Текст книги "Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса"

Автор книги: Брайан Д'Амато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 53 страниц)

(37)

Меня долго вели вниз и вверх по склонам холмов. Я все еще был слишком слаб после… ну, после всего. Когда я уснул на ходу, меня понесли. Потом мне дали горячей воды. Хун Шок, который считался тут главным, вытащил конусовидный кусок соли из походной сумки и дал мне лизнуть его. По пути вдруг возникли странные ощущения. Меня качает, подумалось мне, я вишу на ниточке. В буквальном смысле. Да, меня спускали горизонтально, как бревно, из света в пространство, наполненное гулкими звуками, шепотками, запахами шоколада, мочи, сосновой смолы и влажного камня. Тут царила темнота. Другие руки приняли сверток, развязали веревки и протащили шагов двадцать, потом положили и развернули. Когда мои глаза привыкли к мраку, я обнаружил, что нахожусь в просторной пещере, которая после тесных помещений, где приходилось бывать в последние дни, показалась мне огромной, как Суперчаша. Я лежал на груде кукурузной шелухи рядом с кладовой (выемки в камне, перегороженной кедровыми бревнами и заваленной горой нечищеных какао-бобов и дублеными оленьими шкурами, от которых едко пахло мочевиной), довольно далеко от зеленоватого пятна солнечного света, проникавшего сквозь неровное отверстие наверху диаметром в тридцать рук. По его краям торчали, как я решил поначалу, обнаженные корни – то были сталактиты. Вокруг я увидел козлы, балки, веревки, бревна и сушильные рамы. В глаза мне бросилась веревочная лестница, наверное, самая большая в мире. Около шестидесяти бревен длиной от десяти до двадцати рук, обвязанные плетеными веревками, висели почти вертикально, от края скалы до дна пещеры. Пять полуобнаженных людей ползли вниз, будто моряки по корабельным снастям, опуская связку жестких недубленых оленьих шкур. В пещере находилось еще около тридцати работников, и некоторые поглядывали на нас с чрезмерным любопытством. Хун Шок, который уже стоял внизу, прикрикнул на них – возвращайтесь, мол, к своему делу. Меня подняли, но я не мог идти самостоятельно, потому что после всего пережитого ноги подгибались от слабости. Спутники поддерживали меня с двух сторон, хотя от их помощи проку было мало – теперь, когда сознание Чакала исчезло, я плохо контролировал свои движения, а ориентировался в пространстве еще хуже – пытаясь повернуть налево, поворачивал направо. Мы обогнули большой естественный водосток на полу, прошли мимо повара-мужчины в женской одежде – он размазывал утренние лепешки по трем небольшим каменным подам жаровни. Очевидно, этот человек, как сказали бы теперь, трансвестит, двуполый, который может делать женскую работу в помещении, предназначенном для мужчин. Над очагом, параллельно веревочной лестнице, был устроен дымоход, сплетенный из веток и обмазанный глиной. Нам пришлось пригнуться, чтобы пройти под сушилкой, на которой лежали два только что убитых аиста, связанные за шеи, и несколько московских уток, которые, несмотря на название, происходят вовсе не из Московии. Я вдруг почувствовал ужасный голод. За кухней находилась высокая деревянная платформа, у которой двое старых счетчиков Гарпии с обезьяньими наголовными повязками отмеряли посевное зерно, а помощники отсыпали его в мешочки из прессованной кукурузной шелухи и обвязывали цветными нитками. На плетеных поддонах лежали рулоны пропитанного каучуком полотна и связки бананов – ни дать ни взять сигары торпедо пятидесятого размера. Их отодвинули от стен так, чтобы на них не попадал дождь. Неудивительно, что Гарпии управляли городом Иш три сотни лет. Они еще те сервайвалисты.

