Текст книги "Тайны Вероники Спидвелл. Компиляция - Книги 1-5"

Автор книги: Деанна Рэйборн

Соавторы: Деанна Рэйборн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 100 страниц)

– Удивительно, что вы, мужчины, не собрались вместе пострелять. Я думала, джентльмены делают это для забавы, – бросила я легкомысленно.

Он засмеялся, и теплый мед его голоса наполнил меня до костей.

– Уверен, мы установили, что я не джентльмен. Кроме того, я больше не охочусь.

– Я тоже, – призналась я с грустной улыбкой. – Нежелание ловить живые образцы казалось мне неким отклонением от нормы, результатом затянувшегося пребывания в Лондоне. Тем не менее, не было успеха и на Мадейре. Я ограничилась тем, что собирала бабочек, которые умерли от естественных причин.

– Говоря о Мадейре, – начал он медленно.

Я вломилась, безжалостно отрубая его.

– Молодой Каспиан – просто дьявол. Забыла рассказать тебе, они с Малкольмом вчера поссорились. Что-то, связанное с Каспианом, пробивающем собственный путь в этом мире. Я не знаю, в чем именно заключалась проблема, по-моему, дело в деньгах.

Я затаила дыхание, ожидая, когда он опять заговорит о Мадейре, но Стокер оставил эту тему, пожав плечами.

– Скорее всего, Каспиан требовал субсидий, которые дядя Малкольм отказался предоставить, – догадался Стокер.

– Я так предполагаю.

Стокер задумчиво потер подбородок.

– Интересно, сколько денег Малкольм выделяет Хелен, и как она делится с Каспианом. Он мог превысить пособие по мелочам. Азартные игры? Женщины?

– Это наиболее вероятные расходы для молодого джентльмена, – согласилась я. – Хотелось бы, чтобы хоть раз мужчина погубил себя экстравагантными покупками драгоценностей или склонностью к дорогой обуви.

Стокер фыркнул.

– Я видел обувь Каспиана Ромилли. Он не задолжал своему сапожнику.

– Может быть, его мать, – рассуждала я. – Не долги сапожнику. Но она может быть источником неприятностей. Я видела доказательства того, что она пьет. Или возможно, у нее есть поклонник, с которым она проявила неосторожность.

– Она все еще красивая женщина, – задумчиво сказал Стокер.

– Красивее, чем ее невестка. – Слова выскользнули из моего рта, прежде чем я смогла остановить их.

Внезапный порыв ветра всколыхнул волосы Стокера, словно ленивой рукой.

– О, не знаю, – сказал он, не отводя от меня взгляда, на его губах играла полуулыбка. – У Мертензии есть свои прелести.

Это наблюдение меня ничуть не смутило, ибо я не склонна к таким мелким эмоциям, как ревность. Незначительное раздражение, которое я не могла подавить, сделало мой голос острее обычного.

– Как и у ее брата.

– Да, – голос Стокера внезапно охладел. – Замок имеет тенденцию улучшать привлекательность человека в геометрической прогрессии.

– Я нахожу привлекательным вовсе не замок, – парировала я с жесткой улыбкой.

Стокер выпрямился.

– Нам пора возвращаться. Внезапно похолодало.

Не дожидаясь, он подобрал свои ботинки и пошагал по гальке. Очень похолодало, подумала я.

Глава 9

Остальная часть дня прошла медленно. Каждый раз, когда я смотрела на часы, они, казалось, останавливались, минуты застывали холодной патокой, когда я пыталась примириться с чем-то, со всем. Я не хотела видеть Стокера. Теплое общение, которое он предлагал – товарищество, на котором я настаивала, напомнила я себе холодно – казалось маленькой и жалкой вещью при свете дня. За несколько месяцев на Мадейре я убедила себя, что должна быть рациональной и трезвой. Но теперь, в непосредственной близости от него и с тайной, которую требовалось разгадать, старые эмоции, некогда похороненные, снова вспыхнули. Настоящий ад угрожал поглотить меня. Нисколько не помогали ни легкий дух товарищества Стокера, ни его непринужденная нагота. Припомнилось, как небрежно он обнажился передо мной, точно я один из его приятелей-моряков. Он поверил мне на слово, согласившись, что для нас лучше оставаться друзьями и партнерами.

