Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1-2.

Глава 1

Дым сигарет застывал под потолком тягучим молоком, смешиваясь с запахом дешёвого виски и человеческого пота. Зелёная лампа над столом отбрасывала тени на карты – король червей, девятка треф, туз пик. Я, Денис Аркадьевич, прикусил нижнюю губу, чувствуя, как под манжетой рубашки выступает холодная испарина. «Математика не врет. Математика и теория вероятностей не могут врать», – повторял я про себя, перебирая в уме комбинации. Но колода уже трижды шла против теории.

– Давай, профессор, твой ход – голос слева прозвучал с издёвкой, как скрип ржавых ножниц. Мужчина в кожаном пиджаке с расплывшимися вытатуированными цифрами на костяшках пальцев постучал по столу золотым кольцом с рубином. Его звали Семёнычем, но только за глаза – здесь никто не рисковал называть его по имени и все обращались к нему просто Кабан.

Я потянулся за фишками. Рука дрожала – едва заметно, почти научно-объяснимая дрожь. Тремор при адреналиновом выбросе, – автоматически диагностировал я сам себе где-то в мыслях, словно читал лекцию студентам о физиологии стресса. Но сейчас это были не студенты. Вонючий подвал на окраине Петербурга, полтора миллиона долгов и три пары глаз, следящих за каждым движением его пальцев.

– Вскрываемся, – я выложил два валета.

Кожаный пиджак скрипнул особым мерзким звуком, когда Кабан дёрнулся и усмехнулся, показывая клык с золотой накладкой. Его карты легли на стол с театральной медлительностью: пара дам.

– Опять не туда теорию приложил, умник? – кто-то за столом фыркнул.

– Умник? – ответил тому кто-то. – Да он дебил последний, ха-ха!

Я вжался в спинку стула. Теперь я должен им ровно два миллиона триста тысяч. Сто сорок семь зарплат доцента. Три года аренды той конуры, в которой я жил, у чёрта на рогах. Двадцать тысяч чашек кофе из автомата. Цифры кружились в голове, складываясь в абсурдное уравнение без решения.

Я вышел на улицу, когда первые капли апрельского дождя начали стучать по жестяной вывеске «24/7 ломбард». В кармане звякнул телефон – СМС от Марины: «Дима заболел. Нужны деньги на антибиотики». Я зажмурился, прислонившись лбом к мокрому кирпичу. Два года назад я мог бы продать квартиру. Четыре года назад – взять кредит. Сейчас даже старые часы отца, те самые с механизмом Павла Буре, уже лежали под стеклом у ломбардщика.

Дождь бил по асфальту, превращая лужи в мириады круговых диаграмм. Я шёл, не замечая пути, пока не упёрся в решётку Екатерининского канала. Вода внизу была чёрной, как интеграл от нуля до бесконечности. «Всё, что у меня осталось – статистика несчастных случаев», – подумал я, глядя на волны. Где-то там, под мостом, год назад нашли тело бизнесмена с дырой в черепе и пустым кошельком. О, как сейчас я мечтал обменяться телами с тем счастливчиком, которому хватило смелости выбраться из этого мира. Однако, мозг отказывался соглашаться с таким исходом – нужно искать варианты.

Телефон завибрировал. Незнакомый номер.

– Аркадьич? – голос напоминал скрежет гравия по металлу. – Завтра в полдень. Если не будет бабла – узнаешь, как пахнет речка зимой.

Гудки. Я швырнул телефон в карман, сжав виски пальцами. «Варианты: 1) Бежать. 2) Украсть. 3) Умолять. 4)...»Четвёртый вариант всегда был моим козырем – расчёт. Но сегодня цифры предали.

Я брёл по мрачной и печальной улочке, полной извилистых троп. Фонари приветливо мигали, а некоторые даже устраивали что-то сродни рейву, когда я приближался – технологии. Сейчас у меня было лишь одно желание. Огонёк круглосуточного ларька маячил, как пустынный мираж, в конце улицы. Пиво закончилось, как сказал Фархад – грузный армянин или вроде того, который уже легко продавал мне всё после одиннадцати. Пришлось взять виски. Впрочем, как сказал бы Ерофеев – чисто математически это выгоднее.

