Текст книги "Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса"

Автор книги: Брайан Д'Амато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)

– Можно ли мне пронести дерьмо в моем желудке? – спросил 2 Рука у счетовода на языке нашего дома. – Или оставить его здесь?

Счетовод ответил, что не понимает.

– Дело в том, что я хочу его забрать, когда мы будем уходить.

Нам всем пришлось надеть темно-серые накидки, потом мы присобачили себе танасаки. Даже слуги обмотали рты тряпками – ни дать ни взять настоящие бандиты Старого Запада. В священную долину иначе не пускали. Мой гребешок изготовили специально для меня (носить чужой было нельзя), но он все же плохо мне подходил. Чертова штуковина. Самая неудобная из всех мужских украшений. Я видел четырехдюймовые клиторные колечки – они, вероятно, гораздо удобнее.

Хранитель масок бегал вокруг нас, словно парикмахер перед показом модных стрижек. Потом нашу исправность проверили слуги. Мы вынуждены были подчиняться. Вроде того, как лорд-гофмейстер говорит принцу Уэльскому, чтобы он прошелся в одну сторону, в другую, и тот слушается. Каждый из нас (даже рабы) принес маленькую клятву мира как на ишианском языке, так и на непонятном для большинства из нас теотиуаканском с его засильем агглютинированных [633]633
  Агглютинация – образование грамматических форм присоединением к корню или основе слова аффиксов.


[Закрыть]слов и странных скрипучих гласных. Клятва обязывала нас ни на кого не поднимать оружия, держать рты закрытыми и присутствовать при кормлении луны и солнца на рассвете. После этого каждому из нас велели бросить в костер какой-нибудь предмет одежды. Выяснилось, что для этого приготовители повязали по ленточке у нас на лодыжках. Вы, ребята, заработали свою прибавку к жалованью, подумал я. Я уже чуть было не начал копаться в своей набедренной повязке. Потом нам пришлось переступить через сплетенные в веревку вьющиеся стебли утренней славы – здесь проходила граница уая, пересечь которую не могло ни одно недоброжелательно настроенное невидимое существо. Наконец кадильщики очистили каждого из нас дымом из гигантской трубы и дали по какой-то маленькой глиняной штуковине.

Я посмотрел на сей атрибут со странным чувством: спасибо, мол, только на хрен он мне нужен, – то же самое испытывает выпускник Йеля, когда ему на прощальной церемонии вручают глиняную трубку и табак. У меня на ладони лежала только что вынутая из обжигательной печи удлиненная бирюлька из простой неглазурованной глины, с двумя отверстиями, или чашечками, или углублениями. Они были заполнены углем, измельченным вместе с камедью и приправленным для аромата алой лимонной мятой. Это была курительница для благовоний.

После церемониальных жестов прощания мы повернули на восток и направились вверх по широкой дороге. Озеро осталось у нас за спиной. Я обратил внимание, что к нам присоединились четверо высоких людей, одетых как прислужники Ласточкиного Хвоста. Это смотрители, подумал я. Шпионы. 12 Кайман говорил, что при нас будут цаскалаламанобы, «проводники» или «хозяева», которых мы не должны замечать, пока они сами не скажут чего-нибудь. Отлично. Будем делать вид, что это мальчики на побегушках. Ради своего же блага.

В Теотиуакане не много фортификационных сооружений (даже меньше, чем в большинстве мезоамериканских городов) – несколько невысоких стен и укрепленных постов. У меня создалось впечатление, что город долгое время считался неуязвимым благодаря одной своей репутации. В последнее время здесь стали строить переносные деревянные баррикады – засеки, как сказали бы кавалеристы прежних дней. К очищенным от коры стволам привязывали на расстоянии нескольких рук по три коротких заостренных кола, и получалось нечто похожее на треногу. Мы миновали четыре группы рабов, тащивших эти заградительные сооружения к дороге, которую завтра перекроют. Были тут и свежевыкопанные сухие рвы с торчащими кольями – мы перешли через них по подвесным мосткам. Один из них выглядел таким шатким, что я слез с носильщика и перешел по нему самостоятельно. 12 Кайман недовольно посмотрел на меня своими глубоко посаженными глазами, но все хорошо в меру. Я опять сел на своего жеребца в человеческом обличье.

