Текст книги " В.А. Жуковский в воспоминаниях современников "

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 55 страниц)

любовию осмотрел те прекрасные места, где провел свое детство и первую

молодость; по рассказам очевидцев, некоторые места, связанные с печальными

событиями, вызвали у впечатлительного Василия Андреевича слезы... Все родные

собрались у Зонтаг для встречи дорогого родственника, и встреча вышла не

только торжественная, но и семейно-трогательная14. Затем, по инициативе

некоторых дворян и горожан, поэту оказана была торжественная встреча в

городском саду, причем сад роскошно иллюминовали, так как приезд Жуковского

состоялся вечером. Восторженные белевцы хотели было украсить голову

Жуковского серебряным венком, но виновник торжества скромно уклонился от

подобного рода овации. Мастер, делавший венок, жив и теперь15. В саду долго

после того существовала на главной аллее арка в память этого посещения с

надписью: "В память посещения В. А. Жуковского, 1838 год". Объезжая с

наследником престола разные общественные учреждения, Василий Андреевич,

как педагог, не преминул завернуть один и в уездное училище, но по случаю

вакационного времени, помнится, учения не было. Смотритель же училища,

Успенский, вместе с другими чиновниками имел счастие представляться

наследнику престола. В письме (1837 года) к бывшему в то время белевскому

городскому голове А. Ф. Новикову Жуковский, выразив свою благодарность

здешним жителям за их особенно радушный прием, именует сам себя

"гражданином" Белева. Письмо это, написанное с величайшею сердечною

теплотою, так присущею Жуковскому, нам довелось читать у наследников

Новикова, лет 35 тому назад. Копия же с него, к искреннему сожалению, где-то

затерялась и потому воспроизведена быть не может. Через бывшего тогда

уездного предводителя Жуковский, без всякого сомнения, благодарил и белевское

дворянство, почтившее его столь радушным приемом.

В 1810 году Василий Андреевич устроил для матери своей дом в Белеве;

она отошла от Буниной, по-видимому, при ее еще жизни. Полагать надобно, что

местность города покойный поэт знал как свои пять пальцев; он выбрал самую

лучшую и по чистоте воздуха, и по заокским живописным видам. Местность эта

находится в Казачьей слободе, на Ертовской улице, на высоком берегу Оки.

Сколько стихов Жуковского обязано этой вдохновляющей местности своим

существованием! Дом выстроен был деревянный, двухэтажный, на каменном

фундаменте (на углу), с тремя окнами в каждом этаже, из коих среднее, наверху,

полукруглое, что имеет странный вид. Елизавета Дементьевна, приписанная к

белевскому мещанскому обществу, умерла почти в одно время с Марьею

Григорьевною, которой она была гораздо моложе. В 1822 году в опустевшем доме

помещались по найму уездный и земский суды с дворянскою опекою, пока

переделывались старые обгоревшие развалины теперешнего помещения

отделения окружного суда и земской управы с опекою. Затем дом Жуковского

перешел во владение протоколиста опеки Емельянова; по просьбе последнего,

нам помнится, из царского кабинета высылались деньги на поддержку здания,

приходившего в ветхость. При доме существовал плодовый сад, уничтоженный

весенними морозами 1837 года. Старый дом поэта, в 1837 году, осчастливил

своим посещением царь-освободитель Александр II, тогда еще наследник

престола, во время его путешествия по России. С верхнего этажа августейший

путешественник вместе с окружавшею его свитою любовался живописными

заокскими окрестностями, простирающимися вверх по Оке верст на 15.

Жуковский, в свою очередь, рассказывал наследнику престола разные моменты из

его жизни в этом доме вместе с покойною матерью, а также говорил о

сочинениях, написанных им в этом доме. Тогдашним владельцем Емельяновым

был предложен государю наследнику завтрак; предложение было принято с

большою благосклонностью. При отъезде наследник подарил Емельянову

богатую табакерку. Обветшалый дом, по инициативе князя Вяземского, друга

умершего поэта, правительство приобрело у наследников Емельянова за 3 тысячи

рублей, перестроило его заново по плану и фасаду старого и открыло в нем, в

конце 1872 года, ремесленное училище. Впоследствии, при увеличившемся

комплекте учеников, дом оказался чрезвычайно тесным; была найдена

возможность при частном пособии выстроить для школы гораздо большее

помещение – каменный двухэтажный дом. В этом доме, приспособленном только

вчерне, и помещается теперь училище, а в небольшом домике Жуковского живут

преподаватели. На нашем рисунке виднеется фасад училищного дома. Среди

усадьбы Жуковского существовала усадьба и деревянный дом, весьма странной

архитектуры, бывшего дядьки Василия Андреевича, Михаила Ивановича Зверева.

