Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

Глава 50

Дни поползли, как улитки по стеклу, оставляя за собой липкие, почти невидимые следы времени. То самое время, что должно было быть кровью – по садистскому определению Седова – превратилось в густую, удушливую патоку. Каждое утро я просыпался в своей каморке академического общежития под мерный стук воды в батареях, сжимая кулаки до побеления костяшек. В ушах еще звенела тишина после гудящего ада Гороховой, 2, но ее быстро вытеснял назойливый шум пробуждающейся академии: топот сапог по коридорам, гул голосов за тонкой стенкой, звон посуды из общей кухни. Запах дешевой колбасы, пыли и студенческого пота.

Академия Магических Искусств в эти дни казалась не храмом знания, а гигантской, бессмысленно работающей машиной. Я втягивался в ее механизм, становясь винтиком. Лекции. Семинары. Практикумы. Все то же самое, но теперь окрашенное в ядовитые тона ожидания. Теория Магических Полей – профессор Лобода выводил на доске изящные дифференциальные уравнения, описывающие взаимодействие сил в эфирном континууме. Раньше это волновало, будило мысль. Теперь символы сливались в бессмысленные завитки. Я сидел, уставившись в конспект, но видел только черную воду баптистерия, дрожащий лунный серп и толстые стекла очков Забайкальского. Жди весточки. Слова жгли мозг. Сколько ждать? День? Два? Неделю? Каждый час безмолвия – это час доверия Седова, тающий, как весенний снег за окном.

После лекций – практикум по Стабилизации Потоков Энергии в подвальной лаборатории. Холодный камень стен, запах озона и горячего металла. Мы, студенты, по очереди подходили к кристаллическим резонаторам, пытаясь тонкими нитями собственной воли удержать в них бурлящий, искусственно созданный энергетический сгусток. Мои попытки были жалкими. Руки дрожали. Воля, рассеянная тревогой, не могла сфокусироваться. Кристалл дребезжал, светился неровно, ассистент хмурился, делая пометки в журнале. Энергия эгрегора, темная и мощная, бушевала внутри, но была бесполезна здесь. Ее нельзя было применить к этим лабораторным игрушкам. Она требовала другого выхода – действия, риска, а не этой мертвящей рутины. Ощущение собственной немощности, зажатости в тисках ожидания, было унизительно.

Столовая.Очередь. Запах дешевого жира, переваренной капусты, кислого хлеба. Тарелка серого супа с мутными кружками жира на поверхности, кусок жесткой говядины. Я ел автоматически, не чувствуя вкуса. Студенты вокруг спорили о последней лекции, о предстоящем экзамене, о девчонках. Их заботы казались мне смешными, нелепыми, как игры в песочнице. Я ловил на себе взгляды – любопытные, настороженные. Чижов? Он сидел за дальним столиком, не поднимая глаз от тарелки, но я чувствовал его внимание, как тонкую, колючую нить. Его молчаливое знание о моем предательстве, о моем искусственном эгрегоре, висело в воздухе между нами тяжелой, невысказанной угрозой. Он – тикающая бомба в самом сердце моей «легенды».

Вечера были хуже всего. Возвращение в каморку. Узкая койка. Стол, заваленный конспектами и книгами по Эфирной Динамике иИстории Прикладной Магии XVIII века. Я пытался читать, вникать в опыты Фарадея-Максвелла по гармонизации резонансных полей, но буквы плясали перед глазами. В голове крутились одни и те же мысли: Почему молчит? Узнали слежку? Передумал? Сдал меня Седову? Или просто тянет время, боится? Каждый скрип двери в коридоре, каждый шаг за стеной заставлял сердце колотиться чаще. Я ворочался на жестком матрасе, слушая, как где-то за окном воет ветер в трубах, как капает вода с крыши в раструб водосточной трубы – монотонный, сводящий с ума аккомпанемент к моему ожиданию. Петля на шее, казалось, затягивалась туже с каждым тиканьем часов на башне академии.

