Текст книги " В.А. Жуковский в воспоминаниях современников "

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 55 страниц)

остался без внимания. Данилевский в описываемый момент находился при

главной квартире, в распоряжении Толя, и отданный приказ был переписан у

него.

Вслед за вышеприведенным случаем Скобелев и исправлявший должность

генерал-аудитора Маевский получили полки, и так как они были отлично храбрые

штаб-офицеры, то и не замедлили получить Георгиевские кресты и доставить

полкам своим знаки отличия. Можно полагать, что с того времени желание

сделаться литератором запало в голову Скобелева. Независимо служебных его

сношений, в которых всегда искал блеснуть, он начал издавать "Чтение для

солдат", состоявшее из различных рассказов, которые предписано было по

вечерам читать в ротах. Однажды, приехав на выход во дворец, Скобелев

остановился перед двумя очень красивыми унтер-офицерами, стоявшими на

часах, и начал их расхваливать генерал-адъютанту П. Н. Ушакову, начальнику

гвардейской пехоты. Здесь между многими случились Бологовский и брат мой. На

вопрос Скобелева, читают ли они солдатские рассказы6, унтер-офицер отвечал

утвердительно; затем он спросил, нравятся ли им эти рассказы. Часовой молчал.

Тогда Павел Николаевич Ушаков приказал ему отвечать на вопрос. Унтер-

офицер, не зная, что имеет дело с автором рассказов, ибо гвардия его еще не

видала, отвечал: "Никак нет, ваше высокопревосходительство". Скобелев пожелал

узнать – почему. Опять молчание и опять приказание отвечать. "Теперь и бабы

наши не говорят таким языком", – отвечал унтер-офицер. Скобелев не отставал, –

ему хотелось немедленно какой-нибудь цитаты, и она последовала: "Как же, ваше

превосходительство, кто ж теперь из солдат скажет: вот я тебе из носу пущу

малину!" Трое из названных лиц одинаково рассказывали мне этот забавный

случай: впрочем, тогда все знали это.

Комментарии

Иван Петрович Липранди (1790–1880) – участник наполеоновских войн с

1807 г., в том числе и Отечественной войны 1812 г., отмечен многими боевыми

наградами. С 1822 г. – отставной полковник, после чего состоял чиновником по

особым поручениям при М. С. Воронцове. Привлекался к следствию после

восстания декабристов, но был освобожден с оправдательным документом. С

1832 г. – генерал-майор, служил при министерстве внутренних дел и был тайным

агентом правительства (в этом качестве он выступил в деле петрашевцев).

Человек необыкновенно противоречивый, во многом загадочный, со сложной

биографией (см.: Эйдельман Н. Я. "Где и что Липранди?" // Путь в незнаемое. М., 1972. С. 125–158), Липранди обладал, по словам Пушкина, "ученостью

истинной", которая сочеталась "с отличными достоинствами военного человека"

(Пушкин, т. 11, с. 294). Липранди – автор воспоминаний о Пушкине, которые

справедливо считаются "главнейшим источником сведений о южном периоде

биографии" поэта (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. 1.

С. 513).

Мемуарный очерк Липранди "И. Н. Скобелев и В. А. Жуковский в 1812

году" – органичная часть историко-критических его трудов об Отечественной

войне. В них он проявил себя как замечательный критик военной литературы

1812 г., что высоко ценил, например, Л. Н. Толстой, подаривший ему роман

"Война и мир" с дарственной надписью. Особая ценность мемуаристики

Липранди определяется тем, что она восходит к его дневникам, которые он вел

всю жизнь, имел в руках еще в 1876 г. и которые позднее таинственно исчезли (об

этом см.: Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. М., 1980. С 80–86,

109–110). В этом смысле очерк Липранди о Скобелеве и Жуковском – одно из

немногочисленных свидетельств очевидца о деятельности Жуковского в ставке

Кутузова. Несмотря на то что факты, приводимые мемуаристом, подтверждаются

Н. А. Старынкевичем (см. его воспоминания в наст. изд.).