Меня вывели из главного помещения в темный коридор, который шел по диагонали вверх к боковому ходу, наполовину естественному, наполовину искусственному. Самые опасные выступы потолка стесали, чтобы никто из идущих не ударился головой, неровный пол поднимался под углом в тридцать градусов. Мы, не добравшись до темной зоны, остановились и позвали приготовителей. Они явились и снова вычистили меня. По крайней мере, тут я мог не заниматься своим туалетом. В школе я крутил роман с индуской (ее однажды даже выбрали Мисс Индией, хотя, думаю, вы мне не поверите), и она сообщила, что ни разу в жизни не мыла волосы сама. Я удивился, но, оказалось, это обычное дело в Индии, где горничные держат служанок, а те помыкают девочками на побегушках. Так что здесь даже у такого арестанта, как я, есть свой стилист. Меня привели в порядок, поставили на ноги, и мы углубились в полную темень, в толщу горы, двигаясь на ощупь по неровной дорожке, высеченной в известковом полу. В затхлом воздухе стояли не самые здоровые запахи. Под ногами чувствовалась глина. Проход расширился, превратившись в L-образную комнату, куда пробивался тускловатый дневной свет. На полках я увидел простые кувшины, а над ними – ряды маленьких глиняных фигурок, у которых был жалкий, никчемный вид. Порнографические деревянные статуэтки изображали уродливых стариков, лапающих молодых женщин. Каждая следующая вульгарнее предыдущей. Значит, у них тоже со вкусами не ахти. Не все в прошлом замечательно. У нас возникает такая иллюзия, потому что до наших дней сохраняются в основном прекрасные вещи и возможность увидеть всякую дрянь появляется только в одном случае: когда культурный слой консервируется целиком – как в случае Помпеи. Вот уж вульгарный городишко. Типичный Коконат-Гроув [581]581
  Коконат-Гроув – район Майами.


[Закрыть]древнего…

Опа! Меня нагнули и пропихнули в закрытый занавеской из оленьей кожи проход, которого я не заметил раньше, потом мы поднялись на тридцать ступеней по освещенному факелом коридору до второго лаза – здесь кожаный фартук украшали бусины из ракушек. Перед ним сидел пожилой кровный из дома Гарпии. Он обменялся с главой носильщиков приветствием и произнес абсурдный пароль. Старикан встал, поднял кусок кожи и прижался к стене, пропуская нас. Тут витал кардамоновый аромат дикого гвоздичного перца. Мы с Хун Шоком, нагнувшись, пролезли в помещение объемом не больше холодильника, а потом через маленькую дверь – в зал, имевший форму капли, размером с одноместный гараж. Естественного света здесь не было, в дальнем конце горели две тростниковые лучины – тростины, пропитанные жиром, а дым от них почти весь уходил в трещину, подхваченный прохладным сквозняком. Спелеолог, вдохнув этот воздух, назвал бы такую пещеру «сухой», то есть защищенной от дождя и находящейся выше грунтовых вод. В подобных местах на монолитных стенах не образуется плесень. Дальнюю стену – искусственную – составляли каменные блоки. Справа от нас маячили два серых флоустоновых сталагмита – их оставили почти нетронутыми. Большему из них придали черты владыки Гарпий – получилась этакая древняя полустатуя. Дату восседания еще можно было разобрать: 9 Ахау, 3 Глотка в первый день восьмого б’ак’туна, 7 сентября 41 года нашей эры, 244 дня спустя после убийства Калигулы. Рядом стояли старые закрытые кувшины для жертвоприношений, в основном расколотые. Остальную часть библиотеки (лучше сказать, архива или генизы [582]582
  Гениза – место хранения пришедших в негодность свитков Торы.


[Закрыть]) заполняли аккуратно уложенные один на другой короба величиной с хлебницу. Четыре из них были открыты, и в одном я увидел книгу-гармошку, наполовину торчавшую из кристаллов каменной соли.

Здесь, включая Хун Шока и меня, находились восемь человек. На подушке в дальнем углу устроился, завернув ноги в лоскутное хлопковое одеяло, 2 Драгоценный Череп. Справа от него лицом к двери, вперив взгляд в пол, сидел стражник. Он напрягся, когда появились мы, но не поднял глаз. Я отметил, что он на голову выше и в два раза тяжелее любого из присутствующих и старше, чем все охранники, которых я встречал здесь. Очевидно, он пользовался особым доверием. На плечах и бедрах у него были легкие стеганые накидки. Судя по татуировкам на его голенях, он за время своей военной карьеры принес Гарпии Один восемь пленников. Между мной и этим громилой в левой части помещения на корточках сидели двое. Первый – худой старик в темном пончо, наброшенном на плечи, и в шляпе, из-под которой выглядывало некое подобие вуали, окутывающее голову, – все вместе это напоминало пробковый шлем с москитной сеткой. Лица его почти не было видно, но он казался знакомым. Почему у него такие странные руки? Я никак не мог понять, что меня смущает. Второго человека, писца в обезьяньем прикиде, я видел в украшенной красными перьями комнате. Кисточкой, привязанной к указательному пальцу, он, не глядя на нас и не отрываясь ни на миг, торопливо записывал цифры (неряшливыми колонками из точек и черточек) на сушеных листьях пальмы. Вообще-то, говоря «писец», представляешь себе монаха, схимника, а этот тип был совсем другим. Правильнее назвать его стенографом или бухгалтером. Или перевести с ишианского буквально: «вспоминатель».