Три дня. Четыре. Ни весточки от Забайкальского. Ни указаний на конспиративную квартиру от Седова. Я был подвешен в пустоте, отрезан от обеих сил, которые дергали меня за ниточки. Бездействие стало невыносимым. Страх перед Седовым, перед его холодной яростью за промедление, перерастал в панику. Надо было что-то делать. Хоть что-то. И единственное, что пришло в голову – собрать кружок. Мою «легенду». Моих «доноров веры», не подозревающих, что их надежды сгорают в моей личной топке.

Квартира Оли. Вечер пятого дня. Я шел туда сквозь вечерний Петербург, уже не замечая привычной грязи подтаявшего снега, вонючих луж на тротуарах, облупленных фасадов. Весна боролась с зимой, и побеждала пока только вонью. В Олиной квартире пахло по-другому: свежеиспеченным хлебом, воском от горящей лампадки перед иконой в углу и легким, знакомым ароматом ее духов – что-то простое, цветочное. Уют. Тепло. Ложное чувство безопасности, которое теперь резало, как нож.

Оля встретила меня улыбкой, но в ее глазах читалась тревога. Она что-то чувствовала. Всегда чувствовала. Чижов уже сидел у печки, сгорбившись, нервно теребя край своей старой куртки. Его глаза бегали, избегая моих. Николай, спокойный и массивный, как скала, разбирал какие-то листки на столе. Семен, с лихорадочным блеском в глазах, что-то быстро, возбужденно шептал Анне, та кивала, ее суровое лицо было сосредоточено. Марфа, Олина тетка, что-то ворчала на кухне, звенела посудой.

– Грановский! – Оля взяла меня за руку, ее пальцы были теплыми. – Что-то случилось? Ты бледный…

– Все в порядке, Оль, – я постарался улыбнуться, отводя руку. Прикосновение было мучительно. – Просто… нужно поговорить. Со всеми. Важно.

Она кивнула, не веря, но не стала настаивать. Позвала тетку Марфу, та, ворча что-то про "непорядок молодых людей по вечерам", натянула шаль и ушла к соседке "на минутку посидеть". Дверь захлопнулась. В комнате повисло напряженное молчание. Все взгляды устремились на меня. Даже Чижов поднял глаза – в них читался немой вопрос и… ожидание разоблачения?

Я стоял посреди комнаты, ощущая тепло печки, уютную тесноту, знакомые лица. И чудовищную пропасть лжи между нами. Энергия эгрегора, подпитываемая их доверием, их надеждой на меня как на лидера, клокотала внутри – сильная, живая, но теперь отравленная моим предательством. Говорить было тяжело. Горло пересохло.

– Друзья, – начал я, и голос мой звучал чужим, натянутым. – Ситуация… назревает. Больше, чем мы думали. Я… я нащупал возможность. Большую. Очень большую.

Они замерли. Николай перестал перебирать листки. Семен затаил дыхание. Анна нахмурилась. Оля сжала руки на коленях. Чижов съежился еще больше.

– Возможность ударить не по лавочнику, не по надсмотрщику, – продолжал я, глядя куда-то в пространство над их головами. – А по самой системе. По ее кровеносной системе. По деньгам. – Я сделал паузу, давая словам осесть. – Инкассаторская карета. Охранки или частников – не суть. Та, что возит тысячи, десятки тысяч. Наличными.

В комнате ахнули. Семен вскочил, его глаза загорелись диким восторгом.

– Карету?! Да это же… это же гениально! Удар в самое сердце! Экспроприация экспроприаторов! – Он замер, ожидая всеобщего восторга.

Но его не последовало. Николай тяжело поднял голову. Его умные, спокойные глаза изучали меня.

– Самоубийство, Артем, – произнес он тихо, но весомо. – Солдаты. Маги. Бронированные стенки. Сигнализация. Даже если предположить успех… как уйти? Куда деть деньги? Это не мешок с медяками из лавки. Это гром. Очень громкий гром. Нас сотрут в порошок.

