Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

Глава 49

– Зачем вы пришли, Грановский?

Его голос, этот сухой шелест заброшенных страниц, завис в холодном, пропитанном древней сыростью воздухе баптистерия. Вопрос висел не между нами, а во мне самом, ударяясь о свинцовую тяжесть кольца, сжимавшего палец и волю. Лунный луч, скользнувший по толстым стеклам его очков, погас, растворив слепые точки. Он сделал шаг вперед из проема арки, и его фигура, прежде слитая с тенью, обрела смутные очертания в отраженном от воды призрачном свете. Невысокий. Коренастый, но не мощный, скорее плотно сбитый, как старый, обтесанный чурбан. Голова, лишенная волос, блеснула в косом луче мутным, желтоватым шаром, словно большая, нездоровая луковица. Он не подходил ближе, оставаясь на границе света и тьмы, его лицо под очками было неразличимым пятном, но я чувствовал его взгляд. Пристальный, лишенный былой призрачной глубины, которую я помнил по прошлой встрече. Теперь в нем читалось лишь настороженное ожидание и какая-то тупая усталость.

Я не стал тратить слова на оправдания или ложные уверения. Петля на шее была туже кольца на пальце. Время текло, как песок сквозь пальцы. Седов не ждал. Кружок трещал по швам. Это был мой последний шанс вырвать у судьбы козырь.

– Деньги, – выдохнул я, и слово прозвучало гулко, как удар колокола по мертвому металлу, отраженное каменными стенами и черной водой бассейна. – Большие деньги. Быстро. И чисто.

Он не шелохнулся. Молчание повисло густым, липким туманом. Только капля воды где-то в углу отсчитывала секунды: кап… кап… кап… Его лысина, поймав очередной проблеск света, тускло блеснула. Казалось, он даже не понял.

– Деньги? – наконец, проскрипел он. Голос был плоским, лишенным интонации. – У нас нет… Мы не касса взаимопомощи, Грановский. Ты знаешь положение. Каждая копейка на счету, на патроны, на листовки…

– Не прошу ваших копеек, – резко перебил я. Решимость, закаленная часами ожидания и гнетом кольца, прорывалась наружу, как пар из перегретого котла. – Предлагаю их добыть. Вместе. Для дела. Значительную часть – вам. На патроны. На листовки. На все, что нужно вашему… подполью. – Я сделал ударение на последнем слове, давая ему понять, что знаю масштаб.

Он снова замолчал. Но теперь молчание было иным. Не тупым, а напряженным, наэлектризованным. Я видел, как его коренастая фигура чуть подалась вперед, будто ловя звук. Как толстые стекла очков на мгновение поймали отсвет воды и вспыхнули двумя холодными огоньками. Жадность? Нет, скорее острый, звериный интерес. Голод не столько к деньгам, сколько к возможностям, которые они откроют. Я знал его ячейку. Знавал раньше. Романтики-идеалисты, пара озлобленных рабочих, пара бывших семинаристов. Магов? Практически нет. Толку от их кустарных заклятий – чуть больше, чем от плевка. Они были загнаны в угол, как крысы, жили на гроши от экспроприаций в лавках или пожертвований запуганных купчиков. Мои слова о больших деньгах, о чистой добыче должны были ударить по самому больному.

– Добыть… как? – спросил он наконец. Голос потерял сухую бесцветность. В нем проскользнуло что-то… глуповатое? Недоверчивое? Как у мужика, которому предлагают золотую гору, но он боится, что его обманут на медный грош. Он даже потрогал мочку уха толстым, неловким пальцем – жест нерешительный, почти детский.

– Инкассаторская карета, – выпалил я, не давая ему опомниться. Слова резали тишину, как нож. – Охранка. Или частная контора – не важно. Та, что возит выручку крупных магазинов, банковские переводы наличными. Металл. Болты. Сила. Но уязвимая. На коротком маршруте. В час пик или, наоборот, в глухую пору. Когда охрана расслаблена. Когда можно ударить быстро и скрыться.