И все же. Несмотря на мои заявления и добрые намерения, этого было недостаточно. Как будто я взяла лезвие, порезала холст прекрасной картины на куски, a потом пожаловалась, что больше не вижу картину. Некоторое время я сидела и молча ненавидела себя, прежде чем твердо взять себя в руки.

Я снова написала леди Вэлли, a также леди Корделии, составила план выставки Glasswing в лондонском виварии. Затем вознаградила себя несколькими главами последних подвигов Аркадии Браун с ее верным напарником Гарвином. Она участвовала в раскрытии кражи бесценных камей из частной коллекции Папы в Ватикане, и я только дошла до особо ужасного убийства члена швейцарской гвардии, когда внезапный удар грома едва не выбил меня из колеи. Шторм, то поднимавшийся, то стихавший, возродился, принеся с собой ливень и порывистый ветер.

Я была удивлена, обнаружив, что умудрилась заполнить день, пришло время чая. Я отправилась на поиски остальных, найдя их в гостиной с Мертензией, выглядящей несчастной в роли хозяйки чайной церемонии.

– Меня заставили играть мамашу, – буркнула она сквозь стиснутые зубы. – Что вы предпочитаете? Китайский или индийский?

– Китайский, пожалуйста.

Она налила чашку дымящейся янтарной жидкости и сунула ее мне в руки, позволяя части чая выплеснуться в блюдце.

– Боже, я ненавижу все эти чайные ритуалы. Почему мы должны это делать… – Мертензия замолчала, явно раздраженная обязанностями гостеприимства. Она была колючим существом, тем не менее я была полна решимости вести с ней сердечный разговор, даже если это было бы против нашей коллективной воли.

Я отпила.

– Возможно, вам не удается изображать хозяйку, но никто не может отказать вам в колоссальном опыте в саду.

– Хотела бы я оказаться там сейчас, – пожаловалась она. – Я понимаю растения. Люди – совсем другое дело.

Она заколебалась, затем с явным нежеланием кивнула в сторону пустого места на диване рядом с ней. Я сидела и прихлебывала чай, отказываясь поочередно от торта, бутербродов и хлеба с маслом.

– Это все так бессмысленно, – сказала она после долгого молчания и не без горечи. – Почему мы должны глупо сидеть, разговаривая с одними и теми же людьми изо дня в день? Я предпочла бы быстро выпить чашку чая в саду, а потом вернуться к своей работе.

– Конечно, не в такой день, как сегодня, – поддразнила я, глядя в окно. Ленты дождя серебрили стекло.

– Особенно в такой день, как сегодня, – возразила она. – Растения ведут себя по-другому, когда они мокрые. Каждый раз рядом с ними я узнаю что-то новое. Вы должны чувствовать то же самое в отношении бабочек, – бросила она.

– Бабочки не летают под дождем, – напомнила я ей.

Она наклонила голову, как будто эта мысль никогда не приходила ей в голову.

– Что они делают под дождем?

– Стараются прильнуть к удобному кустарнику или деревцу, укрыться под листьями. Их крылья сделаны из перекрывающихся чешуек, настолько крошечных, что они почти незаметны для невооруженного глаза. Если чешуйки собирают много влаги, крылья будут слишком тяжелыми, чтобы поднять бабочку с ее насеста. Частью очарования охоты на них является знание того, что они буйно размножаются в хорошую погоду в умеренном климате.

– Но я видела, как Glasswings порхали под дождем, – недоумевала она.

– Это их особенность. Отличие Glasswings в том, что им не хватает чешуек других сортов. Именно чешуйки придают цвет крылу бабочки. Существо без этих чешуек бесцветно, но по-своему великолепно и способно летать под дождем. Возможно, это пример теорий мистера Дарвина об адаптивной эволюции.

– Вы имеете в виду, погода здесь настолько изменчива, что бабочка для размножения должна была адаптироваться к условиям, в которых она живет?

