Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

Наконец Седов аккуратно стряхнул пепел.

– Берлинский штемпель… Трезубец со змеей… – пробормотал он, больше для себя. Потом взглянул на меня. Его глаза были узкими щелочками. – Рискованно, господин Грановский. Очень рискованно. И для вас. И для нас. – Он затянулся снова. – Но… идея имеет определенную… перспективу. – Он кивнул поручику Климчуку, стоявшему у двери. – Выведите господина Оболенского. Подождите в коридоре.

Климчук бодро шагнул к Оболенскому, грубо взял его под локоть. Тот вскочил, пошатнулся, его глаза метались между мной и Седовым, полные непонимания, ужаса и последней немой мольбы – кто ты? Предатель? Или играешь в какую-то безумную игру? Его увели. Дверь закрылась.

Мы остались вдвоем. Седов докурил папиросу, тщательно затушил окурок в пепельнице.

– Ваша инициатива… замечена, господин Грановский, – произнес он медленно. – Но помните: это не сотрудничество. Это испытание. Испытание вашей лояльности и полезности. – Он открыл папку, достал чистый лист бумаги, перо. – Вы будете искать. Тихо. Очень тихо. Через ваши… старые связи. Через все, что знаете об Алисе Ливен. Каждые три дня вы будете являться сюда лично и докладывать о ходе "поисков". Любое уклонение, любая ложь, любая попытка предупредить кого-либо… – Он не договорил. Взгляд сказал все. – Пока вы нам потенциально полезны – вы свободны. Пока что. – Он махнул рукой в сторону двери. – На сегодня все. Можете идти. Жду ваш первый доклад через три дня. Ровно в десять утра. Не опаздывайте.

Я встал, подхватил костыль. Ноги были ватными. Я поклонился, неглубоко, стараясь не показать дрожь в коленях.

– Хорошо. – кивнул я ему в ответ

Но Седов уже не смотрел на меня. Он что-то писал на листе бумаги, погрузившись в работу. Я повернулся и вышел, стараясь идти ровно.

В коридоре меня поджидал все тот же бледный Петров. Он молча проводил меня мимо "Процедурной", мимо решетки регистратуры, через гулкие коридоры, наполненные запахом страха. Каждый шаг отдавался эхом в пустой голове. Свободен. Пока.

Холодный февральский воздух ударил в лицо, как пощечина, когда я вышел на Гороховую. Я остановился, опершись на трость, и судорожно вдохнул. Солнце, бледное и бесполезное, слепило глаза. Городской шум – грохот пролеток, крики разносчиков – обрушился после гробовой тишины Охранки, оглушая.

Я был на свободе. Я выиграл эту партию. Циничной ложью, блефом и спекуляцией на карьерных амбициях капитана. Я продал воздух и тень, пообещав найти несуществующего демонолога из Берлина.

И теперь стоял, обливаясь ледяным потом, с одной мыслью, которая билась, как пойманная птица, в черепе:

Как? Как, черт возьми, мне теперь найти то, чего нет? С чего начать?

Тень от мрачного здания Охранки легла на меня длинной и холодной могильной плитой предчувствия неминуемой катастрофы.

Глава 28

Сон не принес покоя. Он был колодцем тревожных обрывков: свист хлыстов тьмы Алисы, ледяной взгляд Седова, немой крик ужаса в глазах Оболенского, и над всем этим – нависающий, как гильотина, срок: три дня. Три дня до первого доклада в кабинете с портретом Императора и запахом дешевого табака. Три дня, чтобы найти то, чего не существовало.

Я проснулся с рассветом, сердце колотилось, как после спринта. Грудь, почти зажившая от зелий и покоя, снова ныла от сжатия. Немецкий демонолог. Берлин. Трезубец со змеей. Абсурд! Бред отчаяния! Но теперь это был его билет на свободу. Или смертный приговор.

Я механически выполз из койки, опираясь на костыль. Утренний ритуал умывания ледяной водой едва прочистил голову. Мысли метались, как пойманные мыши. С чего начать? С чего?! Алиса мертва. Свиток уничтожен. Кружок разгромлен, Шереметев и Оболенский – в Сибири, остальные либо арестованы, либо, как Меншиков, открестились и затаились. Кто мог знать? Кто выжил? Кто не сломался в застенках Охранки?