Он ахнул. Негромко, но отчетливо. Как будто его ударили поддых. Его коренастая фигура отпрянула на шаг назад, в тень. Лысина исчезла из луча света.

– Ты… ты спятил, Грановский?! – Голос его сорвался на визгливую ноту. Он закашлялся, сдавленно, будто захлебнулся собственной глупостью или страхом. – Карету?! Да это же… это же самоубийство! Их охраняют не филеры, а вооруженные до зубов солдаты! Маги-охранники! Сигнальные чары! Да они тебя… нас… в клочья разнесут, прежде чем мы к ней на сто саженей подойдем! Ты с ума сошел окончательно?!

Его реакция была предсказуема. Панический ужас мелкой сошки перед большой игрой. Но я не видел в его глазах, вернее, в том, что я смутно различал за стеклами, категорического отказа. Видел дикий страх, да. Но и… жадный огонек. Тот самый расчет, который я и надеялся разжечь. Он уже прикидывал: А если?..

– Не подойдем, – сказал я ледяным тоном, вкладывая в него всю наглую уверенность, на которую был способен под гнетом кольца. – Не в лоб. Не с криками «ура». Умно. Точно. Как хирург. С диверсией. С отвлечением. С точным знанием маршрута, состава охраны, времени вывоза и завоза. С минутыми слабостями в их обороне. – Я сделал паузу, давая словам впитаться. – У меня есть люди. Ресурсы. Средства для подготовки. Сила, – я невольно сжал кулак, ощущая мертвую тяжесть кольца, напоминающую об отнятой мощи. – Но нет информации. Совсем. Нуля. Вот этого, – я ткнул пальцем в темноту, где стоял он. – У вас есть. Глаза. Уши. Знание города, его жил, его потоков. Знание этихкарет, их привычек. Ваши люди – на заводах, в лавках, в трактирах возле банков. Они видят. Слышат. Могут узнать. Могут выследить. Найти слабое звено в цепи. Ту самую минуту, когда карета – не крепость на колесах, а уязвимая цель.

Я видел, как он замер. Его тяжелое дыхание, прерываемое остатками кашля, было единственным звуком, кроме вечного кап… кап… в углу. Он молчал долго. Невероятно долго. Мысль, тяжелая, неповоротливая, как он сам, пробивала себе дорогу сквозь страх и алчность. Он потер лысину ладонью – жест растерянности, неуверенности.

– Ты… хочешь, чтобы я… нашелтакую карету? – спросил он наконец, с непередаваемым изумлением в голосе. – Дал… наводку? И все? А ты… твои люди… сделают все остальное? И… и часть… значительную часть… нам? На дело?

– Да, – ответил я коротко. – Чистую часть. Наличными. Без следов. Вы получите деньги. Я – то, что мне нужно. Вы – укрепляете свое дело. Все в выигрыше. Кроме Охранного Отделения, разумеется. – Я позволил себе едва уловимое подобие усмешки, но вряд ли он ее разглядел в полумраке.

Он снова замолчал. Но теперь молчание было другим. Напряженным, но уже не паническим. В нем чувствовался тяжелый, неумный, но жадный расчет. Я буквально видел, как в его голове сталкиваются страшные картинки провала, ареста, виселицы – и ослепительные видения ящиков с патронами, типографии, новых боевиков, оружия… Революционная мечта, подпитанная золотом. Для его уровня, для его жалкой ячейки – это был шанс вырваться из трясины мелких экспроприаций. Гигантский скачок. Смертельный риск, но и невиданная награда.

Он тяжело вздохнул, словно воздух в сыром склепе баптистерия стал вдруг слишком густым.