Зверев впоследствии, а именно в 20-х годах, занимался составлением деловых

бумаг и слыл в Белеве за умного и трезвого человека; по каким-то

обстоятельствам Зверев даже платил гильдию. Преданный дядька ухаживал за

Васильем Андреевичем и во время обучения его в Университетском пансионе и

после того – в Мишенском и в Белеве, а затем и в Орловской губернии, где

покойный приобрел себе маленькую деревеньку, смежную с владением

Екатерины Афанасьевны Протасовой – деревнею Муратовою. По рассказам

вдовы умершего Зверева, которую нам довелось знать лично, Василий Андреевич

сначала помогал ей присылкою на каждое просимое письмо ее, а затем она

потеряла его из виду: два подросшие сына могли содержать больную женщину

без посторонней помощи.

Заслуги Жуковского, бесспорно, принадлежат всей России; но тем не

менее мы, белевцы, вправе называть достойного поэта своим согражданином, не

потому только, что он родился близь города, но и потому, что лучшие годы своей

молодости он провел в Белеве. Жизнь на родине, так сказать, послужила дорогому

"певцу во стане русских воинов" прочным фундаментом, чтобы незыблемо

основать на нем свое будущее высокое значение как на литературном поприще,

так и на служебном. Заслуги Жуковского, не отдавая, может быть, себе в том

ясного отчета, чувствуют сейчас с благодарностью миллионы беднейших

обитателей громадной России!..

Прошло почти 100 лет со смерти Афанасия Ивановича, но понятия

"бунинская мельница", "бунинский луг" и проч. и теперь не сходят с уст как

окрестных жителей Мишенского, так и собственно городских: народная память,

видно, переживает самую смерть!..

Комментарии

Петр Мартынович Мартынов (1828–1895) – тульский краевед,

публиковавшийся в журнале "Исторический вестник". Его очерк "Село

Мишенское, родина В. А. Жуковского", созданный в начале 1870-х годов, – опыт

краеведческих мемуаров. Мартынов попытался через конкретные реалии

воссоздать мир, окружавший Жуковского в юности, питавший его поэтическое

воображение. В этом смысле очерк Мартынова – важнейший источник для

биографов поэта, комментаторов его поэзии.

СЕЛО МИШЕНСКОЕ, РОДИНА В. А. ЖУКОВСКОГО

(Стр. 488)

ИВ. 1887. Т. 27. С. 110–126. К очерку приложены три гравюры с видами

Мишенского. Впервые: Тульские губ. ведомости. 1872. В примеч. к очерку

использованы авторские комментарии, специально оговоренные в тексте.

1 Река Большая Выра... – Примеч. автора: "В Оку около Белева впадают

четыре Выры: Большая (Фатьяновская), Малая (в самом городе), Вежна (под

Жабынью) и Говтунская Выра вероятно, происходит от глагола вырывать, означая

бурное свойство воды при разлитии весною, когда целые береговые местности

смываются и засоряют фарватер Оки, и без того здесь маловодной" (с. 110).

2 Ты помнишь ли наш пруд спокойной?.. – цитата из стих. "Там небеса и

воды ясны...", посланного в письме к А. П. Киреевской в 1816 г. с таким

комментарием: "Все, что на милой родине, здравствуй! Я было начал стихи к

родине" <...> (ЖМНП. 1869. С. 142, 377).

3 Гремячий колодезь. – Об этом Гремячем ключе Жуковский вспоминал

неоднократно (см.: УС, с. 18) и запечатлел его в 1837 г. на рисунке (Милонов, с.

47).

4 Об этом см. примеч. 17 к воспоминаниям К. К. Зейдлица в наст. изд.

5 Примеч. автора: "Мишенское есть в Одоевском уезде, в 6 верстах от

города; Мишина Поляна – в Белевском" (с. 112).

6 ...рода Буниных... – См. об этом: Долгова Р. С, Кононова А. Ю. Новые

материалы о родине и предках поэта (по документам ЦГАДА) // Жуковский и

русская культура. Л., 1987. С. 342–345.

7 ...каменный храм... – См. офорт Жуковского "Вид церкви от дома к

воротам" (Милонов, с. 34, 45).

8 Примеч. автора: "Об этом я узнал от одного отставного чиновника, он

же, в свою очередь, слышал о подобном наименовании от своей родной бабки,

жившей в детстве у священника Петра Петрова, который крестил Жуковского.