Лекции по Метамагии прошли как в тумане. Лекция по "Дифференциальным уравнениям эфирного переноса" сливалась в монотонный гул профессорского голоса. Знакомые формулы на доске казались чужими, бессмысленными иероглифами. Я сидел у окна, пальцами бессознательно чертя на пыльном стекле контуры трезубца, обвитого змеей. Взгляд блуждал по аудитории, не видя сокурсников, выискивая невидимые нити, которые могли вести к призраку Алисиного покровителя. Каждый смешок, каждый шепот казался подозрительным – вдруг кто-то знает? Вдруг следит? Ледяной пот выступил на спине под грубой тканью студенческого сюртука. Три дня.

После пары я выбрался в коридор, гулкий от шагов и голосов, и почти наткнулся на Юлиану. Она стояла у окна, ловя редкие лучи февральского солнца, и что-то записывала в блокнот. Увидев меня, лицо ее озарилось теплой, облегченной улыбкой.

– Гриша! Как ты? – Она шагнула навстречу, ее зеленые глаза с любопытством и легкой тревогой изучали моё лицо. – Выглядишь… бледным. Нога болит? Зелье сегодня пил?

Я заставил себя улыбнуться, натянуто, как плохая маска. «Тихая гавань». Она была так близко, так реальна. И так опасна теперь своей искренностью.

– Все нормально, Юль. Просто не выспался. Работа над "Кристаллом"… формулы сложные. – Я взял ее руку, стараясь передать спокойствие, которого не было. Ее пальцы были теплыми, живыми. А мои – холодными. – Варламов гонит, как на пожар.

– Не перетрудись, – она сжала мою руку в ответ, но в ее взгляде промелькнуло сомнение. Она знала меня слишком хорошо. Знакомое напряжение в уголках губ, тень под глазами, глубина взгляда, ушедшего куда-то далеко – это было не просто утомление от формул. – Вечером зайду? Принесу чаю с имбирем, взбодрит.

– Да, конечно, – поспешно согласился я, боясь, что колебание выдаст все. – Буду рад. Очень.

В этот момент к нам подкатил, как шаровая молния, Артём. Его отстранение закончилось, и он наверстывал упущенное общение с удвоенной энергией.

– Гриш! Юлька! Вот вы где! – Он хлопнул меня по плечу, едва не сбив с ног. – Слушай, ты в курсе? Меншикову вчера орден вручили! Святого Станислава! За "мужество и преданность престолу" на той сходке! – Артём скривился, выражая всю меру своего презрения. – Ходит, надулся, как индюк! Говорит, скоро в личную охрану к Генерал-Губернатору возьмут! Крыса!

Я слушал, чувствуя, как кислота подступает к горлу. Меншиков. Тот самый, кто, просто колошматил всех студентов, своих товарищей, заклинаниями направо и налево. Теперь он – герой с орденом. А я болтался на крючке у Седова, играя в смертельно опасную игру. Контраст был таким горьким, что хотелось зарычать.

– Ну и пусть ходит, – процедил я сквозь зубы, стараясь звучать безразлично. – Кому он нужен, этот орден? Карьеристам. А впрочем у меня и свой есть.

Артём оживился, готовый развить тему предательства, но Юлиана, почувствовав нарастающее напряжение, мягко перевела разговор:

– Артём, ты не видел нового практикума по пирокинезу? Говорят, Завьялов ввел упражнения с фокусировкой через кристаллы кварца…

Я почти не слышал их разговора. Слова сливались в фон. Глаза автоматически сканировали поток студентов в коридоре. Кто? Кто еще мог быть из кружка? Кто не попал в сети? В голове проносились лица: робкий Глумов, всегда молчавший в углу… фанатичная Софья с горящими глазами… осторожный Керн… Большинство имен наверняка были уже в списках арестованных или высланных. Но кто-то должен был уцелеть! Кто-то на периферии, не замеченный Охранкой, как… каким сам пытался быть.

Вдруг его взгляд зацепился за знакомую сутулую фигуру, пробирающуюся вдоль стены, как мышь, стараясь быть незамеченной. Сергей Чижов. Тихий, невзрачный студент с Метамагии, на курс старше меня. Он иногда приходил на сходки кружка Шереметева, но никогда не выступал, не подписывал листовок. Стенограф. Он просто записывал. Исчез после разгона, и я думал, его тоже взяли. Но вот он – живой, целый, хотя и выглядел так, будто не спал неделю, с ввалившимися щеками и бегающим взглядом.