– Что-то вроде того.

– Вы – последователь теорий мистера Дарвина? – спросила она.

– Мне они интересны, – поправила я. – Я склоняюсь к более сдержанному подходу мистера Гексли[17]. Я эмпирик и верю тому, что наблюдаю. Стокер считает более вероятной позицию Дарвина, – добавила я.

При упоминании имени Стокера Мертензия вспыхнула. Она прикрыла румянец, жуя сэндвич с креветками. Я воспользовалась возможностью сменить тему.

– Мне жаль, если я вчера огорчила вас своим вопросом о Розамунде. Дерзость – одна из моих плохих привычек.

Она стряхнула крошки с пальцев.

– Не так уж и дерзко. Кажется, Малкольм все время собирался организовать эту встречу.

– Он поделился с вами планами ?

Ее темные глаза были осторожны.

– Нет, не делился. Похоже, он скрывал от меня свои секреты, – добавила она поспешно.

– Вы не знали о дорожной сумке?

Она покачала головой и взяла кусок пирога, но не стала его есть.

– Должно быть, у вас был шок, – предположила я. – Быть столь сомневающейся в судьбе Розамунды, а потом узнать об уверенности вашего брата, что она никогда не покидала остров живой. Это ужасно.

Ее глаза сверкнули в ответ.

– Я никогда не верила, что Розамунда покинула остров, – сказала она со жестокой окончательностью.

– Что заставляет вас думать, что она не сбежала?

– Потому что она никогда бы не оставила свои жизненные амбиции в тот момент, когда их достигла, – заявила Мертензия.

– Тогда, что вы думаете с ней случилось, раз она не покидала остров?

Ее губы шевельнулись, она посмотрела на свои руки, казалось, почти удивленно. Кусок пирога рассыпался на кусочки. Мертензия вытерла пальцы и осознанным движением отставила чай в сторону.

– Вы должны извинить меня. Я срезала гортензии утром, их надо срочно положить в глицерин, чтобы сохранить на зиму.

Она оставила меня, и почти сразу Хелен Ромилли проскользнула на ее место.

– Могу я налить вам еще одну чашку, мисс Спидвелл?

Я согласилась, и она разыграла мать семейства. Я заметила, что ее рука была устойчивой, когда она с легкой улыбкой передавала мне чашку.

– Я должна поблагодарить вас и за вашу доброту, и за вашу осмотрительность.

– Не думайте об этом, – посоветовала я.

Она подняла руку.

– Пожалуйста. Вы были очень понимающей, и нет оправдания моему поведению, кроме того, что мне трудно находиться здесь снова.

– Вы присутствовали на свадьбе, не так ли?

Она кивнула, ее темные волосы блестели в свете лампы. У шеи была закреплена траурная брошь: прядь волос, вплетенная в узор в центре.

– Люциана, – сказала она, прикладывая палец к брошке. – Мне не нравится приезжать сюда, но здесь я чувствую себя ближе к нему, зная, как ему было дорого это место.

Я потягивала чай и наблюдала, как крошечная морщинка прорезается между ее бровями.

– Вы, должно быть, ужасно по нему скучаете.

– В Лондоне не так сильно. Здесь он присутствует всегда, потому что это был его дом, но в Лондоне мы постоянно меняли жилье, в зависимости, куда нас нес ветер странствий.

Ее голос был легок, но в манере сквозило напряжение, и я спросила себя, насколько счастлив был ее брак. Она продолжала:

– Мой муж был оптимистом, почти по-детски убежденным, что вот-вот случится счастливое событие. У него была великая сила заставить других поверить в это, по крайней мере, он заставил поверить меня, – добавила она с нежной улыбкой.

Она повернулась и поманила к себе кошку. Геката легко вскочила ей на колени и уставилась на меня глазами, похожими на лампы. Руки Хелен, красивые и изящные, гладили мурлычущее животное.

– Народ в здешних краях верит в потусторонний мир, – тихо сказала Хелен. – Они верят в пикси и фей, словом, во все, что мы перерастаем, взрослея. Как будто они никогда не оставляют детство позади.

