Моя рука поднялась. Не с ножом. С пальцами, сложенными в знакомую, убийственно простую фигуру.

Он что-то почувствовал. Или услышал мое дыхание. Начал оборачиваться. Его глаза за стеклами, расширенные, только что горевшие алчностью, встретились с моими. В них мелькнуло непонимание. Потом – осознание. Ужас. Предательство. Чистое, немое отчаяние.

Я успел прошептать всего два слова. Не для него. Для себя. Оправдание? Насмешка? Прощальный жест?

– Прости, Вася...

Тончайшая, ледяная игла чистой силы, сконцентрированная в кончике пальца, вырвалась бесшумно. Она не светилась. Не горела. Просто пронзила его сюртук, кожу, мышцы спины точно между лопаток. Попала в сердце? В позвоночник? Неважно.

Чижов не вскрикнул. Не упал сразу. Он просто замер. Весь. Его спина выпрямилась неестественно. Движение рук, сгребающих деньги, остановилось. Мешок выскользнул из ослабевших пальцев. Он медленно, очень медленно повернул голову на последний градус, чтобы снова увидеть меня. Его губы шевельнулись. Ни звука. Только немой вопрос в огромных, за стеклами очков, глазах. За что? Или просто: Почему?

Потом свет в этих глазах погас. Стал плоским, тусклым, как у дохлой рыбы. Он рухнул вперед, лицом в мешок с деньгами, которые уже были ему не нужны. Легкое подрагивание – и все. Тишина. Только снаружи все еще бушевал ад, но он казался теперь далеким, ненужным.

Прости, Вася. Ты остаешься здесь.

Я не смотрел на тело. Не было времени на рефлексию, на тошноту, на что-либо, кроме животного инстинкта бегства. Схватил ближайшую пачку кредиток, сунул за пазуху. Нащупал в мешке у Чижова что-то тяжелое, металлическое – монеты? – и тоже запихал в карманы. Не глядя. Не считая. Потом – к бреши.

Снаружи туман был уже почти прозрачен. Рваные клочья «Дыхания Слепого Океана» цеплялись за стены, таяли в воздухе. Видны были фигуры: Анна, тащившая безжгуглого Семена к дальнему концу проезда; инкассаторы, перезаряжающие наганы, их лица напряженные, но уже без паники; Николай, окровавленный, с ужасным обрубком плеча, полусидящий у стены, его поддерживал кто-то маленький – Оля?; и он. Антимаг. Он стоял теперь вплотную к карете, его серые глаза смотрели прямо на брешь, на меня, вылезающего из нее.

Наши глаза встретились. В его – ни гнева, ни удивления. Пустота. Констатация: есть цель. Его рука начала подниматься.

Я не стал ждать. Не стал думать. Рванул в сторону, не к своим, не к Анне или Николаю – в противоположный конец проезда, туда, где была поднята моя гранитная пробка, перекрывавшая выход. К Николю я не пошел. Он был обречен. Анна с Семеном – тоже. Оля… прости.

Бежал, спотыкаясь о булыжники, о труп лошади, чувствуя, как тяжесть денег бьет по ребрам при каждом шагу. Сзади – не выстрел. Не заклинание. Тихий свист. Что-то пронеслось в сантиметре от уха, разрезая воздух с ледяной точностью. Я не оглядывался. Пригнулся ниже, нырнул под нависающий край гранитной плиты, которую сам же и поднял. Выкатился на свободу, в относительно открытое пространство верфи.

Воздух здесь был не легче – все та же вонь мазута, гнили и страха. Но здесь не было его. Антимага. Его пузыря пустоты. Пока.

Я бежал. Не по дорожкам. По грязи, по лужам талого снега, черным и маслянистым, через кучи ржавого лома, мимо зияющих черных проемов цехов. Сзади, из проезда, донесся новый взрыв криков, выстрелов. Заключительный акт. Развязка. Без меня.

Город встретил меня не ласково. Переулки Охты – кривые, грязные, пропахшие помоями и безнадегой. Я бежал, потом перешел на быструю, неровную рысь, потом на шаг, спотыкаясь, хватая ртом липкий, отравленный воздух. Каждый звук за спиной – скрип телеги, лай собаки, хлопок двери – заставлял сердце лезть в горло. Хвост? Филера? Антимаг? Обернуться – смерти подобно. Но и не обернуться – тоже.

Тени на стенах казались подозрительными. Фигуры в проемах подворотен – замершими в засаде. Мозг, разогретый адреналином и предательством, рисовал врагов на каждом шагу. Я петлял. Сворачивал в темные арки, замирал, прислушиваясь к стуку собственных сапог по булыжнику, потом рвался дальше. Рука все время лежала на груди, под сюртуком, прижимая пачку кредиток – твердый, спасительный комок, единственный смысл всего этого ада. Деньги. Кровь. Смерть Чижова. Отрубленная рука Николая. Студенты на крышах... Цена.

Ноги сами несли меня куда-то. Не к общежитию. Не к прежним убежищам. Инстинкт гнал прочь от Охты, к центру, к хоть какой-то иллюзии безопасности. Туда, где был свет, люди, где можно затеряться. Квартира Оли. Тихий переулок у Сенной. Последнее место, куда они станут искать. Надеяться. Пока.

Я шел уже давно. Солнце, никогда толком не показывавшееся, окончательно спряталось, уступив место ранним, грязно-лиловым сумеркам. Фонари зажигались редкими, больными желтыми точками. По улицам сновали извозчики, спешили прохожие с озабоченными лицами. Обычная жизнь. Которая теперь казалась чужой, бутафорской, как декорации в театре.

Я свернул в знакомый переулок. Узкий, темный. Воняло кошками и жженым сахаром. Дом. Трехэтажный, облупленный. Ее окно – на втором этаже. Занавеска. Светился ли там огонек? Не разглядеть. Главное – тихо. Ни подозрительных теней у подъезда. Ни замерших фигур.

Я остановился у входа, прислонившись спиной к холодной, шершавой штукатурке. Сердце колотилось, как молот в наковальне. В горле пересохло. Каждая мышца дрожала от усталости и нервного срыва. В карманах – деньги, добытые кровью. В голове – лицо Чижова в последний миг. Его немой вопрос. И серые, пустые глаза антимага, видевшие меня насквозь.

Вдох. Выдох. Еще раз. Нужно успокоиться. Нужно войти. Сказать... что сказать? Что-нибудь. Что угодно.

Я оттолкнулся от стены и потянул на себя тяжелую, скрипучую дверь подъезда. Темнота и запах капусты, керосина и пыли. Лестница вверх. Каждый шаг отдавался гулко в тишине. Вот и ее дверь. Знакомая, потертая краска.

Я поднял руку. Замер. За этой дверью – спасение? Или последняя ловушка? Тишина. Только стук собственного сердца в висках, громкий, как барабан. И память. Туман на верфи, развеивающийся за моей спиной, открывая все грехи. Все трупы. Все предательство.

Кулак опустился на дверь. Три раза. Тупые, глухие удары в тишине подъезда.