A. П. Ермоловым, вспоминавшим о том, что Жуковский "помогал

Скобелеву писать бюллетени и по своей скромности дозволил ему пользоваться

незаслуженною славою" (РА. 1863. No 5–6. Стб. 438–439), очерк Липранди

вызвал и критические замечания. Так, В. Баюшев, пытаясь защитить своего "отца

командира", писал: "Оригинальный слог сочинений И<вана> Н<икитича>, начиная с реляций 12 года и кончая статьями его в журнале "Чтение для солдат", издававшемся им спустя тридцать лет после того, нисколько не изменился и

совсем не похож на слог "Певца во стане русских воинов" (Баюшев В. И. Н.

Скобелев и B. А. Жуковский: Поправка на статью И. Липранди // Совр. известия.

1877. 28 нояб., No 328).

Сведений о встречах Жуковского и Липранди после 1812 г. не

сохранилось. Правда, в примечании к очерку Липранди сообщает: "После сего я

только один раз встретил Жуковского – у Вигеля в Петербурге; но он, кажется,

меня не узнал, а я не находил нужным напоминать ему, тем более что знакомство

наше было очень поверхностное, как это бывает часто во время войны" (Древняя

и новая Россия. 1877. No 10. С. 173, примеч. 5).

Очерк Липранди снабжен его собственными примечаниями, которые

использованы в реальном комментарии.

И. Н. СКОБЕЛЕВ И В. А. ЖУКОВСКИЙ В 1812 ГОДУ.

Отрывок из воспоминаний

(стр. 128)

Древняя и новая Россия. 1877. No 10. С. 168–173.

1 К этому месту очерка Липранди делает большое примечание, где, в

частности, говорит: "Эриксон был оригинал даже и по тому времени;

чрезвычайно низенького роста, очень толстый, с короткой шеей, большим,

круглым, чухонским красным лицом, сильно пострадавшим от оспы;

необыкновенно хладнокровной храбрости, любимый всеми чинами как за это, так

за честность и простоту обращения..."

2 "Это были большого размера, – замечает в примечании Липранди, –

тогдашнего фасона дрожки, с дверцами (род коляски), густого желто-оранжевого

цвета, с сундуками и вожжами. Скобелев, вместо того чтобы ехать верхом,

садился с Жуковским".

3 Комментируя это место очерка, Липранди замечает: "Слова эти так

записаны в дневнике Д. Н. Бологовского, и впоследствии многое, излагаемое

здесь мною, было подтверждено Михайловским-Данилевским, у которого в

записках очень немного сказано о литературных достоинствах Скобелева".

4 Речь идет об "Истории Отечественной войны 1812 года по достоверным

источникам" М. И. Богдановича (СПб., 1859. Т. 1–2).

5 Исследователь русской мемуаристики о 1812 г. высказывает

предположение, что записки Михайловского-Данилевского, где говорится о

привлечении Скобелева и Жуковского к писанию военно-агитационных

документов штаба, утеряны (Тартаковский А. Г. Указ. соч. С. 110).

6 О стиле скобелевских рассказов, которые сопоставляли с афишками гр.

Ростопчина (РА. 1911. No 11. С. 304), их значении существовали различные точки

зрения. Так, Булгарин считал, что "Скобелев имел свой собственный слог, писал

не для глаз, а для уха, писал как говорил" (Булгарин Ф. В. Воспоминания об И. Н.

Скобелеве. СПб., 1850. С. 13). Другие отмечали, что до конца жизни он не был "в

состоянии ни строки написать по-русски, без орфографических ошибок" (Кубасов

И. А. И. Н. Скобелев: Опыт характеристики. СПб., 1900. С. 1).

H. A. Старынкевич

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ»

Надо быть полячишкой, чтобы статью, смерть Жуковского возвещающую,

памяти его посвященную, напечатать под заголовком "Журнальная всякая

всячина"1.

И ни один из этих северных варваров, из этих неевропейских людей, не

разругал полячишку, не дал подлецу в писк. – Как бывший европейский человек,

я не спустил ему, издалека выбил его порядочно, пустил к нему грамотку

анонимную, – разругал, как мерзавца.

