Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

Глава 8

Жалоба Варламова в Деканат Метамагии повисла в воздухе, как неудачное заклинание. Декан, сухой чиновник с лицом бухгалтера, выслушал профессора с вежливым безразличием.

«Константин Игнатьевич, ваше рвение к справедливости достойно уважения, – говорил он, поправляя манжеты. – Но… доказательства? Карточка? Могла упасть, могла быть подброшена кем-то, желающим очернить юного Меншикова. А сам факт проникновения в жилое помещение студента… требует тщательного расследования, которое, уверяю вас, будет проведено. Но спешить с обвинениями в адрес представителя столь… влиятельного и уважаемогорода… неблагоразумно. Для всех.»

Варламов сидел, сжав кулаки на коленях. Его обычно оживленное лицо было каменным.

– А испорченное имущество студента? Его труд? – говорил он подавленно. – Это можно просто списать?

– Ущерб, безусловно, возместят из казны факультета, – отмахнулся декан. – Тетрадь, перья… мелочи. Что касается личной вещи… возможно, стоит обратиться к отцу Меншикова? В частном порядке? Дипломатично?

В его тоне звучало: «Не нарывайтесь».

– Дипломатично? – Варламов встал, его голос задрожал от сдерживаемого гнева. – Когда в стенах Академии творят вандализм и запугивание?

– Профессор Варламов! – голос декана стал ледяным. – Вы забываетесь. Мы здесь занимаемся наукой, а не полицейскими разбирательствами. И ваша излишняя… опека над студентом Грановским уже вызывает вопросы. Голубев, например, выражал озабоченность вашим фаворитизмом, подрывающим дисциплину и принцип равных возможностей.

Удар был низким и точным. Голубев, завистливый и конформист, немедленно воспользовался ситуацией, чтобы подставить коллегу, слишком благоволившего к нищему гению. Варламов понял – дальше бороться бесполезно. Система, опутанная долгами, связями и страхом перед сильными мира сего, защитит своего. Он резко кивнул:

– Я понял. – сказал он, смирившись с поражением. – Считайте вопрос закрытым. Но учтите – талант не купишь за деньги и не задавишь интригами. Рано или поздно он пробьется. И стыдно будет тем, кто ему мешал.

Он вышел, оставив декана хмуриться над бумагами. Стыд – понятие, чуждое бюрократической машине.

Новости о провале «расследования» и о том, что Голубев обвинил Варламова в «нарушении субординации и протекционизме», быстро разнеслись. Я чувствовал себя виноватым – мои проблемы втянули профессора в неприятности. Артём и Юлиана, узнав, сразу нашли меня в нашей тайной «нише» у окна в дальнем конце библиотеки, где мы иногда собирались.

– Чертов Меншиков! И этот подлый Голубев! – Артём шипел, сжимая кулак так, что костяшки побелели. – Надо было моего воздушного воробья запустить им в…

– Артём, это ничего не изменит, – резко оборвала его Юлиана. Ее лицо было бледным от гнева, глаза горели холодным пламенем. Она сидела рядом со мной на подоконнике, и наши плечи почти соприкасались. От нее пахло дымом и цитрусом – видимо, только с практики. – Система прогнила. Деньги и связи решают все. Даже здесь.

Ее взгляд встретился с моим. В нем была не только ярость, но и… понимание? Солидарность?

– Варламов молодец, что попытался. – сказала она нежно и осторожно, пытаясь не задеть словами. – Но он… он другой. Чистый. Как огонь в лаборатории. А они – грязь.

Я рассказал им о письме. О загадочном приглашении в библиотеку в неурочный час. О запахе орхидеи.

Артём сразу оживился, забыв на минуту о гневе: «Орхидеи? Ба! Значит, дама! И явно не из наших скромных кругов! Может, тайная поклонница твоего метамагического гения? Или… о, я знаю! Старшая дочь князя Оболенского! Говорят, она помешана на древних трактатах и чудаках-ученых! Или… может, сама деканша? Хотя нет, она пахнет лавандой…»

– Артём, хватит нести чушь, – отрезала Юлиана, но в ее глазах мелькнуло нечто острое, ревнивое? Настороженное? Она взяла письмо, аккуратно, кончиками пальцев, поднесла к носу. – С чего ты вообще нюхал деканшу? Орхидея… холодная, редкая. Дорогая. Это… вряд ли студенческий запах. И не преподавательский. Слишком вычурно. – Она вернула письмо. – Предложение… «интересное» и «приватное». Это пахнет не романтикой, Григорий. Это пахнет игрой. Игрой, в которую тебя хотят втянуть.