Лифт в моей пятиэтажке скрипел, как повешенный на скрипучей верёвке, поэтому я решил пойти пешком. На лестничной клетке пахло кошачьей мочой и отчаянием. Я начал подниматься, считая ступени: «14, 15... Черт, опять забыл, на каком этаже живу?» Алкогольный туман, который настиг меня наконец, смешивался с усталостью.

На третьем пролёте меня остановил звук – металлический, отрывистый. «Нож? Или ключи?» Сердце забилось чаще. Я замер, прислушиваясь. Тишина. «Паранойя – естественная реакция на долговременный стресс», – мысль звучала утешительно-научно, но ноги всё равно двигались быстрее.

Дверь в квартиру 56 скрипнула, будто жалуясь на несправедливость. В прихожей валялись конверты с красными штрих-кодами – квитанции, которые я боялся открывать. На кухне пахло плесенью и одиночеством. Я налил в стакан тёплой воды из-под крана, смешал с виски, достал из тумбочки пузырёк с ксанаксом.«Одна таблетка – 0.5 мг алпразолама. Максимальная суточная доза – 4 мг», – прошептал он, глотая горькую пилюлю. Впрочем, сразу захотелось выпить ещё. Следующий день прошёл как в тумане. Наступила новая ночь.

4:02 ночи. Гостиная.

Окно в гостиной выходило на заброшенный двор-колодец. Где-то там, за ржавыми гаражами, текла Нева. Я прикурил, наблюдая, как дым смешивается с дождём за стеклом. В голове всплыли карты – не сегодняшние, а те, что раздавали десять лет назад в казино «Кристалл». Тогда я проиграл первый миллион. Тогда Марина ушла, прихватив Диму. Тогда жизнь начала напоминать бесконечный ряд Фибоначчи, где каждое следующее падение больше предыдущего.

Я потянулся к полке с книгами. Между томами «Теории катастроф» Рене Тома и «Нестандартного анализа» Лёвнера лежала фотография: Денис, Марина и пятилетний Дима в парке аттракционов. Мальчик смеялся, держа в руках огромную вату.«Если бы я тогда остановился...» Мысль оборвалась. Остановиться – значит признать, что теория вероятностей несовершенна. А это было равносильно признанию, что вся моя жизнь – ошибка. Впрочем, кажется, именно так и было

Грохот мусорного бака во дворе заставил вздрогнуть. Я потушил сигарету, резко дёрнув штору. В темноте мелькнула тень – или показалось? «Параноидальные идеи – частый спутник тревожного расстройства», – попытался успокоить себя. Но руки сами потянулись проверить замок.

5:17 утра. Лестничная клетка.

Я вышел в подъезд за сигаретами – или просто чтобы убедиться, что мир за дверью всё ещё существует. Лифт, кажется, застрял где-то между этажами, издавая жалобные щелчки. Я же пошёл по лестнице, бормоча:«Первый этаж – 20 ступеней, второй – 18, третий...» Счёт успокаивал.

На своём пятом этаже я замер. Дверь лифта была приоткрыта, а за ней – кожаные куртки. Две? Три? Тени шевельнулись, услышав мои шаги. Я резко развернулся, но сзади уже раздался скрип.

«Бежать? Казалось, бежать некуда. Остаётся самый абсурдный вариант – чудо». Но чудеса, как мы знаем, имеют вероятность 0.000003%.

Ступени под ногами превратились в размытую последовательность – вниз, только вниз. Я прыгал через две, три, цепляясь за перила, как маятник, сорвавшийся с оси. Сверху уже гремели голоса: «Давай, сука, беги! Всё равно дыру во лбу найдешь!»

Я врезался в дверь подъезда плечом, выскочив во двор. Дождь хлестал по лицу, превращая асфальт в чёрное зеркало. Справа – забор с колючей проволокой, слева – узкий проход между гаражами.«Проход – ловушка. Забор – шанс». Выбор был очевиден даже без формул.

Ржавая сетка впилась в ладони. Я карабкался, слыша за спиной хриплый смех. «Тарзан охреневший!» – крикнул кто-то, прежде чем я рухнул в грязь по ту сторону.

Стройплощадка. Краны замерли, как скелеты динозавров. Бетонные блоки, ямы, лужи с масляной плёнкой. Я нырнул под грузовик, прижимаясь животом к холодной земле. Фонарики засверкали вдалеке.

