Текст книги "Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Виленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

– Здесь, – хрипло проговорил Николай, остановившись у входа в каменное горло. – Каменный мешок. Грановский – ты на том конце, – он ткнул пальцем в сторону тупика у N17. – Я – здесь, у входа. Как только карета войдет в проезд полностью, и хвост охраны минует мою позицию – сигнал. Импульс. Поднимаем пробки одновременно.

Он наклонился, коснулся ладонью мокрого булыжника. Земля под нами едва заметно дрогнула, отозвавшись на его силу. Я кивнул, представляя, как подниму плиту у своего конца, перекрыв отступление.

– Анна. Семен. – Николай перевел взгляд на них. – Ваша очередь сразу после пробок. Туман. Густой. Холодный. Непроглядный. Наполнить этот коридор до краев. У вас есть… инструменты. – Он кивнул на брезентовый сверток у Чижова.

Чижов молча развернул сверток. В тусклом свете мелькнули два древних свитка из желтоватой, грубой кожи, испещренных выцветшими, но мощными рунами. «Дыхание Слепого Океана» и «Туман Памяти». От них веяло ледяной, древней силой, заставляя воздух вибрировать. Анна взяла один свиток с почти религиозной осторожностью, Семен – другой, его пальцы дрожали от благоговения и страха.

– Мы… мы не увидим ничего внутри тумана, – пробормотал Семен, глядя на свиток, как на живую змею.

– Увидим, – тихо, но четко сказал Чижов. Все взгляды устремились к нему. Он не смотрел на Семена. Он вытащил из кармана маленький мешочек с угольным порошком. – Руны Видения Пустоты. Простые. Наносятся на веки. Позволят видеть очертания сквозь любую магическую мглу. На время. – Он протянул мешочек Анне. – На всех. Кто будет внутри или рядом с туманом. Быстро. Пока есть время.

Это было первое. Первый звонок. Не я отдавал приказ. Не я знал решение. Чижов. Он предусмотрел. Он принесрешение. Анна, не задавая вопросов, взяла мешочек и начала методично, почти ритуально, наносить угольную пасту себе на веки, потом подошла к Семену. Тот подставил лицо, как послушный ребенок. Николай наблюдал, его тяжелый взгляд на Чижове был полон… не удивления. Признания."Да. Он знает. Он подготовился. На него можно положиться."

– Я и Оля – нанесем себе потом, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Но внутри что-то закипало. Темное, едкое, не связанное с эгрегором. Чистая, человеческая ярость отстраненности. Я был лидером номинально. Реальная власть, реальное доверие – перетекали к этому тихому, бледному человеку в очках.

– Антимаг, – напомнила Анна, закончив с Семеном и подходя к Николаю. Ее глаза, обведенные угольными рунами, казались еще более бездонными и холодными. – Если он будет – и если начнет развеивать туман или ломать наши пробки… Его нужно устранить. Мгновенно. До того, как он активируется. Кто ближе – тот и действует. Нож. Тихо.

Оля сдавленно вскрикнула. Николай мрачно кивнул, принимая меченосную долю.

– Я или Грановский. Если он выскочит на мою сторону – моя задача. Если к тебе, Артем – твоя. Без колебаний.

Второй звонок. Распределение смертельной задачи. И снова – не мое решение. Принятое Николаем и Анной. Санкционированное молчанием Чижова, который стоял, наблюдая, как Анна наносит руны Николаю. Его лицо было непроницаемо, но в уголке губ читалось… удовлетворение? От того, как гладко идет подготовка? От того, как его авторитет растет?

– Когда карета рухнет, – продолжал Николай, его голос, обведенный угольной каймой век, звучал глуше, – мы трое – я, Грановский, Чижов – к ящикам. Быстро. Только наличные, металл. Бумаги – в огонь, если успеем. Оля – берет один ящик и сразу – по крышам. Анна и Семен – держат туман до последнего, потом – через цех, отвлекают. Мы трое – вдоль забора к воде, к лазейке. Сбор у Анны Петровны. Вопросы?

Вопросов не было. Только кивки. Семен нервно сглотнул, поглаживая свиток. Оля закрыла глаза. Анна проверяла заточку короткого, широкого ножа за поясом. Чижов… Чижов поправил очки. Мелкий, нервный жест, но почему-то показавшийся мне теперь не признаком слабости, а привычкой хищника, прицеливающегося.

