Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

Глава 5

Дни превратились в тягучую и серую, но вполне привычную череду из постоянной зубрёжки истории, повторения языков и изучения практических основ магии. Успехи были, но я не знал, были ли они велики. Каждое утро начиналось с треска дров в печи, запаха подгоревшей каши и шороха Дашиных шагов по скрипучим половицам. Она будила меня, ставя на стол глиняную кружку с цикорием, чей горьковатый аромат смешивался с пылью от раскрытых фолиантов. Иногда, застигнутая за перелистыванием моих записей, она краснела и убегала, будто пойманная на краже, но к вечеру всё равно возвращалась – штопать мои сюртуки или переставлять книги так, чтобы «барину не мозолили глаза».

Дом постепенно переставал быть склепом. Мы выбросили сломанные стулья, заменив их лавками из старого сарая. Даша отдраила окна до прозрачности, и теперь солнечные зайчики бегали по стенам, как резвые духи, оставшиеся от прежних хозяев. В саду, где раньше царили крапива да лопухи, появились грядки с укропом и морковью – Даша копала их втихаря, а я делал вид, что не замечаю земли под её ногтями.

Практика магии оставалась камнем преткновения. По ночам, когда Даша уже спала, я выходил во двор и пытался зажечь спичку силой мысли. Ветер гасил их одну за другой, а я стоял, сжимая кулаки, пока пальцы не немели от холода. Но даже неудачи стали частью рутины – как щербатая тарелка, из которой мы ели вдвоём, или треснувшее зеркало в прихожей, делавшее наши отражения чужими.

За неделю до отъезда я начал собирать вещи. Сундук, доставшийся от прадеда, пах смолой и грустью. Даша молча помогала складывать сюртуки, её пальцы выравнивали складки так тщательно, будто она гладила не ткань, а собственные любимого человека.

–Возьмите мёд, – вдруг сказала она, сунув в сундук банку с жёлтой жидкостью. – В городе дорого будет.

–Спасибо, – пробормотал я, разглядывая этикетку с криво нарисованной пчелой. Это была её работа – она неделю выводила буквы на пергаменте, пока я зубрил латынь.

Вечером мы сидели на крыльце, слушая, как сверчки заводят свои бесконечные трели. Даша чистила картошку, я точил перочинным ножом карандаши для конспектов. Лунный свет лизал её щёки, превращая веснушки в россыпь серебра.

–Вернётесь к зиме? – спросила она, не поднимая глаз.

–Экзамены в сентябре. А потом… – я замолчал, понимая, что не знаю ответа.

Она кивнула, будто этого было достаточно. В её тишине читалось то, что мы оба боялись проговорить: дом опустеет. Не будет больше споров о том, как ставить самовар, или смеха, когда я путал утварь. Останутся только скрип половиц да тени от лампы, которой никто не зажжёт.

На рассвете перед отъездом Даша подала мне свёрток с лепёшками. Они ещё дышали теплом, а в тесто были вдавлены крошечные узоры – цветы, может, или звёзды.

–Чтобы в дороге не голодали, – сказала она, поправляя прядь волос, выбившуюся из-под платка. В её глазах стояло что-то, что я не решался назвать.

Телега ждала у ворот. Кучер, мужик с лицом, как потрёпанный сапог, сплёвывал семечки в крапиву. Я взгромоздился на сиденье, чувствуя, как сундук давит на ноги тяжестью ожиданий. Даша стояла на крыльце, обхватив себя за плечи, будто внезапно замёрзла.

–Присмотри за домом, – крикнул я, и мои слова прозвучали глупо даже для меня самого.

Она кивнула, подняв руку в неловком жесте – то ли прощание, то ли попытка поймать ветер. Телега дёрнулась, и я не успел разглядеть, улыбнулась ли она в последний миг.

Дорога петляла меж полей, где ветер гнал по жнивью волны, похожие на старую кожу. Я сидел, сжимая свёрток с лепёшками, и думал о том, как странно пахнет дом, который уже начинал становиться чужим. О том, как Даша, наверное, сейчас подметает пустые комнаты, а её шаги гулко отдаются в тишине.