Правую стену подпирали трое. Двоюродный дед 2ДЧ по имени 12 Заметатель Следов находился ближе всего ко мне, из-за него выглядывал его прапрадед 40 Куница, а третьего, который замер по левую руку 2ДЧ, завернули в такие старые и потертые одеяния, что узнать его имя мне не удалось. Эти господа давно покинули белый свет, поэтому их частично мумифицировали. Сморщенные головы великих мужей набили гвоздичным перцем, насадили на вязанки из нескольких костей – локтевых и малоберцовых, прикрепили муляжи к маленьким подставкам, наподобие индийских чайных столиков, и поставили в ряд. Их черепа захоронили в тайном месте, чтобы никто не нашел, вместе с остатками скелетов, любимыми женами и всяким скарбом. Короче, здесь влиятельные лица присутствовали, но права голоса не имели.

2ДЧ развел руки в приветственном жесте – майяский эквивалент объятия.

Хун Шок подтолкнул меня к циновке, предназначенной для малых сих. Я опустил глаза, и моя правая рука автоматически притронулась к левому плечу. Хун Шок присел у меня за спиной. 2ДЧ заговорил:

 
Говорю опять: забери своего червяка.
 

Какого дьявола? Мне-то казалось, мы с этим уже покончили. Я уже достаточно ознакомился с местным протоколом и знал: если мне нечего сказать, лучше держать рот на замке. Я вперил взгляд в землю. Проклятье, думал я. Старый хрыч еще не отказался от мысли разделаться со мной. Черт, черт, черт.

– Я кидаю тебе девятый хипбольный мяч, – изрек он. Означало это: «Тебе предоставляется последний шанс».

Я поднял глаза.

– Джед? – позвал я. – Выйди оттуда, а? Или притаись. Пожалуйста. Будь другом.

Повисла пауза. Естественно, никаких последствий. Если Джед в голове 2ДЧ и сделал что-то, услышав меня, то бакаб ничего на этот счет не сообщил.

– Он когда-нибудь слушает тебя? – спросил он наконец.

Я ответил, что не знаю. И осторожно намекнул, что Драгоценный Череп может очиститься тем же способом, каким избавил меня от Чакала.

– Что говорит Джед в тебе? – поинтересовался я.

– Он кричит, – пробурчал 2ДЧ.

Меня пробрала дрожь. Кошмар. Мое несчастное зачаточное недоношенное «я» корчится там под ударами бича неукротимой воли 2ДЧ. О-го-го. От этого, наверное, впору свихнуться…

 
Я вижу его, но не знаю его имен. Во мне
Твоя жизнь – как куча черепков.
 

Впервые я услышал нотку неуверенности в его голосе.

Угу. Мы теперь хотя бы разговариваем. Я понемногу научился доверять реакциям Чакала – обдумывал важные решения, а в остальном полагался на инстинкты. На сей раз я не тянул волынку – мгновенно цокнул языком и, сделав приличествующий ситуации жест, произнес:

– Как скажешь ты, который надо мной.

Не нужно самому лезть с информацией, подумал я. Чем больше правды я ему открою, тем меньше цена моей жизни и выше шанс погибнуть. Так? Я нужен ему, чтобы помочь разобраться с чехардой, творящейся в его мозгу. Правда, бакаб может пыткой выудить из меня все, что надо. Но вероятно, он не очень-то хочет мучить меня. Да он не такой уж и плохой, а сердится потому, что чувствует себя оскорбленным. А кто бы вел себя иначе в его положении? Любой. Разве нет?

Черт. Теперь я проникся иррациональным чувством вины. Впрочем, не таким уж и иррациональным. В конечном счете я был мозговым захватчиком. «Забудь об этом, – мысленно успокоил я себя, – не хватало еще каяться перед ним. Он убьет тебя в два счета».

 
Ты, который подо мной,
Стоил мне сына
И погубил наше хозяйство.
 

Что? Сына? Ах да.