Вспорхнули птицы. Игроки в лакросс умерили пыл и затихли. Зарокотал гром. Нет, догадался я, это барабанный бой; били в большие каменные водные барабаны, и звук, который они издавали, был столь же гулким, как у литавр, разражавшихся грозовыми раскатами, а потом надолго смолкавших, и таким же торжественным: бом-бом-бом-бом-бом, бом… бом-бом-бом-бом-бом, бом-бом-бом… бом-бом-бом-бом-бом. Я вдруг понял, что отбивают сегодняшние числа – Вак, Кими, Канлахун Сип, 6 Умирания, 14 Оленя, снова и снова – уникальный ряд, который никогда не будет повторен: 6… 14… 9… 11… 11… 12… 6… бом-бом-бом-бом, бом-бом-бом-бом… бом-бом-бом-бом… бом-бом-бом-бом-бом-бом… Полуденная молитва на манер ангелуса. [634]634
  Ангелус – католическая молитва, читаемая трижды в день. Колокольный звон, сопровождающий молитву в монастырях и храмах, также называется ангелусом.


[Закрыть]Наш отряд замедлил ход и остановился. Подали знак «спешиться». Черт. Отсюда придется идти пешком. В священном городе ездить на носильщиках запрещалось. Более того, ты не имел права садиться на чью-то спину, если только не был инвалидом.

Караваны стояли. Все смотрели вперед – на северо-восток. Птицы уселись на свои места. Сретение состоялось. Теперь сильный гром доносился из-за хребта перед нами, из священного города. Барабаны отвечали с других берегов озера, их рокот на полудара опережал эхо. Не упусти момент. Рок в Касбахе. [635]635
  «Rock the Casbah» – название выпущенной в 1982 году песни ансамбля «Clash».


[Закрыть]Грохот заполнил долины, и весь мир, казалось, сжался. Бой подхватили малые домашние барабаны, менее умелые голоса, и все понеслось в невероятном всемирном крещендо, словно в хор вступили все ударники, изготовленные «Людвигом». [636]636
  «Людвиг драмс» – американская компания, специализирующаяся на производстве ударных инструментов.


[Закрыть]Факельщики проходили мимо с головешками, и один из них возжег мою курильницу. Он прошептал, что у него свежий огонь с мула Урагана. «Должен ли я его отблагодарить?» – недоумевал я, но он уже исчез. Ах, этот аромат чистой смолы. Она пахнет свежестью. Ой-ой. Обжег большой палец. Черт. Я перевернул глиняную штуковину и поднял чуть выше головы, чтобы дым, не попадая в легкие, шел к небесам. По обе стороны от нас женщины, дети, нетвердо стоящие на ногах старики толпились на крышах складов, держа свои кадильницы. Все вышли на церемонию поклонения солнцу, которая неизменно проводилась на рассвете и в полдень. А когда разверзались хляби небесные, ты смиренно выражал благодарность треклятому дождю (причем усиленно). Даже столетние старцы и полные паралитики не имели права отказаться от участия в священнодействии. Если тебя не могли выволочь за дверь, то вешали на месте. Так что дышать свежим воздухом тут вменялось в обязанность.

Бой барабанов стих, на смену ему пришли песнопения – низкие горловые завывания на языке, в котором, казалось, было меньше согласных, чем в гавайском. Я тоже приборматывал под гребешком, прикрывавшим мой рот. Позднее я понял, что никто в точности не знал смысла этих слов. Может, все тоже лепетали что-то невнятное. Як ленюсь… дверь нести мой ему флагу. [637]637
  Джед коверкает американскую клятву верности флагу: «Я клянусь в верности моему флагу…» и т. д.


[Закрыть]Не обращайте на меня внимания, я всего лишь одна из овечек.

