Текст книги "Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса"

Автор книги: Брайан Д'Амато

Кох заговорила:

 
И вот я приветствую пещеру мертвых в черной стороне,
И вот я приветствую пещеру тех, кто дышит, в желтой стороне,
И вот я приветствую пещеру нерожденных в красной стороне,
И вот я приветствую пещеру тех, кого не будет никогда, в белой стороне,
Я разбрасываю желтые и черные семена,
Я разбрасываю белые и красные черепа,
А это твой собственный сине-зеленый череп, твой тезка.
И теперь мы пойдем вперед.
 

Она вытащила зеленый камень и бросила его на доску, прошла на запад, потом на восток и назад на перекресток, мимо Крокодилова Дерева, мимо Четырехсот Мальчиков, то есть Плеяд, и вдоль длинной белой дороги Змеиного желудка, мимо очагов, то есть пояса Ориона, потом на юг к Сириусу и Мирцаму, тому, что зовется Вторым Владыкой Ночи. Кох оставляла за собой след камней в складках времени. Двигалась она быстро, но я следовал за ней без труда. И хотя мозг Чакала не имел игровой практики, я прекрасно использовал опыт Джеда и легко находил решения тех проблем, с которыми не мог справиться в прошлом. И дело было не в том, что я мыслил более ясно. Тут помогало влияние тополитического порошка. Не то чтобы я отправился в полет в пространстве, а скорее пространство сжалось, уместившись на моей ладони, и если я его слегка поворачивал, то оказывался где угодно… Точнее, мир стал колодой карт, и ты мог соединить удаленные друг от друга места, перемешав эти карты, например – перенести Цейлон в центр Оклахомы или вылить Тройную туманность в эту пещеру.

Кох положила девять белых камней на доску и начала преследовать бегунок. Он вышел на солнце через девять дней, в день затмения. Она сказала, что там есть слабый серый запах, и еще я узнал: в этот день для меня есть к’ии. Это слово означало уловку или стратегию, способ развернуть события к моей выгоде. К’ии имело имя, состоящее из двух частей: чаат ха аначан.

Первое слово, «чаат», означало северо-западный ветер (иногда просто ветер), сухой и горячий, соотносившийся с черным цветом. Под вторым словом «аначан» понимали город усопших, небольшой город мертвых на мексиканский манер. Мы на нашем долгом пути от Сан-Мартина миновали сотни таких мест. Но все остальное, по словам Кох, покрывал густой туман и она больше ничего не видела ясно.

Ветер на кладбище, подумал я. Гм.

 
Пять солнц, четырнадцать солнц и тридцать солнц,
Пятьдесят пять солнц, девяносто одно солнце, сто солнц…
 

Сделав двадцать размещений, Кох вернулась к первому и продолжила – так альпинист-одиночка сначала закрепляет страховку, а потом ползет вверх, забивает новый костыль и спускается, чтобы вытащить предыдущий. Я думал, что госпожа будет передвигать фигуры на дальней половине поля с помощью щипцов, но она просто наклонилась вперед. В поле моего зрения попал вырез, частично обнажающий ее грудь. Ммм. Есть вещи, которые неизменны. Я бы не возражал против еще одного «Поцелуя женщины-паука». [683]683
  «Поцелуй женщины-паука» – роман аргентинского писателя Мануэля Пуига (1932–1990).


[Закрыть]Может быть, это сочетание темного и светлого действовало возбуждающе. А что с ней было не так? Может, все дело в гиперпигментации? При гормональной несбалансированности вырабатывается избыточный меланин. Или это все же было витилиго. Меланодермия? Болезнь Аддисона? Синдром перегрузки железом? Стенокардия? Пигментная ксеродерма? Игра с нулевой суммой… [684]684
  Игра с нулевой суммой – игровая ситуация, в которой соперники претендуют на получение заданной суммы вознаграждения, так что выигрыш одного игрока влечет проигрыш другого.


[Закрыть]

– Нулевые солнца, – сказала Кох.

Она вышла на дату, которая соответствовала точке, где была убита обезьянка. Но госпожа не остановилась. Напротив, она без колебаний продолжала и дальше размещать камни, словно многоножка продолжала преследовать обезьянку в обрушившихся измерениях Калуцы – Клейна. [685]685
  Теория Калуцы – Клейна – одна из теорий гравитации, объединяющая два фундаментальных физических взаимодействия – гравитацию и электромагнетизм; теория также предлагает модель пятимерного пространства.