– Они здесь удалены от всего мира, – откликнулась я. – Живут на краю света, так им должно казаться.

– Действительно. Иногда меня беспокоит мысль, что Каспиан, возможно, отчасти унаследовал это не-от-мира-сего качество. У Ромилли есть некая болезненность, отказ встретиться с миром, таким, какой он есть. Это страшно. – Ее руки не останавливались, медленно лаская кошку.

– Думаю, что все матери беспокоятся о своих детях.

Она понимающе улыбнулась.

– Без сомнения, вы считаете меня глупой. Но Каспиан – это все, что осталось у меня на свете. Я хочу, чтобы он преуспел, и я хочу, чтобы он был счастлив.

– Эти вещи не являются взаимоисключающими, – заметила я.

– Нет, но у Ромили редко бывают счастливые браки.

– Похоже, ваш был.

– Так и было, – подтвердила она. – Но мой был исключением, думаю, потому что мы не жили здесь. Люциану было полезно удрать из замка. Но теперь я вернула сюда его сына и спрашиваю себя, не было ли это огромной ошибкой.

– Конечно, для него хорошо ближе познакомиться со своей семьей.

– Да, – согласилась она, но в ее голосе звучала нерешительность.

Я вспомнила сцену между дядей и племянником, которую подслушала накануне.

– Вы беспокоитесь о влиянии Малкольма на вашего сына?

Глаза Хелен расширились, и рука остановилась, заработав ей упрек от кошки. Она возобновила ласки, покачав головой.

– Определенно, нет. Малкольм – джентльмен. Они с Мертензией могут быть склонны к меланхолии, но это худшее, что можно сказать о них.

Я поспешила исправить ущерб.

– Простите меня. Видите ли, я слышала, что когда-то в школе Малкольм был несдержанным и яростно напал на другого мальчика.

– О, это, – ответила она со смешком. – Мальчик, которого он душил, был отвратительным маленьким мерзавцем. Он издевался над одним из младших мальчиков, a Малкольм не стал бы терпеть подобное. Он набросился на старшего парня, не позволяя себя стряхнуть. Директор настоял на его исключении из школы, но Малкольм вернулся домой героем.

– Вы совершенно уверены в обстоятельствах?

– Конечно! Люциан все это видел. Их вместе отправили в школу, и директор школы исключил их обоих одновременно. Муж рассказывал эту историю всякий раз, когда упоминалось имя Малкольма. Гордился, что старший брат дал отпор мальчику, вдвое крупнее его.

Я молчала, удивляясь, почему Тибериус не счел нужным поделиться смягчающими подробностями этой истории. Знал ли он? Или Хелен изобрела их?

Она продолжила.

– Нет, мои опасения в отношении Малкольма не имеют ничего общего с его характером. Они скорее связаны с его последним суждением. Я боюсь, что эта домашняя вечеринка окажется бедствием.

– Как по вашему мнению, чего он хочет достичь?

Она пожала одним элегантным плечом.

– Именно то, что говорит. Чтобы раз и навсегда узнать, что случилось с Розамундой. Я только надеюсь, что он сможет жить с тем, что найдет.

– Как вы думаете, что с ней случилось?

Хелен покачала головой.

– Не знаю. Я не могу поверить, что Розамунда сбежала. Это было бы так необычно.

– Она вам нравилась? – спросила я импульсивно.

Женщина пристально посмотрела на меня.

– Вы откровенны, мисс Спидвелл. Никто не должен спрашивать такие вещи.

– Это означает «нет», – среагировала я.

Ее рот изогнулся в улыбке.

– Будь по-вашему. Я ее не любила. Розамунда была очень хороша, обворожительна. Но в ней было что-то сложное. Осторожное. Как будто она постоянно оценивала, подсчитывала, ждала, чтобы выяснить, какую маску ей надо носить, чтобы сыграть свою роль.

– Какую роль?

Хелен развела руками в кольцах.