Кучер затянул песню про ямщика и тройку, но голос его трещал, как тележные колёса. Я закрыл глаза, пытаясь представить Петербург: шпили академии, запах типографской краски, рокот экипажей на мостовой. Но вместо этого видел только её руки, складывающие бельё в сундук, и банку с мёдом, где моё отражение дрожало, как испуганное животное в ловушке.

Телега въехала в лес, и тени сосен легли на лицо, словно вуаль. Где-то впереди ждала академия, экзамены, новая жизнь. Но здесь, в кармане, лежал кусочек дома – крошка лепёшки, обёрнутая в платок, который пах полынью и её нерешительностью.

Дорога в Петербург напоминала уравнение с неизвестными: каждое утро приносило новые переменные, а вечер подводил черту, оставляя вопросы без ответов. После трёх дней тряски в телеге, которая скрипела, как кости старика, мы добрались до станции «Окунево» – деревянного сарая с табличкой, покосившейся от ветров. Здесь пахло дымом, конским потом и железом. На рельсах, уходящих в дымку, стоял поезд, больше похожий на мифического зверя: из трубы валил не угольный смрад, а сизый дым, а вместо топки – огонёк, запертый в решётчатой клетке. Искры из его древесной пасти рассыпались, как звёзды во время метели, пока рядом стояли сонные пассажиры.

Билетёр, мужчина с уставшим и осевшим лицом, выкрикивал цены, тыча костяшками пальцев в таблицу:– Третьего класса – два рубля, второго – пять, первого – десять с благодарностью машинисту!Мой кошелёк, спрятанный в потайной карман жилета, звякнул в ответ. Два рубля семьдесят копеек – остаток от продажи фамильного серебра. Достало бы лишь на третьеклассный вагон с деревянными лавками и толпой мужиков, пахнущих луком и пивом.

Поезд тронулся с рычанием. Я сидел у окна, прижимая сундук с книгами, и смотрел, как за стеклом мелькали избы, словно страницы календаря, который кто-то листал с безумной скоростью. Сосед, купец с селёдочными усами, до хрипоты спорил с попутчиком о ценах на артефакты:– В Питере нынче амулеты с Иркутска идут втридорога! Говорят, там шаманы заряжают…– Чушь! – фыркнул тот, поправляя котелок. – Настоящую силу только в Европе, да у нас дают.

– Ну скажешь тоже, а персы как же?

– Это другое – восток дело тонкое.

К вечеру поезд остановился посреди поля – поезд «устал», как объявил кондуктор. Пассажиры высыпали на насыпь, греясь у костров, разведённых из сушняка. Я пристроился рядом с семьёй ремесленников: отец чинил сапог шилом, мать кормила ребёнка лепёшкой, а девочка лет семи рисовала палкой на земле круги, похожие на магические руны.– Деканатский факультет, – вдруг сказала она, указывая на свои каракули. – Там учат камни в конфеты превращать!– Молчи, дура! – огрызнулся отец, но я рассмеялся:– Почему именно деканатский?– Потому что деканы – волшебники, – серьёзно ответила девочка. – У папы в мастерской один работал. Говорил, они формулы вместо хлеба жуют.

Ночью поезд словно ожил, и мы двинулись дальше. Под стук колёс я пытался спать, но в третьем классе сон был роскошью. Мужик в углу храпел, как медведь в берлоге, а подросток с гармошкой наигрывал частушки про попа и ведьму. Под утро, когда за окном заалели фабричные трубы окраин Петербурга, поезд вновь встал – на этот раз из-за сломавшегося вагона впереди.

–Час простоя! – пронеслось по вагонам.Я выбрался наружу. Туман висел над путями, как грязная марля, а вдали маячил станционный дом с вывеской «Волховская». Внутри пахло дёгтем и щами. У стойки, заваленной бутылками с огненной настойкой (этикетка гласила: «Для подпитки духа!»), толпились машинисты. Один из них, краснорожий, с нашивкой «Укротитель стихий—1898», спорил с начальником станции:– Не поеду, пока не дадите нового элементаля в поезд! Этот еле тлеет!– Да ты его плетью подстегни, заговор какой прочти – ты же учился! – начальник швырнул на стол кнут с медными шипами.

Я отвернулся, вспомнив учебник: элементали – низшие духи огня, порабощённые стихийными заклятьями. Их боль жгла воздух даже сквозь клетку.