[Закрыть]Некоторые из ячеек быстро заполнились камушками. Если бы в игре участвовали один-два бегунка, то я смог бы следить за происходящим. Однако каждый дополнительный бегунок многократно увеличивал сложность. Девятичерепная игра труднее восьмичерепной не на один камень. И даже не в девять раз. А в 9 раз, то есть в 9×8×7×6×5×4×3×2, или в 362 880 раз.

– Четырнадцать, пятьдесят один, сто пятьдесят четыре, двести сорок пять, – прошептала Кох.

Она прочитала вперед, потом назад. Она считала по порядку, потом задом наперед вплоть до 5 Кабана 15 Чена, 8.14.17.7.17 – даты, когда, согласно Кодексу, погиб А’К’аакан, то есть Эль-Мирадор, – а потом развернулась и продолжила в направлении будущего, продвинувшись вперед на триста девяносто четыре дня к кромке красного квадранта и дате основания Иша. Необычной казалась извилистая конфигурация пути, по которому она прошла, – он петлял туда-сюда, от точки до точки, словно роза Маурера, [686]686
  Роза Маурера – геометрическая концепция, предложенная Питером Маурером; роза Маурера состоит из нескольких линий, которые соединяют некоторые точки геометрической розы.


[Закрыть]повторялся в разных масштабах, расширялся, описывая все более и более тупые углы… но конфигурация его оставалась неизменной, он словно свободно разрезал на дольки грибообразное облако в том, что касалось следствий, а когда речь заходила о причинах, упирался, словно нож в персиковую косточку.

– Когда мы попадем в место и солнце, которые мне незнакомы, – произнесла Кох, – я сообщу тебе о том, что там прочту, а ты скажешь их названия.

Я согласно цокнул. В системе, о которой она говорила, не было ничего необычного. Более того, уже существовали прецеденты в протоколе игры. Например, клиент спрашивал складывателя о том, что может случиться в запланированной поездке. И если он уже бывал в том месте, а гадатель – нет, то последний интуитивно постигал все вероятности, если заказчик помогал уточнить детали путешествия.

– Триста девяносто пять, пятьсот шесть, – пробормотала Кох и передвинула одну связку на пятьдесят два солнечных года, потом еще одну, потом еще.

Тцам лик потрескивал у меня под кожей, как статическое напряжение вокруг сферы Ван де Граафа. [687]687
  Генератор Ван де Граафа – генератор высокого напряжения, принцип действия которого основан на электризации движущейся диэлектрической ленты.


[Закрыть]Госпожа описала Драгоценные Города, зарастающие джунглями, и я представил их как прокручиваемую назад беззвучную съемку красного китайского фейерверка на фоне зеленого неба. Иш, Ашкаламак, Яшчилан, Бонампак, Паленке, Каминалхуйу, Ти ак’ал, Уашактун и Тонил – всех их накрыла волна небытия, хлынувшая из-за падения империи Теотиуакана. Пальцы Кох прыгали вперед, с каждым безмолвным биением устанавливая очередной зерновой череп на следующем квадратике, оставляя расширяющийся след, только он находился впереди линии семян, перьевые волоски игрового поля сплетались в кристаллы истории. На севере прорастали новые города – Кан, Эк, Розовая Гора, Тула, Кремневое Озеро, Чичен, Кабах, Узкий-Всегда-Полный-Колодец, Ушмаль и Майяпан. Позднее с началом десятого б’ак’туна в озере опять кристаллизовались новые скопления пирамид – близко к центру доски, но к югу и западу от руин Теотиуакана: Тлашкала, Теночтитлан и сотни других городов Тройственного союза. [688]688
  Тройственный ацтекский союз (или Ацтекская империя) представлял собой союз трех городов-государств – Теночтитлана, Тескоко и Тлакопана. Союз главенствовал на территории современной Мексики до 1428 года, когда потерпел поражение от испанских конкистадоров.