Песнопения стихли. Как и все вокруг, я подобрал немного песка с земли и затушил кадильницу. Мы поднялись по последнему лестничному пролету, прошли под церемониальной аркой, похожей на карамон, [638]638
  Карамон, или каркадо, – название арки в японской архитектуре.


[Закрыть]и через вершину кольца… Воздух здесь дышал прохладой.

– Б’ааш ка мулак т’еен? – спросил 2 Рука. – А где же город?

Часть третья
ГОРОД БРИТВ

(45)

Озеро тумана клубилось внизу, и на фоне серого неба были видны только широкие пики Серро-Гордо и Белой Горы города. Мы стояли на перевале в южной части бассейна, ступенчатая дорога спускалась перед нами между массивными оштукатуренными домами по длинному склону – туда, где, по моим представлениям, лежала ровная аллювиальная долина. Это не туман, подумал я, а дым благовоний из нескольких сотен тысяч маленьких кадильниц. В последнюю секунду его слой отделился от чаши неподвижного воздуха, и вдали заблестели оранжевые огни – сначала один, на фоне Серро-Гордо, а потом еще два почти на одном уровне с нами. Проступили очертания громоздких сооружений, и стало ясно, что это горят сторожевые костры на вершинах трех огромных пирамид – на далеком муле Нефритовой Карги к северу от нас, на гигантском муле Урагана, расположенном с восточной стороны, и на ближайшем к нам ярко-синем муле поменьше, который был посвящен Детям Сотрясателя Звезд. Вскоре засветились и другие костры, венчавшие сотни древних храмов, не таких высоких, как три первых, но отнюдь не карликовых, а когда дым поднялся и рассеялся, возникли, словно в сказке, очень, очень, очень материальные предметы, они увеличивались в размерах, как кристаллы александрита в лабораторном сосуде, – молекулярный скелет, преобразующийся в некий драгоценный убор для гигантов.

Я увидел его впервые в руинах тысяча триста пятьдесят один год спустя, и меня, горожанина конца двадцатого века, человека, для которого не были в новинку самолеты и небоскребы, это зрелище потрясло. Мезоамериканец же восьмого века не сомневался, что Теотиуакан – рай земной и равных ему нет и не будет, ибо он построен богами еще до появления людей, а его нынешние правители – потомки этих богов, и они восседают, недостижимые, в центре двадцати трех раковин Вселенной. Нет слов в английском, испанском, чоланском, клингонском [639]639
  Клингоны – вымышленная гуманоидная цивилизация из «Звездного пути».


[Закрыть]или каких-либо других языках, чтобы передать священный трепет, который охватывал тебя, когда грандиозный город представал перед тобой в полном расцвете. Сначала ощущались гудение, вибрация, будто ты приложил руку к пчелиному улью. А потом, приблизившись, ты различал великое множество оранжевых, черных, серых точек, мельтешащих на каждой террасе. Сколько же здесь народу, быть не может! Для всех не хватит крыши над головой, думал я. Их чересчур много для обычного населения. Они, вероятно, спят на улице, причем друг на друге.

Лишь небольшая часть сооружений сохранилась до наших дней, как и в Ише. Но в отличие от него развалины Теотиуакана в начале двадцатого века раскопали и отреставрировали. Я провел здесь несколько недель в 1999 году и был неплохо знаком с археологической картой. Теперь я понимал, насколько халтурными и недостоверными являются реставрационные работы Института национальной этнографии и истории Мексики. Но даже если бы их выполнили идеально, я не узнал бы это место сейчас, хотя и исследовал его когда-то, – здесь обнаружилось столько нового и неизведанного, что я диву давался. Туристам показывали центр с его бурым каменным теокалли [640]640
  Теокалли – разновидность мезоамериканской пирамиды с храмом наверху.