Я уже упоминал о том, что 2ДЧ, когда церемония на муле пошла вкривь и вкось, вместо меня принес в жертву своего сына. Притвориться, что я не знаю об этом, или нет? В общем, я решил выяснить подробности и воскликнул:

 
Я, который под тобой,
Прошу теперь прощения!
Но не понимаю,
Как я смог навлечь такую беду,
Почему это произошло.
 

Я выдал максимально допустимую формулировку прямого вопроса, потому что не дозволялось расспрашивать того, кто стоит выше тебя на социальной лестнице. И даже это было не очень вежливо. Тем не менее 2ДЧ ответил. Он сказал (казенно-обвинительным тоном), что два солнечных года назад его попросили поднести правящему дому Оцелотов дар в честь переименования и нового восседания их старейшины, 9 Клыкастого Колибри, в качестве Повелителя Плодородных Вод и к’аломте’ – военачальника – Иша. Если конкретно, бакаб либо прощал долги (насколько я понял, это его не устраивало), либо отдавал в распоряжение старейшин сына, которого собирались использовать в качестве двойника 9 Клыкастого Колибри при его лжежертвоприношении. Но поскольку 2 Драгоценный Череп имел всего двоих родных сыновей, он постарался выторговать компромисс: пусть один из его приемышей, Чакал, хипбольный чемпион дома Гарпии, проведет высокоцеремониальный матч против 9 Клыкастого Колибри, а потом в роли «нового хипбола», или проигравшего, бросится вниз с мула вместо 9 Клыкастого Колибри.

Потом, во время церемонии, когда Чакал испортил ее ход, явно испугавшись, 2 Драгоценный Череп завернул его в ткани и сохранил на потом (для «церемониального убийства», по его выражению), послав вниз за сыновьями, которые стояли в рядах дома Гарпии на площади. Старший сын, 23 Пепел, немедленно поднялся на мул. Приготовители быстро раскрасили его в синий жертвенный цвет, и он прыгнул.

Бакаб замолчал.

Черт, подумал я. Каким бы хладнокровным негодяем ты ни был, потеря сына причинила тебе жестокие страдания. Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? [583]583
  Бытие, 22:7 (слова Исаака, обращенные к Аврааму, который собирается принести сына в жертву).


[Закрыть]Извиниться еще раз? Нет, я решил, что не стоит. Вместо этого я обещал сделать все, чтобы возместить его потери.

Он ответил:

 
Ты, который подо мной,
Должен был бы отдать больше, чем имеешь,
Больше, чем двадцать раз по двадцать тун’ов боли,
Больше, чем дети твоих предков.
 

Извини, подумал я.

Он продолжал.

 
А еще сыновья 8 Парильщика челюстовали себя.
И сын 3 Далека – тоже после солнца оленьей охоты.
 

Мне потребовалась целая минута, чтобы сообразить, что это значит: три кровных, которых я отделал во время погони, испытали такое унижение, что каждый из них проколол себе маленькую дыру в подкожной мышце шеи за подбородком, протащил через дыру веревку, вывел ее в рот, связал узлом, потом обмотал вокруг дерева и упал на спину, выломав себе нижнюю челюсть.

И, будто этого было мало, он добавил, что во время моей попытки самоубийства на спуске погиб воин Гарпии, а четверо получили травмы. Один из раненых стал калекой и теперь просит, чтобы его прикончили.

Наверное, и носильщики изрядно пострадали. Но для могущественного вельможи это, конечно, не имело значения. Я хотел объяснить, что прыгнул вовсе не я, а Чакал, но промолчал. Какой смысл говорить, если 2ДЧ все знал. Все равно ответственность за случившееся лежала на мне.

Далее бакаб заявил, что все мои проступки – сущая мелочь в сравнении с тем, что можно назвать религиополитическим ущербом. Ходили слухи, что из-за скандального поведения Чакала на муле заболела Земная Жаба, которая могла бы отделаться легким кашлем, но вместо того с ней случился чудовищный приступ с выворачиванием кишок наружу. Сегодня прибыл курьер с побережья и сообщил, насколько сильным было извержение Сан-Мартина. Как всегда, пессимисты начали судачить о конце света.

Ой-ой, зря я ставил себе в заслугу природную катастрофу. Это оказалось не самой блестящей идеей. Но не могут же все мои проекты сверкать гениальностью!

– Итак, – завершил бакаб свой скорбный перечень, – что ты можешь предложить взамен причиненного тобою зла?