– Разделились, – прошептал Семёныч, и голос его эхом пополз по металлическим балкам. – Ты ж умный. Знаешь, как крысы в лабиринте дохнут?

Я пополз к штабелю кирпичей. В кармане звякнул телефон – СМС. «Дима…»– мелькнуло в голове, но достать его значило выдать себя. Я прижался к стене бытовки, считая шаги по ритму: два слева, тяжёлые и неторопливые, один справа – быстрый, с подволакиванием ноги.

Рывок через открытое пространство. Ноги скользили по глине, ветер свистел в ушах. За спиной грохнул выстрел – или хлопок лопнувшей шины? Не оглядываться.«До набережной – семь минут бега. Там люди, камеры, жизнь».

Но город спал. Мостовая блестела под редкими фонарями, как змеиная кожа. Я свернул в арку, вдохнув запах спирта и помоев. Бродяга у костра в бочке хрипло засмеялся, увидев меня

За углом ждал рынок. Павильоны с тентами колыхались на ветру, будто чёрные паруса. Я нырнул между лотками, опрокидывая ящики с гнилыми яблоками. Сзади рухнула палатка – кто-то влетел в неё, матерится.

– Я тебя, гада, на фарш пущу!

Я перепрыгнул через забор охраны, схватил велосипед у киоска с шаурмой, который кто-то забыл пристегнуть замком. Педали крутились быстрее мысли. «Они на машине. Значит, перекроют перекрёстки. Значит, только доки».

Проспект встретил меня тишиной. Красный светофор мигал, как циферблат сломанных часов. Я рванул налево, к старым докам – там лабиринт контейнеров, там можно…

Шина лопнула с хлопком. Велосипед кувыркнулся, швырнув меня в стену из покрышек. Я встал на колени, выплевывая кровь. «Ребра целы. Правая ключица… Нет, кажется, просто ушиб».

– Ну что, профессор, – Семёныч вышел из-за угла, вытирая нож о штанину. – Ты формулу побега выводил? Получилась?

Я рванул в сторону. Трущобы доков – ржавые цистерны, битые бутылки под ногами. Я влетел в пустой цех, где висели цепи с крючьями, как в бойне. Где-то капала вода.

– Мы же договорились на полдень, – голос эхом отразился от стен. – А ты как школьник сбежал. Неуважение.

Они загнали меня к воде. Волны Невы лизали бетонный парапет. Сзади – три фигуры. Спереди – чёрная пустота.

– Ну давай, прыгай! – Семёныч щёлкнул зажигалкой, осветив шрам на щеке. – Или ты плавать не умеешь?

Я шагнул назад. Каблук ботинка сорвался с края…

Удар.

Сначала не больно. Только звон в ушах и вкус железа. Потом лицо вспыхнуло, будто кто-то вдавил горячий гвоздь в скулу. Второй удар пришёл в живот – я согнулся, падая на колени.

– Думал, со мной шутки шутить можно? – Семёныч наклонился, вцепившись мне в волосы.

Меня волокли по земле к чёрному фургону. Дверь открылась, пахнув бензином и мокрой псиной. Последнее, что увидел Я – номер машины. «Х198ТО. Х… Т… О… хто я...» Буквы сплелись в ребус, который я не успевал разгадать.

– Спокойной ночи, Эйнштейн, – хохот растворился в рёве мотора.

Чёрное покрывало накрыло сознание. Где-то вдалеке плескалась вода.

Фургон трясло по ухабистой дороге. Я лежал на полу, привязанный к металлической скобе, лицом к луже бензина. Мешок из грубой мешковины натирал шею, пахнул пшеницей и чьей-то кровью. Каждые пять минут Семёныч пинал меня в бок, будто проверяя, не превратился ли его личный профессор в уравнение.

Мотор заглох. Дверь распахнулась, впустив запах сырой хвои и речной гнили. Меня выволокли за руки, бросили на промёрзшую землю. Мешок сняли.

Лес. Чёрные ели, как зубья пилы, впивались в низкое небо. В десяти шагах плескалась река – узкая, но быстрая, с пеной на перекатах. Семёныч закурил, присев на капот «Волги» с заклеенными скотчем номерами.