[Закрыть] – и более ничего, а ведь когда-то вокруг простирался многолюдный и неоглядный город – грандиозная конструкция из взаимосвязанных ульев, которые казались единым зданием. Они заполонили долину и ее склоны, включая Серро-Гордо. Передо мной предстал ландшафт агрессивной архитектуры, какая обычно ассоциируется с Гонконгом или Лас-Вегасом, а не с Древним миром. Практически незаметные с высоты узкие проходы были проложены между широкими кварталами, где обычно селились обширные семейства, целые кланы, и отсюда мне сперва померещилось, что я смотрю на ближневосточный город – во всяком случае, с постройками Старого Света вы не нашли бы много общего. Если бы не такие мелочи, как цвет и стиль, иллюзия сохранялась бы дольше. Как в Манхэттене, главная ось планировки чуть уклонялась на восток от севера, в данном случае на 15,25 градуса – на Кохаб. [641]641
  Кохаб – бета Малой Медведицы.


[Закрыть]Прямо от нас уходила вдаль длинная прямая цепочка углубленных площадок и широких стен, предназначенных для зрителей. Впоследствии ацтеки назовут ее Улицей Мертвых. Но, даже судя по тому, что мы видели в двадцать первом столетии, это была не улица и не церемониальная дорога, а скорее ряд взаимосвязанных площадей, ощетинившихся башнями, о которых во время реставрации не имели ни малейшего представления. Теперь перед моим восхищенным взором красовались черно-красный мул Урагана, черно-белый мул Нефритовой Карги, черный и лазурный мул Сотрясателя. Первая пирамида, громада из громад, могла поспорить масштабом с окружающими холмами. Для людей ли ее строили? Казалось, положи стальной шар на землю, и он покатится к этой махине. Обескураживающая весомость массивного храма не допускала инакомыслия. Да и кто мог взбунтоваться против вечной твердыни? Огонь непрерывно горел здесь сорок четыре года со времени последнего разрыва в цикле, правда, через одиннадцать солнц его погасили, чтобы не рассердить Проказника, Черного Жевателя. По окончании затмения его снова зажгли – от солнечного луча.

Мул Нефритовой Карги (гораздо позднее он будет называться пирамидой Луны) возвышался в конце этой гигантской улицы. Он находился слишком далеко, чтобы ясно видеть его за дымом и паром. Вокруг него суетилась какая-то живность. Птицы? Или у меня в глазах мелькает? Третий великий мул, поражавший грозной мощью своей архитектуры, единственное синее здание в городе, дом общины Сотрясателя Звезд, стоял на своем месте – на юго-восточном окончании главной оси, словно ладья, занявшая позицию на королевской вертикали. Он проигрывал в размерах своим предшественникам, однако внушал не меньше трепета. Его замысловатая отделка была восхитительна – она могла дать фору реконструированному варианту, который спустя столетия обнажит более ранний фасад. Мул воплощал южно-майяский дух, о чем свидетельствовали украшавшие его сплетенные змеи, и при этом геометризованные формы отсылали вас то ли к кубизму, то ли к мексиканскому стилю, бог знает отчего храм одновременно вписывался и не вписывался в окружение – еще одна добавка асимметрии, очередной диссонанс.

В центре основной оси на большой площади перед мулом Урагана находился четвертый элемент. Его не было на чипе Чакала. 2ДЧ не говорил о нем, и в археологических реконструкциях он тоже отсутствовал. Как же они могли его упустить? Черт побери, он такой большой – почти отвесный конус торчал, словно зеленый палец, чуть ли не достигая высоты мула. Я пригляделся. Оказалось, это некое подобие открытой пагоды с тринадцатью этажами или платформами, разнесенными приблизительно на пять рук. По ней, как муравьи, ползали обнаженные люди. Серые полосы покрывали их тела. Рабы. Я решил, что сооружение, очевидно сделанное из тростника и дерева, и есть шканакатл, тот костер тщеславия, о котором говорил 12 Кайман. Его завершат и начинят подношениями к наступлению темноты, и когда кормильцы спустятся с Жевателя, оно загорится новым огнем второго рассвета.