Бабка, бывши маленькою, по ее словам, хаживала на господскую усадьбу играть с

Васенькою; 26 лет тому назад старушка умерла" (с. 117).

9 Об этом говорил и сам Жуковский (УС, с. 109). В мишенских офортах

Жуковского холм постоянно присутствует как важнейшая часть пейзажа

(Милонов, с. 29, 46).

10 Примеч. автора: "В 1855 году нам довелось видеть Зонтаг и ее

домашнюю обстановку; несмотря на свои 70 лет, она казалась вполне бодрою и

гораздо моложе своих лет" (с. 117).

11 Примеч. Мартынова: "В гостиной есть небольшой портрет жены

Василия Андреевича, Елизаветы Алексеевны, с сыном, небольшим мальчиком" (с.

118).

12 Гутмансталь, за которого вышла замуж единственная дочь А. П. Зонтаг,

был австрийским консулом в Одессе (РБ, с. 118). Как сообщает Мартынов, "у

супругов Гутмансталей в Австрии трое детей: два женатые сына и замужняя дочь"

(с. 120).

13 Друзья, любите сень родительского крова!.. – отрывок из стих. "Сон

могольца" (1806).

14 В дневнике об этом событии Жуковский писал так: "У нас все

представились: Саша, Маша, Арбенева и Плещеев. Приезд Петра Плещеева,

Варвары с мужем, Левицкой Натальи Алексеевны и мужа ее" (Дневники, с. 342).

15 Об этом см. воспоминания М. П. Погодина в наст. изд.

ПРИЛОЖЕНИЕ

СТИХОТВОРЕНИЯ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ЖУКОВСКОМУ

А. И. ТУРГЕНЕВ

1. <В. А. ЖУКОВСКОМУ>

Смиренный жизни путь цветами устилая,

Живи, мои милый друг, судьбу благословляя,

И ввек любимцем будь ее.

Блаженство вольности, любви, уединенья

И муз святые вдохновенья

Проникнут сладостью все бытие твое.

А мне судьба велит за счастием гоняться,

Искать его, не находить,

Но я не буду с ней считаться,

Коль будешь ты меня любить.

  1803

К. Н. БАТЮШКОВ

2. К ЖУКОВСКОМУ

Прости, балладник мой,

Белёва мирный житель!1

Да будет Феб с тобой,

Наш давний покровитель!

Ты счастлив средь полей

И в хижине укромной.

Как юный соловей

В прохладе рощи темной

С любовью дни ведет,

Гнезда не покидая,

Невидимый поет,

Невидимо пленяя

Веселых пастухов

И жителей пустынных,–

Так ты, краса певцов,

Среди забав невинных,

В отчизне золотой

Прелестны гимны пой!

О! пой, любимец счастья,

Пока веселы дни

И розы сладострастья

Кипридою даны,

И роскошь золотая,

Все блага рассыпая

Обильною рукой,

Тебе подносит вины,

И портер выписной,

И сочны апельсины,

И с трюфлями пирог –

Весь Амальтеи рог2,

Вовек неистощимый,

На жирный твой обед!

А мне... покоя нет!

Смотри! неумолимый

Домашний Гиппократ,

Наперсник Парки бледной,

Попов слуга усердной,

Чуме и смерти брат,

Поклявшися латынью

И практикой своей,

Поит меня полынью

И супом из костей;

Без дальнего старанья

До смерти запоит

И к вам писать посланья

Отправит за Коцит!

Всё в жизни изменило,

Что сердцу сладко льстило;

Всё, всё прошло, как сон:

Здоровье легкокрыло,

Любовь и Аполлон!

Я стал подобен тени,

К смирению сердец,

Сух, бледен, как мертвец;

Дрожат мои колени,

Спина дугой к земле,

Глаза потухли, впали,

И скорби начертали

Морщины на челе;

Навек исчезла сила

И доблесть прежних лет.

Увы! мой друг, и Лила

Меня не узнает.

Вчера, с улыбкой злою,

Мне молвила она

(Как древле Громобою3

Коварный Сатана):

"Усопший! мир с тобою!

Усопший! мир с тобою!" –

Ах! это ли одно

Мне роком суждено

За древни прегрешенья?..

Нет, новые мученья,

Достойные бесов!

Свои стихотворенья

Читает мне Свистов4;

И с ним певец досужий,

Его покорный бес5,

Как он, на рифмы дюжий,

Как он, головорез!

Поют и напевают

С ночи до бела дня;

Читают и читают

И до смерти меня,

Убийцы, зачитают!

1812

3. К ПОРТРЕТУ ЖУКОВСКОГО

Под знаменем Москвы, пред падшею столицей

Он храбрым гимны пел, как пламенный Тиртей1;

В дни мира, новый Грей2,

Пленяет нас задумчивой цевницей.