– Хозяйки этого замка. Она была гувернанткой, мисс Спидвелл. Обучена служить, вписываться, быть ненавязчивой. Но определенная решимость улучшить положение побудила ее вести игру. Я не виню ее за это, заметьте. Женщинам в этом мире приходится соревноваться, и вокруг не так много мест. Если бы ей удалось осуществить свои претензии и добиться успеха, я была готова принять ее как жену Малкольма.

– У вас весьма современные взгляды, – заметила я.

– Я, в отличие от Ромилли, реалист. И слишком хорошо знаю, на что похож этот мир. Отсюда мой вчерашний совет: поспешить с виконтом, пока он у вас есть. Хотя подозреваю, что ваши склонности кроются в другом месте, – добавила она поглядывая в сторону, где Стокер стоял у камина, тихо опустошая блюдо булочек со взбитыми сливками.

Я пробормотала что-то неразборчивое в чашку с чаем. Она засмеялась, наклонившись вперед, чтобы одобряюще постучать по моему колену.

– Не волнуйтесь, моя дорогая. Ваш секрет в безопасности со мной. Обручена с одним братом и скачет с другим на пляже, когда тот раздет! Другая женщина была бы шокирована, но я снимаю перед вами шляпу.

Я вспомнила краткое движение, которое заметила краем глаза, когда мы были на западном пляже.

– Вы видели нас.

– Так и есть.

– Поможет ли признание: на самом деле я не обручена с Тибериусом? Это была хитрость, поскольку он беспокоился, что наше совместное путешествие оскорбит католическую чувствительность Малкольма.

– Вы – любовница виконта? – спросила она прямо.

– Конечно, нет. Тибериус – друг, не более того. Он договорился, чтобы я добавила в мою коллекцию несколько экземпляров бабочек Glasswings Роммили.

– А его брат? – спросила она, ее глаза снова устремились к Стокеру.

– Мы коллеги. Работаем у графа Роузморрана над созданием музея.

– Какое разочарование! – сказала она с улыбкой.

Я ощетинилась.

– Потому что я работаю?

Она опять постучала меня по колену костяшками пальцев.

– Отнюдь, моя дорогая. Я тоже некоторым образом работаю. Нет, я имела в виду вашу целомудренную связь с младшим Темплтон-Вейном. Я достаточно хорошо рассмотрела, что находится под его одеждой, мисс Спидвелл. Позвольте мне заметить, что вы упускаете прекрасную возможность.

Я не могла не согласиться. Это было весьма убедительное замечание.

* * *

В тот вечер за ужином мы покорно протащились через несколько блюд отличной и в основном нетронутой еды, почти не разговаривая друг с другом. Хелен не появилась.

– Мама никогда не любит оставаться в компании до посещения, – сообщил нам Каспиан.

– Посещение? – удивилась я.

– Так она предпочитает называть эти встречи, – объяснил он. Молодой человек был бледен и бросил несколько неодобрительных взглядов на своего дядю, но в остальном его поведение было исключительно вежливым.

– Как ваша мать раскрыла свои способности? – полюбопытствовал Тибериус.

Каспиан пожал плечами.

– Она всегда была чувствительна к окружающей атмосфере. После того, как отец умер, мама была безутешна. Пошла к медиуму, чтобы поговорить с отцом, но мы так и не услышали от него ни слова.

Мертензия фыркнула.

– Ты говоришь так, как будто это был светский визит.

– Во многих отношениях это именно так, – подчеркнул он. – Медиум устанавливает связь с загробным миром, и если дух, с которым экстрасенс хочет говорить, склонен общаться, он или она ответит. Если нет, маме дают congé[18].

– Духа нет дома для посетителей, – сострила я.

Адресованная мне улыбка была теплой.

– Именно так.

Загадочный взгляд Тибериуса остановился на молодом человеке

– Как увлекательно. Я должен поговорить с ней на эту тему.

– Уверен, она не будет против, – любезно ответил Каспиан.

Я посмотрела на Малкольма, игравшего с блюдом фруктового заварного крема и наклонилась ближе к нему, понизив голос:

– С вами все в порядке? Я знаю, это не мое дело, но вы едва прикоснулись к еде. – Я не добавила, что по моим подсчетам его бокал наполнялся четыре или пять раз.