– Ну, что Эйнштейн, – он пустил дым в лицо мне, – поиграл в крутого парня и пора честь знать?

Я попытался встать, но верёвки впились в запястья. Голос дрожал, но мозг искал щель в стене:– Два миллиона – это смешно. Я могу… могу работать на вас. Просчитывать ставки, схемы, да хоть просто бухгалтерию…

Семёныч рассмеялся, показывая золотой клык.– Ты уже насчитал себе на смертный приговор.

Из машины вышел второй – тощий, с лицом крысы и пистолетом за поясом. Кивнул на реку:– Там глубина метр пятьдесят. Весной вынесет к мосту.

– Слышал, профессор? – Семёныч наклонился, вытирая нож о мою штанину. – Тебя даже искать не станут. Как собаку.

Я рванулся в сторону, но верёвки держали. Лёгкие горели, сердце колотилось о рёбра.– У меня сын… – выдохнул я, понимая, что это последний аргумент в ряду из совершенно пустых слов.

– А у меня кредит, – другой бандит плюнул на землю рядом с собой. – Ипотека, понимаешь?

Мешок снова натянули на голову. Меня поволокли к воде. Ноги скользили по глине, ветер выл в ушах.

– Плыви, умник! – крикнул Семёныч, и толчок в спину отправил меня вниз.

Вода.

Холод ударил в виски, как формула абсолютного нуля. Мешок впитал воду, прилип к лицу. Я дёргался, пытаясь вспомнить, как дышать через ткань, но лёгкие уже горели.

«Шаг 1: Согнуть колени. Шаг 2: Подтянуть руки к груди…»– инструкция из детской секции по плаванию всплыла в мозгу ироничным напоминанием о собственной беспомощности. Верёвки не пускали.

Темнота. Тишина. Только пульсация в висках, похожая на отсчёт таймера.

«Дима… Марина… Кофе из автомата… Лекция о топологических пространствах…» Обрывки мыслей вспыхивали и гасли.

Сознание начало растворяться, как сахар в чае. Где-то сверху мелькнул свет – жёлтый, размытый. Руки сами потянулись к нему, хотя я уже не помнил, зачем.

Тишина.

Потом – кашель. Боль в рёбрах. Тёплая лужа под щекой.

Я открыл глаза.

Потолок. Трещины в штукатурке складывались в узор, похожий на интегральный знак. Я перевернулся на спину, выплёвывая солоноватую жидкость. Пол под ногами был деревянным, скрипучим, с щелями, из которых дуло.

Комната. Высокие окна с мутными стёклами. Облупившаяся лепнина на стенах. Камин, где тлели угли, а над ним – портрет седого мужчины в мундире с золотыми пуговицами.

Я поднял руку, чтобы протереть лицо, и замер.

Рука была чужой. Длинные пальцы, белая кожа без вечных, но таких привычных, следов от ручки на среднем пальце. Я потрогал щёку – гладкую, без шрама от детской ветрянки.

– Что за..??

Голос звучал выше. Моложе. Я встал, пошатываясь, и подошёл к зеркалу в резной раме.

Отражение смотрело на меня широкими синими глазами. Вьющиеся белокурые волосы. Прямой нос, как у греческой статуи. Тело худощавое, но с намёком на силу под рубашкой из грубого льна.

– Я… Это не я, – прошептал я. Или уже не-я? Зеркало не соврало.

В углу комнаты скрипнула дверь. Вошла девушка в потёртом платье и чепце, держа в руках медный таз.

– Барин, вы уже проснулись? – её голос дрожал. – Я… я воду принесла.

Я уставился на неё. В голове всплыло слово, как из чужого сна: «Горничная. XIX век. Российская империя».

– Какой сегодня год? – выдохнул я.

Девушка уронила таз.

Глава 2

Я стоял посреди комнаты, глядя на воду, растекавшуюся по полу. Капли дрожали на досках, словно ртуть, отражая пламя свечи в дрожащих бликах. Даша, как я тут же откуда-то вспомнил, застыла у двери, её худенькие пальцы сжимали медный таз так, будто это щит. Свет скользил по заплаткам на её платье, по стоптанным башмакам, по лицу, которое ещё не забыло детской пухлости, но уже знало голод.