– Не обязательно в лоб, – возразил я, чувствуя, как нарастает внутренняя дрожь. Говорить о плане, которого нет, было адом. – С умом. С подготовкой. Диверсия. Отвлечение. Точный удар в слабое место. В нужный момент. Когда охрана расслаблена.

– Слабое место? – Николай усмехнулся беззвучно. – Ты его нашел? Кто даст такую информацию? Филеры Охранки на блюдечке? Или волшебник в голубом вертолете?

Вот он. Ключевой момент. Я перевел взгляд с лица на лицо. Чижов смотрел в пол, но я видел, как напряглись его плечи. Оля ловила мой взгляд, ее глаза были полны тревоги и… веры. Все еще веры.

– Есть… контакт, – выговорил я с трудом. – Человек. Изнутри. Из тех, кто знает город, знает потоки, знает этикареты. Он может… найти слабину. Дать наводку. Точную. – Я подчеркнул последнее слово. – Но… – Я развел руками, изображая бессилие. – Он молчит. Пока. Тянет время. Боится. И без него… без его информации… – Я горько усмехнулся. – Николай прав. Самоубийство. Чистой воды. Мы не знаем маршрутов, графиков, состава охраны, уязвимостей их защиты. Ничего. Ноль. Мы слепые котята перед паровозом.

Наступило тягостное молчание. Восторг Семена угас, сменившись разочарованием и растерянностью. Анна смотрела на меня сурово, будто оценивая степень моего безумия. Николай медленно покачал головой. Оля вздохнула, ее плечи опустились.

– Значит… ждать? – тихо спросила она. – Ждать, пока этот… человек… решится?

– Что еще остается? – Я пожал плечами, ощущая горечь собственной беспомощности. – Рисковать вслепую – бессмысленно. Это не героизм, это глупость. Которая погубит всех. – Я посмотрел на Чижова. Он сидел, сжавшись в комок, его пальцы белели от напряжения. «Знает ли он? Догадывается?» – пронеслось в голове. – Нам нужна точность. Разведданные. Без них – любая попытка обречена. И я… я не могу заставить его говорить быстрее. Он… осторожен. Очень.

– А если он не заговорит вообще? – хрипло спросил Чижов, не поднимая глаз. Его голос дрожал. – Если он… передумал? Или… или его уже взяли?

Вопрос висел в воздухе, тяжелый и неудобный. Я почувствовал, как у Оли перехватило дыхание. Николай нахмурился.

– Тогда… – я выдохнул. – Тогда мы ищем другой путь. Меньший. Но верный. Не карета. Что-то другое. Менее громкое, но реальное. Пока… ждем. Копим силы. Готовимся морально. – Слова звучали фальшиво, как пустые скорлупки. Но что еще я мог сказать?

Разговор затух. Обсуждение скатилось на бытовые мелочи кружка: нехватка бумаги для листовок, сложности с распространением, слухи о новых арестах на соседнем заводе. Я сидел, делая вид, что слушаю, но мысли мои были далеко. В Смоленском поле, у черной воды бассейна. В гудящем кабинете №37. В ожидании весточки, которая не приходила. Энергия эгрегора, подпитываемая их разочарованием, их тревогой, их все еще теплящейся верой в меня, бурлила внутри, черная и беспокойная. Она требовала действия, выхода, а не этой томительной, вязкой трясины ожидания.

Когда тетя Марфа вернулась, ворча и пахну чем-то крепким, собрание быстро закончилось. Прощались тихо, без обычного оживления. Чижов ускользнул первым, не попрощавшись. Николай пожал мне руку крепче обычного, его взгляд был полон немого вопроса. Оля проводила меня до двери.

– Артем… – она взяла мою руку, ее пальцы были холодными. – Ты уверен? В этом… контакте? В том, что он… надежен?

Я посмотрел в ее глаза – чистые, доверчивые, слегка испуганные. Иуда. Я был Иудой, целующим ее в щеку на прощание.

– Надежен? – я усмехнулся с горечью, которая была не совсем наигранной. – В нашем деле, Оль, надежен только риск. И собственная голова на плечах. Спокойной ночи.