[Закрыть]Из столиц по всей Мезоамерике двигались, как армии муравьев, колонны солдат. Я бросил взгляд на Кох. Она сидела в напряжении, и я проносился вместе с ней сквозь эпохи, словно госпожа катилась на серфе по потоку вулканической лавы со мной на спине. Если вы участвуете в соревнованиях по шахматам или го, играете в «Нео-Тео» или другую неглупую компьютерную игру, то вам знакомо это чувство: умственная агония, когда ты знаешь, что не сможешь удержать в воздухе так много шаров. То же самое ощущают спортсмены. Ты делаешь последнее усилие и думаешь, что оно тебе не дастся, но все же проходишь сквозь стену и поднимаешься наверх, а потом тебе не спуститься оттуда, ты паникуешь и взываешь о помощи. Кох удерживала в голове тысячи событий и смотрела, как они развиваются, с помощью камня, знаменующего ее альтер-эго, и с каждым ходом она выбирала одно из них. Каноэ размером с город выскальзывали из моря на красное днище доски. Она снова видела людей-рыб в чешуе, черные фурункулы, прорывающие квадратные мили загорелой кожи, легкие, испещренные гнойниками, умирающих людей, тела которых разлагались с такой быстротой, что их не успевали хоронить. Кох переместилась в 1518 год, когда Эрнан Кортес добрался до Мехико-Сити всего в нескольких милях от руин Теотиуакана. Белые города в центре озера корчились в языках пламени. Кох поежилась.

– 9 Ветра, 10 Мысли, шестнадцатого к’атуна, – сказала она, назвав дату 4 февраля 1525 года. Озеро высохло, его ил занесло песчаными бурями.

– Он уничтожает нас, – простонала Кох.

– Кто?

Она описала гиганта в рыбьей чешуе с оранжевой бородой.

Я сказал, что знаю, как его зовут.

– Как? – жестом спросила она.

– Педро де Альварадо.

(53)

Кох повторила это имя. Я услышал, как она произносит его здесь, сейчас, – и у меня мурашки побежали по коже.

– Теперь мы рабы, – проронила госпожа.

Я перевел взгляд на доску. Она достигла размеров всего Западного полушария, и население катилось по континенту, словно бусинки по тарелке. Кох описывала города, увеличивавшиеся в размерах каждые несколько мирных сезонов, словно подземные грибы, и темные сдвоенные корни, по которым ползали осклизлые гигантские черви. Я пояснил, что, на мой взгляд, она видит, и она повторила: «Железная дорога». Госпожа передвинулась с 24 декабря 1917-го в 1918-й на даты землетрясений, которые уничтожили Сьюидад. Она рассказывала о корнях, которые множились, заплетались, давали побеги и сочились битумом. По ним бегали темные быстрые клещи, высасывающие соки из Земной Жабы, и от их дыхания высыхали деревья. После девятого к’атуна последнего б’ак’туна вонючие клещи размножились, их глазурованные орды красного, синего и желтого цветов сновали туда-сюда, а у части из них отросли крылья. Я понял: она говорит о дорогах, машинах и самолетах. Она описывала пучки кварцевых кристаллов, которые «вырастали за ночь и выблевывали белых мух в треснутую сине-зеленую чашу». Тут я не сообразил, о чем Кох толкует. Она положила свой сапфир на 11 Ревуна, 4 Белизны в пятом уинале первого туна восемнадцатого к’атуна тринадцатого и последнего б’ак’туна.

– День твоего именования, – сказала она.

– Верно, – цокнул я в ответ.

Кох переместила камень на 4 февраля 1976 года (день последнего сильного землетрясения в Гватемале), а потом дальше – в последний б’ак’тун.

– 11 Движения, – прокомментировал а Кох. – Духовая трубка-змея ухватила себя за хвост и выблевывает пыльную крошку в огонь Бога Нуля, и пески спекаются в кристаллические ножи. – Эта дата соответствовала второму июня две тысячи десятого года – дню взрыва коллайдера в Уахуапан-де-Леоне.

Я начал рассказывать ей об этом, но она передвинула свинцовый опал на 6 Бритву 6 Желтореберника.

– Они сражаются сами с собой, – произнесла она, – в городе игр северных коралловых равнин.

– Диснейуорлд, – подтвердил я.

– А что именно случилось в это солнце?

Я описал этот день подробно, как только мог.

Она двинулась дальше к кромке мира на крайней западной части доски и к ячейке по имени 4 Владыки, 3 Желтореберника, 21 декабря 2012 года – к дате конца времен.

– Тайный ахау обращает своих людей против своего же рода, – нахмурилась Кох. – У него искривленный череп.