И тут Николай, этот каменный столп кружка, повернулся к Чижову. Не ко мне. К нему.

– Василий. Свитки. Хватит ли силы у Анны и Семена? Не подведут?

Чижов неспешно взглянул на Анну, потом на Семена. Его взгляд был оценивающим, как у инженера, проверяющего механизм.

– Свитки – канал. Они дадут силу и направление. Но держать поток… – Он слегка наклонил голову в сторону Семена. – Тебе придется тяжело. Очень. Может пойти кровь носом. Или хуже. Выдержишь?

Семен выпрямился, пытаясь выглядеть решительным, но бледность выдавала страх.

– Выдержу! – выдохнул он. – Сколько надо!

– Достаточно трех минут активного поддержания после удара по карете, – уточнил Чижов, его голос был спокоен, методичен. – Потом – отпускайте. Пусть рассеивается сам. Экономите силы на отход. Анна, – он посмотрел на нее, – ты ведешь основной поток. Семен – подпитывает. По моему сигналу. Не раньше.

Третий звонок. Не Николай инструктирует бойцов. Не я. Чижов. Он дирижирует. Он знает возможности. Он распределяет роли. И они слушаются. Анна кивнула, ее рука легла на плечо Семена – жест не поддержки, а контроля. Николай смотрел на Чижова с тем же тяжелым одобрением. Оля смотрела на меня, и в ее взгляде читалась тревога – не за дело, а за меня. Она чувствовала смещение власти, как чувствовала все мои напряжения.

Я стоял среди них, этот сплоченный теперь круг, вращающийся вокруг нового центра. Мои кулаки сжались до боли внутри карманов. Гнев, жгучий и беспомощный, поднимался по горлу. Это был не гнев эгрегора. Это был гнев обманутого, оттесненного хищника. Чижов украл не только свитки. Он украл кружок. Украл мою легенду. Украл время. И завтра, после кареты, после денег… Он предъявит счет. Не за ограбление. За эгрегор. За ложь. За предательство. И они поверят ему. Николай с его практичной жестокостью. Анна с ее холодной логикой. Семен, благоговеющий перед силой. Даже Оля… ее вера в меня треснет под тяжестью правды о моем искусственном, воровском источнике силы. Кружок станет его оружием. Его судом. Его палачом.

Мысль ударила с кристальной, ледяной ясностью, разрезая туман сомнений и ярости, как нож:

После завтрашней ночи нас будет только один.

Или он.

Или я.

Глава 53

День Х вполз в Петербург не рассветом, а медленным, грязным выцветанием ночи. Небо, это вечное сырое полотно над проклятым болотом Невы, не прояснилось – оно лишь из густой, удушающей сажи превратилось в серое, низкое варево. Снег, тот самый, что еще вчера лежал грязными, смерзшимися комьями по обочинам, потел и сползал черными потоками в канавы и подворотни, обнажая спрессованные за зиму отбросы, труху, мерзлую землю. Весна. Какая-то похабная, вонючая пародия на весну. Не возрождение, а гниение, обнажающее все скрытое под белизной наста. Воздух был тяжел, пропитан сыростью и кислым духом талого дерьма. Он лез в легкие, как мокрая тряпка, и каждый вдох отдавался тошнотворной тяжестью в желудке.

Мы шли не вместе – клубились, как опавшие листья в этом грязном потоке, по направлению к Охте. Каждый в своем коконе молчания и страха. Николай – впереди, его массивная спина, затянутая в грубый, пропахший махоркой и потом пиджак, казалась крепостной стеной, но даже эта стена сегодня дышала напряжением. Широкие плечи были чуть приподняты, походка – не привычная тяжеловесная поступь, а осторожное, почти крадущееся переступание по хлюпающей жиже. Анна шла рядом с ним, ее тонкий профиль, обрамленный темным платком, был вырезан из льда. Лишь легкое подрагивание пальцев, сжимающих грубый узелок – там, я знал, лежал нож, – выдавало бурю под ледяной коркой. Семен, бледный как смерть, спотыкался о невидимые камни, его глаза, воспаленные от бессонницы, бегали по стенам домов, по зарешеченным окнам, словно ища спасения или уже видя петлю. Оля шла чуть позади меня, ее дыхание – частое, прерывистое – ощущалось спиной. Я чувствовал ее взгляд, полный немого вопроса и ужаса, прилипший к моей спине. Как к последней опоре. Жалкая иллюзия.