Мул Нефритовой Карги выходит на основную ось – стоит там, как генерал на параде, а вот мул Урагана смотрит в пустоту. По другую сторону главной улицы расположена площадь среднего размера, чтобы как-то уравновесить массивное здание. Но она слишком мала, и выпуклая громада одна-одинешенька взирает на запад, отчего возникает чувство одиночества и утраты. А вкупе с ними – недоумение. К примеру, вы видите классическую статую атлета с поднятой рукой. Но она отломана у плеча, и вы не знаете, то ли он приветствует кого-то, то ли бросает копье, то ли замахивается мечом. Или вы слышите повторяющуюся музыкальную фразу без концовки, и это так вас достает, что вы сами сочиняете продолжение и начинаете мурлыкать его себе под нос. В общем, великий город замер в странном ожидании… или предвкушении. Что-то должно было случиться. Наверное, то же испытывала мисс Хэвишем [642]642
  Мисс Хэвишем – персонаж романа Ч. Диккенса «Большие надежды».


[Закрыть] – вот, мол, накрывается пышный стол для важного гостя, визитера из большого мира, и он вот-вот заявится.

(46)

Наши носильщики застыли в нерешительности. Мой забормотал короткую молитву-оберег на деревенском диалекте: «Пращуры, не дайте мне пропасть», но 12 Кайман поторопил их, и мы двинулись вперед и вниз. С подвески-гребешка у меня капало, носовая перегородка побаливала. Ступенчатый спуск не петлял, как дороги в Старом Свете. С непривычки я несколько раз спотыкался и чуть не свалился. Нас обволакивали запахи вывешенного на солнце чили, варящейся кукурузы, сжигаемых фекалий и землистый дух недавно расколотых глыб кремня и обсидиана. Из кварталов, где располагались мастерские по обработке камня, доносились непрестанный треск и шуршание, словно там обосновались тысячи жуков-щелкунов и загадочных цикад. Белолицый регистратор из дома Ауры подошел к нам, попросил назвать имена, положение, общее количество людей и зафиксировал все это узлами на клубке веревок наподобие инкских кипу. [643]643
  Кипу – древняя инкская система письма и счета, представлявшая собой веревочные сплетения и узелки.


[Закрыть]

Мы перестроились. В нашей группе осталось только двадцать человек. Это показалось мне нехорошим знаком. Отряд снова двинулся вниз. Когда мы поравнялись с вершиной мула Урагана, его углы приподнялись, разные уровни в какой-то логической прогрессии то возникали в поле зрения, то исчезали, в необъяснимом ритме танцевали крутые скаты, пологие террасы, отвесные плоскости.

Наконец мы спустились в долину и приблизительно в полумиле от района теокалли свернули на запад с торговой дороги на другую, которую я назвал бы пешеходной улицей. Она была битком забита, и люди 14 Раненого шли впереди нашей колонны, размахивая бичами – прогоняя с пути всякий сброд. «Дорогу, дорогу преподобному отцу полковнику». [644]644
  Фраза из 15-й главы «Кандида» Вольтера.


[Закрыть]Мы неторопливо миновали ряд дверей. Их недавно укрепили с помощью камней и обвязали веревками. Гм. Здесь что, ждут беспорядков? Слишком много моряков в городе?

Горожане расступались перед нами. Они смотрели на нас не с враждебностью, а с откровенным любопытством, и я слегка забеспокоился. Может, дело в раскраске? Майя размалевывали лица только в определенных случаях. Теотиуакане же не выходили из дома без «макияжа». Кроме того, лицевая раскраска была здесь агрессивно-абстрактной. Темные полосы, словно маска-домино, скрывали индивидуальные черты, делая всех похожими друг на друга, если только не считать точек принадлежности к клану, но я этих символов не знал. У некоторых краска кое-как маскировала язвы и гнойники, и вообще у многих был нездоровый вид. Все время кто-нибудь кашлял или отхаркивался. Тут у них туберкулезная палочка, подумал я. Нездоровые условия. Должно быть, много паразитарных инфекций, наверняка есть неклассифицированные болезни… ну да, нам только этого не хватало.