Я цокнул, сообщая, что понял, но пока эта информация ничего мне не давала.

– Нет, постой, – сказала она. – Он не ахау. Он только использует его голос. Его имя Кампсис Укореняющийся.

Приехали, подумал я. Однако в некотором роде это уже конкретика. Проблема лишь в том, что я не знаю никого по имени Кампсис Укореняющийся.

Гм.

Ишианское словосочетание, которым она воспользовалась, – т’аал чакониб – означало «колибри шоколадного цветка». И разумеется, относилось к Campsis radicans. [689]689
  Многолетняя деревянистая лиана семейства бегониевых с воздушными корнями на стеблях и цветками розового цвета.


[Закрыть]Но дело в том, что эти слова чаще использовались в качестве определения, как идиома для обозначения нежно-розового цвета. Так что, вероятно, она имела в виду «светло-красный».

– Можешь ты, которая надо мной, сказать мне, где он находится? – спросил я, но Кох уже пошла дальше, переместила свой камень за черту последнего дня, в зону безымянного времени.

Черт побери. Я бросил на нее взгляд. Игроки умеют скрывать умственную усталость. Но не от таких профи, как я. И хотя Кох внешне никак не изменилась, если не считать сухости прищуренных глаз, которые приходилось долго напрягать, и одну-две чрезмерно набухшие жилы на виске, не окрашенном меланином, у меня возникло предчувствие, что она вот-вот рухнет без сознания. Из-под ее умасленных волос скатилась капелька пота. Мне почудилось, что на доске и вокруг нас толкались, спотыкаясь и воя, многочисленные рудиментарные формы, они ревели подобно стае гигантских чудовищ, запертых в громадном каменном зале. Впереди маячила кромка обозримого пространства, а за ней – зона, не то чтобы погруженная в туман или темноту, а просто находящаяся за пределами видимости. Восемьдесят процентов сферы вокруг вашей головы вы не охватываете зрительно, более того, вы не можете даже представить, что там находится. Вы напрягаетесь, пытаетесь поднять взгляд выше, скажем, треугольника волос на лбу и погружаетесь в коричневатую мглу.

– А это склон утеса, – произнесла госпожа, что означало: дальше ничего нет.

Пауза.

Так, заминочка вышла, подумал я. Подавил отрыжку. Меня тошнило. Вошла карлица, собрала стоячие камни, убрала маленькие. Стояла тишина – Кох смотрела на пустую доску. Глаза у меня так устали, что все вокруг подернулось синеватой дымкой. Когда Кох отвернулась, карлица почистила доску солью, омыла б’алче’ водой, постучала по ней пять раз, чтобы уаи знали: мы уходим, положила сверху крышку, а на нее набросала свежих лепестков герани. Затем она вытащила влажную тряпицу из кувшина и загасила факелы.

Я моргнул. В помещении горел слабый свет. Из-за его синего оттенка я решил, что у меня мутится зрение. А потом я разглядел, что мягкое покрытие на стенах, экране и потолке, которое в отблесках пламени казалось черным, не было бумагой, листьями или перьями. Светилась мозаика, выложенная из крыльев бабочек – голубых морфо. Маленькие круговые секции аккуратно вырезали из центра крылышек и пришили к полотну-основе; десятки тысяч переливающихся лазурно-синих дисков чуть колебались в неуловимых воздушных потоках. Здесь, на западе, морфо являлись уаями погибших воинов, и собирать их можно было только после естественной смерти. Иногда сборщики целыми днями ходили за умирающими бабочками. «Сколько ушло на это времени? – спрашивал я себя. – Сколько человеческих жизней потрачено на украшение этой пещеры?» Стало светлее. Лучи проникали через окно вверху, падали, как снег, так медленно, что мне чудилось: я различаю отдельные фотоны. Синева сгустилась до немыслимого прозрачного ультрамарина структурного, непигментного происхождения – эффект возникает благодаря взаимодействию миллиардов расположенных под разными углами чешуек и исчезает под каплей воды, – и тон становился все более насыщенным, словно мы погружались в океан на тропической широте. Никогда прежде я не видел такого цвета.

Карлица закончила свою работу и засеменила прочь, словно получив очередной телепатический сигнал.

Значит, все, подумал я и набрал в грудь побольше воздуха, чтобы начать обычную благодарственную речь, но Кох оборвала меня знаком: «Жди на своем месте».