Жуковский не в 1783-м – не в том году, в начале которого пришел я на

свет, – но в конце 1784-го года родился2, а потому более чем годом был моложе

меня, как же смеет (Булгарин) называть его "старцем маститым"? Мы вместе

учились в Московском университетском пансионе, пробыли в нём около 5-ти лет:

три, или почти три, провели в одном росте3 и, следовательно, в одной и той же

зале, в одном отделении, пока его из полублагонравного перевели в благонравное,

а меня, грешного, в то же время за большую шалость в исправительное

отправили4. – Жуковский был всегда тих и скромен, как непорочная девушка;

мне не удалось никогда быть ни тихим, ни скромным, сколько ни было у меня

амбиции попасть в благонравные. "Гони натуру в дверь, она в окно ворвется".

Сидев в классах, и даже в русской словесности выше Жуковского, я имел великую

охоту не уступать ему и в поведении, но злодейка натура всегда превозмогала; от

юности моея мнози обуревали мя страсти. Портило меня в особенности то, что

мне дозволено было ходить из пансиона в университет учиться латыни, и

частенько вместо латинского класса бывал я в иных классах: особенно жаловал я

цыганок и потому не только всегда отыскивал их, но и жилища их посещал5.

<...> Жуковский служил недолго, едва ли два только года. Он по выходе

из пансиона определился в бывшую тогда в Москве Соляную контору, коею

заведовал родственник его по жене Вельяминов-Зернов, то есть Зернова была в

родстве с матерью Жуковского, надворного советницею Буниною6. Жуковского

нашли в конторе неспособным к делам и занимали его более перепискою бумаг

набело. Ему поручена была однажды бумага длинная, и велено было переписать

того же дня. Жуковский ушел домой, не кончив ее; на другой день экзекутор

арестовал его на два дня и скинул с него сапоги, чтоб не мог выйти. Обиженный и

разгневанный, Жуковский оставил службу7.

<...> В 1812 году при образовании земского войска, призванного на

защиту Отечества, Жуковский вступил в московское ополчение. Это ополчение

присоединилось к армии под командою Ираклия Ивановича Маркова... почти

накануне Бородинского сражения. Оно прибыло к армии со своим, как оно

называлось, комиссариатом, то есть со своими запасами, которыми наделило его

московское дворянство. Пришло с ополчением до тысячи повозок, тот

комиссариат составлявших... Для освобождения дороги к Москве от повозок

милиции, для доставления армии, а особенно ее многочисленной артиллерии,

средства скорее достигнуть до позиции, в которой хотели дать новое сражение,

истреблено было много повозок из так называемого комиссариата милиционного,

много отправили на проселочные дороги вправо и влево; дошло до Москвы так

малое число их, что прибывшие туда запасы едва достаточны были на три дня для

несчастного горемычного ополчения. О нем с того времени ни малейшего не было

принимаемо попечения со стороны интендантского ведомства. Да и не могло оно

заниматься им, хотя б добрую имело волю. И армия во всем нуждалась, ибо

ничего не было приготовлено на том пути, по которому она пошла, выступив из

Москвы.

<...> К тому, что переносила армия, пока подвезли ей хлеба и мяса,

прибавим страдания злосчастного ополчения. В нем развились разные болезни, а

особенно эпидемический кровавый понос. Этот понос охватил и Жуковского,

неразлучно шедшего со своим ополчением. – У Кутузова при кухне его состоял

привезенный им с собой из Санкт-Петербурга бывший там частным полицейским

приставом известный фигляр Скобелев, переименованный в то время из

титулярных советников по-прежнему в штабс-капитаны. Узнав о болезни

Жуковского, которого он знал лишь по сочинениям его, отправился он тотчас к

Жуковскому в лагерь ополчения, отрекомендовал себя как великий почитатель

его талантов, предложил ему свои услуги и уговорил переехать к нему в главную

квартиру Кутузова в сел. Леташевку, где у Скобелева, как заведующего кухнею,

была просторная и прекрасная квартира8. Жуковский вскоре оправился, но,

прежде чем он укрепился в силах, Наполеон начал свою ретираду. Армия наша

оставила Тарутино, а главная Кутузова квартира оставила Леташевку свою.

Жуковский, положивши твердо оставаться на службе по изгнании французов, а

потом ни шага не сделать за границу9, отправился при главной квартире в

экипаже Скобелева и в этом экипаже прибыл наконец в Вильно, где по получении

донесений, что и Макдональд выгнан из России, объявил твердое намерение

расстаться с армиею и ехать восвояси на святую Русь.