Он долго смотрел на меня, казалось, сосредоточившись только после значительных усилий.

– Как мило с вашей стороны беспокоиться. Признаюсь, все это дается мне сложнее, чем я ожидал.

– Могу представить. Но вам не нужно переносить все все эти мучения. Скажите лишь слово, и дело будет закончено.

– Как дело может быть закончено, пока я не узнаю правду? – Вопрос был мучительным, и я почувствовала прилив жалости к Малкольму. Он наконец пришел в себя и слегка коснулся моей руки.

– Вы очень добры, Вероника. Тибериус – счастливый человек.

Тибериус! Я была благодарна, что наш хозяин еще не обнаружил обман, тем более, что я скомпрометировала себя на пляже с мокрым и голым Стокером. Внезапно наплыли воспоминания о нем, выходящим из волн, словно сын Посейдона, морская вода скатывается с тела…

– Вероника? – голос Малкольма вернул меня к действительности.

Я поспешно улыбнулась.

– Иногда я совсем забываю, что помолвлена.

– Не удивлен. – Он прикоснулся к моему голому пальцу. – Вы не носите обручальное кольцо.

– Тибериус не подарил мне кольцо.

На лице Малкольма отразилось потрясение.

– Тогда он нарушает свой долг! Нет, не долг. Ибо было бы наслаждением надеть драгоценный камень на эту руку.

К моему удивлению, я поняла, что Малкольм Ромилли – горюющий жених с пропавшей женой – флиртует со мной. Правда, он был слегка пьян, но не так уж сильно. Тем не менее, было что-то в глубине его глаз, что мне не понравилось, какой-то расчет. Я отняла у него руку, когда вошла миссис Тренгроуз.

– Часы бьют десять, сэр, – сказала она ничего не выражающим голосом. – Время пришло.

Мы медленно поднялись и направились в гостиную. Проходя мимо миссис Тренгроуз, я увидела, что выражение ее лица было несчастным и немного нервным. Я ободряюще ей улыбнулась.

– Я уверена, что все будет хорошо.

– Да услышит вас Бог, мисс. Пойду закажу горячие напитки, могут понадобиться для поднятия духа.

– Отличная идея.

Миссис Тренгроуз последовала к двери гостиной, закрыв ее. Я слышала стук связки ключей у нее на поясе, когда экономка удалялась, скрывая тревогу о хозяине, как того требовало ее положение. Без сомнения, она считала, что гораздо лучше пойти проконтролировать подготовку обеда, чем слоняться за дверью.

Хелен уже была в гостиной, и я сразу поняла, что все было устроено немного по-другому, очевидно, по ее указаниям. Шторы были плотно задернуты, скрывая ночное небо. Две высокие свечи – церковные свечи из пчелиного воска – были зажжены в подставках, стоявших по обе стороны от крепкого деревянного стола. Круглый стол был покрыт темной тканью, его окружали стулья. Третья свеча, маленькая и низкая, покоилась на блюде в центре стола. В очаге не было огня. Удивительно, потому что шторм все еще дул, ветер тихо стонал в окнах, прося разрешения войти. Металлический стук дождевых капель на стекле был единственным звуком, не считая шороха юбок, когда леди занимали места; за нами следовали джентльмены.

Хелен указала каждому, куда сесть, сама заняв кресло между подсвечниками. Малкольм сидел по правую руку, Каспиан по левую, Тибериус расположился напротив. Я занимала место между Малкольмом и Тибериусом, Мертензия сидела с другой стороны от Тибериуса, а Стокер выбрал стул рядом с Каспианом. Мы обменялись взглядами, похоже, никому из нас не было комфортно. Хелен была одета в свое обычное черное платье, суровое и безрадостное, за исключением траурной броши на шее. На завитых волосах лежала вуаль из черного кружева, на лице застыли огромные глаза с черными как чернила зрачками.

– Давайте начнем, – объявила она низким голосом.