Надежда, острая и опасная, кольнула грудь. Чижов! Он мог видеть, слышать что-то на периферии!

– Ребята, извините, – Я резко оборвал Артёма на полуслове. – Вспомнил… Варламов велел срочно зайти. Лабораторные расчеты проверить. – Ложь вылетела легко, подогретая адреналином. Кажется, скоро врать будет также просто, как дышать. – Увидимся позже!

Не глядя на их удивленные лица – особенно на нахмуренный взгляд Юлианы, – я заковылял за удаляющейся фигурой Чижова, отталкиваясь тростью с неожиданной силой. Тревога сменилась азартом охоты. Мне нужно было догнать его. Сейчас же.

– Чижов! Сергей! – Я окликнул его, когда мы свернули в менее людный боковой коридор, ведущий к библиотечному крылу.

Чижов вздрогнул, как от удара током, обернулся. Увидев меня, его лицо сначала выразило неловкую радость – свой! Живой! – но тут же помертвело от страха. Он озиранулся по сторонам, будто ожидая, что из-за колонн выскочат жандармы.

– Грановский? Ты… ты как? – пробормотал он, отступая на шаг.

Я наступал, забыв о трости, о боли. Меня охватила наигранная ярость – ярость загнанного зверя, которая должна была выглядеть как праведный гнев.

– Как я?! – прошипел я, сжимая рукоять трости так, что костяшки пальцев побелели. Я толкнул Чижова плечом, прижав его к холодной стене. – Как ты сам, предатель?! Почему тебя не взяли, а?! Почему ты здесь, а не в кутузке с Шереметевым, а?! – Мой голос звучал громко, резко в тишине коридора. Я играл роль озлобленного человека, который сам едва избежал ареста и теперь всех вокруг подозревает. – Говори! Сдал всех, чтобы спасти свою шкуру? Как Оболенский? В Сибирь не хочешь?!

Чижов побледнел до зеленоватого оттенка, губы задрожали. Глаза округлились от чистого, животного ужаса.

– Нет! Григорий, что ты! Я… я не предатель! – он зашептал, озираясь. – Я просто… я мало ходил! Я не подписывал ничего! Я стенографировал, только стенографировал! Т-ты же знаешь! Охранка… они меня допрашивали, но ничего не нашли! Я… я соврал! Сказал, что ходил из любопытства, что не разделял! И они… они поверили! Отпустили! – Слезы выступили у него на глазах. – Я не знал, что Алиса… что она такая! Демоны! Я бы никогда…!

Я смотрел на него, оценивая. Страх Чижова был слишком настоящим, слишком глубоким для предателя. Это был страх жертвы, вырвавшейся из пасти. Значит, его информация, возможно, чище. Не вымученная пытками.

– Соврал? – Я усмехнулся с горькой издевкой, не отпуская его. – И тебе поверили? Повезло. Мне тоже поверили. Чуть. – Я специально понизил голос, вкладывая в него ложное братство по несчастью. – Но они копают, Чиж. Копают глубоко. Им мало типографий. Им надо тех, кто стоял за Алисой. Кто ей свиток дал, кто ее направлял. – Он впился взглядом в запавшие глаза Чижова. – Ты что-нибудь видел? Слышал? Кто приходил к ней? Кто был… не из наших? Нам надо найти и предупредить их раньше, чем Охранка доберётся до низ.

Чижов заморгал, пытаясь сообразить. Страх передо мной смешивался с желанием доказать свою непричастность.

– Не из наших… – он бормотал, лихорадочно вспоминая. – Она… она редко кого приводила. Все больше сама… или с Шереметевым. Но… – он вдруг оживился. – Однажды! Да, перед самой… перед сходкой. Я пришел в типографию раньше всех, проверял чернила. А она пришла… не одна. С каким-то мужчиной. Я спрятался в подсобке, боялся, что наругают за ранний приход.

– Мужчиной? Каким? – Я наклонился ближе, сердце замерло.