  1817

4

* * *

Жуковский, время все проглотит,

Тебя, меня и славы дым1,

Но то, что в сердце мы храним,

В реке забвенья не потопит!

Нет смерти сердцу, нет ее!

Доколь оно для блага дышит!..

А чем исполнено твое,

И сам Плетаев2 не опишет.

; 1821

В. Л. ПУШКИН

5. К В. А. ЖУКОВСКОМУ

Licuit semperque licebit

Signatum praesente nota producere nomen.

Ut silvae foliis pro nos mutantur in annos,

Prima cadunt; ita verboram vêtus interit aetas,

Et juvenum ritu florent modo nata vigentque.

Horat. Ars poetica (*)

(*Всегда было и будет впредь позволено использовать слова, освященные

употреблением. Как леса на склоне года меняют листья и опадают те, что

появились прежде, так проходит пора старых слов и в употреблении цветут и

крепнут вновь появившиеся. Гораций. Поэтическое искусство (лат.).)

Скажи, любезный друг, какая прибыль в том,

Что часто я тружусь день целый над стихом?

Что Кондильяка я и Дюмарсе читаю,

Что логике учусь и ясным быть желаю?

Какая слава мне за тяжкие труды?

Лишь только всякой час себе я жду беды;

Стихомарателей здесь скопище упрямо.

Не ставлю я нигде ни семо, ни овамо1;

Я, признаюсь, люблю Карамзина читать

И в слоге Дмитреву стараюсь подражать.

Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,

Тот изъясняется приятно и свободно.

Славянские слова таланта не дают,

И на Парнас они поэта не ведут.

Кто русской грамоте как должно не учился,

Напрасно тот писать трагедии пустился2;

Поэма громкая, в которой плана нет3,

Не песнопение, но сущий только бред.

Вот мнение мое! Я в нем не ошибаюсь

И на Горация и Депрео ссылаюсь:

Они против врагов мне твердый будут щит;

Рассудок следовать примерам их велит.

Талант нам Феб дает, а вкус дает ученье.

Что просвещает ум? питает душу? – чтенье.

В чем уверяют нас Паскаль и Боссюэт,

В Синопсисе4 того, в Степенной книге5 нет.

Отечество люблю, язык я русской знаю,

Но Тредьяковского с Расином не равняю;

И Пиндар наших стран тем слогом не писал,

Каким Боян в свой век героев воспевал6.

Я прав, и ты со мной, конечно, в том согласен;

Но правду говорить безумцам – труд напрасен.

Я вижу весь собор безграмотных славян,

Которыми здесь вкус к изящному попран,

Против меня теперь рыкающий ужасно,

К дружине вопиет наш Балдус7 велегласно:

"О братие мои, зову на помощь вас!

Ударим на него, и первый буду аз.

Кто нам грамматике советует учиться,

Во тьму кромешную, в геенну погрузится;

И аще смеет кто Карамзина хвалить,

Наш долг, о людие, злодея истребить".

Не бойся, говоришь ты мне, о друг почтенный.

Не бойся, мрак исчез – настал нам

век блаженный!

Великий Петр, потом Великая Жена,

Которой именем вселенная полна,

Нам к просвещению, к наукам путь открыли,

Венчали лаврами и светом озарили.

Вергилий и Омер, Софокл и Эврипид,

Гораций, Ювенал, Саллюстий, Фукидид

Знакомы стали нам, и к вечной славе россов

Во хладном Севере родился Ломоносов!

На лире золотой Державин возгремел,

Бессмертную в стихах бессмертных он воспел;

Любимец Аонид и Фебом вдохновенный,

Представил Душеньку в поэме несравненной8.

Во вкусе час настал великих перемен:

Явились Карамзин и Дмитрев-Лафонтен9!

Вот чем все русские должны гордиться ныне!

Хвала Великому! Хвала Екатерине!

Пусть Клит рецензии тисненью предает –

Безумцу вопреки. Поэт всегда Поэт.

Итак, любезный друг, я смело в бой вступаю;

В словесности раскол, как должно, осуждаю.

Арист10 душою добр, но автор он дурной,

И нам от книг его нет пользы никакой;

В странице каждой он слог древний выхваляет

И русским всем словам прямой источник знает, –

Что нужды? Толстый том, где зависть лишь видна,

Не есть Лагарпов курс11, а пагуба одна.

В славянском языке и сам я пользу вижу,

Но вкус я варварский гоню и ненавижу.