Я вышел на темную лестницу. Хлопнула дверь. Замок щелкнул. Я остался один в холодном, пахнущем кошками и сыростью подъезде. Ощущение полной, беспросветной пустоты охватило меня. Кружок не помог. Не дал ответа. Не снял напряжения. Только подлил масла в огонь моей тревоги и чувства вины. Забайкальский молчал. Седов молчал. Время текло, а я был заперт в золотой клетке академии, в паутине собственной лжи, не зная, куда ступить, чтобы не провалиться в пропасть. Я зашагал по ночному городу, не разбирая дороги, чувствуя, как грязный весенний ветер бьет в лицо, а петля на шее сюртука сжимается все туже. Впереди была только темнота и гулкое эхо собственных шагов по пустым улицам.

Дни тянулись, как смола. Тощая, грязная смола, вытекающая из трещин в прогнившей бочке времени. Академия поглотила меня целиком, превратив в автомат, механически выполняющий рутину. Лекция по Истории Магических Институтов Империи. Сухой голос профессора Мухина бубнил о реформах Петра Великого, о создании первых кафедр прикладной тауматургии. Слова о великих свершениях прошлого резали слух, как насмешка. Я сидел, уставившись в покрытый старой копотью витраж с изображением двуглавого орла, держащего скипетр и державу, переплетенные магическими нитями. За окном моросил мелкий, противный дождь, смешиваясь с сажей и превращая тротуары в черную маслянистую кашу. Время. Оно текло сквозь пальцы, унося драгоценные крупицы доверия Седова. Шестой день без вести. Шестой день петля на шее сдавливала горло чуть сильнее.

После лекции – практические занятия в Библиотеке Особых Фондов.Прохладный, пыльный воздух, пропитанный запахом старой кожи, клея и чего-то затхлого, древнего. Я должен был разбирать архивы графа Шереметева, искать упоминания о забытых защитных чарах XVIII века. Мои пальцы перелистывали пожелтевшие страницы, покрытые выцветшими чернилами и причудливыми схемами, но глаза скользили по строчкам, не видя смысла. В голове стучало одно: Молчит. Почему молчит? Передумал? Сдал? Забыл? Или его уже взяли, и по ниточке скоро придут ко мне? Каждый шорох за спиной, каждый скрип двери в дальнем конце зала заставлял вздрагивать. Энергия эгрегора, обычно темный, уверенный поток, теперь металась внутри, как пойманная в банку оса, жужжащая от бессильной ярости и страха. Бездействие было хуже любой пытки. Я чувствовал, как трещины в моей "легенде", в моем прикрытии, расширяются с каждым часом молчания. Чижов чувствовал это. Я видел его краем глаза – он сидел за соседним столом, погруженный в какой-то фолиант, но его поза была неестественно напряженной, а взгляд, мельком брошенный в мою сторону, был тяжелым, оценивающим. Он ждал. Ждал моего падения.

Столовая.Очередь казалась бесконечной. Запах пережаренного масла и тушеной капусты вызывал тошноту. Я взял поднос с мутной баландой и куском черствого хлеба, нашел свободное место у окна. Дождь стекал по грязному стеклу, искажая вид мокрых крыш и печных труб. Я ковырял ложкой в тарелке, не в силах заставить себя есть. Мысли кружили вороньим роем: Конспиративная квартира. Почему Седов не прислал адрес? Забыл? Или это знак? Знак того, что я уже отработанный материал? Что петля готова?Отчаяние поднималось комком в горле, горькое и удушливое. Рутина академии, ее чистота, ее надуманные проблемы – все это казалось фальшивым театром, декорациями, которые вот-вот рухнут и погребут меня под обломками. Я закрыл глаза, пытаясь заглушить гул голосов вокруг, гул собственной паники. Петля сдавила так, что потемнело в глазах. Конец. Это конец. Провал.

– Эй, господин студент!