– Не знаю… Не наш. Средних лет, вроде бы. Дорого одет – добротное пальто, котелок. Лицо… ну, обычное. Но усы! – Чижов сделал широкий жест руками перед своим лицом. – Пышные! Такие… темные, закрученные кверху, как у моржа! И голос… низкий, басистый. Они о чем-то говорили вполголоса, но я не разобрал. Потом он ушел. А она осталась. И выглядела… довольной. Как будто что-то получила.

Пышные усы. Дорогой костюм. Не студент. Ледяная игла надежды кольнула Григория в грудь. Это было что-то! Мало, ничтожно мало, нореальное. След. Первая ниточка в темном лабиринте лжи, которую он сам сплел.

– Усы… – Я медленно отпустил Чижова, делая вид, что обдумывает. – Запомнил что-нибудь еще? Может, имя? Как обращалась к нему?

Чижов отчаянно замотал головой.

– Нет! Клянусь! Только усы и котелок. Больше ничего. Я… я побежал, как только он ушел, чтобы меня не заметили.

Я смотрел на него еще мгновение, затем резко кивнул.

– Ладно. Заткнись об этом. Ни слова никому. Понял? Как будто мы не разговаривали. И… береги себя.

Он развернулся и заковылял прочь, не оглядываясь. В голове гудело от одной мысли: Пышные усы. Дорогой костюм. Кто ты?

Ниточка была тоньше паутины и холодна как лед. Но за нее уже можно было ухватиться. Теперь предстояло самое сложное: вытянуть себя, а заодно и свою лживую легенду, из трясины, держась только за этот призрачный образ усатого незнакомца. И времени оставалось уже не три дня. Два с половиной.

След Чижова – пышные усы и дорогой котелок – горел в моем мозгу, как раскаленная игла. Мало. Опасно мало. Но это былочто-то. Хотя бы точка отсчета в этом безумии. «Не наш», – сказал Чиж. Значит, не студент. Значит, кто-то со стороны. Кто-то с деньгами или связями, если мог раздобыть такой свиток. Кто?Мысль гоняла меня по коридорам Академии, не давая сосредоточиться ни на одной формуле Варламова, ни на тепле Юлианиной руки за обедом, ни на байках Артёма. Я чувствовал, как они косятся на меня, видя мою рассеянность, мой блуждающий взгляд, мои пальцы, нервно барабанящие по столу. Юлианна особенно – ее зеленые глаза ловили каждую мою гримасу напряжения.

– Гриш, с тобой точно все в порядке? – спросила она тихо, когда Артём отошел за еще одной порцией пирожков. – Ты весь день как на иголках. Не давит ли ребро? Или… или Охранка опять? – В ее голосе прозвучал страх. Настоящий, за меня.

Я заставил себя улыбнуться, потянулся через стол, коснулся ее пальцев.

– Нет-нет, Юль. Просто… "Кристалл". Варламов требует невозможного. А ребро – почти зажило, спасибо зельям. – Ложь давила на грудь тяжелее сломанного ребра.Охранка. Давит. Как гиря на шее. "Через три дня. Ровно в десять утра. Не опаздывайте". Слова Седова звенели в ушах громче колоколов. Прошли уже почти сутки. Осталось двое. Сорок восемь часов, чтобы изобрести демонолога из Берлина или… или найти настоящего усача.

После занятий я отмахнулся от ребят – сослался на срочные расчеты для Варламова. Видел, как Юлиана сжала губы, но промолчала. Артём пожал плечами: "Ну ладно, герой науки, варись в своих формулах!". Их забота, их нормальность были теперь словно за толстым стеклом. Я жил в другом мире – мире страха, лжи и вечных подозрений.

Мне нужно было действовать. Но куда идти? Усач Чижова был призраком. Надо было искать следы Алисы. То, что могла упустить Охранка в суете массовых зачисток. Конспиративные квартиры. Те, что знал я или о которых слышал краем уха.

Первая – крохотная комнатенка в доходном доме у Сенной. Хозяйка, вечно под хмельком баба Маня, даже не удивилась моему визиту. Ее квартиру уже обыскивали – нещадно. Дверь с выломанным замком, мебель перевернута, матрас распорот. Пахло пылью, затхлостью и отчаянием.

– Искали, искали, сволочи, – хрипела баба Маня, разливая мне мутный самогон. – Все перерыли. Унесли пару книжек да бумажки какие-то. Кто тут жил-то? Студентка рыжая? Хорошая девочка, тихая… Что с ней?