Хелен протянула руки, указывая, что мы должны поступить так же. Тибериус взял мою ладонь, слегка сжав теплыми пальцами, я почувствовала вес его перстня. У Малкольма была крепкая хватка. Мою кожу слегка царапнула легкая мозоль между его средним и указательным пальцами, оставленная ручкой – он много писал. Он положил ладонь на мою, сложив пальцы, как будто мы готовились к вальсу. Я слегка стиснула его ладонь и скользнула взглядом в сторону стола. Мертензия крепко держала руку Стокера, костяшки пальцев смутно белели в тусклом свете.

– Я должна попросить вас молчать, – инструктировала нас Хелен. – Неважно, что происходит. Вы не должны вмешиваться, когда я общаюсь с духами. Это опасно и для меня, и для вас, – зловеще сказала она. Она закрыла глаза, глубоко дыша, один раз, два раза. Третий вдох продолжался долго, и она медленно выдохнула через слегка приоткрытые губы. Когда дыхание прекратилось, зазвучал гул, сначала ничего, просто вибрация. Но затем он набрал силу, наполняя воздух.

– Духи, вы слышите меня? – вопросила Хелен самым громким голосом, что я когда-либо слышала у нее раньше. Этот голос заставил бы гордиться Сару Сиддонс, он взлетал мимо фонарей и уходил в стропила. Призыв прозвучал трижды, каждый раз прерываемый слабыми вздохами и гулом. Она начала раскачиваться в своем кресле.

Внезапно свечи потекли, и одна из свечей погасла. Мертензия затаила дыхание, и я почувствовала, как рука Малкольма вздрогнула в моей.

– Духи, – убеждала Хелен. – Поговорите со мной. Я чувствую, вы рядом.

Вторую свечу задул порыв прохладного ветра. Мертензия тихо застонала, и я услышала Стокера, бормочущего что-то ободряющее.

– Соблюдайте тишину! Никто не должен говорить, кроме мертвых, – упрекнула Хелен. – Придите, духи! Придите, духи, и говорите с нами сейчас. Я призываю Розамунду Ромилли. Розамунда, если ты здесь, заяви о себе.

Снова подул холодный ветер, и на этот раз последовал перестук.

– Не надо, – умоляла Мертензия.

Но Хелен продолжала, приказав Розамунде снова заявить о себе. Стук начался снова, медленно и неумолимо, теперь ближе.

– Розамунда, это ты? – требовала Хелен. – Постучи один раз, если ответ «да»!»

Тишина была бесконечной, простирающейся между нами, тьма давила со всех сторон. Мы окружали оставшуюся свечу, напоминая пещерных обитателей, сидящих вокруг костра; отчаянно нуждающиеся в утешении перед ночными ужасами. Пламя дико танцевало, отбрасывая тени на наши лица, превращая их в зловещие маски. Я поняла, что Хелен открыла глаза и смотрит на пламя, не мигая, ее черные зрачки отражали свет.

Мы ждали, тишина становилась жесткой и невыносимой, пока, наконец, не поступил сигнал.

Один стук.

Рука Малкольма судорожно сжала мою, когда Хелен почти незаметно двинулась вперед в своем кресле.

– Дух! Ответь нам еще раз. Один стук, если ты Розамунда.

Опять раздался один стук. Мертензия снова застонала и закрыла глаза. Я видела, как пальцы Стокера сжимают ее руку, поддерживая.

Хелен продолжала, ее голос молил, уговаривал.

– Розамунда, расскажи нам сейчас. Ты находишься в царстве духов. Это означает, что ты оставила свое тело. Это правда?

Еще один единственный стук.

– Розамунда, тебя убили? – Хелен выдохнула слова чуть громче шепота. Рядом Малкольм сжимал мою руку, как тонущий человек. Он неясно бормотал в знак протеста, полуумоляя, страшась услышать то, что он уже знал.

Мы ждали при мерцающем пламени свечи. Пламя выравнялось, золотой свет долго держался неподвижно. Затем, без преамбулы, пламя перекосилось, вспыхнув еще раз, прежде чем погаснуть. В внезапной темноте я услышала новый звук, сначала пробный, затем набирающий силу. Поначалу мягкий, такой далекий и тихий, что мне казалось, я галлюцинирую. Я поняла, что это был клавесин или спинет, какой-то струнный инструмент. Мелодия была старой, что-то барочное, с трелями и медленным, слегка меланхоличным ритмом.