– Так какой сейчас год? – сказал я, намеренно делая ещё слегка дрожащий голос более властным и уверенным.

–Тысяча восемьсот... девяносто девятый, барин, – прошептала она, поправляя чепец. – Июль месяц.

Значит, самый конец 19 века… Что за бред здесь творится? Может, она из дурки сбежала или меня наркотой накачали? Помню, читал какую-то статью об изучении посмертных галлюцинаций… Оно? Я повернулся к окну, и пол скрипнул под босыми ногами. Босыми? Посмотрел вниз – ступни были белые, без мозолей, без шрама от велосипедной цепи, что остался у меня в тринадцать лет. Рука сама потянулась к щеке: гладкая кожа, острый подбородок, влажные от испуга губы. В зеркале на стене метнулся силуэт – высокий, тонкий, с плечами, которые ещё не привыкли к своей ширине.

–Воды, – выдавил я, и голос, звонкий и чужой, к которому я, наконец, прислушался в полной мере, заставил меня вздрогнуть. – И... еды.

Даша кивнула и выскользнула за дверь, оставив меня наедине с тенями. Комната дышала запустением: обои с позолотой отслаивались, как кора со старой берёзы, ковёр у кровати вытерся до ниток, а на каминной полке стоял единственный подсвечник – кривой, словно его уронили и не потрудились выпрямить.

Подошёл к окну, отодвинул тяжёлую портьеру. Стекло было мутным, в паутине трещин, но за ним открывался сад – буйство крапивы и лопухов, едва сдерживаемое каменной оградой. В центре, как пленный океан, чернел пруд. Над водой кружили стрекозы, а ива склонила ветви, будто пыталась напиться. Где-то вдалеке, за ржавыми воротами, угадывалась просёлочная дорога. Ни машин, ни фонарей – только июльское солнце, пробивающееся сквозь облака.

–Барин... – Даша вернулась с подносом: чёрный хлеб, кусок сыра с остатками плесени, которые были заботливо обрезаны, но всё-таки пытались сохранить хоть что-то съедобное, кружка молока. Она поставила еду на стол, поклонилась и замерла у стены, словно ждала удара.

–Спасибо, – сказал я, и она вздрогнула, будто это слово было на иностранном.

Сел на краю кровати. Солома под тонким матрасом колола бока. Хлеб оказался твёрдым, но я грыз его с жадностью, чувствуя, как крошки царапают горло. Сыр пах остро, по-деревенски. Это была еда без химии, без сроков годности, без пластиковой упаковки. Настоящая.

–Где... отец? – спросил я, вытирая губы рукавом. Кажется, я был кем-то вроде подростка и тот мужчина на портрете наверняка мой отец, дед или вроде того. Рубашка, рукавом которой я вытерся, была льняной, грубой, но чистой.

–В отъезде, – Даша опустила глаза. – С прошлой осени. Писали из Петербурга, что задерживаются... по делам.

Дела? Долги? Или дипломатическая миссия?Вспомнил: он Грановский-старший и уехал в Монголию в составе дипломатической миссии. Значит, дом остался на попечении сына и одной служанки. Сына по имени Григорий Грановский.

–А остальные? Где... кухарка? Садовник? – я сразу вспомнил доброе лицо пожилой кухарки. Старая, вся в морщинах, но такая улыбчивая и заботливая, всегда наливавшая мне тёплое молоко. Маша её звали, что ли?

Она покраснела, перебирая фартук:– После того как батюшка уехали, Марфа Степановна уволилась. Говорила, что три месяца жалованья не видела. Садовник... – голос дрогнул, – садовник Прокофий напился да в пруду утоп прошлой зимой. Теперь я и кухарка, и прачка, и...

Она вдруг всхлипнула, прикрыв лицо руками. Я встал, хотел подойти, но она отшатнулась, как загнанный зверёк.

–Простите, барин, это я от усталости... – быстро вытерла лицо. – Воды принесу. Подушку взбить?

–Нет. Ты пока не нужна, можешь заняться своими делами.

Она ушла, шаркая башмаками по коридору, а я остался с тишиной. Надо было осмотреться в новом жилище и понять, что вообще здесь творится.