– Не знаю, – пробормотал я, окидывая взглядом разгром. Надежды найти что-то здесь – ноль. Охранка работала грубо, но тщательно. Я все же порылся в оставшемся хламе – старых газетах, пустых бутылках, обрывках ткани. Ничего. Только пыль въелась под ногти и в легкие.

Вторая квартира – на Васильевском, в доме с грифонами у Академии Художеств. Сдавал ее старый профессор-алхимик, вечно пропадавший в лаборатории. Его тоже, видимо, "потрясли". Дверь была заколочена досками. Я подождал, пока двор опустел, с трудом поддел доску тростью – больно дернуло в плече – и вполз внутрь. Здесь было еще хуже. Книги с полок сметены в кучу и, видимо, пролистаны до дыр. Шкафы вывернуты. Даже половицы кое-где приподняты. Отчаянная злоба подкатила к горлу. Они все забрали! Все! Я все равно полез в кучу книг, швыряя потрепанные томики по алхимии и истории искусств. Заглянул в печь. Обшарил нишу за отклеившимися обоями. Пустота. Только паутина да мышиный помет. Время текло, как песок в часах, отмеряя шаги к кабинету Седова. Паника, холодная и липкая, начала сжимать горло. Сибирь. Каторга. Или петля за "сопротивление".

Третья точка была дальше – на Петроградской стороне, в районе заводов. Маленький деревянный домик, снятый на имя какой-то вымышленной тетушки. Его я знал только по описаниям Алисы – "тихо, сыро, но никто не лезет". Подходя к нему, я уже почти не верил в успех. Забор покосился, ставни закрыты. Дверь – заперта. Я огляделся – переулок пуст, только где-то лаяла собака. Собрал последние силы и плечом рванул дряхлую дверь. Дерево треснуло, замок скрипнул и поддался.

Внутри пахло плесенью, пылью и холодом. Одна комната. Стол, табуретка, походная кровать. И тоже – следы грубого обыска. Тумбочка опрокинута, солома из матраса выворочена наружу, словно грязный снег, одеяло валялось в углу. Книг не было – видимо, все забрали. Отчаяние накрыло с головой. Я прислонился к косяку, закрыв глаза. Конец. Все кончено. Ниточка оборвалась. Мысль о холодных глазах Седова, о его "Пока вы нам потенциально полезны..." заставила содрогнуться.

Но сдаваться было рано. Я пнул ногой кучу соломы. Потом другую. Заглянул под опрокинутую тумбочку. Ничего. Подошел к кровати. Матрасный тик был разорван вдоль, серо-желтая солома вылезла наружу. Я машинально сунул руку в прореху, вороша колючую массу. Надежды нет. Надежды...

И тут пальцы наткнулись на что-то гладкое, плотное. Не солома. Бумага.

Сердце бешено заколотилось. Я рванул руку, вытаскивая находку. Конверт. Простой, пожелтевший, без марки. Адрес написан неровным, чуть дрожащим почерком: "Алисе Сергеевне Ливен. До востребования. Петербург. Главный почтамт." На обороте – печать почтового отделения и дата: 12 января 1899 г. Чуть больше месяца назад.

Руки дрожали, когда я вскрыл конверт. Внутри – один листок. Короткое, сухое письмо, напечатанное на машинке:

"Глубокоуважаемая Алиса Сергеевна,С прискорбием извещаем Вас о безвременной кончине Вашего брата, Павла Сергеевича Ливена, последовавшей сего 10 января от скоротечной чахотки. Прах покойного предан земле на Смоленском лютеранском кладбище. Примите наши искренние соболезнования.С уважением, Контора похоронных услуг "Вечный Покой". Г. Санкт-Петербург, ул. Гражданская, 17."

Я перечитал письмо. Еще раз. И еще. Сначала мозг отказывался понимать. Брат? У Алисы не было брата! Она была единственным ребенком у стареющих аристократов! Она сама как-то обмолвилась об этом с горькой усмешкой: "Наследница вырождающегося рода, вот и вся моя ценность".

Ледяное озарение ударило, как обухом. Фальшивка. А значит это шифр. Контора "Вечный Покой". Гробовщики...