– Но кто? – спросил я, ощущая знакомый холодок тревоги вдоль позвоночника. – И зачем?

– Вариантов масса, – Юлиана нахмурилась. – Меншиков, подстраивающий ловушку. Кто-то из помощников Голубева, ищущий компромат на Варламова через тебя. Или… – она задумалась, – кто-то из тех, кто заметил твой талант и хочет использовать его в своих целях. В Академии полно «меценатов», скупающих перспективных студентов для будущих проектов… или интриг. Будь предельно осторожен.

«Или это таинственная красавица, жаждущая приключений с бедным гением!» – не унимался Артём, но его шутка уже не казалась смешной.

Вечером, перед самым комендантским часом, Юлиана задержала меня у выхода из Восточного корпуса. Солнце садилось, окрашивая гранитные стены в кроваво-красный цвет. Тени были длинными и зловещими.

– Григорий, – она сказала тихо, оглядываясь. Ее голос потерял привычную резкость. – Ты пойдешь? В субботу?

– Не знаю, – честно признался я. Любопытство боролось с предчувствием беды. – Ты права, Юля. Это пахнет игрой. Но… если не пойти, я никогда не узнаю правил.

Она смотрела на меня, ее зеленые глаза в сумерках казались почти черными. В них читалась борьба. Наконец, она резко сказала: «Тогда… будь умнее их. Не доверяй. Запоминай каждое слово. И…» Она запнулась, что было для нее нехарактерно. «Если что… я в общежитии в западном крыле. Комната 17. Дверь не запираю до поздней ночи. И Артём рядом, в 19-й.» Она не сказала «приходи», но смысл был ясен. Тыл обеспечен.

Она повернулась, чтобы уйти, но я инстинктивно поймал ее руку. Ее пальцы были удивительно сильными и горячими, как раскаленный металл. Она вздрогнула, но не отдернула руку. Мы стояли так несколько секунд, в натянутом молчании, под багровым небом.

– Спасибо, Юлиана, – прошептал я. – За… все.

Она кивнула, коротко, и ее рука мягко высвободилась из моей. «Выживи, метамаг. Миру нужны твои формулы. Пусть даже он этого пока не знает.» И она растворилась в сгущающихся сумерках, оставив после себя запах дыма и невысказанного.

Я шел обратно в Северный корпус, чувствуя жар там, где касались ее пальцы. Мысль о тайном свидании с незнакомкой под луной уже не казалась такой привлекательной. Юлиана была права. Академия, этот храм чистого разума, оказался пронизан сетью теней. Теней аристократических амбиций, клановых интересов, зависти и страха. Голубев и Меншиков были лишь видимыми вершинами айсберга. Декан, закрывший глаза на вандализм. Варламов, бессильный против системы, несмотря на свой гений. Загадочное письмо с запахом роскоши и опасности.

Я хотел заниматься наукой. Чистой, прекрасной, как математическая теорема. Но мир, особенно этот мир, устроен иначе. Игнорировать игру означало проиграть по умолчанию. Меншиков доказал это испорченной тетрадью. Декан подтвердил это своим бездействием. Письмо на подушке было лишь следующим ходом.

В своей каморке под крышей я развернул новую тетрадь, подаренную Варламовым. На первой странице я вывел не формулу, а слова, которые звучали в голове как приговор и как вызов:

«Академия – не убежище от мира. Она – его отражение в кривом зеркале знаний. Игра началась. Участвовать или проиграть. Выбора нет.»

Я взял перо. Но вместо задач по эфиродинамике стал записывать все, что знал о Меншикове, его связях, о Голубеве, о декане. Имена, фамилии, слухи, наблюдения. Первые штрихи будущей карты врагов и… потенциальных союзников. Суббота приближалась. Игра вступала в новую фазу. А запах орхидеи, призрачный и холодный, все еще витал в комнате, смешиваясь с запахом свежей бумаги и стального пера.

Суббота тянулась, как нерешаемое интегральное уравнение. Лекция Голубева превратилась в фарс. Он, узнав о провале жалобы Варламова, расцвел ядовитой любезностью, адресованной мне в особенности, подчеркивая каждым жестом, что «истинная наука» требует не только ума, но инадлежащего положения, особых моральных качеств и чёткого понимания своего места. Я сидел, стиснув зубы, чувствуя на себе смесь презрительных и сочувствующих взглядов однокурсников. Мыслями я был уже в библиотеке, в густой полуночной тишине, лицом к лицу с тайной, пахнущей орхидеей.