Комната медленно открывала свои секреты. В углу, за ширмой с выцветшими журавлями, нашёл сундук. Внутри – книги. От учебников по геометрии до сборников стихов: Пушкин, Лермонтов, томик Бодлера с пометками на полях. Под ними – дневник в кожаном переплёте. Открыл наугад:

«15 июня. Сегодня пытался составить гороскоп для Даши. Луна в Водолее, но аспекты с Сатурном противоречивы. Если верить Альберту Великому, это сулит ей тягу к странствиям, но отец запретил раньше времени погружаться в исследования звёзд. Сжег расчёты, чтобы не показывать Даше...»

Листы дальше пестрели схемами: круги с зодиакальными знаками, цифры, нарисованные дрожащей рукой. На последней странице – карандашный набросок девушки. Даша.

Прикрыл дневник. Значит, этот Григорий верил в этот бред про звёзды. Или пытался верить?

Прошёлся по дому. Каждая комната была как страница из романа о забытом величии: гостиная с портретами предков в мундирах, чьи глаза следили за мной со стен; библиотека с шкафами, где пауки плели паутину между корешками «Истории государства Российского»; бальная зала с паркетом, по которому теперь ползали муравьи.

В кабинете отца нашёл карту империи. Рядом – письмо на официальной бумаге: «Ваше превосходительство, учитывая сложности с финансированием экспедиции...» Дальше текст залит чернилами.

Но главное – лаборатория. Не комната, а чулан под лестницей. Стол, заваленный астролябиями, кристаллами в бархатных футлярах, пергаментами с зодиакальными кругами. На полке – «Трактат о небесной механике».

Взял в руки шар из дымчатого кварца. Он оказался тёплым, как живой. Где-то внутри мерцали искры.

–Барин? – Даша стояла на пороге, держа свечу. – Вам... нехорошо?

–Нет. Наоборот. – Поставил шар на место. – Что это?

–Ваши... инструменты. – сказала она слегка недоумевающе.

Я вышел в коридор, вдыхая запах воска и старости. Дом скрипел, стонал, но былмой. Не съёмная конура с соседями-алкоголиками, не съёжившийся от страха мирок Дениса. Здесь высокие потолки, здесь воздух пахнет вечностью, а не плесенью.

Поднялся на второй этаж, в спальню. В шкафу висели сюртуки, потёртые, но добротные. В ящике – записная книжка с расходами: «Март. Свечи – 2 рубля. Мука – 1.50. Жалованье Даше – задержано...»

Лёг на кровать. Тело приняло позу, которой не знал Денис: руки за головой, ноги скрещены в щиколотках. Грудь поднималась ровно, без одышки курильщика.

–Завтра, – прошептал я в темноту, – начнём всё заново.

Утро начиналось с запаха сырости и воска. Я проснулся от того, что капля с потолка упала прямо на лоб. Даша уже хлопотала в коридоре – слышалось, как она скребёт пол щёткой, бормоча что-то про «проклятую плесень». Встал, потянулся, и тело отозвалось непривычной лёгкостью. Ни боли в пояснице, ни хруста в коленях. Даже дыхание было глубже, будто лёгкие наконец расправились после двадцати лет сигарет.

Спустился в столовую, где на столе ждал завтрак: яйцо всмятку, кусок чёрного хлеба и чай с мятой. Даша стояла у буфета, вытирая пыль с фамильного серебра – подноса с гербом Грановских, на котором остались лишь намёки на былой блеск.

–Сегодня приедет кузнец, барин, – сказала она, не оборачиваясь. – Забрать последний самовар.

–Самовар? – я приподнял бровь, и она тут же покраснела, будто сказала что-то непристойное.

–Для уплаты долга аптекарю... Вы же приказывали в прошлом месяце.

Ах да. Долги. Теперь они были моими. Вездесущая проблема, которая, кажется, кармически преследовала меня даже сквозь пространство и время. Господи, ну и чем я заслужил такое?

После завтрака отправился в кабинет отца. Солнечный луч пробивался сквозь щель в ставнях, освещая стол, заваленный письмами с сургучными печатями. Счёт от мясника за полгода. Претензия от винного поставщика. Письмо из Петербурга с намёками, что «экспедиция требует дополнительных вложений».