А позади, чуть в стороне, словно тень, не желающая смешиваться с основной массой, двигался Он. Чижов. Его сюртук, всегда казавшийся ему велик, сегодня висел особенно мешковато. Очки бликовали тусклым серым светом неба. Он не смотрел по сторонам, как Семен. Его взгляд был устремлен куда-то вперед, сквозь грязь, сквозь туман, сквозь стены, в самую суть предстоящего. Расчет. Всегда расчет. Его походка была не нервной, а… экономичной. Каждый шаг – взведенный курок, готовая пружина. Он нес не груз страха, а ношу холодной уверенности мастера, идущего к станку. Эта уверенность резала мне нервы острее лезвия Анны.

Мы сворачивали в знакомые, все более убогие переулки, приближаясь к промышленному чреву Охты. Запахи сгущались: вонь гниющей древесины с верфи смешивалась с едким дымом фабричных труб, с кислым перегаром сточных канав, с тяжелым духом мазута. Воздух густел, превращаясь в сизую, липкую взвесь. Дышать становилось все труднее. Каждый звук – скрип телеги где-то вдали, лай собаки за забором, крик пьяницы из подворотни – заставлял сердце сжиматься в ледяной комок. Филера? Случайный свидетель? Или просто город, этот вечно живой, вечно подслушивающий монстр, готовился к кровавому спектаклю?

Я смотрел под ноги. Грязь. Сплошная, беспросветная грязь. Черная, вязкая, как смола, она хлюпала под сапогами, цеплялась за подметки, брызгала грязными каплями на брюки. В ней тонули обрывки газет, окурки, рыбьи потроха, выброшенные кем-то, – весь низовой сор жизни большого города. Эта грязь казалась мне символом всего нашего предприятия. Мы погружались в нее по колено, по пояс, по самую шею. И вынырнуть чистыми было уже немыслимо. Каждая лужа – черное зеркало, отражающее уродливо перекошенные серые небеса и наши же, столь же уродливые и перекошенные, отражения. Лица контрабандистов, готовящихся к самоубийству. Лица фанатиков, ослепленных химерой. Лица предателей, затаивших нож за пазухой.

Я поднял глаза. Тучи. Сплошная, серая, непроглядная масса. Ни просвета, ни намека на солнце. Только безнадежная тяжесть, давящая на крыши, на трубы, на душу. Они плыли медленно, неотвратимо, как арестантские баржи по Неве. Куда? Зачем? Вечный, проклятый вопрос русской интеллигенции, на который нет ответа, кроме звона кандалов или свиста пули. Наша баржа плыла к Охте. К каменному мешку. К неизбежности.

И тут, на фоне этого грязно-серого полотна неба, на покатой, мокрой крыше одного из низких складов у въезда на верфь, я увидел движение. Две фигуры. Студенты. Парнишка в потрепанной шинелишке и девчонка в темном платье, прижимающая к груди книгу или тетрадь. Они стояли, прислонившись к трубе, что-то оживленно обсуждали, тыча пальцем то в небо, то в сторону каналов. Беззаботные. Глупые. Живые.

Ледяная игла пронзила мне грудь. Они там. На крыше. Над самым местом будущей бойни. Их видно! Их может заметить не только я! Сторож, проходящий по верху стены? Кучер подъезжающей кареты? Случайный рабочий, вышедший перекурить? Эти идиоты, эти мотыльки, порхающие над адским котлом! Их болтовня, их смех – как колокольный звон, призывающий стражу! Безумие! Я стиснул зубы до хруста, ногти впились в ладони. Инстинкт кричал: заорать, погнать их прочь, швырнуть в них камнем! Разум, скованный ледяными тисками конспирации, парализовал горло. Ни звука. Ни жеста. Только наблюдать. Только надеяться, что тусклый свет, грязь в воздухе и занятость будущих жертв скроют эту вопиющую нелепость.