Чижов видел усача... Алиса получила письма. Но почему не заметили? Охранка, захлебываясь от сотен арестов, тонн бумаг, обысков, просто не сопоставила факты! Не проверила биографию дотошно! Они искали революционеров, а не фальшивые соболезнования! А гробовщик... Гробовщик – идеальный связной. Кто обратит внимание на человека, приносящего скорбные вести? Кто запомнит его в толпе? Он вхож в дома, знает тайны, у него есть причины быть незаметным и... перевозить вещи. Вещи вроде свитков, спрятанных среди венков или гробовых принадлежностей?

Схватив письмо, я выскочил из разгромленной конспиративной квартиры, не обращая внимания на треснувшую дверь. В груди пылал костер азарта, смешанного с диким облегчением и новой, острой тревогой. Я нашел! Нашел зацепку! Реальную!

Но эйфория длилась мгновение. Тень от мрачного здания Охранки, казалось, настигала меня даже здесь, на Петроградской стороне. Я посмотрел на часы. Вечерело.До встречи с Седовым осталось всего сорок часов. Сорок часов, чтобы найти контору "Вечный Покой" на Гражданской, 17. Узнать, кто там работает. Узнать, что это за человек в котелке и с пышными усами. И понять, как подобраться к нему так, чтобы не спугнуть и не угодить самому в каменный гроб на Гороховой. Ниточка была найдена. Теперь предстояло карабкаться по ней вверх, над пропастью, где внизу ждали ледяные взгляды Седова и грохот тюремных замков. И времени катастрофически не хватало.

Глава 29

Адрес «Гражданская 17» оказался неброским двухэтажным зданием из темного кирпича, утопавшим в ряду таких же неприметных строений где-то на задворках Петербургской стороны. Вывеска «Вечный Покой. Похоронные услуги и ритуальные принадлежности» висела криво, буквы выцвели. Ничего зловещего, только унылая обыденность смерти. Прямо отсюда приходили письма о несуществующем брате.

Я нашел укрытие напротив, в арке закопченного доходного дома, откуда мог наблюдать за входом, не привлекая внимания. Трость я спрятал за спиной, притворившись просто замерзшим прохожим, задержавшимся в тени. Время тянулось мучительно. Сорок часов до Седова сжались до тридцати. Каждая минута гудела в висках набатом. Надо было что-то увидеть. Узнать.

Удача, если это можно так назвать, улыбнулась ближе к вечеру. По узкой улице, громыхая колесами по булыжнику, подкатила запряженная парой тощих кляч повозка. Не похоронные дроги с черным балдахином, а обычная грузовая телега, крытая брезентом. На облучке сидел кучер в поношенном полушубке и картузе, надвинутом на глаза. Он остановился у ворот конторы, слез и начал стучать в боковую калитку.

Из здания вышел человек. Не усатый господин из описания Чижова, а сутулый, в засаленном фартуке поверх потертого костюма – явно служащий или рабочий. Они недолго переговорили. Потом служащий отпер тяжелые деревянные ворота, ведущие, судя по всему, во двор. Кучер ввел лошадей, и повозка скрылась за воротами. Ворота захлопнулись.

Мое сердце забилось чаще. Что везут? Ритуальные венки? Гробовые ручки? Свечи? Или что-то иное, спрятанное под брезентом? Через полчаса повозка выехала обратно – уже пустая. Ворота закрылись на засов. Служащий исчез в здании конторы.

Идея идти внутрь и задавать вопросы умерла, не родившись. Слишком рискованно. Любой неосторожный вопрос, любое упоминание Алисы или «брата» могло спровоцировать подозрения, а с ними и нож под рёбра. Нет, нужен был другой путь. Склад. Или подвал. Туда, куда сгрузили привезенное.

Я дождался, когда стемнеет окончательно. Фонари на Гражданской горели тускло и редко. Холод пробирал до костей, больная нога ныла тупым, навязчивым напоминанием. Я нашел дешевую таверну в двух кварталах – «Усталый Извозчик». Внутри пахло кислым пивом, дешевым табаком и человеческой немытой тоской. Я забился в самый темный угол, заказал кружку мутного кваса и кусок черствого хлеба. Старался быть невидимкой. Время текло со скоростью капающей смолы. Я прикидывал план: двор конторы выходил в узкий, глухой переулок. Там должны быть ворота или калитка. Найти лаз. Проникнуть. Найти склад. Искать... что? Я даже не знал, что искал. Запрещенную книгу? Еще один свиток? Переписку? Любую зацепку, ведущую к усачу или к немецким корням.