На перроне торговка продавала пироги с вишней. Моё горло сжалось от голода, но, подсчитав мелочь в кармане, я выбрал чёрствый калач. Пока жевал, заметил мальчишку, крадущего кошелёк у задремавшего купца. Действовал он неумело – пальцы дрожали, взгляд метался.

–Эй! – крикнул я, неожиданно для себя.

Мальчишка вздрогнул, выронив кошелёк. Купец проснулся, схватил его за шиворот, но я вмешался:– Ваш кошелёк упал. Этот парень хотел вернуть.

Купец, бормоча, сунул мальчишке пятак. Тот посмотрел на меня с благодарностью и страхом, затем растворился в толпе.

К полудню поезд добрался до Николаевского вокзала. Петербург встретил рёвом паровых гудков, криками извозчиков и запахом дыма, смешанного с морской солью. На площади перед вокзалом возвышалась статуя Петра I с циркулем в одной руке и свитком с формулами – в другой. Надпись на постаменте гласила: «Математика – язык империи».

Извозчик, запряжённый в пролётку с магическим фонарём, запросил рубль до академии. Я покачал головой – пешком.

Улицы были лабиринтом из гранита и амбиций. Фасады домов украшали барельефы с алхимическими символами, водосточные трубы извивались, как змеи, изрыгающие дождевую воду в канавы. На перекрёстке патруль с артефактами-наручниками, те, по слухам, подавляли магию, гнал толпу прочь с пути кареты какого-то сановника.

Академия магических наук возникла внезапно – будто горный хребет, выросший посреди равнины. Её шпили, обвитые бронзовыми спиралями, упирались в облака. На вратах, отлитых из чёрного металла, сияла надпись: «Scientia et Arcana». У входа толпились абитуриенты: юноши в строгих сюртуках с гербами, девушки в платьях с вышитыми рунами. Некоторые лихорадочно листали конспекты, другие пытались зажечь свечи дрожащими пальцами.

Сердце ёкнуло. Здесь, среди этих стен, решалась моя судьба.

Я достал из кармана смятый конверт с документами, подтверждающими дворянство. Чернила расплылись от сырости, но печать всё ещё была различима.

–Держись, – прошептал я самому себе, ощущая под ногами вибрацию города, где даже камни дышали магией. – Это только начало уравнения.

А где-то далеко, в доме с пахнущим полынью платком, Даша, наверное, подметала пустые комнаты, слушая, как скрип половиц наполняет тишину вопросами, на которые у нас обоих не было ответов.

Академия магических наук нависала над мной, как каменный исполин, высеченный из самой идеи знания. Её шпили, обвитые бронзовыми спиралями с руническими надписями, пронзали низкие петербургские облака, а витражи главного фасада изображали не святых, а великих магосов: Ломоносова, держащего шар эфирных токов, Эйлера с лентой Мёбиуса в руках, Софью Ковалевскую, чьи пальцы касались звёздных орбит. Студенты стекались к вратам, словно ручьи в реку, их голоса сливались в гул, напоминающий жужжание гигантского трансформатора.

Обернувшись, увидел юношу в поношенном, но безупречно сшитом сюртуке. Его лицо, обрамлённое тёмными волнами волос, хранило следы былого благородства, как старый портрет – следы позолоты.

–Артём Лугин, – представился он, слегка склонив голову. – Из рода Лугиных. Да, тех самых. Тех, что теперь едва ли помнят.

–Григорий Грановский, – ответил я, пожимая его руку. Ладонь была шершавой, как у того, кто не боится работы. – Наши предки, кажется, выбрали один и тот же путь банкротства.

Он усмехнулся, и мы двинулись к регистрации, минуя толпу. Внутри академия оказалась ещё величественнее: мраморная лестница, ступени которой подсвечивались голубоватым пламенем, заключённым в хрустальные шары. На стенах висели портреты деканов прошлого – их глаза будто бы следили за каждым шагом, а под рамами мерцали таблички: «Magnus in mathematicis, major in magia» – Велик в математике, величествен в магии.

–Факультеты делятся по принципу «от абстрактного к прикладному», – Артём вёл меня, будто экскурсовод. – Вон, метамаги – те, что в мантиях с фракталами. Стихийщики носят эмблемы стихий на отворотах. А те… – он кивнул на группу у витража, – артефакторы. У них паяльники вместо перьев и карандашей, ха-ха.