В душе своей ношу к изящному любовь;

Творенье без идей мою волнует кровь.

Слов много затвердить не есть еще ученье,

Нам нужны не слова – нам нужно просвещенье12.

  1810

6. НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ В. А. ЖУКОВСКОГО

Он стал известен сам собой;

На лире он любовь, героев воспевает;

Любимец муз соединяет

Прекраснейший талант с прекраснейшей душой.

; 1817

7. К В. А. ЖУКОВСКОМУ

Товарищ-друг! Ты помнишь ли, что я

Еще живу в сем мире?

Что были в старину с тобою мы друзья,

Что я на скромной лире,

Бывало, воспевал талант изящный твой?

Бывало, часто я, беседуя с тобой,

Читал твои баллады и посланья:

Приятные, увы, для сердца вспоминанья!

Теперь мне некому души передавать:

С тобою, В<яземски>м, со всеми я в разлуке;

Мне суждено томиться, горевать

И дни влачить в страданиях и скуке.

Где Б<лудо>в? Где Д<ашко>в? Жизнь долгу

посвятив,

Они заботятся, трудятся;

Но и в трудах своих нередко, может статься,

Приходит им на мысль, что друг их старый жив.

Я жив, чтоб вас любить, чтоб помнить всякий час,

Что вас еще имею;

Благодаря судьбу, я в чувствах не хладею.

Молю, чтоб небеса соединили нас.

  9 января 1830

П. А. ВЯЗЕМСКИЙ

8. ПОСЛАНИЕ К ЖУКОВСКОМУ ИЗ МОСКВЫ В КОНЦЕ 1812 ГОДА

Итак, мой друг, увидимся мы вновь

В Москве, всегда священной нам и милой!

В ней знали мы и дружбу и любовь,

И счастье в ней дни наши золотило.

Издетства, друг, для нас была она

Святилищем драгих воспоминаний;

Протекших бед, веселий, слез, желаний

Здесь повесть нам везде оживлена.

Здесь красится дней наших старина,

Дней юности, и ясных и веселых,

Мелькнувших нам едва – и отлетелых.

Но что теперь твой встретит мрачный взгляд

В столице сей и мира и отрад? –

Ряды могил, развалин обгорелых

И цепь полей пустых, осиротелых –

Следы врагов, злодейства гнусных чад!

Наук, забав и роскоши столица,

Издревле край любви и красоты

Есть ныне край страданий, нищеты.

Здесь бедная скитается вдовица,

Там слышен вопль младенца-сироты;

Их зрит в слезах румяная денница,

И ночи мрак их застает в слезах!

А там старик, прибредший на клюках

На хладный пепл родного пепелища,

Не узнает знакомого жилища,

Где он мечтал сном вечности заснуть,

Склонив главу на милой дщери грудь;

Теперь один, он молит дланью нищей

Последнего приюта на кладбище.

Да будет тих его кончины час!

Пускай мечты его обманут муку,

Пусть слышится ему дочерний глас,

Пусть, в гроб сходя, он мнит подать ей руку!

Счастлив, мой друг, кто, мрачных сих картин,

Сих ужасов и бедствий удаленный

И строгих уз семейных отчужденный,

Своей судьбы единый властелин,

Летит теперь, отмщеньем вдохновенный1,

Под знамена карающих дружин!

Счастлив, кто меч, отчизне посвященный,

Подъял за прах родных, за дом царей,

За смерть в боях утраченных друзей;

И, роковым постигнутый ударом,

Он скажет, свой смыкая мутный взор:

"Москва! Я твой питомец с юных пор,

И смерть моя – тебе последним даром!"

Я жду тебя, товарищ милый мой!

И по местам, унынью посвященным,

Мы медленно пойдем, рука с рукой,

Бродить, мечтам предавшись потаенным.

Здесь тускл зари пылающий венец,

Здесь мрачен день в краю опустошений;

И скорби сын, развалин сих жилец,

Склоня чело, объятый думой гений

Гласит на них протяжно: нет Москвы!

И хладный прах, и рухнувшие своды,

И древний Кремль, и ропотные воды

Ужасной сей исполнены молвы!

  1813

9. К ТИРТЕЮ СЛАВЯН

Давно ли ты, среди грозы военной,

Младой Тиртей1, на лире вдохновенной

Победу пел перед вождем побед2?

И лаврами его означил след?

Давно ли ты, воспламенен героем,

Воспел его, с бестрепетным покоем

Стоящего пред трепетным врагом?

О, сколь тебе прекрасен перед строем

Казался он с израненным челом!3

И ты прочел в священном упоенье

На сем челе судьбины приговор:

Успех вождя и пришлеца позор,

И ты предрек грядущих дней явленье!