– Я знаю, что еще должно случиться…

– Вроде приступа Земной Жабы? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– 9 Клыкастый Колибри уже предсказывал это солнце два туна назад.

Черт.

– Разве мой прогноз не был более точным? – возмутился я.

Бакаб согласился, да, мол, и он воспользовался им – приурочил оленью охоту к нужному времени. И поинтересовался, что мне еще известно. 2ДЧ волновало, что станется с домом Гарпии после его смерти.

Мне пришлось признаться в полном неведении насчет последнего вопроса, однако я рассказал, что через двадцать пять лет Иш будет заброшен. По крайней мере, большая часть орошаемой земли вернется в дикое состояние. Культурный слой сойдет на нет, здесь не построят новых каменных зданий и памятников.

– А что случится со мной после моей смерти в следующий к’атун? – Он пристально смотрел на меня.

Что? А, он имеет в виду его скелет. Я покачал головой. 2ДЧ не шелохнулся, тон его голоса остался прежним, но я чувствовал: он быстро теряет терпение. «Разве он не в курсе, где его похоронят?» – спрашивал я себя. Я мельком бросил взгляд на его лицо и немного удивился. Я заметил в сверлящих глазах выражение слабости, боли и отчаяния. Он спросил о своем предполагаемом наследнике – 17 Толчке. Оказалось, он не второй его сын, а любимый племянник, которого он отправил в Ошуицу, местечко в современном Белизе, которое в двадцать первом веке будет называться Каракол.

Я не помнил, чтобы имя наследника упоминалось в каких-либо источниках. Как-то не здорово получается, подумал я.

– А будут ли наши потомки кормить нас в наши огни? – Бакаб имел в виду, будут ли сжигать подношения ему и его семье в дни различных годовщин.

Я начал говорить об общем уважении к предкам, сохраняющемся в так называемых традиционных майяских сообществах, о том, что и в самом деле сжигаются дары в дни праздников, но чем больше я разглагольствовал, тем менее убедительно звучали мои слова.

– Что же касается конкретных вещей, – решил я не слишком темнить, – то… если откровенно, твое имя к концу следующего б’ак’туна забудут даже твои прямые потомки, а посвященные тебе надписи будут засыпаны землей и скрыты от глаз на протяжении шестидесяти к’атунов, а потом их очистит и неправильно переведет шайка расхитителей гробниц, якобы ученых с докторскими степенями. На тот случай, если я не вернусь назад, – заявил я, полагая, что это умный ход, – мы можем записать твои свершения и историю всей династии, и я заберу это с собой и позабочусь, чтобы мой народ почтил тебя…

Он звучно втянул воздух. Это было все равно что сказать: «Мы даем тебе наше разрешение заткнуться».

И я закрыл рот.

Он спросил, что произойдет в оставшиеся 256 огней нынешнего туна?

– 10 Нефритовый Дым из К’ан Эша воссядет 4 Дождя 17 Оконечника, – сказал я. – Двадцать три огня спустя он пленит 2 Высекателя Искр из Лакамха. – [Я сделал себе заметку: слишком много имен, сплошная путаница. Вернись назад и объясни, что происходит, черт побери. – Джед.]

– А сколько дыма это надует на меня? – вздохнул 2ДЧ. Иными словами: «А с чего это должно меня волновать?»

– Может, и нисколько, – ответил я.

Проклятье. У меня иссякал запас серьезных заготовок. Чем черт не шутит – может, спросить у него об игре? Нет, не надо. Ты все еще висишь на волоске.

– Что еще?

Ну давай же, вспомни что-нибудь. Или хотя бы сочини. Тогда, по крайней мере, это для него будет новостью. Хотя нет, он довольно проницательный мужик. Не пытайся провести того, кто уже доказал, что хитрее тебя. Пусть он решит, что ты сможешь оказывать ему услуги.

– С моей помощью дом Гарпии в любом сражении одержит победу, – заявил я. Мой ишианский был немного напыщенным, но теперь я подбирал слова без особого труда. – Найди в воспоминаниях Джеда про оружие.

– Какое именно? – спросил он.

Я описал взрывчатку. И объяснил, что мне понадобится меньше двадцати дней, чтобы изготовить порох.

Вместо ответа 2 Драгоценный Череп прикурил сигару от тростниковой лучины. Он зажал пальцем одну ноздрю, а другой втянул дым.