У стола регистрации, украшенного моделью додекаэдра, уже выстроилась очередь. Здесь пахло пергаментом, чернилами и амбициями. Чиновник с седыми бакенбардами и орденом «За магические заслуги» на груди выкрикивал фамилии:– Волконский! Лопухина! Меншиков!

Из толпы вышел юноша в сюртуке, расшитом серебряными нитями. Его лицо, будто высеченное из мрамора тем же резцом, что и академические статуи, выражало пресыщенное превосходство.

–Потомок светлейшего князя, – шепнул Артём. – Дмитрий Меншиков. Говорят, его род один из сильнейших с петровской эпохи.

Меншиков бросил заявление на стол перед моим, даже не глядя:– Грановский? Слышал. Ваш отец провалил миссию в Монголии, верно? – Его голос звенел, как лезвие. – Надеюсь, вы хотя бы считать умеете.

–Лучше, чем вы умеете себя вести, – парировал я, забирая документ. Артём фыркнул, прикрыв рот ладонью.

Экзаменационный зал напоминал пантеон. Купол, расписанный зодиакальными созвездиями и дифференциальными уравнениями, парил над рядами дубовых парт. На каждом столе лежали: перо для черчения магических схем, свиток с задачами и мешочек с порошком голубого кристалла – «чернила для метамагов».

–Три часа на доказательство теоремы о эфирном потоке, – объявил седовласый профессор с жезлом в виде интегрирующей линейки. – Приступайте.

Я развернул свиток. Задача гласила:«Доказать, что скорость эфирного потока в замкнутом контуре обратно пропорциональна магическому сопротивлению и прямо – квадрату приложенного потенциала». По сути, закон Ома, переодетый в магические одежды.

Сердце забилось чаще. Пальцы сами потянулись к перу. Я начал выводить формулы, переводя знакомые физические законы на язык магии. «Если заменить напряжение на магический потенциал (Ψ), а сопротивление на коэффициент эфирной вязкости (η)…». Строки сплетались в изящное доказательство, как нити в ковре.

Рядом Артём бормотал формулы под нос. Меншиков, сидевший через ряд, щёлкал пальцами, заставляя меня отвлекаться от решения задачи.

–Время! – профессор ударил жезлом о пол. Свитки сами свернулись и улетели в корзину для проверки, кружась, как осенние листья.

Результаты объявили на закате. Мы стояли в колонном зале, где статуя Петра I держала не меч, а гигантский циркуль. Профессор зачитал список:– Артём Лугин… удовлетворительно – шестьдесят семь баллов. Дмитрий Меншиков… отлично – 96 баллов. Григорий Грановский… – он сделал паузу, глядя поверх очков, – безупречно – сто из ста.

Меншиков побледнел. Артём хлопнул меня по плечу:– Вижу, ты времени зря не терял. Кажется, я знаю у кого буду списывать!

Я сжал дрожащие пальцы. В груди горело странное чувство – не триумф, а облегчение. Я, даже запертый в этом теле, всё ещё мог побеждать.

Но следующим утром я должен был приступить к практической части экзамена…

Академия замерла в предрассветной синеве. В коридорах, где портреты магосов шептались на забытых языках, я брел к аудитории стихий. Аромат ладана и озона висел в воздухе. Где-то вдали звенели стеклянные колбы, а голоса преподавателей доносились, как заклинания:– Концентрация! Воля! Вы – проводник и источник!

Я прижал ладонь к холодному мрамору стены, чувствуя, как пульсирует энергия академии – древняя, как сами камни. В кармане лежал Дашин платок, пахнущий полынью.– Посмотрим, чья воля сильнее, – прошептал я миру, который всё ещё не верил в меня.

А где-то в высоких залах, за дверями с рунами, ждал экзамен, готовый испытать мою душу на прочность.