Мы протиснулись вперед. Толпа стала плотнее. Мне совершенно не нравилось это место, а я и без того испытывал тысяч десять других неприятных ощущений. «Отчего я нервничаю?» – недоумевал я. Здесь не так грязно, напротив, в городе царит этакая синтоистская чистота. Не видно всяких подозрительных личностей. Да что говорить, люди, мимо которых мы проходили, вполне могли сойти за представителей среднего класса. В майяском городе вы бы наверняка такого не увидели. В Ише ты был всем или ничем. Я предположил, что на психику давят стены – их здесь натирали углем, и оттого они сами становились похожими на свежий уголь, матово-черный с проблесками. Странное чувство возникает, когда оказываешься в таком мрачном городе. Правда, траур разбавляли цветные пятна: дорожки, мощенные красным камнем, верхние окна, занавешенные яркими тканями, свисающие с крыш нити ракушек и зеленая листва, которая придавала Теотиуакану сходство с висячими садами Вавилона… Меня настораживало и отсутствие надписей. Ни знаков, ни глифов на камнях, ни тебе рекламных щитов – ничего. Вообще-то 12 Кайман рассказывал, что у этого языка нет письменности. Может быть, она дана нам в наказание как некое избыточное роскошество? Так или иначе, кроме нескольких счетоводов, научившихся письму у приглашенных майяских писцов, теотиуакане не знали грамоты. Но при этом они неплохо наладили управление государством.

Мы свернули на север в еще более темную улочку.

«Зачем нам нужно быть в белом квартале – на черной стороне?» – спрашивал я себя. Наверняка красная лучше. И почему, черт их дери, черная половина города называется белой? Типа как в США – «красными штатами» окрестили вовсе и не красные, а антикоммунистические штаты. Просто чтобы запутать ситуацию.

Каждая семья в городе принадлежала к одной из двух общин. Аура, белая община мира, жила в основном на западе от основной оси – на черной стороне. Существовали сотни крупных белых родов, но самым главным считался род Утренней Славы. Патриарх его 40 Агути, по словам 2ДЧ, являлся приемным отцом госпожи Кох и главой Белого синода. Его еще называли Мироначальник. Красную общину (Ласточкины Хвосты) традиционно возглавлял клан Пумы. Главой рода, Военачальником, был некто со странным именем Навозный Локон. Традиционно коалиция Ауры ведала сельскими работами, распределением воды, культовыми обрядами, торговлей и большинством ремесел. Ласточкины Хвосты занимались войной, а также оружейными ремеслами и международной торговлей. Вы, наверное, решили, что такое разделение – прямой путь к вражде. Но поскольку браки между родственниками внутри общин запрещались (то есть женщины Ауры выходили замуж за мужчин из ветви Ласточкиного Хвоста, и наоборот), две эти группы были тесно взаимосвязаны и взаимозависимы. На протяжении веков между ними сохранялось равновесие. Во многом благодаря социалистической этике. Вождей кланов почитали лишь в собственной семье, и городом правил не один человек, а два совета, составленные из глав сотни (или около того) основных родов каждой общины.

Мы снова повернули за угол. Узенькая улочка была забита людьми, которым приходилось отступать, чтобы дать нам дорогу. Мы прошли еще немного и наконец остановились. Посыльный 14-го побежал вверх по крутой лестнице. Мы последовали за ним в темноте, но на высоте второго этажа в дом проникли солнечные лучи.