После лекции я нашел Варламова в его кабинете, заваленном книгами и испещренными формулами чертежами. Он возился с хитроумным прибором, напоминающим комбинацию телескопа и камеры-обскуры, искры эфирного разряда щелкали между медными контактами.

– Профессор, – начал я, запинаясь. – Я… хотел извиниться. Из-за меня у вас неприятности с Голубевым и деканатом. Я не хотел…

Варламов поднял голову. За толстыми стеклами очков его глаза были усталыми, но теплыми. Он снял очки, протер переносицу: «Григорий, садись. – Он махнул рукой на стул, заваленный папками. – Извиняться не за что. То, что я сделал – попытался защитить студента от произвола – это не подвиг. Это долг. Минимальный долг любого, кто считает себя Учителем.» Он вздохнул, глядя в окно, где маячил шпиль Административного корпуса. «Система… она такая. Кривая, прогнившая местами. Голубев – ее продукт. Трус и карьерист. Декан – винтик, боящийся смазать шестерни. А Меншиковы… – он махнул рукой с бессильным жестом, – они просто часть пейзажа. Деньги. Власть. Они были, есть и будут.» Он посмотрел на меня прямо, и в его взгляде не было упрека, лишь глубокая, уставшая печаль ученого, слишком много видевшего. «Я знал, что ничего не добьюсь жалобой. Но молчать было бы хуже. Соучастием. А я… – он ткнул пальцем в чертеж прибора, – я занимаюсь наукой, Григорий. Квантовым эфиром. Это мой остров. Здесь я могу дышать. Бороться с системой… это не моя стихия. Я не воин. Я наблюдатель. Искатель. И я помогаю тем, кто, как мне кажется, тоже ищет истину, а не чины. Не вини себя. Вини тех, кто превратил храм знаний в ярмарку тщеславия.» Он снова надел очки, и его взгляд снова стал острым, погруженным в прибор. «А теперь иди. У тебя, кажется, своя тайна на носу. И помни: осторожность – мать мудрости. Особенно в этих стенах.»

Его слова, полные грустной правды и принятия, сняли груз вины, но оставили горечь. Он был прав. Он выбрал свой путь – путь чистого разума в нечистом мире. А мне предстояло идти своим.

Полночь, наконец, наступила. Академия погрузилась в сон, нарушаемый лишь скрипом старых балок да гулом фокусирующих кристаллов в дальних лабораториях. Я крался по знакомым, теперь зловещим в своей пустоте, коридорам. Лунный свет, пробиваясь через высокие окна-витражи, рисовал на каменном полу причудливые, похожие на руны, узоры. Воздух был холодным, пахнущим пылью и тайной.

Южный коридор второго этажа Главной библиотеки. Массивная дубовая дверь с железными накладками была приоткрыта. Я вошел. Зал был погружен в полумрак. Лишь у дальнего окна, залитого лунным серебром, горела одна-единственная лампа с зеленым абажуром. Под ней, откинувшись на спинку стула, сидела Она.

Старшекурсница. Высокая, почти моей высоты, а ведь Григорий был высок. Ее волосы – ослепительно-белые, как первый снег, коротко и безупречно зачесанные назад, открывая высокий, умный лоб и острые скулы. На переносице – строгие, тонкие очки в стальной оправе, за которыми светились глаза неопределенного, но очень светлого цвета – серо-голубые? – холодные и оценивающие. Она была одета не в платье, а в идеально скроенный мужской костюм из темно-серой шерсти: пиджак, жилет, брюки, заправленные в высокие сапоги. Костюм подчеркивал не мужеподобие, а утонченную, почти хищную грацию. Фигура была подтянутой, сильной, но без грубости – как лезвие рапиры.

– Григорий Грановский. Точен, как маятник Фуко. Приятно, – ее голос был низким, бархатистым, без тени волнения. Она не встала, лишь указала на стул напротив. – Садитесь. Я – Алиса Ливен. Факультет Теургии и Церковной Истории. Пятый курс.

Я сел, ошеломленный. Ее внешность была настолько неожиданной и… гипнотической, что на мгновение я забыл о предостережениях Юлианы. От нее пахло тем самым холодным ароматом орхидеи, смешанным с запахом старого пергамента и чего-то еще… электрического? Статического?