Глава 6

Предрассветный холод академического общежития въелся в кости, как ржавчина. Я сидел на жесткой койке, пальцы бессознательно сжимали и разжимались, пытаясь уловить призрачное эхо той силы, которая так легко ложилась на бумагу формулами, но упорно бежала от волевого усилия. За окном, в сизой дымке, маячили очертания Башни Стихий – места сегодняшнего испытания. В ушах еще звенел вчерашний голос профессора:«Теория – карта, практика – территория. Не всякий картограф способен пройти путь». И карта моя была испещрена пометками о провалах: потухшие свечи, не сдвинувшиеся с места камешки, лишь изредка – слабая дрожь воды в стакане. Тело Григория, молодое и потенциально сильное, словно намертво заперло дверь в мир магии, доступный другим.

Зал Испытаний оглушал. Высокие, стрельчатые своды терялись в полумраке, подсвеченном лишь голубоватым свечением магических бра, где пламенели не свечи, а сжатые шары холодного света. Воздух вибрировал от накопленной энергии, пахнул озоном, камнем и… страхом. В центре зала стояло массивное кольцо из темного, отливающего металлом камня – Анализатор ЭСЗ или эфирной силы заклинаний, испещренный мерцающими рунами. Через его просвет была видна мишень – круг из особо прочной, магически инертной древесины, в двадцати шагах.

По краям зала, на возвышении, сидела Приемная Комиссия. Суровые лица в темно-бордовых мантиях с вышитыми золотом символами факультетов. Их взгляды, холодные и оценивающие, скользили по выстроившимся абитуриентам. Рядом со мной нервно переминался Артём. Его пальцы белели от напряжения.

Первым вызвали коренастого парня с красным от волнения лицом. Он вытянул руку, сжал кулак, на лбу выступил пот. Из его ладони с хрипом вырвался комок пламени, больше похожий на горячий сгусток дыма. Он неуклюже полетел, едва не задев кольцо, и шипя плюхнулся перед мишенью, оставив черную копоть. Руны на Анализаторе мигнули тускло-оранжевым. Профессор-метамаг сухо бросил: "ЭСЗ 1.2. Достаточно для артефакторики, если теорию сдал. Следующий."

Девушка с косами и решительным взглядом подошла увереннее. Она сделала плавный жест руками, как будто вытягивая нить из воздуха. Перед ней сформировался острый шип из сжатой, влажной земли. Со свистом он пролетел через кольцо (руны вспыхнули желтым – ЭСЗ 3.1) и с глухим стуком воткнулся в край мишени, расколов ее поверхность. Кивок комиссии. "Стихийный факультет, Земля. Принято."

Был и провал. Тщедушный юноша, весь дрожа, пытался сформировать водяную стрелу. Из его ладони лишь брызнула слабая струйка воды, не долетевшая и до кольца. Он стоял, опустив голову, пока профессор не махнул рукой: "К обучению в этом году не допущен. Следующий."

И вот вышел Меншиков. Легкая, почти презрительная улыбка тронула его губы. Он даже не стал в стойку, просто лениво щелкнул пальцами. Воздух перед ним сгустился, замерз с тихим шипением, и за долю секунды сформировался идеально гладкий, острый как бритва шип чистого льда длиной в локоть. Он не полетел – он исчезу кончиков пальцев Меншикова иматериализовалсяуже по ту сторону кольца с громким, хрустальнымтреском, пронзив мишень насквозь! Осколки льда дождем брызнули на пол. Руны Анализатора вспыхнули ярко-синим, почти белым светом. «ЭСЗ 7.8! Отлично, Дмитрий Александрович!» – профессор-стихийщик не скрывал одобрения. Меншиков кивнул, бросив беглый, насмешливый взгляд в сторону нашей с Артёмом группы «обедневших».

"Грановский!" – прозвучало мое имя. Кровь отхлынула от лица, потом прилила жаром. Ноги стали ватными. Артём тихо пихнул меня в спину: "Держись. Как на бумаге."

Я шагнул вперед, в зону испытания. Тишина в зале стала гулкой, давящей. Десятки глаз – комиссии, студентов – впились в меня. Я чувствовал их сомнение, особенно после триумфа Меншикова. Дворянин по крови, мещанин по силе, – читалось в этих взглядах. В кармане я сжал уголок Дашиного платка, мысленно вдыхая запах полыни и дома.

Концентрация .Я закрыл глаза на мгновение, отсекая зал, комиссию, Меншикова. Вспомнил не учебники, а ощущение. Согласие. Не борьба, а резонанс. Я представил не огонь, не лед, не землю. Я представил чистую энергию. Ту самую, что течет в эфирных реках мира, та, что сквозь трещины в реальности просачивается в формулы. Ту, к которой Григорий инстинктивно тянулся звездами, а я – интегралами.