Голос был хриплым, близким. Я вздрогнул, открыл глаза. Перед столом стоял человек. Вернее, тень человека. Оборванный, грязный, в пропитанной неизвестными жидкостями шинели не по размеру, с лицом, изъеденным морозом, грязью и, возможно, болезнью. Глаза, красные и мутные, смотрели на меня без особого интереса. Бездомный. Таких сотни валялись по подворотням Петербурга. Он протянул руку, зажатую в грязной варежке без пальцев. В ней был смятый, грязный клочок серой бумаги.

– Вам, – буркнул он. – Дали. Сказали – студенту Грановскому. Точь-в-точь описали. – Он шмыгнул носом, оглядываясь по сторонам с привычной опаской.

Сердце остановилось, потом рванулось в бешеной скачке, ударяя ребра изнутри. Кровь прилила к лицу, потом отхлынула, оставив ледяную пустоту. Я машинально сунул руку в карман, нащупал медяк, сунул его в грязную ладонь. Бездомный кивнул, не глядя на монету, и растворился в толпе у выхода так же внезапно, как появился. Я остался сидеть, сжимая в дрожащей руке злосчастный комок бумаги. Запах от нее ударил в нос – дешевый табак, грязь, пот, бродяжья вонь. Я огляделся. Никто, казалось, не заметил. Студенты ели, болтали. Чижов сидел в другом конце зала, уткнувшись в тарелку.

Руки дрожали, когда я разворачивал бумагу. Она была мятая, жирная, с отпечатками грязи. На ней – ни имени, ни подписи. Только три строчки, выведенные угловатым, торопливым почерком чернильным карандашом:

Завтра. Полночь.

Склад N17.

Охтинская верфь.

Завтра. Не послезавтра, а завтра. Всего один день. Одна ночь. Охтинская верфь. Промзона. Глушь. Шум. Идеальное место для встречи… или засады. Склад N17. Я представил его – темный, сырой, пахнущий гнилым деревом, дегтем и ржавчиной. Информация была. Цель была. Но плана… плана не было. Совсем. Пустота. Я сидел, уставившись на эти роковые строчки, чувствуя, как адреналин отчаяния сменяется холодной волной новой, еще более острой паники. Завтра. Как? С кем? Каким макаром? У меня был только я. Моя темная сила. И горы нерешенных проблем.

Остаток дня прошел в лихорадочном тумане. Семинар по Эфирной Динамике я прогулял. Спрятался в дальнем углу библиотеки, за горами непрочитанных фолиантов, пытаясь собрать мысли в кучу. Инкассаторская карета. Седов. Забайкальский. Склад. Завтра. Кусочки мозаики были, но картина не складывалась. Нужен был план. Хотя бы каркас. Хотя бы иллюзия контроля. И для этого нужны были люди. Моя "легенда". Мой кружок. Риск колоссальный – втягивать их в это безумие. Но иного выхода не было. Без них – я ноль. Без прикрытия группы, без их рук, их глаз – я был обречен.

Вечер.Квартира Оли. Тот же уют, тот же запах хлеба и воска. Та же напряженная тишина после ухода тети Марфы, на сей раз она ворчала особенно громко, уходя. Тот же состав: Оля, тревожно-внимательная; Николай, спокойно-настороженный; Семен, ерзающий от нетерпения; Анна, суровая и собранная; Чижов, сгорбившийся в углу, как нахохлившаяся серая птица, его взгляд скользил по полу, избегая встречи с моим.

– Друзья, – начал я, и голос звучал хрипло, но тверже, чем в прошлый раз. В руке я сжимал воображаемую записку, ощущая ее грязную шершавость. – Он ответил. Наводка есть. – Я сделал паузу, встречая их взгляды. У Оли – надежда, смешанная со страхом. У Семена – дикий восторг. У Николая – глубокая настороженность. У Анны – холодный расчет. Чижов не шевелился. – Цель. Место. Время. Все ясно. Завтра. Полночь. Охтинская верфь. Склад семнадцать.

Семен чуть не подпрыгнул на стуле. Николай тяжело вздохнул. Оля вцепилась в подол платья. Анна прищурилась.