– Риск… – проскрипел он. – Безумный риск… Для всех. Для тебя. Для моих людей… Если провал…

– Если провал, – холодно парировал я, – вы ничего не теряете. Вы всего лишь… услышали разговор. Передали сплетню. Никаких следов к вам. Я и мои люди – исчезнем. Или сгинем. Но вас это не коснется. Вы – в тени. Как всегда.

Моя ложь была гладкой, как поверхность черной воды в бассейне. Если провал, Седов выжмет из меня все, включая имя Забайкальского. Но Забайкальский не должен был этого знать. Он хотел верить в безнаказанность.

Он снова потер лысину. Потом вдруг резко развернулся, отворачиваясь от меня, будто не в силах больше выдержать мой взгляд или давление собственных мыслей. Его коренастая спина, напряженная и неуклюжая, была обращена ко мне. Он смотрел в черную воду бассейна, где дрожал лунный серп.

– Не могу… не могу решить сейчас, – пробормотал он вполголоса, больше самому себе, чем мне. Голос его дрожал. – Надо… подумать. Посоветоваться… с другими. Риск слишком велик… но и… – Он не договорил. Не сказал о деньгах. Но они висели в воздухе, незримые и манящие.

Он резко обернулся. Его очки вновь мелькнули слепыми пятнами.

– Уходи, – сказал он отрывисто. – Жди весточки. Если… если решимся… тебе передадут. Место. Время. Цель. Не раньше. И не жди быстро. Надо… проверить. Узнать.

Ни "да", ни "нет". Отсрочка. Но в его тоне, в этой внезапной отрывистости, в том, как он сказал "цель", я услышал ответ. Слабое, испуганное, но – "да". Алчность и отчаяние его ячейки перевесили страх. Он уже мысленно выбирал жертву.

Я не стал давить. Не стал благодарить. Кивнул коротко, как равный равному, хотя чувствовал лишь презрение к его трусости и глупости. Но он был нужен. Пока что.

– Жду, – бросил я и повернулся к выходу, к арке, ведущей в основную, мертвую часть церкви.

Мои шаги по каменному полу баптистерия гулко отдавались в тишине. Я чувствовал его взгляд у себя в спине – тяжелый, полный немого вопроса и страха. Я не оглянулся. Прошел под низкой аркой, оставив его одного с черной водой, дрожащим лунным светом и гнетущим решением.

В основной церкви царил прежний мрак и запустение. Но теперь я знал, что тени у стен – не безлики. Двое все еще были здесь. Я почувствовал их присутствие раньше, чем увидел смутные очертания у развалин иконостаса. Я подошел к тому, кто обыскивал меня. Без слов протянул руку с ненавистным кольцом. Металл был ледяным, как труп.

Он молча снял его. Мгновение – и та свинцовая плита, что давила на сознание, на волю, на самую суть моей украденной силы, исчезла. Энергия эгрегора рванула по жилам, как черная, бурная река, смывая остатки слабости, страха, унижения. Не свет. Мощь. Темная, клокочущая, готовая к разрушению. Я вдохнул полной грудью, ощущая, как мир вокруг снова обретает объем, краски, пусть и оттенки серого и черного, остроту. Я был снова вооружен.

Они не задержали меня. Не сказали ни слова. Просто растворились в темноте, как и появились. Я вышел через скрипучую дверь в промозглую, вонючую ночь Смоленского поля. Петля на шее сюртука все еще давила, но теперь это было напоминание, а не удавка. Игра началась. Забайкальский клюнул. Его жадность и глупость работали на меня. Теперь нужно было ждать весточки. И готовиться. Готовиться к ограблению, которое должно было спасти меня от Седова и купить время для… чего? Я не знал. Но это был ход. Единственный ход на доске, заваленной вражескими фигурами.