Мой взгляд метнулся к Чижову. Он тоже смотрел на крышу. Его лицо оставалось каменным, но уголок тонких губ чуть дрогнул. Не страх. Нет. Что-то иное. Расчет. Он тоже видел риск. И он мгновенно просчитывал варианты. Вес этого нового фактора на шатких весах нашего предприятия. Его глаза, холодные и всевидящие за стеклами очков, скользнули ко мне на мгновение. Взгляд был пустым, как взгляд счетовода, проверяющего колонку цифр. Но в этой пустоте читалось: Твоя проблема, Грановский. Твоя уязвимость. Еще один гвоздь в крышку твоего гроба.

Мы миновали последние лачуги, уперлись в высокий, проржавевший забор верфи. Николай, не оглядываясь, махнул рукой – в сторону старого, мертвого дуба. Точка сбора. Последний приют перед прыжком в бездну. Мы прижались к шершавой, мокрой коре, сливаясь с его корявыми тенями, как преступники у позорного столба. Тишина здесь была иной – не отсутствием звука, а густым, зловещим гудением самой верфи. Где-то вдали скрежетали цепи, шипел пар, глухо стучал молот. Звуки доносились приглушенно, сквозь туман и стены складов, создавая жутковатый фон, на котором наши собственные сердца выбивали дробь арестантского тамтама.

Время остановилось. Оно больше не текло – оно загустело, как та грязь под ногами. Каждая секунда – вечность, наполненная свинцовой тяжестью ожидания, скрежетом собственных мыслей, липким холодом пота на спине. Я смотрел на свои руки. Они дрожали. Не от холода. От той черной, клокочущей энергии эгрегора, что билась внутри, как зверь в клетке, чувствуя близость крови, близость разрушения, но и близость своего возможного конца. Она ненавидела эту неопределенность, эту томительную паузу. Ей нужен был взрыв, хаос, в котором она могла бы развернуться во всей своей ужасающей мощи. Но сейчас она была скована, как и я. Скована необходимостью ждать. Ждать появления нашей Голгофы на колесах.

Анна достала нож. Небольшой, с широким, тусклым от времени клинком. Она провела пальцем по лезвию, проверяя остроту. Движение было спокойным, почти ритуальным. Семен зажмурился, его губы беззвучно шевелились – то ли молитва, то ли заклинание для успокоения нервов. Оля прижалась ко мне, ее тонкое плечо дрожало. Я не отстранился. Пусть думает, что это поддержка. Пусть. Николай стоял, как скала, его тяжелый взгляд был устремлен в туманную даль проезда между складами. Чижов… Чижов вытер очки платком. Мелкий, будничный жест. Но в этой ситуации, в этой давящей тишине перед бурей, он прозвучал громче выстрела. Звук абсолютного, леденящего контроля. Он был готов. Всегда готов.

И тогда из серой пелены тумана, из гудящих недр промышленной пасти, выползло Оно.

Сначала – глухой, мерный стук копыт по булыжнику. Не торопливый, а тяжелый, ритмичный, как удары сердца гигантского зверя. Потом – скрип крепко смазанных, но нагруженных осей. И наконец, силуэт.

Карета, но не просто карета – бронированный ковчег ада. Громадная, выше обычной, целиком отлитая из темного, почти черного металла. Никаких окон. Лишь узкие бойницы по бокам, из которых, я знал, могли выглянуть стволы. Колеса – не деревянные, а окованные толстым железом, с шипами, способными перемолоть кость. Но не это было самым жутким.

Весь ее корпус, от низкого дышла до высокой, заостренной крыши, был испещрен сигилами. Не просто узорами – живыми, пульсирующими в такт шагу лошадей знаками. Они горели изнутри холодным, мертвенным светом – синеватым, как лед на Неве в декабре. Я узнал переплетенные пентаграммыAgrippae, острые, как бритва, углы Sigillum Dei Aemeth, сложные спирали Clavicula Salomonis. Знаки защиты от огня, от удара, от злого умысла, от магического воздействия. Знаки, взывающие к силам Меркурия и Сатурна, к духам металла и камня. Они не просто светились – они вибрировали, создавая вокруг кареты едва заметное марево, искажающее воздух, как жар над раскаленной плитой. От нее исходило… давление. Физическое ощущение тяжелой, бездушной мощи, древней и непреклонной. Как будто к нам приближался не экипаж, а оживший доспех какого-то демонического рыцаря, закованного в проклятую сталь.