Я поднял руку. Не кулак, а ладонь, раскрытую, словно принимающую дар. Внутри все сжалось в тугой узел воли, страха, отчаяния и… странной, звенящей ясности. Я не толкалсилу. Я приглашалее. Просил. Покажи им.Покажи мне.

Сначала – тепло. Легкое покалывание в кончиках пальцев. Потом – давление, нарастающее изнутри, как шум прибоя в раковине, прижатой к уху. Ладонь начала светиться. Не ярко, а глухим, сгущающимся белесым светом, как перегретый металл. Воздух вокруг нее заколебался, зашипел, будто капли воды на раскаленной сковороде.

Из центра ладони, медленно, вопреки всем законам физики, который я знал, начала вытягиваться стрела. Но это была не стрела огня, льда или земли. Это был сгусток чистой, белой энергии. Она не горела, не мерзла, не была твердой. Она пульсировала, как живая, искажая свет вокруг себя, словно плазма в лабораторной ловушке. От нее исходил тихий, высокий гул, от которого закладывало уши.

Я не "выпустил" ее. Я просто… перестал удерживать. Сгусток энергии устремилсявперед. Не с ревом, как огненный шар, не со свистом, как ледяной шип. Он двигался с достоинством, плавно, оставляя за собой мерцающий, быстро гаснущий след, как падающая звезда. Он прошел через кольцо Анализатора.

Руны на камне вспыхнули не синим, не желтым, не оранжевым. Они загорелисьослепительно-белымсветом, таким ярким, что многие в зале зажмурились. На мгновение весь зал озарился, как днем. Белый свет погас так же резко, как вспыхнул, оставив после образы на сетчатке.

Тишина. Гулкая, абсолютная. Ни шепота, ни покашливания.

Сгусток энергии достиг мишени. Не было удара, треска, взрыва. Мишень в месте контакта…исчезла. Не сгорела, не расплавилась, не раскололась. На ее месте зияла идеально круглая дыра диаметром с кулак, края которой светились тусклым багровым светом и медленно, с шипением, обугливались. Запах озона стал резким, едким.

Профессор-метамаг поднялся с места. Его лицо, обычно непроницаемое, выражало шок. Он подошел к Анализатору, долго смотрел на все еще слегка тлеющие руны."Эфирная Сила Заклинания…" – его голос дрогнул, – "…превышает калибровочный максимум прибора. Оценочно… свыше 12 ЭСЗ." Он обернулся ко мне. "Астральная проекция… Чистой силы. Без опоры на стихию. Это… необычно, юноша. Крайне необычно."

В зале прорвался гул. Удивление, недоверие, восхищение. Я стоял, опустив руку, чувствуя, как дрожь наконец охватывает все тело – не от страха, а от колоссального напряжения и невероятного облегчения.Получилось.Связь установлена.Пусть неуклюже, пусть с риском сжечь себя изнутри, но я коснулся настоящеймагии этого мира.

Я отступил на свое место, чувствуя, как сердце колотится о ребра. Артём смотрел на меня широко раскрытыми глазами, беззвучно шевеля губами: "Как?!" Меншиков, стоявший чуть поодаль, потерял свою надменную улыбку. Его взгляд был холодным, оценивающим, но теперь в нем читалось не презрение, а… настороженность.

Именно в этот момент, отводя взгляд от Меншикова, я поймал другой. Из толпы абитуриенток, стоявших у дальнего входа, на меня смотрела девушка. Высокая, стройная, в простом, но хорошо скроенном платье темно-синего цвета, оттенявшего ее бледную кожу и огненно-рыжие волосы, собранные в строгую косу. Ее лицо было спокойным, почти отрешенным, но в глубине огромных, зеленых, как лесная тень, глаз горел не просто интерес. Там был холодный, аналитический огонь, как у ученого, увидевшего уникальный феномен. Наш взгляды встретились на долю секунды. Она не отвела глаз, не улыбнулась. Простозафиксировала. Потом плавно повернулась и растворилась в полумраке у колонны.