Госпожа закрыла глаза. Это показалось мне самым интимным из ее жестов.

Мы сидели тихо.

«И что в итоге, – задавал я себе вопрос, – поражение? Она довела нас туда… но все же не нашла того, кто нам нужен… Я не…»

– Мне нужно пройти весь путь еще раз, – процедила Кох, – с полной мерой порошков Солильщика и Рулевого.

Я не знал, что сказать, а это случается со мной довольно редко. Сидел, молчал.

Похоже, она считает, что из задумки ничего не вышло. Однако надеется на успех. Таро говорил: чтобы наверняка вычислить апокалипсника, понадобится увеличить мощность компьютера в 10 ²⁰раз. Сделать это мы, конечно, не могли, не хватило бы всех процессоров мира, но профессор, по крайней мере, не строил воздушных замков. Ну что ж, вдруг у нас получится. Попытка не пытка… Кох полагает…

Я услышал слабый звук и поднял глаза. Вернулась Пингвиниха и принялась нашептывать что-то в светлое ухо Кох.

Я ждал.

Карлица продолжала бормотать. Мое восприятие времени еще не вернулось к норме, но я был уверен: это длилось не меньше десяти минут. Кох что-то спросила у нее жестами, которых я не понял, и посмотрела на меня таким взглядом, что у меня по телу прошел озноб. Наконец Пингвиниха ушла. Кох уселась поудобнее и в упор уставилась на меня. Я немедленно опустил глаза на доску.

Вы знаете (уверен, знаете), что в греческих трагедиях действие происходит за пределами сцены? А к зрителям выходит вестник и провозглашает: «Моя царица! Фессалоники пали!» Когда я впервые читал эти пьесы, мне казалось все это слишком театральным. Но чем больше я наблюдал древний мир Иша и Теотиуакана, тем яснее понимал: именно такая драматическая форма лучше всего отражала реальность. Ведь цари, герцоги, ахау и прочие правители и в самом деле большую часть времени проводили в своих кабинетах, получали послания из третьих рук, отправляли курьеров и редко ввязывались в конфликты самолично.

– Мне сообщили, что совершен налет на лагерь 14 Раненого, – сказала Кох.

Она не смотрела на меня, и в ее голосе слышалась отрешенность, причем не только из-за неудачной игры. Фу-ты ну-ты, да она в бешенстве!

– Б’аач? – удивился я. – Что?

Говорить с ней в таком тоне было непростительной грубостью. И когда я успел скатиться к моветону двадцать первого века?

– 14 Раненый во дворе с твоими людьми.

– А что случилось с остальными ишианскими кровными? – спросил я.

– Насколько известно, они на пути сюда, – ответила она.

Я начал подниматься.

– Я, который ниже тебя…

Она повернула руку ладонью вниз, что означало: «Молчи» – и не дала мне договорить: «…должен выйти к ним».

– В дом ворвался клан Ласточкиного Хвоста, – продолжала Кох.

Это те долбаные Ягуары из Ошуицы, подумал я. С лодок, которые преследовали нас в заливе. Вероятно, они добрались и сюда, заявили о своих целях приемным братьям в синоде Пумы и уговорили их прихлопнуть 14 Раненого. Можно со стопроцентной уверенностью сказать, что послали их ишианские Оцелоты.

– Сюда идут и другие, – сказала она.

Видимо, уцелевшие Гарпии пытались найти временное убежище здесь, в квартале Сотрясателя.

Она сердится. Понятно, Дети Сотрясателя не очень-то горят желанием принимать новых беженцев. Однако хотят они того или нет, правило всеобщего гостеприимства (а праздничное бдение являлось своего рода претенциозным развитием данной традиции) обязывает их к этому. Беда в том, что это происшествие сведет на нет шансы восстановить отношения между Сотрясателями и двумя синодами.

Ну что ж, подумал я. Планы меняются. Не стоит отчаиваться. Важно не то, что твоя цель далека, а то, что ты к ней движешься.

У нас еще есть немного времени. 14 и его люди – мелкие сошки. Верно? Синоды могут напуститься на торговца-чужестранца перед Высокой святой неделей, но не станут затевать свару с Сотрясателями перед бдением.

Думай. Думай!