На козлах – двое. Фигуры в длинных, темных, непромокаемых плащах с капюшонами, надвинутыми низко на лбы. Неподвижные, как истуканы. Но я знал – под плащами кобуры с наганами. А в головах – вызубренные до автоматизма простые, но смертоносные формулы: Igniдля вспышки ослепляющего пламени, Frigusдля ледяного кинжала в сердце, Ventus Strangulans для удавки из сжатого воздуха. Солдаты. Солдаты Охранного Отделения, обученные убивать и магией, и свинцом.

Карета медленно, неотвратимо вползала в узкую пасть проезда между складами N16 и N18. В наш каменный мешок. Лошади фыркали, выбрасывая клубы пара. Металл скрежетал. Сигилы пылали холодным адским светом, отбрасывая мерцающие, искаженные тени на мокрые, грязные стены. Тусклый свет фонарей на стенах тускнел перед этим инфернальным сиянием.

Николай, прижавшийся к углу склада у входа в проезд, подал мне едва заметный кивок. Его рука лежала на мокром булыжнике. Моя – в кармане, сжимая холодный металл ключа от дренажного колодца, за которым скрывался механизм подъема гранитной пробки. Семен и Анна замерли, их пальцы впились в древнюю кожу свитков. Оля закрыла глаза. Чижов… Чижов смотрел на карету не со страхом, а с сосредоточенным вниманием ученого, изучающего редкий, опасный экземпляр. Его губы чуть шевелились – он читал сигилы, считывал их структуру, их слабые точки.

Время сжалось в тугую пружину. Кровь гудела в ушах. Эгрегор рвался наружу, требуя действия, разрушения. Грязь, тучи, студенты на крыше, ледяной свет проклятых знаков – все смешалось в каше безумия и неизбежности.

Они въехали. Полностью. Хвост охраны – второй страж на козлах – миновал позицию Николая.

Сигнал.

Мысль ударила с простотой ножевого лезвия, разрезая весь шелк иллюзий, всю паутину самообмана:

Мы ввязались в нечто по-настоящему серьёзное.

Мой кивок Чижову был не команда, а судорога обреченного. Пора. Нашевремя. Его очки мелькнули в серой мгле, стекла – два тусклых, мокрых льда. Он кивнул в ответ, коротко, резко, как гвоздь, вбитый в крышку гроба. Рука его метнулась из кармана сюртука не с плавностью мага, а с выхватыванием ножа в переулке – резко, угловато. Моя собственная ладонь, липкая от предсмертного пота, сжала ключ в кармане до боли в костяшках.

Два гортанных, сдавленных крика – не заклинания, а вопли загнанного зверя – рванули из наших глоток одновременно, сливаясь со скрежетом колес по булыжнику:

"Terra Surgit!" – мой голос, хриплый, надорванный.

"Frigus Ossa!" – его, выше, тоньше, с металлическим дзиньканьем страха.

Энергия эгрегора – черная, маслянистая, готовая к разрушению – хлынула из меня в землю через ключ, как ток по оголенному проводу. Где-то впереди, в тупике у склада N17, с грохотом, напоминающим ломающиеся кости гиганта, вздыбилась, закачалась гранитная плита дренажного колодца. Земля под каретой вздулась грязным пузырем, булыжник взлетел в воздух, как шрапнель. Одновременно, сзади, у самого входа в проезд, где стоял Николай, каменная глыба, поднятая его титаническим усилием, с глухим ударом, сотрясшим стены, перекрыла отступление. Каменный мешок захлопнулся.

Сигнал!

Не успел грохот осесть, как из-за корявого дуба, где замерли Анна и Семен, рванул ледяной вихрь. Не просто туман – стена. Древняя, первобытная мощь, вырванная из свитка «Дыхания Слепого Океана». Она не плыла – она обрушилась. Густая, непроглядная, бело-сизая, как трупная плоть. Она несла в себе не просто холод – леденящую до костей пустоту глубин, шепот утонувших кораблей, давление тысяч саженей воды. Воздух завыл, превращаясь в ледяную крошку. Стены проезда мгновенно покрылись толстым, скрипучим инеем. Лошади кареты взвились в панике, их дикий, перепуганный рёв прорезал мглу. Металл корпуса звякнул, сжимаясь от внезапного холода, сигилы на мгновение вспыхнули ярче – ослепительно-синими звездами ада – но тут же начали меркнуть, затягиваемые, пожираемые этим нечеловеческим холодом.