Тишина после моего выстрела астральной энергией висела в зале еще несколько мгновений, прежде чем ее взорвал гул обсуждений. Я чувствовал на себе десятки взглядов – любопытных, завистливых, настороженных. Профессор-метамаг все еще разглядывал тлеющую дыру в мишени и мерцающий Анализатор, явно озадаченный. Я поспешил вернуться к Артёму, стараясь не спотыкаться о собственные ноги. Дрожь в коленях была приятной, но сильной.

"Черт возьми, Гриша!" – Артём схватил меня за плечо, его глаза горели. "Что это было?! Ты же говорил, у тебя с практикой... ну, не очень!"

"Честно? Сам не понял," – признался я, сжимая и разжимая ладонь. Она была теплой, как после долгого рукопожатия, но не обожженной. "Просто... перестал бороться и представил то, что знаю из формул. Чистую энергию."

"Знаешь, а?!" – Артём фыркнул, но без злобы. "Ладно, ладно, гений, тебе бы метамагии поучиться. Теперь смотри, как нормальныелюди это делают." Он принял бодрый вид, но я видел напряжение в его глазах перед выходом.

Его вызвали следующим. Артём Лугин, несмотря на обветшалый сюртук, вышел с королевской осанкой. Он даже поклонился комиссии с легкой, почти театральной ухмылкой.

Артём замер перед кольцом Анализатора. Сосредоточился. Затем сделал широкий, плавный жест руками, словно разворачивая невидимый свиток. Вместо огня, льда или земли, из пространства перед ним начал формироваться... клубок перьев? Он рос, сгущался, приобретал форму. Через несколько секунд перед Артёмом парил, трепеща незримыми крыльями, магический... воробей. Точная копия, выточенная из сгущенного воздуха и света. Комиссия замерла, один из профессоров поднял бровь.

Артём щелкнул пальцами. Воздушный воробейчирикнул– звук был абсолютно реальным! – и стрелой рванул вперед. Он ловко проскочил через кольцо Анализатора (руны мигнули стабильно-зеленым – ЭСЗ 4.3) и врезался в центр мишени. Не пробил, не сжег. Он... рассыпался в облачко искрящихся перьев, которые медленно опали на пол. В зале раздался смешок.

"Лугин!" – голос профессора-стихийщика звучал строго, но в уголках его глаз пряталась усмешка. "Считаете экзамен подходящим местом для фарса?"

"Простите, ваше превосходительство!" – Артём изобразил раскаяние, но глаза его весело блестели. "Просто подумал, почему бы не добавить немного... изящества в суровую магию? Воздух, он ведь о свободе, не так ли? ЭСЗ-то прошло порог?"

Профессор вздохнул, переглянулся с коллегами. "Прошло. ЭСЗ 4.3. Факультет Стихий. Но впредь – меньше птичек, больше концентрации, юноша."

"Слушаюсь!" – Артём поклонился с преувеличенной почтительностью и вернулся, довольный собой. "Видишь? Изящно и по делу," – шепнул он мне.

Следующей вызвали ее. Рыжеволосую девушку с пронзительно-зелеными глазами. Она прошла мимо нас быстрым, уверенным шагом, не глядя, подбородок слегка приподнят. Спокойствие? Нет, скорее сдержанная энергия, как тлеющий уголек. На ней было темно-синее платье без лишних украшений, волосы убраны в тугую, практичную косу. Она заняла место перед кольцом, ее поза была безупречна – прямая спина, ноги чуть расставлены для устойчивости. Никакой суеты.

Она подняла руку, не кулак, а с вытянутыми пальцами, собранными в легкий "клюв". Ее взгляд – острый, как клинок – сфокусировался на мишени за кольцом. Воздух перед ее пальцами сгустился, заколебался от жара, зашипел. За долю секунды сформировалась не просто огненная стрела, а тонкий, раскаленный докрасна шип, напоминающий копье. Он был меньше и изящнее, чем у Меншикова, но концентрация энергии чувствовалась даже на расстоянии. Девушка едва заметно двинула пальцами – резкий, точный жест, будто спускала тетиву лука. Шип взвыли ринулся вперед. Он пронзил кольцо (руны вспыхнули ярко-оранжевым – ЭСЗ 6.1), оставив за собой шлейф искаженного горячим воздухом пространства, и с глухим бумомвонзился точно в центр мишени. Древесина вокруг точки удара обуглилась и треснула, но не разлетелась, как у Меншикова. Чисто, мощно, контролируемо. Она тут же опустила руку, будто сбросила груз. На ее лице не было и тени усталости или напряжения, лишь легкое удовлетворение.