Я зашагал по грязной колее, уводящей от церкви-призрака, обратно в гниющее нутро Петербурга. Энергия эгрегора бурлила внутри, черная и сладкая. Я чувствовал каждую грязную лужу под ногами, каждый враждебный шелест тени. Ждать было мучительно. Но теперь в ожидании была ярость предвкушения, а не парализующий страх. Забайкальский думал, что использует меня. Он и не подозревал, что сам стал пешкой в гораздо более опасной игре. Игра шла. И ставки были выше, чем он мог себе представить.

Холодное, грязное дыхание Смоленского поля осталось позади, сменившись чуть менее грязным, но куда более ядовитым дыханием спящего Петербурга. Решимость, подпитанная возвращением темной энергии эгрегора, что клокотала в жилах после снятия кольца, гнала меня вперед. Не домой. Не в академию. К Седову. Отчет назрел, как гнойник, и тянуть было нельзя. Каждый день промедления – шаг ближе к провалу, к «списанию в расход». Мысль о кабинете №37 вызывала физическую тошноту, но иного пути не было. Забайкальский клюнул, но его «весточка» могла идти неделями. А Седов требовал результатов сейчас.

Гороховая, 2. Здание Охранного Отделения встало из ночного тумана, как каменный кошмар. Массивное, мрачное, лишенное излишеств, оно давило на городской пейзаж своей угрюмой мощью. Даже ночью его окна, редкие и высокие, светились желтым, больным светом. Не теплом свечей или газовых рожков, а резким, неестественным светом электрических ламп. Новшество, символ прогресса, здесь превращенное в орудие пытки. Едва я переступил порог сквозь тяжелые дубовые двери, охраняемые двумя каменнолицыми жандармами, меня накрыл гул. Низкий, непрерывный, вибрирующий гул, исходивший откуда-то сверху, из стен, из самого потолка. Он входил в кости, в зубы, заполнял черепную коробку, вытесняя мысли. Как будто внутри здания заперли гигантского, невидимого шмеля, обреченного на вечное безумие. Этот гул был первым приветствием, первой ступенью в ад.

Коридоры были пустынны и ярко освещены теми же электрическими лампами под матовыми стеклянными колпаками. Свет был безжалостным, выворачивающим наружу каждую пылинку, каждую трещинку на крашеных масляной краской стенах, каждую каплю грязи на моих сапогах. Он резал глаза после ночной тьмы. Тени под ногами были черными, как провалы в бездну. Воздух пахло озоном, пылью, дезинфекцией и чем-то еще – страхом и бумажной трухой. Шаги по каменным плитам пола гулко отдавались в такт всепроникающему гудению. Меня не сопровождали. Я знал дорогу. Каждый шаг по этому яркому, гудящему коридору был шагом к пытке.

И вот он – кабинет №37. Дверь, обитая темно-зеленым сукном, с латунной табличкой. Я постучал. Тишины не было – гул заполнял все.

– Войдите! – Голос из-за двери был знакомым, как зубная боль. Ровным. Спокойным. И от этого еще более леденящим.

Я вошел. Кабинет был невелик. Стол, покрытый зеленым сукном. Шкафы с папками. Сейф в углу. И Седов. Он сидел за столом, спиной к окну, зашторенному плотной тканью. Электрическая лампа под зеленым абажуром на столе бросала резкий свет вниз, оставляя его лицо в глубокой тени. Видны были только руки. Длинные, бледные, с тонкими, почти изящными пальцами, которые перебирали какой-то маленький, темный предмет. И светился кончик его папиросы в мундштуке из черненого серебра.

– А-а, наш звездочет, – произнес он, не глядя на меня. Голос был медовым, почти ласковым. – Опоздал. На три минуты и сорок две секунды. Время – кровь, Грановский. Кровь государства. Моя кровь. Вы же не хотите, чтобы я истек?

Он наконец поднял голову. Свет от лампы скользнул по высокому, бледному лбу, по тонкому, изогнутому носу, по бескровным губам, сложенным в какое-то подобие улыбки. Но глаза… Глаза оставались в тени, две черные, бездонные дыры. Он наслаждался этим. Каждой секундой моего дискомфорта под ярким светом, каждым моим нервным движением. Он втянул дым, выпустил струйку в мою сторону.