– Если кто-нибудь увидит такое оружие, – фыркнул он, – или хотя бы услышит о нем, то скажет, что мы купили его у струпосеятеля.

Бакаб имел в виду того, кто заражал кожными болезнями людей, дохнув на них с расстояния. Это же название распространялось на всех, кто совершал всякое эзотерическое нечестие, например колдунов или ведьм. Струпосеятель (он или она) мог быть человеком или не вполне человеком, живым или мертвым или не вполне живым или мертвым. Однако в любом случае столп общества, подобный 2ДЧ, гнушался иметь с ними дело.

– Может быть, мы, – сказал я (и мысленно закурсивил это «мы»), – смастерили бы для начала несколько больших луков и научили кровных обращаться с ними?

Луки здесь были в новинку (что довольно странно, если хорошенько подумать), но никто не считал их чем-то сверхъестественным.

– Я знаю, что такое лук, – поморщился бакаб. – Купологоловые из леса стреляют из них по птицам. Но тонкоголовые не должны к ним прикасаться.

Под тонкоголовыми он подразумевал майяскую элиту. Они и вправду отличались покатыми лбами, для чего новорожденных укладывали в колыбель с наклонной доской. Столь изящная форма черепа сразу выдавала представителя высшего класса. Купологоловыми же называли любого, кто не мог позволить себе такой роскоши, – и домашних рабов, и чужестранцев, и, как в данном случае, представителей других племен.

– Но даже и без нового оружия я могу способствовать процветанию нашего дома, поскольку владею… – тут я попытался подыскать подходящую замену слову «технологии», – разными искусствами. И умею не только строить всякие штуки. Это… иной способ планирования.

– Ты хочешь сказать, более хороший способ, – усмехнулся 2 Драгоценный Череп.

Необязательно. Может быть, и более плохой. Вот ведь разборчивый, подумал я. Ну хоть удалось его разговорить. Ладно. Вот что я должен сделать: убедить 2ДЧ, что я лучший советник после Карла Роува. [584]584
  Карл Кристиан Роув (р. 1950) до 2007 года был старшим советником президента Джорджа Буша-младшего.


[Закрыть]

– Предположим, некоторые из наших кровных будут захвачены врагами, – бодро начал я. – Они стреляют на поражение в строю, а не пытаются брать пленных. Они…

Он остановил меня, произнеся:

– Ззз! – Что равносильно нашему «Ш-ш-ш».

– Костоломы рядом, – полушепотом сказал он. – В нашем доме, за подами жаровен.

Костоломы? Я недоумевал. Я не знал, кто это, однако нейроны Чакала подсказывали мне, что это живые люди, более сильные, чем мы.

– Когда ты, который надо мной, говоришь «костоломы», – спросил я, – ты имеешь в виду Оце…

– Зззззззз!

Я заткнулся. Вперился глазами в землю. Наступила тишина, в которой был слышен только звук кисти обезьяны-вспоминателя, шуршавшей по сухим листьям. Я украдкой взглянул на него. Еще несколько штрихов – и он замер. Я понял, что он стенографирует наш разговор, используя какую-то технику скорописи. М-да.

Я отсчитал еще десять биений и посмотрел на 2ДЧ. Его лицо за табачным дымом казалось деревянным, взгляд ожесточился. Глупо, Джед. Глупо, глупо.

– Властитель Костоломов рыскает тут в последнее время в своей охотничьей шкуре, – пояснил 2ДЧ.

Наверное, он говорит о 9 Клыкастом Колибри, подумал я. Они полагают, что ахау может преобразиться в оцелота и рыскать в городах по ночам, подслушивать людские разговоры через каменные стены. Слух-то у него кошачий! И если я вдруг забудусь и назову чье-нибудь истинное имя, то это насторожит бродячего уая 9 Клыкастого Колибри. И тогда меня ждут крупные неприятности. Хорошо. Понял.

И все же…

– Но не можешь же ты верить в такую чушь, – сказал я. – Просмотри мои воспоминания, и ты поймешь, что это нереально.

2ДЧ не ответил. Он сделал глубокую затяжку носом и выдул на меня полные легкие дыма. Поначалу мое достоинство было оскорблено, но потом я понял, что он ничего такого не имел в виду. Он просто хотел освободить пространство от нечисти, которая еще оставалась в Джеде. Даже после прохождения всех ритуалов очищения я все еще считался Тифозной Мэри. [585]585
  Мэри Маллон (1869–1938), известная также как Тифозная Мэри, признана первой в Америке здоровой носительницей тифозной инфекции. Работая кухаркой, она заразила 53 человека.