"Огонь. ЭСЗ 6.1. Отлично," – прокомментировал профессор-стихийщик, кивая. "Юлиана Серебрянская, верно? Факультет Стихий?"

"Так точно, профессор," – ее голос был низким, звучным, без тени робости. Она повернулась и направилась обратно. Ее взгляд скользнул по мне и Артёму, задержавшись на мгновение дольше, чем на других. В глубине зеленых глаз горел не просто аналитический огонь – теперь там читался вызов, почти дерзкий интерес. Она не улыбалась. Скорее, оценивала.

Экзамен продолжался, но мы с Артёмом уже выдохнули. "Ну, кажется, пронесло," – сказал он, потягиваясь. "Стихийный факультет ждет своего нового... мага-орнитолога? А ты куда подашься? В Северный корпус, к теоретикам?"

"Метамагия – основа всего," – ответил я, глядя на высокие своды, где мерцали сложные геометрические узоры из обычного цветного стекла. "Хочу понять какэто работает. До самой сути."

"Благородно," – усмехнулся Артём. "А я предпочитаю летать. В буквальном смысле, надеюсь." Он кивнул в сторону Юлианы, которая стояла чуть поодаль, наблюдая за следующим абитуриентом с видом человека, уже решившего свои задачи. "А леди Серебрянская? Тоже стихийщица, ясное дело. Огонь – это чувствуется за версту."

В этот момент Юлиана, словно услышав свое имя, резко повернула голову. Ее зеленые глаза встретились с нашими. Она не стала ждать приглашения – решительно направилась к нам. Артём мгновенно выпрямился, но без прежнего пафоса.

"Юлиана Серебрянская," – представилась она коротко, кивком включив и меня, и Артёма. Ее голос был четким, без лишних интонаций. "Ваш фокус," – она ткнула пальцем в мою сторону, – "был любопытен. Чистый эфир? Редко. Болезненно?" Ее взгляд скользнул по моей руке – с интересом, без сочувствия.

"Григорий Грановский," – я слегка поклонился. "И... да, немного выматывает. Но метамагия – мой путь. Разобраться в корнях."

"Артём Лугин!" – мой друг представился с привычной легкостью, но без прежнего паясничанья. "Будущий покоритель воздушных потоков и создатель декоративных птиц. А вы, сударыня, явно к стихийщикам? Огонь – это впечатляет."

"Стихийный факультет, да," – подтвердила Юлиана, ее губы тронул короткий, почти невидимый изгиб – не улыбка, а скорее признание факта. "Огонь – это энергия, контроль, действие. Ближе к сути вещей, чем болтовня в библиотеках." Она бросила быстрый взгляд в мою сторону, не вызывающе, но с явным намеком. "Хотя основы знать надо, конечно. Теория без практики мертва, как говорил... кто-то умный." Она махнула рукой, будто отмахиваясь от цитаты.

Разговор прервал громкий, насмешливый голос неподалеку. Меншиков, окруженный парой приятелей, говорил явно в нашу сторону:"...стихийщики – это фундамент, конечно. Как солдаты. Но настоящая мощь – для стратегии, для войны. Я подал на Военно-Магическое отделение. Там учат не птичек лепить и не дыры жечь," – он бросил колючий взгляд в мою сторону, – "а применятьмагию. Эффективно. С размахом."

Его приятели засмеялись. Юлиана не стала терпеть. Она резко повернулась к Меншикову, ее глаза вспыхнули настоящим огнем гнева, хотя голос оставался ровным, лишь чуть жестче:"Применять? Война – это лишь одно из применений, Меншиков. И далеко не самое умное. Кто-то стремится разрушать. Кто-то – понимать. Или созидать." Она презрительно оглядела его с ног до головы. "Выбирай свой путь. Только не удивляйся, если он окажется тупиковым." Не дожидаясь ответа, она повернулась к нам: "Господа, воздух здесь стал спертым. Пойдемте?"