Выбраться отсюда незаметно было невозможно. Придется оставаться в квартале Сотрясателя до затмения, а потом пробиваться через заставу силой.

Кох стоит ухватиться за предложение убежища. Она его примет, подумал я. У нее нет другого выхода.

– Я прошу тебя, ту, которая выше меня, отправиться в Иш, – сказал я. – Мой отец 2 Драгоценный Череп ждет тебя…

(54)

Восемь дней спустя в начале второй девятой дня (то есть в 10.32) все жители святой долины Теотиуакана вышли из домов. Они смотрели на небо в ожидании, когда Жеватель накинется на солнце. Единственными свободными поверхностями были taluds и tableros [690]690
  Склоны, террасы ( исп.).


[Закрыть]мулов. Кровные, рабы, торговцы, ремесленники, паломники, носильщики, пленники, дети, старухи, молодые женщины, младенцы (даже люди, которые не могли видеть или стоять, умирающие, да что там – недавно умершие) собрались, выстроились, сбились в толпы на площадях, в садах, на крышах домов. Старики сидели на плечах сыновей, молодые надели сандалии, похожие на ходули, или же забрались на высокие подставки. Каждый мужчина, прошедший инициацию, вышел с традиционной для своего клана и дозволенной в порядке иерархии погремушкой, будь то барабаны, труба, маракасы, окарины, глиняные и каменные колокольцы, кастаньеты, палочки, трещотки, гуделки, терки, свистки, дудки и сотни других приспособлений – последних фишек бренда, как выразился бы современный человек.

В долине не горели костры. Все плато погрузилось во мрак. Даже в самых дальних пределах были залиты очаги, а угли разбросаны по земле. В большей части Западного полушария и, вероятно, во всей Мезоамерике потухли факелы, лучины, угли, сигары и прочие источники пламени. Прошлой ночью небо затянуло тучами, луны не было видно. Делая последние приготовления во дворе Сотрясателя, мы, несмотря на то что находились в центре самого густонаселенного города земли, чувствовали, будто находимся глубоко под землей в громадной пещере. Между пустыней Сонора и Андами континент накрыла такая тьма, какой он не знал с тех пор, как его тридцать тысяч лет назад стали заселять гоминиды.

Почти все емкости, за исключением нескольких сосудов и горшков, были пробиты или расколоты. Одеяла и одежды испачканы, располосованы, расплетены или распущены до ниток. Пиктографические надписи замазаны полосками синей краски. Скот и рабы убиты. Тысячи старых, больных или предельно благочестивых людей покончили с собой. Все – по меньшей мере все, кроме меня и пары каких-нибудь скептиков, – пребывали в ужасе оттого, что последнее солнце может умереть. Я тоже мучился страхами, правда, по другому поводу.

До нашего наблюдательного пункта на площадке мула Сотрясателя, расположенной на полпути к его вершине и выходящей на восток, к рынку на южной оконечности главной оси, доносились запахи разгоряченных тел и смешанного дыхания толпы, сюда долетал прогорклый воздух из изъязвленных глоток пленников в их плетеных коробах, поднимался черный смрад из прокуренных, карциноматозных легких старейшин. Небеса прояснились, и, к счастью для нас, ветер почти отсутствовал. Для конца времен день стоял идеальный. Я переминался с ноги на ногу. Шнурок боевых сандалий впивался мне в голень, но я не хотел наклоняться, чтобы поправить его. Я поковылял вперед. Хун Шок поднял руку, вынуждая меня податься назад.

Я занял место в центре главной группы кровных Гарпии. Хун Шок был слева от меня, а Дерьмо Броненосца – сзади. Его задача в буквальном смысле состояла в том, чтобы смотреть мне в спину. Нас окружали одиннадцать бойцов Гарпии и двадцать два солдата низшего сословия. В авангарде находился 12 Кайман, готовый переместиться назад, если нас атакуют с тыла.

Мы облачились в синие верхние накидки кандидатов в члены общества Сотрясателя. Одежда скрывала боевые доспехи. Мы надеялись, что наш внешний облик не вызовет подозрений, хотя вооружились до зубов. На нас были плетеные наголенники и широкие браслеты, жилеты из двух плотных стеганых слоев материи с проложенной между ними древесной стружкой – отличная защита от колющего оружия. К одной ноге каждый из нас привязал палицу или дубинку. Разборные копья висели на спине, прицепленные бечевками, которые при необходимости легко обрывались. Рядом помещались скатанные плетеные щиты – их сделали специально для задуманной операции. В комплект входили три складывающиеся крестовины и пара прочных кожаных ремней, в которые продевались обе руки. И тем не менее я бы не возражал, будь эти щиты побольше размером. Они могли оказаться нашим слабым местом.