– Ну? – спросил он просто. Но это «ну» висело в воздухе, как нож на нитке. – Что принес? Ключик к Забайкальскому? Или очередную порцию академических сплетен? Может, лекцию по… – он прищурился, будто вспоминал, – …по эфирной динамике перескажешь? Очень увлекательно, небось.

Он знал. Конечно знал. Знает, где я был, что делал. Играл со мной, как кот с мышью. Я стоял по стойке смирно, чувствуя, как гул ламп сливается с гулом крови в висках. Энергия эгрегора клокотала внутри, черная и бесполезная здесь, перед этим воплощением холодной, системной жестокости.

– Контакт установлен, – выдавил я. Голос звучал хрипло. – С Забайкальским. Лично.

Пальцы Седова замерли. Темный предмет в них – я разглядел, это была маленькая, тщательно вырезанная деревянная куколка – замер. Папироса в мундштуке дымилась ровно.

– Лично? – повторил он, и в голосе появилась едва уловимая нотка… интереса? Или просто нового витка игры? – Ну-ну. Рассказывай. Где? Когда? Как милый Василий? Все еще нервный? Глаза бегают?

Я коротко, сухо, опуская детали церкви и баптистерия, но упомянув обыск и кольцо как «меры предосторожности», рассказал о встрече. О своем предложении. Об его испуганной, но жадной реакции. О том, что жду весточки с целью.

Седов слушал молча. Только пальцы снова начали водить по гладкому дереву куколки. Когда я закончил, в кабинете повисла пауза, заполненная только гудением лампы и моим собственным учащенным дыханием. Потом он тихо рассмеялся. Сухо, беззвучно, лишь плечи слегка вздрогнули.

– Инкассаторская карета? – произнес он наконец, и в его голосе звенела неподдельная, ледяная издевка. – Милый мой Грановский. Ты… ты решил поиграть в благородного разбойника? Или просто смертельно устал от нашей любезной компании и выбрал эффектный способ самоубийства? – Он покачал головой, тень от абажура качнулась по стене. – Солдаты. Маги-охранники. Сигнальные чары. Стальные рессоры, выдерживающие попадание снаряда. Ты хочешь атаковать это? С кем? С бандой восторженных недоучек и парочкой спившихся рабочих? Да тебя, голубчик, размажут по мостовой раньше, чем ты крикнешь «экспроприация»!

Его слова били, как плети. Каждое – подтверждение моей авантюры, каждое – удар по и без того шаткой уверенности. Но я стоял. Молчал. Зная, что отступать некуда. Зная, что в его издевке – проверка.

Он вдруг замолчал. Отложил куколку. Притушил папиросу о медную пепельницу в виде черепа. Поднял руки и сложил пальцы домиком перед собой, все еще скрытым в тени лицом. Гул лампы заполнил паузу, давя на барабанные перепонки.

– Хотя… – протянул он задумчиво. – Хотя… Идея, в своей безумной наглости… имеет некую… извращенную привлекательность. – Он медленно поднял голову, и свет от лампы наконец упал ему на глаза. Холодные. Серые. Как промерзший гранит. Без тени насмешки теперь. Только расчет. Хищный, беспощадный. – Большие деньги, говоришь? Чистые? Наличными?

– Да, – хрипло ответил я. – Значительная часть – им. На подполье. Но…

– Но львиная доля, – перебил он меня, тонкие губы растянулись в подобие улыбки, – могла бы… вернуться в казну. Восполнить… бюджетные дыры. Неплохо. Очень неплохо. – Он явно имел в виду свой карман. – Риск колоссальный. Провал будет громким. Очень громким. Но… – Он откинулся на спинку кресла, сливаясь с тенью, только бледные руки лежали на зеленом сукне стола. – Если все сделать чисто… Еслимоилюди будут контролировать процесс… Если цель будет выбрана… мудро… – Он сделал паузу, давая мне понять, кто будет выбирать жертву. – Тогда… почему бы и нет? Эксперимент. Стресс-тест для системы. И для тебя, звездочет. – Его голос снова стал медовым, ядовитым. – Ты же любишь эксперименты? Свои… эгрегорные игрушки?