План. Пока – план.

Но план – это бумага. А реальность – грязь и страх.

Из белого мрака тумана, прямо на нас, вырвался сноп ослепительно-белого пламени – заклинание Igni, выкрикнутое кем-то из стражей на козлах. Оно прошило туман, как раскаленная проволока, осветив на миг искаженные ужасом лица Анны и Семена, бросающихся в стороны. Семен вскрикнул, споткнулся, упал в грязь, потеряв свиток. Анна, кошачьим движением, откатилась за угол, ее лицо – маска льда и ярости.

Ответный выстрел. Не наш. Их. Резкий, сухой хлопок нагана. Пуля просвистела где-то над головой, шлепнувшись в мокрую стену с глухим звуком. Потом еще один. И еще. Они стреляли наугад, вслепую, но в этой тесноте слепая свинцовая оса была смертельно опасна. Где-то рядом Оля вскрикнула – коротко, от боли или страха.

Дверцы! К дверцам!

Я рванулся вперед, в ледяное белое месиво. Туман «Дыхания Слепого Океана» был не просто непроглядным. Он был живым. Он лизал лицо ледяными щупальцами, забивался в нос, в рот, пытаясь вырвать дыхание. Он шептал. Шептал тысячами голосов утопленников. Картины – обломки кораблей, зеленые лица мертвецов, мерцающие в глубине – мелькали на грани сознания. Без угольных рун Видения Пустоты, нанесенных Анной на веки еще у дуба, я бы ослеп и сошел с ума за секунды. Сейчас мир виделся сквозь адскую пелену как через грязное, морозное стекло: расплывчатые тени, контуры стен, смутные очертания кареты – черного монстра, замершего в центре бури. И силуэты – наши и чужие – мелькающие, как в дурном сне.

Чижов! Где Чижов?

Я оглянулся, спотыкаясь о булыжник, покрытый скользким льдом. Он был позади. Не бежал. Топтался. Его фигура, видимая сквозь серую сетку рунного зрения, была сгорблена, руки дрожали. Он прижимался к стене склада, будто пытаясь в нее влиться. Его «метафизическая чувствительность» – этот дар, бывший его оружием и щитом, – здесь, в эпицентре хаоса, среди рева лошадей, выстрелов, воя ледяного ветра и шепота мертвых, обернулась против него. Он чувствовал слишком остро: дикую панику животных, слепую ярость стражей, холодную мощь древнего свитка, бьющую по нервам Анны, жгучую боль Оли, – царапина от рикошета? – черную ярость эгрегора во мне. Он чувствовал саму плотность страха, висевшего в воздухе, как физическую тяжесть. Его расчетливость, его холодная логика захлебывались в этом кровавом месиве ощущений. Он был парализован. Не трусом – сенсорным шоком. Его очки были покрыты инеем, рот открыт в беззвучном крике. Игрок, выброшенный из своей расчетливой партии в реальный, пахнущий кровью и порохом ад.

Вася! Двинься! – хотелось заорать. Но звук застрял в горле. Вместо этого я выдохнул еще один клочьями рвущийся заговор, направляя эгрегорную волну не в карету – еще рано – а в землю под ногами одного из мелькнувших в тумане силуэтов стража, спрыгнувшего с козел. "Lutum Vinculum!" Грязь под его сапогами ожила, превратилась в липкую, вонючую трясину, втягивая его по колено. Он рухнул с проклятием, его наган выстрелил в небо.

Откуда-то слева, из белого мрака, вылетел острый осколок льда – Frigus. Простой, но смертоносный, как штык. Я едва успел отпрыгнуть, ледяной клинок вонзился в стену рядом, рассыпаясь брызгами. Ответил на автомате, выхватив из кармана тяжелый гаечный ключ – оружие рабочего, не мага – и швырнув его в сторону выстрела. Жест отчаяния. Металл глухо стукнул о что-то, послышался стон.