Но где тобой обещанный возврат?

Где вождь побед? Увы! и стар и млад,

Предупредя дрожащий луч денницы,

Во сретенье к нему не поспешат!

Не окружат победной колесницы

И спасшей их отмстительной десницы

К устам своим не поднесут стократ!

И каждый шаг его не огласят

Языком чувств, хвалою благородной!

Не придет сей желанный нами день!

Внезапно смерть простерла ночи тень4

На путь вождя, путь славы лучезарной!

Спасенья муж свой зоркий взгляд смежил,

И тесный гроб – великого вместил!

Обвей свою ты кипарисом лиру,

Тиртей славян! И прах, священный миру,

Да песнь твоя проводит в мрачный свод,

И тень его, с безоблачных высот

Склонясь на глас знакомых песнопений,

Твой будет щит и вдохновенья гений.

; 1813

10. К В. А. ЖУКОВСКОМУ

(Подражание сатире II Депрео)1

О ты, который нам явить с успехом мог

И своенравный ум, и беспорочный слог,

В боренье с трудностью силач необычайный2,

Не тайн поэзии, но стихотворства тайны,

Жуковский! от тебя хочу просить давно.

Поэзия есть дар, стих – мастерство одно.

Природе в нас зажечь светильник вдохновенья,

Искусства нам дают пример и наставленья.

Как с рифмой совладеть, подай ты мне совет3.

Не ты за ней бежишь, она тебе вослед;

Угрюмый наш язык как рифмами ни беден,

Но прихотям твоим упор его не вреден,

Не спотыкаешься ты на конце стиха

И рифмою свой стих венчаешь без греха.

О чем ни говоришь, она с тобой в союзе

И верный завсегда попутчик смелой музе.

Но я, который стал поэтом на беду,

Едва когда путем на рифму набреду;

Не столько труд тяжел в Нерчинске рудокопу,

Как мне, поймавши мысль, подвесть ее под стопу

И рифму залучить к перу на острие.

Ум говорит одно, а вздорщица4 свое.

Хочу ль сказать, к кому был Феб из русских ласков, –

Державин рвется в стих, а втащится Херасков5.

В стихах моих не раз, ее благодаря,

Трус Марсом прослывет, Катоном – раб царя,

И, словом, как меня в мороз и жар ни мечет,

А рифма, надо мной ругаясь, мне перечит.

С досады, наконец, и выбившись из сил,

Даю зарок не знать ни перьев, ни чернил,

Но только кровь во мне, спокоившись, остынет

И неуспешный лов за рифмой ум покинет,

Нежданная, ко мне является она,

И мной владеет вновь парнасский сатана.

Опять на пытку я, опять бумагу в руки –

За рифмой рифмы ждать, за мукой новой муки.

Еще когда бы мог я, глядя на других,

Впопад и невпопад сажать слова в мой стих;

Довольный счетом стоп и рифмою богатой,

Пестрил бы я его услужливой заплатой.

Умел бы, как другой, паря на небеса,

Я в пляску здесь пустить и горы и леса6

И, в самый летний зной в лугах срывая розы,

Насильственно пригнать с Уральских гор морозы.

При помощи таких союзников, как встарь,

Из од своих бы мог составить рифм словарь

И Сумарокова одеть в покрове новом;

Но мой пужливый ум дрожит над каждым словом,

И рифма праздная, обезобразив речь,

Хоть стих и звучен будь,– ему как острый меч.

Скорее соглашусь, смиря свою отвагу,

Стихами белыми весь век чернить бумагу,

Чем слепо вклеивать в конец стихов слова,

И, написав их три, из них мараю два.

Проклятью предаю я, наравне с убийцей,

Того, кто первый стих дерзнул стеснить границей

И вздумал рифмы цепь на разум наложить.

Не будь он – мог бы я спокойно век дожить,

Забот в глаза не знать и, как игумен жирный,

Спать ночью, днем дремать в объятьях лени мирной.

Ни тайный яд страстей, ни зависти змея

Грызущею тоской не трогают меня.

Я Зимнего дворца не знаю переходов,

Корысть меня не мчит к брегам чужих народов.

Довольный тем, что есть, признательный судьбе,

Не мог бы в счастье знать и равного себе,

Но, заразись назло стихолюбивым ядом,

Свой рай земной сменил я добровольным адом.

С тех пор я сам не свой: прикованный к столу,

Как древле изгнанный преступник на скалу

Богами брошен был на жертву хищной власти,

Насытить не могу ненасытимой страсти.