Каждый глоток кваса казался ледяной глыбой в желудке. Каждый смех пьяных извозчиков за соседним столом – насмешкой над моей обреченностью. Юлиана, Артём, Варламов, его «Кристалл» – все это казалось сном из другой жизни. Здесь, в липкой мгле «Усталого Извозчика», была только жгучая тревога, холодный пот на спине и тень Седова, неумолимо приближающаяся.

Когда городские часы где-то вдалеке пробили два, я выскользнул из таверны. Ночь была глухой, сырой, туман начал стелиться по мостовой, скрывая контуры домов. Идеальная завеса. Я, прижимаясь к стенам, как тень, вернулся к переулку за конторой «Вечный Покой».

Переулок был узкой щелью между задниками домов, заваленной мусором и пахнувшей кошками. Ворота во двор конторы были крепкими, дубовыми, с массивным замком. Но справа, почти в самом углу, я нашел то, на что надеялся – старую, покосившуюся калитку для слуг. Дерево прогнило у основания. Несколько сильных ударов плечом, от которых боль в ребре вскрикнула протестом – и замок, вернее, петли, с треском поддались. Я протиснулся в щель.

Двор конторы был небольшим, захламленным. Стояли пустые деревянные поддоны, валялись обрывки веревки, тюки какой-то грубой ткани. И пахло. Пахло специфически: воском, формалином, сырой древесиной и... тленом. Не сильным, но навязчивым, въедающимся в ноздри. Прямо напротив меня, в глубине двора, притулилось низкое каменное строение с единственной массивной дверью, окованной железом. Склад. Или подвал. Окна у него были маленькие, высоко под потолком, зарешеченные и затянутые паутиной.

Дверь была заперта на здоровенный висячий замок. Без отмычки или кувалды – не подступиться. Но слева от двери, почти у самой земли, я заметил квадратный проем – лаз для кошек или вентиляцию. Решетка, его закрывавшая, была ржавой и местами погнутой. Я упал на колени в холодную грязь, игнорируя протест ноги. Пальцами, ободранными о ржавый металл, я отчаянно дергал и гнул прутья, предавая рукам силу простым заклинанием. Один, самый нижний, поддался с противным скрипом. Потом еще один. Щель стала чуть шире. Силой и болью я разогнул их достаточно, чтобы протиснуться.

Внутри царила кромешная тьма и гробовая тишина, нарушаемая лишь моим тяжелым дыханием и стуком собственного сердца. Воздух был спертым, насыщенным пылью и тем самым специфическим запахом похоронной конторы, только в разы гуще – запахом неживого дерева, тканей, химикатов и... запустения. Я замер, давая глазам привыкнуть. Слабый свет от уличных фонарей, пробивавшийся сквозь зарешеченные окна под потолком, выхватывал из мрака лишь смутные очертания.

Постепенно картина проступила, когда произнёс заговор «кошки» – зрение стало чёрно-белым, но тьма перестала быть помехой. Я был в низком, длинном подвале. Сводчатый потолок давил. Стеллажи, грубо сколоченные из толстых досок, тянулись вдоль стен и стояли рядами посередине. На них, на полу, в проходах – везде стояли, лежали, были навалены ящики. Разные: большие, похожие на упаковки для гробов, поменьше – вероятно, для венков, аксессуаров. Были и бочки, вероятно, с воском или консервирующими составами. Но больше всего было именно ящиков. Деревянных, некрашеных, пахнущих свежей стружкой и чем-то еще, чуть сладковато-приторным.

Я подошёл ближе, опираясь на трость, которая теперь казался нелепым и громоздким в этой тесноте. Куда смотрели? На какие ящики? Их были десятки! Времени катастрофически мало – до рассвета пара часов, не больше. А потом – рабочие, служащие... и конец.