Среди бумаг нашёл тетрадь в кожаном переплёте – «Домоводство для дворянских имений, 1872 год». Надо бы почитать на досуге, чтобы во всём разобраться.

–Барин! – Даша постучала в дверь, держа в руках свёрток. – Из города привезли.

Развернул ткань. Внутри лежала книга: «Основы сакральной геометрии» с золотым тиснением. Страницы пахли свежей типографской краской. На первой странице – дарственная надпись: «Григорию Грановскому – в надежде на просвещение. Ваш покорный слуга, П.И. Свешников».

–Кто это? – спросил я, проводя пальцем по витиеватым буквам.

–Учитель из уездного училища. Вы же обещали ему консультировать по... – она запнулась, – по звёздам.

Открыл книгу наугад. Иллюстрации изображали лабиринты, спирали, многоугольники с подписями: «Пентаграмма как основа защитных барьеров», «Гексагон для концентрации эфирных потоков». В углу страницы мелким почерком было выведено: «Применить теорему Пифагора к третьему сектору».

–Спасибо, Даша, – сказал я, и она ушла, оставив меня наедине с тайной.

День прошёл в попытках навести порядок. Помогал Даше выносить хлам из чуланов – сломанные стулья, сундуки с молью, подгнившие бочки. В углу чердака нашли ящик с артефактами: медный циркуль с рунами на дуге, свинцовые шары с выгравированными числами, тетрадь с чертежами механизма, похожего на часы. На последней странице – схема с подписью:«Маятник для измерения эфирных вибраций».

–Барин, это опасно, – Даша отступила, когда я взял в руки циркуль. – В прошлый раз вы говорили, что он чуть не взорвался.

Циркуль дрогнул, словно реагировал на меня.

–Видите? – она прошептала. – Он чувствует что-то.

Я сунул инструмент в карман. Возможно, это был компас или вроде того, а Даша просто суеверная. В 19 веке прислуга хоть что-то знала о достижениях прогресса или это правда было что-то большее? Я сразу же отмахнулся от последней мысли.

А к вечеру приехали кредиторы.

Даша вбежала в кабинет, вся бледная:– Барин, купец Ермолаев...

На крыльце стояли трое. Купец в поддёвке, с окладистой бородой и цепью на жилете. Да, мода у вышибал и бандитов не меняется – почти такая же золотая цепь висела на шее у Кабана на век позже. За ним – двое здоровяков в рваных кафтанах, но оба с почтительными поклонами.

–Григорий Аркадьевич, – Ермолаев снял картуз, но не поклонился. – За долгом приехал. Три месяца мучной поставки.

Я скрестил руки на груди, чувствуя, как новое тело будто само принимает позу аристократа:– Деньги будут. Через неделю.

–Слышал я эти «недели», – купец усмехнулся, но глаза бегали, избегая встретиться с моими. – У вас и самовар-то последний забрали.

Один из здоровяков кашлянул, поправляя нож за поясом. Но его напарник толкнул его локтем, шепча:– Молчи, дурак. Он ж дворянин.

–Через неделю, – повторил я, вкладывая в голос сталь, которой не было у Дениса. – Или вы сомневаетесь в слове Грановских?

Ермолаев замялся. Потом плюнул через плечо, будто сплёвывая собственную трусость:– Ладно. Неделя. Но проценты за неё – двойные.

Они уехали, подняв тучи пыли. Даша дрожала у двери, но я улыбнулся. Даже нищий дворянин – всё ещё дворянин и я чувствовал, как скоро привыкну к этому.

Перед сном снова взял циркуль. Стрелка теперь уже упрямо указывала на северо-восток – туда, где за лесом мерцали огни уездного городка. Взял карту из кабинета отца. Там, куда показывала стрелка, была отмечена деревня Черноречье.

Положил циркуль на томик Бодлера. Завтра. Завтра начнутся настоящие вопросы.

А пока – ветер стучал ставнями, Даша похрапывала за тонкой стенкой, и дом, скрипя, обнимал свою новую тайну.

Утро пришло с протяжным скрипом ставень. Даша уже хлопотала в коридоре – её шаги, лёгкие и торопливые, отдавались эхом в пустых залах. Я потянулся, чувствуя, как молодые мышцы отвечают без привычной скованности. За окном июльское солнце золотило верхушки сосен, а в саду трещали кузнечики, будто заводили невидимые механизмы.