– Это музыка, – сказала я с некоторым удивлением.

– Нет, не так, – взорвалась Мертензия. – Это Розамунда!

– Кто-нибудь зажжет чертову свечу? – потребовал Тибериус. Я услышала шарканье спички, и лицо Стокера появилось в поле зрения, освещенное небольшим пламенем. Он поднес ее к одной из свечей, но свеча не зажглась. Она сразу оплыла, и Мертензия издала небольшой шум протеста. Стокер чиркнул другой спичкой, подняв руку, чтобы защитить крошечное пламя.

– Мама! – воскликнул Каспиан. Его мать обмякла в обмороке в своем кресле. Он нежно тряс ее, пока она не пришла в себя.

– Что случилось? – спросила она. Потом услышала музыку, подавшись вперед и сжимая рукав своего сына. – Розамунда, – выдохнула она.

Спичка Стокера догорела, и он чиркнул другой.

– В зале есть лампы, – подсказал ему Малкольм.

– Вы не можете нас оставить, – закричала Мертензия, сжав руки в кулаки у висков. – Мы должны оставаться вместе! Не уходите, – умоляла она.

Малкольм наполовину привстал на стуле.

– Музыка становится громче, – отметил он, все еще крепко держа меня за руку.

Стокер исчез с крошечным пламенем, снова погрузив нас в темноту. Спустя мгновение он вернулся с маленькой лампой, поднятой настолько высоко, что его лицо наполовину оказалось в тени.

– Музыка звучит громче в проходе.

– Музыкальная комната, – с трудом вздохнул Малкольм.

Мы поднялись как один, Малкольм, Стокер и я, впереди маленькой группы, направлявшейся к музыкальной комнате. Дверь была закрыта, но мы отчетливо слышали музыку, звучащую все громче с каждым шагом. В коридоре нас окружали трели и расцветы, музыка создавалась из ниоткуда, дразня и мучая, казалось, ее звуки танцевали вокруг нас.

– Она все еще здесь, – прошептала Хелен задушенным голосом.

Каспиан поддерживал ее, крепкой рукой обняв за талию. К моему удивлению, Мертензия поддержала ее с другой стороны, сжав руку невестки своей собственной грязной рукой. На этот раз Хелен не отстранилась, она казалась благодарной за доброту.

Мгновенно музыка прекратилась, последние ноты резко оборвались, но их эхо осталось в проходе. Малкольм ворвался в двери музыкальной комнаты и повел нас, держа лампу в воздухе. В центре комнаты стоял клавесин, крышка поднята, ноты разлетелась по полу. К клавесину был прикреплен кронштейн для канделябра с тонкими белыми конусами. Запах зажженных свечей наполнил воздух, и тонкий пучок серого дыма лениво поднимался вверх. Стокер приложил палец к дымящемуся фитилю.

– Все еще горячий, – пробормотал он.

– Что это значит? – спросил Малкольм.

Стокер открыл рот, чтобы заговорить, но остановился, когда Тибериус вышел вперед. Он как лунатик двигался медленно, неумолимо к клавесину. Затем протянул руку и поднял что-то со своего места, повернувшись к Малкольму с выражением, которого я никогда прежде не видела.

В его кулаке была зажата одинокая полосатая роза.

Тибериус протянул ее Малкольму, но тот не притронулся к цветку. Он смотрел на розу в ужасе, его побелевшие губы раздвинулись, дыхание стало тяжелым. Вдруг, задыхаясь, Хелен соскользнула на пол, рухнув кучей черной тафты.

Каспиан наклонился к матери, когда миссис Тренгроуз ворвалась в комнату.

– Г-н Малькольм, простите. Боюсь, что шторм… – она прервалась, увидев Хелен Ромилли на ковре.

– Принеси уксус, Тренни, – устало сказал Малкольм. – Думаю, это будет долгая ночь.