– Вы удивлены моим видом? – Она слегка скривила губы в подобии улыбки. – Церковная история требует не меньшей смелости, чем метамагия, Грановский. Особенно, если хочешь оставаться собой, верно? Но к делу. Мы следили за вами.

– Мы? – выдавил я.

– Круг «Свободная Мысль». – Она вынула из внутреннего кармана пиджака тонкую книжицу в скромном темно-красном переплете. Без названия на обложке. – Нас немного. Студенты разных факультетов. Те, кто видит, что Империя и Академия, ее дитя, больны. Больны сословной спесью, продажностью чиновников, удушающей любое живое начинание, как ваш случай с Меншиковым и Голубевым.

Она положила книгу на стол передо мной и сказала: «Мы изучаем. Мы обсуждаем. Мы ищем пути. Пути к обществу, где ценят Разум и Справедливость, а не кошелек и титул. Где такой ум, как ваш, или как ваш друг Лугин, или даже Серебрянская с ее огненным нравом, не будут презираемы или использованы лишь для войны и обогащения верхов.»

Я открыл книгу. На титульном листе:«Государственность и Анархия» М. А. Бакунина. Издание 1873 г.Под текстом – пометки на полях, острые, полные негодования.

– Бакунин… – пробормотал я. История, которую знал я и моя семья из мира прошлого кричала внутри: Революция! Хаос! Кровь! Гражданская война!

– Радикал? Да, – Алиса словно прочла мои мысли. Ее светлые глаза сверлили меня. – Но он вскрывает язвы. Говорит о том, что любая власть, не основанная на истинном равенстве и свободе, развращает. Разве то, что случилось с вами, с вашим профессором Варламовым – не подтверждение? Разве Академия, где талантливейший метамаг вынужден ютиться на чердаке и терпеть издевательства тупоголовых выскочек вроде Меншикова – это справедливо? Разве Империя, где магия служит не народу, а амбициям генералов и аппетитам фабрикантов, имеет право на существование?

Ее слова лились плавно, убедительно, подкрепляясь моим собственным недавним горьким опытом. Но видение будущего, которое мерещилось за ее холодной красотой и пламенными речами, пугало. Хаос. Насилие. Разрушение всего, даже того хорошего, что было.

– Вы предлагаете… революцию? – спросил я осторожно.

– Для начала мы предлагаем думать, Григорий! – Она слегка повысила голос, и в нем впервые прозвучали искренние нотки. – Обсуждать. Искать альтернативы. Не мириться с гнилью! Ваш ум, ваша способность видеть суть, ломать стереотипы, как вы сделали с задачей Голубева… они нужны не только для эфирных уравнений! Они нужны, чтобы понять уравнения общества! Чтобы найти решение!

Она встала, ее фигура в лунном свете казалась еще более внушительной и… притягательной.

– Возьмите Бакунина. Прочтите. Не как истину в последней инстанции, а как… провокацию мысли. Подумайте. Наш кружок собирается в среду, в полночь. Здесь же. Приходите. Послушайте. Задайте вопросы. Мир не ограничен стенами вашей лаборатории или интригами деканата.

Она протянула мне книгу. Я взял ее автоматически, чувствуя шершавость обложки под пальцами. Мои мысли путались. Рациональная часть, Денис, кричала об опасности, о неоправданном риске, о кровавых последствиях подобных идей. Но… Алиса Ливен. Ее белые волосы, ловящие лунный свет. Холодная красота, ум, смелость бросить вызов условностям своим видом и речью. Магнетизм, исходивший от нее, был почти физическим. Не магия ли это?– мелькнула дикая мысль. Какая-то чара притяжения, заставляющая забыть об осторожности?

– Я… подумаю, – сказал я, сжимая книгу.

– Этого и ждем, – она кивнула. Ее губы тронула легкая, победоносная улыбка. – До среды, метамаг. И помните: тишина – условие выживания. Ни слова даже вашим… преданным друзьям.

Ее взгляд скользнул в сторону окна, будто она знала о моем разговоре с Юлианой. Затем она выключила лампу, и ее силуэт растворился в тенях между стеллажами так же бесшумно, как появился.

Я стоял один в огромной, темной библиотеке, держа в руках красную книгу Бакунина. Запах орхидеи еще витал в воздухе, смешиваясь с запахом старой бумаги. Сердце бешено колотилось – и от страха перед последствиями, и от странного, необъяснимого волнения после встречи с Алисой Ливен. Игра, в которую меня втянули, только что перешла на новый, куда более опасный уровень. И я уже не мог сказать, был ли я пешкой, игроком, или просто… очарованным зрителем. А в кармане, рядом с ключом Варламова, лежал теперь иной ключ – к миру подпольных мыслей и запрещенных книг, пахнущий холодной орхидеей и порохом грядущих бурь.