Меня бросило в жар. Он знал. Черт возьми, онвсегдазнал больше, чем показывал. Эгрегор – моя тайная сила и моя смертельная уязвимость – была ему известна? Или просто догадывался? Играл наверняка?

– Я… я не понимаю, – пробормотал я, стараясь сделать голос максимально глупым и испуганным.

– Ах, не понимаешь? – Он мягко рассмеялся. – Ну и ладно. Главное, что ты понимаешь задачу. Ждешь наводку от своего… друга Забайкальского. Как получишь – немедленно ко мне. Не сюда. – Он вдруг резко сменил тон, стал деловым, колючим. – Сюда тебе больше ходить не стоит. Слишком рискованно. Теперь ты ценный агент, связанный с подпольем. Твое место – в тени. В грязи. Среди них. – В его голосе прозвучало отвращение. – Будешь получать указания на конспиративной квартире. Адрес и явку тебе передадут. Обычным каналом. Понятно?

– Понятно, – кивнул я.

– И, Грановский, – его голос снова стал мягким, как шелк, которым вытирают кинжал. – Не вздумай… поиграть в свою игру с этими деньгами. Или с информацией. Я буду следить. Очень внимательно. Малейшая твоя… самостоятельность… – Он не договорил. Просто провел указательным пальцем по горлу. Быстро. Элегантно. – Свободен.

Он снова взял в руки деревянную куколку, повертел ее в пальцах, явно потеряв ко мне интерес. Я повернулся и вышел. Гул электрических ламп обрушился на меня с новой силой, давя, оглушая. Шаги по коридору казались громче, свет – ослепительнее. Охранники у выхода проводили меня бесстрастными взглядами.

Я выбрался на Гороховую. Ночной воздух, пропитанный гарью и холодом, показался глотком свободы после гудящего каменного мешка. Но облегчения не было. Была тяжесть. Тяжесть двойной игры, ставшей теперь тройной. Я втянул Забайкальского. Он клюнул на деньги для подполья. Я втянул Седова. Он клюнул на деньги для себя, прикрываясь казной. Оба считали меня инструментом. Оба верили, что дергают за ниточки.

А я стоял посередине. С темной энергией эгрегора, бурлящей в жилах, как черное солнце. С адресом конспиративной квартиры, который мне еще предстояло получить. С ожиданием весточки от испуганного, жадного лысого человека. И с безумным планом ограбления инкассаторской кареты – планом, который должен был спасти меня, но который с каждым новым участником становился все сложнее, рискованнее, нелепее.

Как? Как провернуть то, на что я сумел подговорить и фанатика-подпольщика, и циничного палача из Охранки? Как заставить их слепые амбиции и алчность работать на мойсценарий? У меня не было людей. Не было средств. Только я. Моя сила. Моя ложь. И смертельный риск.

Я зашагал по темной улице, гул Охранки постепенно стихая в ушах, сменяясь навязчивым шепотом собственных мыслей. Ночь была еще темна. До весточки – часы, может, дни. Адрес конспиративной квартиры – тайна. А впереди – ограбление века, которое я затеял, не имея ни плана, ни команды, ни выхода. Только петля на шее и темная река эгрегора внутри, единственная моя опора в этом рушащемся мире. Я шел, ощущая, как грязь Петербурга прилипает к сапогам, а безумие моей авантюры – к самой душе. Игра началась по-крупному. Ставки – жизнь. А разменная монета – моя преданность, продаваемая всем сторонам и не принадлежащая ни одной.