То оборот мирю с упрямым языком,

То выживаю стих, то строфу целиком,

И, силы истоща в страдальческой работе,

Тем боле мучусь я, что мучусь по охоте.

Блаженный Н<иколев>, ты этих мук не знал.

Пока рука пером водила, ты писал,

И полка книжная, твой знаменуя гений,

Трещит под тяжестью твоих стихотворений.

Пусть слог твой сух и вял, пусть холоден твой жар,

Но ты, как и другой, Заикину товар.

Благодаря глупцам не залежишься в лавке!

"Где рифма налицо, смысл может быть в неявке!" –

Так думал ты – и том над томом громоздил;

Но жалок правилам кто ум свой покорил.

Удачный выбор слов невежде не помеха;

Ему что новый стих, то новая потеха.

С листа на лист, резвясь игривою рукой,

Он в каждой глупости любуется собой.

Напротив же, к себе писатель беспристрастный,

Тщась беспорочным быть,– в борьбе с собой всечасной.

Оправданный везде, он пред собой не прав;

Всем нравясь, одному себе он не на нрав.

И часто кто за дар прославлен целым светом,

Тот проклинает день, в который стал поэтом.

Ты, видя подо мной расставленную сеть,

Жуковский! научи, как с рифмой совладеть.

Но если выше сил твоих сия услуга,

То от заразы рифм избавь больного друга!

Август 1819

11. ПЕСНЬ НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В. А. ЖУКОВСКОГО

В этот день дал Бог нам друга –

И нам праздник этот день!

Пусть кругом снега и вьюга

И январской ночи тень –

Ты, Вьельгорский, влагой юга

Кубок северный напень!

Все мы выпьем, все мы вскроем

Дно сердец и кубков дно

В честь того, кого запоем

Полюбили мы давно!

Будь наш тост ему отраден,

И от города Петра

Пусть отгрянет в Баден-Баден1

Наше русское ура!

Он чудесный дар имеет

Всех нас спаивать кругом:

Душу он душою греет,

Ум чарует он умом

И волшебно слух лелеет

Упоительным стихом.

И под старость, духом юный,

Он все тот же чародей!

Сладкой песнью дышат струны,

И душа полна лучей.

Будь наш тост ему отраден,

И от города Петра

Пусть отгрянет в Баден-Баден

Наше русское ура!

Нас судьбы размежевали,

Брошен он в чужой конец,

Но нас чувства с ним связали,

Но он сердцем нам близнец;

Ни разлуки нет, ни дали

Для сочувственных сердец.

Нежной дружбы тайной силой

И судьбе наперелом

В нас заочно – друг наш милый,

И мы жизнью сердца – в нем.

Будь наш тост ему отраден,

И от города Петра

Пусть отгрянет в Баден-Баден

Наше русское ура!

Тихо-радостной тоскою

В этот час объятый сам,

Может статься, он мечтою

К нам прильнул и внемлет нам

И улыбкой и слезою

Откликается друзьям!

Радость в нем с печалью спорит,

Он и счастлив и грустит,

Нашим песням молча вторит

И друзей благодарит.

Будь наш тост ему отраден,

И от города Петра

Пусть отгрянет в Баден-Баден

Наше русское ура!

Январь 1849

В. Ф. РАЕВСКИЙ

12. ИЗ «ПЕСНИ ВОИНОВ ПЕРЕД СРАЖЕНИЕМ»

<...> Пусть дети неги и порока

С увялой, рабскою душой

Трепещут гибельного рока,

Неразлучимого с войной,

И спят на ложе пресыщенья,

Когда их братья кровь лиют.

Постыдной доле их – презренье!

Во тьме дни слабых протекут!

А нам отчизны взор – награда

И милых по сердцу привет,

Низвергнем сонмы супостата,

И с славой нам восплещет свет!..

Краса певцов, наш бард любимый,

Жуковский в струны загремит,

И глас его непобедимых

Венком бессмертья отличит.

И юный росс, приникший слухом

К его цевнице золотой,

Геройским вспыхивает духом

И, как с гнезда орел младой,

Взлетит искать добычи бранной

Вослед испытанным вождям...

О други! близок час желанный,

И близок грозный час врагам, –

Певцы передадут потомству

Наш подвиг, славу, торжество.

Устроим гибель вероломству,

Дух мести – наше божество!

  1812-1813

А. Ф. ВОЕЙКОВ

13. К Ж<УКОВСКОМУ>

Ты, который с равной легкостью,

С равным даром пишешь сказочки,

Оды, песни и элегии;

Муз любимец и учитель мой

В описательной поэзии!1

Добрый друг, открой мне таинства!