В лаборатории, куда я спустился после завтрака, пахло пылью и старой бумагой. На столе лежал раскрытый дневник Григория с засушенным клевером между страниц. Его почерк, угловатый и нервный, петлял вокруг схем звёздного неба, перемежаясь уравнениями:

«Если принять скорость эфирного ветра за константу, то угол отклонения маятника должен соответствовать…»

Я перевернул страницу. Набросок зодиакального круга с цифрами на полях напоминал попытку соединить астрологию с дифференциальными исчислениями. Григорий явно пытался найти систему там, где другие видят лишь мистику.

–Барин, – Даша замерла на пороге, держа в руках веник, словно скипетр. – Купец Ермолаев прислал мальчишку с запиской.

Листок пах дешёвой махоркой. Корявые буквы выводили: «Жду через три дня. Или сам приеду с гостями».

Я сунул записку под пресс с кристаллом кварца – тот самый, что грелся в ладони, будто живой. Даша наблюдала, как его грани ловят свет, но промолчала. Её взгляд скользнул по столу, заваленному книгами, и задержался на развороте с гороскопом.

–Вы… снова за звёздами? – спросила она осторожно.

–Это не просто звёзды. – Я провёл пальцем по графику лунных фаз. – Видишь эти кривые? Они показывают, как меняется гравитационное поле. А здесь… – открыл «Трактат о небесной механике», – расчёты приливов в Финском заливе. Твоя родина ведь у моря?

Она кивнула, неожиданно оживившись:

–Отец рыбачил. Говорил, когда полная луна – улов хуже.

–Потому что приливы меняют течения. – Я обвёл уравнение, где лунная фаза связывалась с коэффициентом трения. – Но вы, наверное, там всё на русалок списываете.

Даша засмеялась, но тут же прикрыла рот, будто поймала себя на вольности. Её смех, звонкий и неожиданно молодой, заставил меня улыбнуться.

–А можно… – она покраснела, переминаясь с ноги на ногу, – узнать, когда ваш батюшка вернётся? По звёздам.

В дневнике Григория была страница с прогнозом для отца – интегралы, переплетённые с астрологическими символами. Числа говорили о вероятностях, но как перевести их на язык надежды?

–Видишь эту точку? – ткнул в график с пиком в сентябре, импровизируя на ходу. – Здесь пересекаются траектории Меркурия и Венеры. Значит, письма придут раньше, чем мы ждём.

Она потянулась к рисунку, но вдруг отдернула руку, словно обожглась.

–Спасибо, барин, – прошептала и выбежала, оставив веник прислонённым к двери.

К полудню я нашёл в сундуке под лестницей папку с пометкой «Императорская академия». Внутри – проспект с гравюрами: башни в готическом стиле, аудитории с витражами, изображающими геометрические фигуры. На последней странице красовалась печать с девизом: «Scientia et Arcana».

–Знание и тайны, – пробормотал я, разглядывая схему факультетов. Метамагия, стихийные искусства, артефакторика… Рядом с перечнем дисциплин чья-то рука вывела:«Экзамены – ежегодно в сентябре. Для дворян – квота».

Сердце забилось чаще. Академия. Место, где могло быть так привычно и так уютно.

Вечером, когда Даша ушла запирать курятник, я разложил на столе карту Петербурга. На ней кто-то отметил красным крестиком здание у Невы – Академию.

В окно ударил порыв ветра, задув свечу. Во тьме замигал слабый огонёк – где-то за лесом, на востоке. Сначала я подумал о фонаре, но свет пульсировал, словно дыша. Он напоминал северное сияние, спутанное с биением сердца.

Я прижал ладонь к стеклу, чувствуя, как холод просачивается сквозь кожу. Там, за горизонтом, ждала не просто академия – дверь в мир, где мои числа обретут смысл. Где я смогу не бежать, а наконец успокоиться и начать всё с чистого листа.

– Завтра, – пообещал я темноте, – начнём сначала.

А в углу лаборатории, под грудой книг, тихо шелестели страницы «Основ сакральной геометрии». Ветер листал их, останавливаясь на главе с заголовком: «Теоремы как заклинания: преобразование энергии и доказательства».