Хаос. Грязный, кровавый, студенческий хаос. Мы были не солдатами, не магами-наемниками. Мы были испуганными детьми, играющими со спичками у порохового погреба. План? Он рассыпался в первые же секунды, как карточный домик под ураганом реального боя. Эффект неожиданности? Он дал нам три секунды форы. И все. Теперь выживал сильнейший. Или удачливейший.

Я продирался сквозь ледяную вату тумана к карете. Черный металл был близко, сияя сквозь белизну как призрак. Сигилы на нем горели теперь неровно, прерывисто – древняя защита боролась с древним холодом. Но боролась. Где Анна? Где Семен? Видел мельком – Анна, пригнувшись, метнулась к упавшему Семену, хватая свиток. Николай, огромный и страшный в угольном обводе век, как медведь, встал на пути второго стража у передка кареты, приняв на себя новый сноп ослепляющегоIgni– его пиджак задымился, но он лишь рявкнул от ярости и шагнул вперед, земля под ним дрожала. Оля? Где Оля? Сердце сжалось. Видел только ее тонкий силуэт, мелькнувший у стены, прижимающий руку к плечу. Кровь? Господи, кровь…

Чижов. Нужен был Чижов! Его холодный ум, его видение слабых точек! Но он все еще топтался у стены, в двадцати шагах позади, его фигура сквозь рунное видение была смазана дрожью, как в лихорадке. Соберись, черт возьми!

Я был уже у боковой стенки кареты. Металл обжигал холодом даже через ткань. Отсюда, из эпицентра, туман Анны и Семена, они держали, а Семен, бледный как полотно, с кровью из носа, но держал, был еще гуще, еще безумнее. Шепот глубин превращался в вой. Я нащупал пальцами шов бронированной дверцы. Где засов? Где слабое место? Сигилы плясали перед глазами сквозь магический фильм, сливаясь в нечитаемый узор. Нужен был Чижов! Его взгляд, его знание!

И тут новый звук. Не выстрел. Не заклинание. Не скрежет металла.

Щелчок.

Тяжелый, маслянистый, отчетливый. Щелчок бронированного замка изнутри.

Дверца кареты, та самая, к которой я прижимался, подаласьвнутрь. Не распахнулась – отъехала вбок, как щит, с тихим шипением скользящих механизмов.

Из черного зева, из мрака, защищенного сигилами и сталью, шагнула… фигура.

Ничего особенного. Человек. Среднего роста. В таком же темном, непромокаемом плаще, как у стражей на козлах. Без капюшона. Лицо обычное, не запоминающееся, городское – ни злобы, ни ярости, ни даже напряжения. Спокойное. Пустое. Как у бухгалтера, пересчитывающего скучные цифры в скучный понедельник.

Но.

Воздух вокруг него… порвался. Не метафора. Физически. Туман «Дыхания Слепого Океана» – эта древняя, леденящая плоть магии – не расступился. Он разорвался, как гнилая ткань. Образовался шар чистого, мертвенно-тихого пространства, диаметром шагов пять. Внутри этого шара не было холода. Не было шепота. Не было магии. Была пустота. Абсолютная, всепоглощающая. Тишина, от которой закладывало уши. Воздух стал тяжелым, вязким, как в склепе.

И эгрегор внутри меня… взвыл. Не яростью. Страхом. Первобытным, животным страхом зверя, почуявшего охотника с серебряной пулей. Черная энергия, только что клокотавшая жаждой разрушения, сжалась в комок ледяного ужаса где-то в глубине желудка. Она не рвалась наружу – она пряталась, замирала, как мышь под взглядом совы.

Рунное зрение на моих веках, угольные символы Видения Пустоты, дававшие мне преимущество в тумане, вдруг замигали, потускнели, стали расплываться, как чернила на мокрой бумаге. Магия слабела. Гасла в этой зоне мертвой тишины.

Человек сделал шаг вперед, на мокрый, заиндевевший булыжник. Его глаза, серые и невыразительные, медленно скользнули по мне. Взгляд был не злой. Не оценивающий. Просто… констатирующий. Как взгляд мясника на туше. Он ничего не сказал. Не сделал ни одного жеста. Просто стоял. В своем шаре тишины и пустоты.

И все. Больше ничего не нужно было.

Антимаг.