Где ты взял талант божественный

Восхищать, обворожать умы,

Нежить сердце, вображение?

Не Зевес ли положил печать

На челе твоем возвышенном?

Не Минерва ль обрекла тебя

При рожденье чистым музам в дар?

Нам талантов приобресть нельзя,

Мы с талантами рождаемся.

Все пиитики, риторики,

Все Лагарпы, Аристотели

Не соделают поэтами.

Что наука? Кормчий смысленный,

Искушенный и воспитанный

В школе времени и опытов;

Но без ветра морем плыть нельзя

И писать без дарования.

Ты поэтом родился на свет,

В колыбели повит лаврами.

Родился – и улыбнулася

Мать-природа сыну милому,

И все виды для очей твоих

В красоту преобразилися,

И все звуки для ушей твоих –

В сладкогласие небесное.

Представляешь ли Фантазию,

Как она по свету рыскает,

Подостлавши самолет-ковер,

Алый мак держа в одной руке,

А в другой ширинку белую,–

Претворяешь в пурпур рубище,

В пышный храм шалаш соломенный,

Узы тяжкие железные

В вязь легчайшую, цветочную.

Все блестящи краски радуги

На палитру натираешь ты,

Все цветы, в полях растущие,

Разноцветны, разновидные,

Рвешь, плетешь из всех один венок

И венчаешь им прелестную

Дщерь Зевесову – Фантазию.

Со друзьями ли беседуешь

Под покровом кленов сетчатым,

На ковре лугов узорчатом,

Где ручей журчит по камушкам,

Где шум сладкий бродит по лесу, –

Ты, сливая голос с лирою,

Поощряешь к наслаждениям,

К сладострастию изящному.

"О друзья мои!2 – вещаешь ты. –

Жизнь есть миг, она пройдет, как сон,

Как улыбки след прелестныя,

Как минутный Филомелы глас

Умолкает за долиною.

Посмотрите, как за часом час

Оставляет нас украдкою.

И как знать? Быть может, завтра же

Мы уснем в могиле праотцев;

Так почто же дни столь краткие

Отравлять еще заботами,

Подлой страстью сребролюбия

Домогаться пресмыканием

Мзды за низкость жалких почестей?

Насладимся днем сегодняшним!

В чаше радости потопим грусть

И, стаканом об стакан стуча,

Смерть попросим, чтоб нечаянно

Посетила среди пиршества,

Так, как добрый, но нежданный друг".

Иль с Людмилою тоску делишь

О потере друга милого.

Иль с Светланою прелестною

Вечерком крещенским резвишься,

Топишь в чашу белый ярый воск

И, бросая свой зол от перстень,

Ты поешь подблюдны песенки3.

О соперник Гете, Бюргера!

Этой сладкою поэзией,

Этой милой философией

Ты пленяешь, восхищаешь нас;

Превосходен и в безделицах,

Кисть Альбана в самых мелочах.

Но почто же, мой почтенный друг,

Ты с цветка лишь на цветок летишь

Так, как пчелка златокрылая,

Так, как резвый мотылек весной?

Ты умеешь соколом парить

И конем лететь чрез поприще.

Состязайся ж с исполинами,

С увенчанными поэтами;

Соверши двенадцать подвигов:

Напиши четыре части дня,

Напиши четыре времени4,

Напиши поэму славную,

В русском вкусе повесть древнюю, –

Будь наш Виланд, Ариост, Баян!

Мы имели славных витязей,

Святослава со Добрынею;

А Владимир – русско солнышко,

Наш Готфред или Великий Карл;

А Димитрий – басурманов бич;

Петр – Сампсон, раздравший челюсть льва,

Великан между великими;

А Суворов – меч отечества,

Затемнивший славой подвигов

Александра, Карла, Цесаря;

А Кутузов – щит отечества,

Мышцей крепкою, высокою

Сокрушивший тьмы и тысячи

Колесниц, коней и всадников

Так, как ветр великий севера

Истребляет пруги алчные,

Губит жабы ядовитые,

Из гнилых болот излезшие

И на нивах воссмердевшие;

А Платов, который так, как волхв,

Серым волком рыщет по лесу,

Сизым орлом по поднебесью,

Щукой зоркой по реке плывет

И в единый миг и там и здесь

Колет, гонит и в полон берет!

Выбирай, соображай, твори!

Много славы, много трудностей.

Слава ценится опасностью,

Одоленными препятствами.

В колыбели сын Юпитеров

Задушил змей черных зависти,

Но зато Иракл на небо взят;

И тебе, орел поэзии,

Подле Грея, подле Томсона