Наша группа поднялась приблизительно на уровень мула Урагана, откуда хорошо просматривался белый квартал. Плоские террасированные крыши уходили вдаль во все стороны, однообразие нарушали цветы и фруктовые деревья – они росли на клумбах, выложенных из лавового пепла и ночных нечистот. Перья пара из парилен взмывали по невидимым отдушинам и быстро растворялись в сухом воздухе. Я заметил несколько трехэтажных сооружений, но большинство построек были одинаковой высоты, и по мосткам люди переходили с одного дома на другой, как это делают в пуэбло или в старых кварталах мусульманской Африки. Носильщики, идущие за нами, подняли тюки. Я передал вперед сигнал готовности, и мы двинулись дальше по рахитичным деревянным мостикам, ориентируясь на север. Хун Шок указал на ряд больших укрытых горшков по краям крыш и сказал, что их наполняют водой на случай пожара. Наконец мы добрались до крыши торгового дома Гарпии. Он примыкал к зданиям, где обосновались майяские семьи птичьего клана из равнинных городов. На улице раздался шум. Похоже, там кого-то били. Феллатор 14-го подошел к краю крыши и громко спросил, что там происходит. Возня стихла, один голос прокричал снизу свое объяснение, второй, перебивая его, – совсем другое. Черт, подумал я, у нас нет времени на всякие глупости. Я протолкался к 12 Кайману.

– Давай отправим посыльного к госпоже Кох, – сказал я на языке дома Гарпии.

– Мы должны сначала укрыться, – ответил он, имея в виду: зайти под крышу. И прибавил, что не годится оставлять наше добро там, где его могут увидеть случайные люди.

Это верно, подумал я. На другие крыши уже вылезли зеваки, которым не терпелось полюбоваться на уличную сцену. Я цокнул: «Хорошо».

Встав в строй, я принялся раскачиваться взад-вперед.

Вернулся 14 Раненый и объяснил, в чем дело. Там, внизу, прислужники синода Утренней Славы (боевики наподобие талибов) убивали женщину за то, что с ней случился приступ чихания во время полуденного бдения.

12 Кайман приказал нам не выходить на улицу и предупредил, что войти внутрь через обычную дверь не удастся. Мы по трапу спустились в небольшой внутренний двор. Он представлял собой пустую (если не считать алтарного столика в центре) квадратную площадку со стороной около тридцати рук; по углам стояли большие деревянные пращуры, а в каждой стене было по двери. Мы инстинктивно выстроились вдоль восточной стены – ведь мы пришли с той стороны, а группа 14-го – вдоль западной. Поглазеть на нас собралось человек пятьдесят – все обитатели дома. Последовала неловкая пауза. Прежде чем войти в жилище, нужно просить разрешения, а мы уже были внутри. Тем не менее 12 Кайман подал знак ногой, и мы достали сигары и приступили к церемонии приветствия. Я заметил, что 14 Раненый и его люди постоянно косились на меня. Насколько я знал, кто-то из них видел Чакала в игре. Но ведь я теперь совсем на него не похож! Наверное, просто выгляжу необычно. Я отдавал себе отчет в том, что у меня появилась определенная харизма и мои физические возможности теперь гораздо лучше, чем у Джеда. Чакал считался выдающимся игроком в хипбол, и хотя я вел себя сдержанно и старался, как говорится, не делать резких движений, тренированные мышцы все равно не слушались приказа. Точно так же, встречая бейсболиста из первой двадцатки, ты сразу понимаешь, что он отличается от остальных. Я вдруг ощутил себя актером, впервые выходящим на сцену. 2 Драгоценный Череп готовил меня к разным ситуациям в доме 14-го, учил, как вести себя в Теотиуакане (склоняться перед одними и попирать других), показывал, где я должен сидеть относительно 12 Каймана, очага, моих собственных слуг, объяснял, при каких словах следует поднимать глаза, при каких – смотреть в землю, и так далее, и тому подобное. Но при этом мое положение в группе все еще оставалось неясным, что затрудняло жизнь всем. Здесь можно было нанести кому-нибудь оскорбление, всего-навсего взглянув не в ту сторону. «Осторожнее, – предупредил я себя. – Не нервничай, будь внимательнее». Хун Шок подошел поближе и загородил меня от остальных так, что они не могли видеть выражение моего лица. Я ободрился, почувствовав поддержку. Спасибо, подумал я. Ты хороший парень.