Глава 9

Слух о Стихийном Турнире прокатился по Академии волной возбуждения. «Практическая демонстрация контроля над элементами! Командное и личное первенство! Славьтесь, юные таланты!» – кричали афиши, расклеенные на дубовых досках объявлений. Приз – доступ в закрытый арсенал артефактов для практики – манил многих. Но для меня, Артёма и Юлианы это был шанс доказать что-то большее. Шанс стереть самодовольную усмешку с лица Меншикова, который, конечно, тоже записался, окруженный свитой военмагов.

– Надрать ему спесивые штаны! – Артём размахивал воображаемым мечом из воздуха, стоя у стенда с правилами. – Я его завихрю так, что он в собственном кителе запутается!

Юлиана стояла рядом, поджав губы. Ее глаза горели холодным огнем азарта. «Он силен в прямом ударе. Лед, разрушение. Но в турнире важна не только сила, но и контроль, адаптация. Мы справимся, Григорий. Твоя голова, Артёмов ветер, мой огонь – мы сбалансированы.»

Я кивал, стараясь впитать их уверенность. Внутри бушевала решимость. После унижения с тетрадью, после подлой безнаказанности Меншикова, после таинственной встречи с Алисой Ливен, о которой я не сказал даже им, обещание молчания висело камнем, мне отчаянно нужна была победа. Осязаемая. Публичная. Магическая. Это был вызов не только Меншикову, но и моим собственным страхам, моей прошлой слабости.

– Идем, – сказал я, голос звучал тверже, чем я чувствовал. – Покажем им, что настоящая сила не покупается.

Турнир проходил в огромном, похожем на цирковой амфитеатр зале Практеума. Он представлял из себя арену, закрытую сверху магическим барьером – не слишком искусным, но служащим некоторым препятствием. Вот только для чего? Над ней нависали галереи с преподавателями-стихийщиками и целителями в белых мантиях с зелеными крестами. Воздух гудел от возбужденных голосов студентов.

Первым вызвали Меншикова. Он вышел под аплодисменты своей «группы поддержки» и многих остальных. Его лицо выражало холодную уверенность. Дежурный профессор объявил, не вдаваясь в детали:

– Цель – покинуть арену до истечения времени. Использование стихий разрешено и приветствуется. Готовность? Начали!

Тяжелая каменная дверь арены захлопнулась за Меншиковым. Наступила тишина. Потом из решеток в полу арены вокруг с громким шипением хлынула вода. Прозрачная, холодная, она стала быстро заполнять пространство внутри через невидимые щели, поднимаясь по стенам. Со скоростью, рассчитанной на то, чтобы наполнить её за несколько минут.

– Вода! – пронесся шепот по залу.

Моя кровь застыла. Не просто страх – чистый, животный ужас сковал меня. Перед глазами всплыли не картинки, а ощущения: леденящий удар по спине, черная ледяная пустота Невы, мешок на голове, невыносимое жжение в легких, отчаяние и… бесконечное падение. Рука непроизвольно схватилась за горло. Я почувствовал, как холодеют пальцы, как сердце колотится о ребра, как перехватывает дыхание. Не вода. Только не вода.

– Григорий? Ты в порядке? – обеспокоенно шепнула Юлиана, тронув мое запястье. Ее прикосновение было горячим, но не могло растопить лед внутри.

Я не мог ответить. Смотрел, как заливается арена. Вода уже была по пояс фигуре внутри. Меншиков не растерялся. Он поднял руки, и вокруг него начал клубиться морозный туман. Вода у его ног схватывалась льдом. Он не пытался остановить поток – он строил! Строил ледяную ступень за ступенью, поднимаясь вверх, к потолку Камеры. Ледяные кристаллы росли с невероятной скоростью, образуя винтовую лестницу. Он поднимался по ней спокойно, методично, как на парад. Вода поднималась, но его ледяная конструкция росла быстрее. За десять секунд до того, как вода должна была достигнуть потолка, его рука коснулась барьера. Раздался громкий треск – магический эффект, удерживавший «крышу», сдался под напором его ледяного прикосновения. Меншиков легко выпрыгнул наружу, сухой, лишь на сапогах блестели капли. Вода с грохотом хлынула в дренажные решетки. Аплодисменты оглушили зал. Он даже не оглянулся.