– Значит… действуем? – спросил Семен, не в силах сдержать дрожь в голосе.

– Действовать придется, – подтвердил я. – Но вслепую – самоубийство. Нужен план. Точный. Детальный. Каждый шаг. Каждый участник. Каждый запасной выход. Надо продумать все. От подхода до отхода. От диверсии до дележа. Сейчас. Пока есть время. Пока… – Я не договорил. Пока Седов не вмешался со своими людьми и своими кровавыми корректурами.

Но прежде чем кто-то успел открыть рот – хоть Семен в порыве энтузиазма, хоть Николай с трезвым вопросом, – произошло нечто. Нечто тонкое, но леденящее. Все взгляды – Оли, Николая, Семена, Анны – почти синхронно скользнули в угол. На Чижова. Не на меня, не на предполагаемого лидера, а на него. На тихого, нервного Василия, с его дрожащими руками и знанием моей страшной тайны. Мгновение повисло в воздухе, густое, как смола. Николай смотрел на Чижова вопросительно, почти ища одобрения. Семен замер, его энтузиазм притушен ожиданием. Анна – оценивающе. Даже Оля, моя Оля, бросила на него быстрый, невольный взгляд. И только потом их глаза вернулись ко мне.

Чижов поднял голову. Медленно. Его бледное лицо было непроницаемым. Он посмотрел не на меня, а куда-то в пространство между нами. Потом, медленно, почти невесомо, кивнул. Один раз. Коротко. Как судья, выносящий приговор. Или разрешение.

Только после этого кивка Николай выдохнул и перевел взгляд на меня:

– Ладно, Артем. Говори. Что за склад? Что вокруг? Каковы входы-выходы?

Семен ожил:

– Да! План! Надо продумать отвлекающий маневр! Может, пожар? Или…

Анна перебила, практично:

– Оружие? Какое есть? Кто умеет стрелять? Нужны люди на улице, наблюдатели…

Обсуждение закрутилось, набирая обороты. Голоса смешались, предлагая, сомневаясь, уточняя. Но я уже почти не слышал. Я стоял среди них, кивая, вставляя короткие реплики, глядя на схему Охтинской верфи, которую Николай быстро набросал на обороте какой-то листовки. Но внутри бушевал ледяной ураган. Этот взгляд. Этот синхронный поворот голов к Чижову. Этот его кивок – не поддержка, а санкция. Разрешение свыше.

Василий Чижов. Тихий, нервный Василий. Он не просто знал. Он стал центром. Точкой опоры. Тайным арбитром кружка. Мои "доноры веры" теперь смотрели на него, ища подтверждения, прежде чем последовать за мной в авантюру. Он стал моим врагом. Не потенциальным. Не возможным. А реальным, здесь и сейчас. Врагом номер один. Опаснее Забайкальского. Опаснее Седова в эту минуту. Потому что он был внутри. В самом сердце моей "легенды". И он дергал ниточки.

Мысли о плане ограбления, о складе, о завтрашней ночи отступили на мгновение, затопленные этой леденящей реальностью. Убрать. Нейтрализовать. Сейчас же. – шептал темный голос эгрегора, подпитываемый яростью и страхом. Но холодный расчет брал верх. Не сейчас. Не перед самым прыжком. Убрать Чижова сейчас – значит взорвать кружок изнутри, посеять панику, подставить себя под удар. Седову доложат мгновенно. Нет. Чижов должен был подождать. Пережить завтрашнюю ночь. А потом… Потом мы разберемся.

Я впился взглядом в набросок Николая – причалы, сараи, проходные верфи, условный квадратик склада N17. Сосредоточился. Выкинул Чижова из головы. На время. Сейчас нужен был план. Хотя бы каркас. Хотя бы иллюзия, за которую можно было бы зацепиться перед прыжком в бездну завтрашней ночи.

– Хорошо, – перебил я общий гул, заставив всех замолчать. Голос звучал жестче, чем я чувствовал. – Начнем с главного: как незаметно подобраться к складу...