Мое дыхание стало частым, поверхностным. Паника, холодная и липкая, снова подползала к горлу. Ящики. Бочки. Гробы? Бесконечное множество темных углов, где могла быть спрятана разгадка… или смертельная ловушка. И над всем этим – неумолимый отсчет часов до встречи с Седовым. Я сделал шаг вперед, трость глухо стукнула о каменный пол, эхо раскатилось под сводами. Поиски начинались здесь, в этом царстве тлена и тени, среди немых свидетелей чужих смертей. И первое, что предстояло сделать, – выбрать, какой ящик вскрыть первым.

Тишина подвала была не пустотой, а густым, давящим веществом, пропитанным запахами. Запах воска и сосновой стружки – непривычный, но почти успокаивающий фон похоронного ремесла. Но под ним, как гнилой корень под свежей почвой, пробивался иной аромат: сладковато-приторный, химически резкий – формалин, консервант, сцепившийся в смертельном поединке с неизбежным тленом. И еще – пыль. Столетняя пыль, осевшая на балках, ящиках, въевшаяся в грубые доски стеллажей. Она щекотала ноздри, заставляя сдерживать чихание. Каждый мой шаг, каждый скрип и стук трости по каменному полу отдавался гулким эхом под сводами, словно будя незримых обитателей этого подземного царства.

Время. Оно висело над головой тяжелее каменных плит потолка. До рассвета – считанные часы. До Седова – еще меньше. Паника, холодная и цепкая, пыталась сжать горло. Я выгнал ее усилием воли. Действовать. Системно.

Я поднял руку, пальцы сложились в знакомый, почти забытый за недели выздоровления и формул Варламова жест – Поиск Неявного. Заклинание метамагии, призванное высветить скрытое, запечатанное, заговоренное. Я сконцентрировался, выжимая из истощенного канала крохи маны, представляя цель: запретное знание. Книга. Свиток. Знак трезубца со змеей. Искра маны рванулась из кончиков пальцев, растекаясь невидимой сетью по подвалу, цепляясь за предметы.

И… ничего. Ни малейшего отклика. Ни вспышек на ящиках, ни дрожания воздуха. Заклинание, как выдох, рассеялось в спертом воздухе, не найдя опоры. Я застонал от досады и усталости. Почему? Потому что я не знал точно, что ищу? Потому что искомое было слишком хорошо скрыто мастерами конспирации или магией? Или потому что здесь просто не было ничего запретного? Отчаяние снова подкатило волной. Охранка могла не проверять гробы из суеверия? Глупость! Они проверяют все, если есть подозрение! Но, может, подозрений и не было?

Мой взгляд упал на ящики, похожие на упаковки гробов. Длинные, прямоугольные, из неструганной сосны. Их было штук десять, сложенных в углу, чуть в стороне от основной массы припасов. Более свежие? Или просто невостребованные? Если прятать контрабанду... то именно там. Где обыск наименее вероятен. Где сам предмет – символ смерти – отпугивает лишнее любопытство.

Я подошел, преодолевая внутреннее сопротивление. Суеверие – глупое, первобытное – шептало: не трогай покойников. Я заглушил его циничной логикой: Они мертвы. Они не помешают. Костыль я отставил, прислонив к стеллажу. Нужны были обе руки. Первый ящик. Крышка прибита грубыми гвоздями. Я применил простое заклинание тяги, чтобы выкорчевать гвозди. Дерево затрещало, гвозди скрипнули. Крышка поддалась.

Пустота. Чистая, выстланная стружкой пустота. Только запах свежей древесины стал сильнее. Второй ящик – то же самое. Пусто. Третий... Четвертый... Отчаяние возвращалось с каждой потраченной минутой. Руки дрожали от усилий и нервного напряжения. Пятый ящик. Крышка тяжелее. Я рванул ее с хрустом запястья.

И отшатнулся, едва не вскрикнув.

Внутри, на мягкой подстилке из стружки и темной ткани, лежало оно. Тело. Мужчина. Средних лет. Лицо... неестественно гладкое, восковое, подкрашенное румянами, которые в тусклом свете фонаря казались жуткими пятнами. Глаза закрыты. Волосы аккуратно причесаны. Одет в темный, добротный, но явно не новый костюм. Запах – уже не просто формалин. Сладковатая тяжесть плоти, остановившейся в своем разложении лишь искусственно. Запах остановившейся жизни, химически законсервированной. Меня затрясло. Не от страха призраков, а от физиологического отвращения, от вторжения в самое интимное пространство смерти.