14 Раненый подвел нас к большой деревянной фигуре в юго-восточном углу, которая изображала уродливую, коренастую, почти голую сидящую женщину, чуть меньше реального размера, но не прародительницу, как я подумал поначалу, а скорее Нефритовую Каргу. 14 и его помощник подняли статую за выступы на плечах и коленях. Поднялась только передняя половина. Истуканша раскрылась, как двустворчатый моллюск, и перед нами предстала ее внутренняя полость и половинки скрещенных ног вплоть до икр. Стопы и задняя часть остались на каменном основании. Статую заполняли маленькие разрисованные глиняные куколки – штук шестьдесят. Они были не только в чреве, но и в пустотах внутри рук – повсюду. Я догадался, что они олицетворяют многочисленную родню 14-го. Может быть, ту же идею воплощают и матрешки. Подошел помощник с подносом, на котором лежало двадцать куколок – по одной для каждого из нас, и мы стояли вокруг, пока раскрасчик размалевывал их разными цветами.

Я метнул взгляд на Хун Шока. «Это что еще за новая дурь?» – было написано на его лице. Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Мастер протянул мне мою куколку – грубоватую, сделанную по шаблону фигурку в большом головном уборе на теотиуаканский манер, вовсе на меня не похожую, если не считать красных полос на поясе. Но думаю, пока я ее держал, она забрала частичку моей души. Я дождался свой очереди и отдал куколку прислужнику, а он привязал ее к выступу под левой ягодицей статуи. Такое расположение имеет определенный смысл? Или просто у них не осталось другого места? 12 Кайман помедлил немного, прежде чем приладить свою фигурку. Это была мексиканская традиция – не майяская. Вероятно, по мнению 12 Каймана, 14 Раненый слишком уж увлекался местной экзотикой. Когда все фигурки разместились внутри, статую снова закрыли. У меня против воли возникло ощущение, будто стены смыкаются вокруг меня, и мне стало тепло и уютно в большом общественном организме при нулевой индивидуальной свободе. Не таково ли общее мировоззрение в Теотиуакане? Невысокие мулы строились вокруг одного громадного, маленькие площади располагались вокруг большой центральной, все малое подчинялось единому великому.

Теперь, когда мы стали семьей, нас пригласили в парильню. Когда все вошли под северную арку, 12 Кайман под каким-то предлогом увел Хун Шока, 3 Возвращающегося Мотылька (нашего вспоминателя-декламатора-счетовода) и меня в боковую дверь. Это было невежливо, но 12 Кайман мог себе такое позволить – он уже бывал в этом доме да к тому же занимал высокое положение.

Мы хотели пообщаться без посторонних ушей, но в первой комнате, куда мы сунулись, стоял ужасный запах, исходивший, как выяснилось, от группки из пяти восьмилетних рабов. Они терпеливо сидели в уголке, связанные легкой церемониальной веревкой. Один отмахивался от мух, ползавших по их плечам, но не пытался прихлопнуть их. Маленькие рабы были слишком пассивны. Мы прошли через другой дворик. Там стояли кадки, деревья авокадо в корзинках, желтые хлопчатниковые накидки сушились на специальных подставках, а женщины в желтых квечквемитлях (треугольные штуковины, что носят здесь вместо майяских уипилей) красили ленты в бочке. Все как обычно, сказал я себе. Расслабься. Мы нашли пустую комнату потемнее. Она походила на разбойничью пещеру: у стен лежали тюки материи, стояли большие кувшины, форма которых говорила о том, что они предназначены для чистой соли. Вместе с нами вошел один из слуг 14-го, но 12 Кайман так посмотрел на него, что тот моментально исчез. Хун Шок развернул свой сверток и извлек оттуда шкатулку размером с голову. В ней лежали четыреста по двадцать крохотных ожерелий (кусочков кожи с птичьих шеек вместе с оперением) самцов фиолетовых трогонов. Когда он открыл крышку, чтобы проверить, цел ли подарок для госпожи Хок, перышки засияли в темноте, словно ядерный реактор. Это был бесценный дар, за которым стояли сотни дней труда.