Юлиана вышла следующей. Ее лицо было сосредоточенным. Она бросила нам с Артёмом быстрый, ободряющий взгляд и шагнула в Камеру. Дверь захлопнулась. Вода хлынула снова.

Юлиана не стала ждать. Она вскинула руки, и вокруг нее вспыхнул жар, видимый даже сквозь восстановленный заново барьер. Она не пыталась строить лестницу. Онаиспаряла! Вода, подступавшая к ее ногам, вскипала, превращаясь в клубы пара, который с шипением вырывался в отверстия под потолком. Она стояла в центре бушующего облака, лицо ее было искажено усилием, руки дрожали. Это был не контроль, а яростная борьба со стихией. Пар заполнял арену, снижая видимость, но уровень воды поднимался медленнее, чем у Меншикова. На последней минуте, когда вода уже была по грудь, а пар становился удушающе густым, Юлиана вскрикнула – не от страха, а от ярости – и ударила сжатыми кулаками вниз. Волна огненной энергии пронеслась по воде к стенам. Вода у ее ног испарилась мгновенно, а ударная волна пара с оглушительным шумом ирасколола барьер! Юлиана вылетела наружу, закашлявшись от пара, мокрая по пояс, лицо покрасневшее от напряжения и жара. Но она стояла! Зал снова взорвался аплодисментами. Она поймала мой взгляд и слабо улыбнулась, вытирая лицо. Ее глаза говорили:«Справилась. Теперь твоя очередь».

Артём пошел бодро, с привычной бравадой. «Легкотня! Сейчас я там устрою торнадо и вынесу барьер!» Он вошел на арену. Вода пошла.

Артём сосредоточился. Воздух вокруг него закружился, подняв легкую рябь на воде. Он пытался создать воздушный столб, подъемную силу, чтобы подняться. Но вода – тяжелая, вязкая стихия. Его вихрь терял силу, распадаясь о водную гладь. Он пробовал сжать воздух у потолка, чтобы создать давление и выбить плиту, но контроль был недостаточно точен. Вода поднималась. Быстрее, чем он ожидал. Паника начала читаться в его глазах. Он замахал руками, создавая хаотичные порывы, которые лишь взбивали воду в пену. Вода достигла груди. Он вдохнул, пытаясь создать воздушный пузырь… но что-то пошло не так. Его движения стали вялыми, дезориентированными. Он захлебнулся, глаза закатились. Тело медленно пошло ко дну заполняющейся арены.

– Целители! – скомандовал профессор. Белые мантии метнулись вниз. Вода мгновенно ушла в дренаж, открыв лежащего без сознания Артёма. Целители бросились к нему, засветились ладони с лечебным сиянием. Через минуту Артём закашлялся, открыл глаза, смотря смущенно и испуганно. Его вывели под руки, мокрого, поникшего. Он не смотрел ни на кого, особенно на нас.

Тишина в зале была гнетущей. Смешанной с жалостью и осуждением. Испытание водой оказалось коварным. Оно требовало не силы, а абсолютного хладнокровия и точного расчета под давлением. Артём, всегда полагавшийся на импровизацию и легкость воздуха, сломался.

«Следующий участник! Григорий Грановский! Факультет Метамагии!»

Мое имя прозвучало как приговор. Весь ужас, отступивший на время наблюдения за другими, накатил с новой, сокрушительной силой. Ноги стали ватными. В ушах зазвенело. Перед глазами снова – черная вода, бессильные судороги, вкус железа и бесконечное падение. Не могу. Не могу туда войти. Не могу снова…

– Григорий? – Юлиана схватила меня за руку. Ее пальцы сжали мою ладонь почти до боли. Ее лицо было рядом, глаза широко раскрыты от тревоги. – Что с тобой? Дыши! Просто дыши!

Но я не мог дышать. Воздух не шел в легкие. Зал, лица, арена внизу – все поплыло. Единственное, что было реальным – это ледяной ужас, поднимающийся из глубин моей памяти. Страх, который парализовал тело.

– Участник Грановский! К арене, быстро! – голос дежурного профессора прозвучал жестко, нетерпеливо.

Все взгляды в зале устремились на меня. С любопытством, с ожиданием, с насмешкой, когда я видел ухмылку Меншикова. Я стоял, прикованный к месту, как статуя, обливаясь холодным потом, чувствуя, как предательски дрожат руки. Каменная дверь Камеры зияла черным провалом. За ней ждала Вода. И смерть, которую я уже знал.