На противоположном муле кровные Пумы выстроились в полном боевом облачении, выставив длинные парадные копья, которые, несмотря на всю декоративность их кремневых наконечников, были довольно опасны. Пумы ненавидели Детей Сотрясателя и по первому сигналу бросились бы на них. К тому же у местных кошачьих все еще гостили несколько ишианских Оцелотов. Вдруг они знают что-нибудь? Слухи разносились стремительно. Кто-нибудь в Ише мог заподозрить 2ДЧ в происках и предупредить Пум: пусть не спускают глаз с Гарпий. Помимо всего прочего, за наши кожи, вероятно, объявлено вознаграждение.

«Смотри», – дал знак Хун Шок, постучав по моей левой руке.

Я проследил за направлением его взгляда. Три двадцатки копьеносцев Ласточкиного Хвоста в красных стеганых доспехах протолкались сквозь толпу и остановились между площадью и рынком, преградив путь к главной оси.

Черт бы их драл, подумал я. Они могут нарушить наше расписание. Кох должна их увидеть. Непременно.

Я оглянулся. В прозрачное небо вклинивалась третья верхушка разукрашенного мула Сотрясателя Звезд. Его ступеньки заполняли обращенные и кандидаты. В шестидесяти руках над нами у кромки террасы неподвижно стояли в ряд пятьдесят два старших кормильца и складывателя в одинаковых мужских одеяниях, синих чаакских глазных масках, похожих на плотные очки без стекол – они помогали видеть сквозь дыхание Черного Жевателя, – в больших чешуйчатых шлемах и сандалиях на высоких подошвах. Над ними, на вершине мула, в очертании зева святилища мелькал высокий головной убор, который принадлежал госпоже Желтой, старшей из солнцескладывательниц Кругопрядов. Она была кем-то вроде настоятельницы. Говорили, что ей перевалило за сто восемь лет.

Я отсчитал пять фигур от северного угла и нашел госпожу Кох. Как ни глупо, но я почувствовал гордость, увидев ее в этом ряду. На лице ее застыло бесстрастное выражение.

Трудно было поверить, что мы и в самом деле продвигаемся вперед. Кох уверена, что это не ловушка? Ну, по крайней мере, подвергнув меня перекрестному допросу, она понимала, что я не лгу. И вообще, я готов поклясться: она считала, что контролирует меня. Тем не менее откуда ей известно, что случится, когда она доберется до Иша?

Не исключено: она знает про свое будущее гораздо больше, чем говорит. Или хочет возглавить операции по трафику порошка для игры и, таким образом, основать собственную империю.

Гм. Что ж, это было бы неплохо. А почему нет? Заглянем немного вперед? Нет, об этом беспокоиться рано. Не все сразу. А, б, в. Первый пункт – ребята из дома Ласточкиного Хвоста.

Как же показать их ей? Попытаться пройти сквозь их строй? Или изменить маршрут? А если изменим, то сможем подать сигнал Кох? Нет. Лучше следовать плану. Сперва надо добраться до первого места встречи у фармакопейной, а потом уже решать, что делать дальше.

Хун Шок снова прикоснулся к моей руке. Я повернул голову. Смотри вперед, солдат.

Я подумал, что самое сверхъестественное в этом бдении (или по меньшей мере удивительное) состоит в том, что, несмотря на искушение, никто в толпе не издал ни звука. Ну что ж, они практиковались пять дней. Я столько времени разговаривал шепотом, что теперь сомневался, работают ли у меня голосовые связки. В течение последних пяти дней единственными живыми голосами были птичьи.

Дрожь в толпе усилилась. Предчувствие опасности ощущалось в остром запахе пота. Масса людей шуршала и потрескивала, как джунгли в тихую пору ночи до предрассветного хора. Теотиуакане прижимали к себе свои пищалки и дуделки. Никто не свистел, не стучал, не ронял погремушки. Я спрашивал себя: был ли в мире столь же громадный город, население которого так послушно подчинялось бы единому приказу? Даже животных, казалось, угнетала тишина, и раздававшиеся время от времени крики чаек, дроздов или лай собаки в клети звучали вяло. В желобах журчали ручейки. Изредка слышался писк ребенка, но его тут же заглушали. Или душили, подумал я.