[Закрыть]Дым оказался гораздо крепче, чем от сигар двадцать первого века. Дикий табак. Гадость. Жевать табачок я жевал, но не курил, кроме тех случаев, когда делал подношения Махимону или еще кому. Но теперь… гм. Как ни странно, я понял, что не прочь покурить сигару. Видно, это еще одна из укоренившихся привычек Чакала. Гадость. Радость. Гадость и радость одновременно.

Я сидел молча. На сей раз пусть он заговорит первым. И не пытайся убедить бакаба в том, чего он все равно не примет. Не настраивай его на научное мировоззрение. Если он верит в колдунов и оборотней-ягуаров, пусть его верит.

И еще я начинал понимать, что в этом обществе никто никогда не бывает в одиночестве. Для 2ДЧ присутствие нескольких человек (обезьяны, стражника, еще одного деятеля – в сетке и прочих) являлось формой уединения, хотя мы с ним вели разговор, который он хотел сохранить в тайне. Здесь, даже если в твою башку не подселили чужое сознание, ты физически не мог оставаться наедине с собой. Никто в Ише не спал один – не выходило даже один на один, – коротали ночь в небольшом помещении всем семейством, а властители мира сего – еще и со слугами и стражниками. Никто не ел в одиночестве. Если люди на минуту оказывались разделенными с остальным стадом, они начинали нервничать. Обычный человек в будничных условиях всегда находился среди себе подобных.

– Так что же мне, который над тобой, сделать с тобой?

Я решил показать характер.

– Ты, который надо мной, знаешь, как меня использовать, – проговорил я. – Иначе зачем столько хлопот?

Прошло три биения, и мне показалось, что он улыбается – не ртом; на щеках у него появились морщинки. Ну что ж, по крайней мере, этот тип не лишен чувства юмора.

– С чего это ты, который подо мной, решил, что я сохранил для тебя что-то приятное? – поинтересовался он.

Ой-ой. Что ответить?

– Я все еще держу тебя в темноте, – пробурчал 2ДЧ. Это означало: «Я все еще рассержен на тебя».

Я поднял голову и, преодолевая себя, посмотрел на него в упор. Наши взгляды встретились в запретном контакте – словно произошло короткое замыкание. Здесь визуальные перепалки не в ходу, и все же я не мог отвести глаз.

Бакаб щурился недружелюбно.

– Слушай, ты, который подо мной, – сказал он. – Я еще отдам тебе темный долг. – Он помедлил. – Я много чего сделаю с тобой.

О chingalo, подумал я. Придумай же что-нибудь.

Я в ужасе оглянулся. Стражник по-прежнему неподвижно сидел на корточках в двух руках справа от 2ДЧ, уставившись в блеклую точку на красной подстилке из хлопчатника. Обезьяна-вспоминатель перестал записывать и теперь чистил кисточку, обмакивая ее в кожаную чашечку с водой. Я посмотрел на груды корзин и тюков. Потом на старика в сетке.

Ух ты. Вот почему он показался мне необычным. Руки у него были волосатыми.

Как известно, у коренных американцев на теле почти нет волос. У меня… я хочу сказать, у Джеда, который теперь, возможно, наслаждался, попивая пинаколаду, на груди росло ровно пять волосков. А он более чем на треть испанец. Здесь же я не замечал ни одного человека с волосами на теле или на лице. Но знал, что и в эти далекие от нас времена бывали исключения, поскольку в двадцать первом веке видел две-три бородатые майяские статуэтки. Может, бороду отращивали те, кто принадлежал к избранному роду или достиг семидесяти лет. Не знаю. Я внимательнее присмотрелся к старику. В руке у него был камушек. И по тому, как он его держал…

«Это солнцескладыватель» – понял я.

Неудивительно, что ему позволили находиться здесь все это время – чтобы слышать весь наш разговор… Чем больше складыватель знал о твоих делах, тем лучше – тем дальше в твое будущее мог он заглянуть. И конечно, он должен был пользоваться твоим абсолютным доверием. Как исповедник. Вероятно, он долгое время не выходил отсюда. Был своего рода пленником – ведь он знал тайны.

Я повернулся к складывателю и сказал:

– Я, который рядом с тобой, прошу об игре.