Гады. Вы надели нарядные одежды и собрались здесь по доброй воле (под влиянием коллективного разума). Но день не был праздничным, напротив – мрачным, ужасным. Даже если ты ничего не знал об этом месте (ну, скажем, только что вышел из телепортатора), то все равно понял бы: город переживает переломный момент. Ты словно попадал в приемную врача, где все ждали, когда тот вызовет очередного пациента и с нейтральной интонацией объявит результаты анализа.

Конечно, из далекого двадцать первого века происходящее представлялось довольно глупым. Ну подумаешь – очередное солнечное затмение. Но на другом уровне (даже когда я пытался установить некую эмоциональную дистанцию) я признавал за древними определенное здравомыслие. Современные люди несутся сломя голову, а когда случается нечто из ряда вон выходящее, не могут в это поверить. Здесь, по крайней мере, никто не делал вид, будто все всегда в полном порядке.

Я бросил взгляд вправо – в направлении центра города. Большая главная ось тянулась на север, чуть уклоняясь к востоку. Город пестрел недавно связанными флажками и длинными полосками из перьев розовой цапли, которые поднимались на сотнях тысяч бамбуковых палочек, – они все были оранжевыми, чтобы приманить солнце, и шевелились на ветерке, как полипы восьмилучевых кораллов. У каждого из тысяч кровных, стоящих под этими знаменами в элитном квартале теокалли, висел на левом плече маленький круглый щит, на котором сиял рисунок из перьев – яркий, простой, геометрический и чем-нибудь да отличающийся от других. Щиты были направлены в одну сторону – на запад, – как головки подсолнечников. Зрелище наводило на мысли о средневековой геральдике, о рыцарях, которые собрались на «Поле золотой парчи». [691]691
  «Поле золотой парчи» – место мирных переговоров Генриха VIII Английского и Франциска I Французского.


[Закрыть]Я не заметил ни одного человека с обнаженной головой или неприкрытым лицом. Оставшиеся в живых рабы прятали рты под тряпками. Те, кто принадлежал к высшим сословиям, украсили себя нефритом, ракушками спондилуса, на головах у них покачивались уборы с длинными перьями, отчего возникало впечатление, будто у них есть экзоскелеты и антенны. Горожане замерли, пригвожденные к своим местам. Генеалогия великодомов определяла расположение рядов зависимого клана, подклана, обслуживающего клана, клана рабов и каждого отдельного человека в нем. Я бы сказал, что тут действовала военная регламентация, только вот в отличие от современной армии стоявшие здесь не были одеты в единую форму.

Дальше на север по главной улице находились две площади, в которых отражалась однообразная голубизна неба. Углубленные дворы вблизи мула Оцелота заполняла вода, и они походили на бассейны. В одном плавали аксолотли и водяные лилии. Рядом прохаживались аисты – священные птицы Нефритовой Карги. В воде другого двора ничего не было. Наверное, дно его поросло плетьми утренней славы. Думаю, пленники, которые будут туда сброшены позднее, утонут без борьбы. Вдоль северного берега я увидел ряд невысоких мостков для принесения жертвоприношений, на одном из них вспыхивали бирюзовые точки – вероятно, там стояли пятеро ишианских Оцелотов, делегация, посланная на праздник 9 Клыкастым Колибри. По крайней мере, до сего дня нам удавалось их избегать.

В средней точке главной оси торчала разбухшая красноватая ягода – мул Урагана, рядом с которым все выглядело карликовым. Вершина мула была вдвое выше той площадки, где стояли мы, а она, в свою очередь, находилась довольно высоко над площадью. Оттуда в туманный день или сквозь дымок жертвенных костров могло показаться, что кормильцев на громадной пирамиде пожирают голодные облака. Острые глаза Чакала обозревали дальние дали и различали второстепенных членов синода на втором от вершины уровне. У них на плечах лежали гигантские мегафоны, своеобразные альпхорны длиной до двадцати рук. На самом верху поблескивали длинные красно-оранжевые головные уборы Пум, которые в этот самый момент появились из четырех зевов теокалли.