Во время преследования французской армии случились между прочими

следующие по штабу армии происшествия.

Князь Кутузов привез с собою служившего у него в С<анкт>-

П<етер>бурге во время командования земским ополчением надворного советника

Андрея Кайсарова10, брата пресловутого генерала Паисия Сергеевича Кайсарова.

Он возложил на сказанного Андрея Кайсарова управление армейскою

типографиею и составление бюллетенов, коими хотел морочить Россию. По

побеге французов из гор. Красного бедный Андрей Кайсаров, пораженный

ужасным положением французов, а особенно взятых в плен, умиравших сотнями

в продолжение нескольких часов, не полагая, не дозволяя себе мыслить, чтобы

они могли добраться до границ наших, никакого не имея понятия ни о

случайностях войны, ни о числе французских войск, сделал грубую ошибку:

написал в бюллетене, изданном в гор. Красном, что французы мерзнут, гибнут,

что толпами, как мухи, падают и остается только подбирать их. Один из наших

генералов, имевших доступ к Кутузову, достал экземпляр этого бюллетена и

представил его с таким замечанием своим, что если бы под конец удалось

Наполеону уйти хоть с малою частию своих войск, то в целой России восстал бы

на нас крик, и особенно в народе, для чего не подобрал он мертвых мух, а с

другой стороны, уменьшает он славу побед своих, приписывая истребление

французской армии только холоду и голоду. Кутузов, найдя это замечание

справедливым, разгневался на всех его окружавших, хотя бюллетены никому до

опубликования не были показываемы; Андрея Кайсарова тотчас удалил от всех

должностей; приказал захватить в типографии все экземпляры отпечатанного

бюллетена, приказал сжечь их под надзором Скобелева и у всех, кто только успел

достать этот бюллетен, тотчас отобрать его, объявив в главной квартире, что если

впоследствии найдется у кого хоть один экземпляр, то утаивший его будет

посажен под арест и потом уволен из армии. Тут наступили новые хлопоты –

надлежало сочинить новый бюллетен; многим предложено было заняться

дальнейшею их редакциею: между прочими предложено было и мне. Все

отказались; я, с моей стороны, тихомолком, ночью, ушел в арьергард, откуда был

вызван. Вызвался только один взять на себя писать "буллетины" – безграмотный

Скобелев. Ему сперва не хотели вверить этой работы, но наконец превозмогли

уверения его, что он мастерски "выпишется", и дали ему на пробу написать один.

Он занял этим делом бедного Жуковского, который, таким образом, в

продолжение преследования французов от Красного до Вильно написал

несколько хороших бюллетенов, из коих особенно замечателен бюллетен о

шестых числах, пагубных для Наполеона; он же написал два прекрасных письма,

оба от Кутузова: одно к атаману Платову касательно отобранного казаками у

французов награбленного ими в русских церквах серебра и золота, которое

казаками было пожертвовано на украшение Казанского в С<анкт>-П<етер>бурге

собора, другое к помещице села Тарутино Анне Никитишне Нарышкиной о

сохранении в целости бывшего тарутинского лагеря со всеми укреплениями,

какие возведены были нашими солдатами11. Скобелев и эти письма и бюллетены

присвоил себе. Но слава его продолжалась недолго. При выступлении армии из

Вильно за границу Жуковский объявил, что далее не пойдет с войсками, что,

согласно своему обету, он с изгнанием французов из России слагает с себя

военный мундир и возвращается на родину. Скобелев употреблял все возможные

хитрости к удержанию Жуковского при армии; он выпросил ему у Кутузова орден

св. Анны 2-го класса, исходатайствовал хорошее содержание, если пойдет с

армиею далее. Но все старания, все уловки Скобелева остались безуспешны, 1-

го/13 генваря мы перешли в Мерече Неман. Надлежало Скобелеву это важное

происшествие ознаменовать "буллетином". Первый, который Скобелев изволил

"отхватать" сам, уничтожил его, сломил ему шею. Начинался он так: "Да

воскреснет Бог и расточатся враги Его – и расточились". Кутузов, по

обыкновению, подписал, но главная квартира возопила. Обратили внимание

Кутузова на ту галиматью; он наконец поверил тому, что не Скобелев писал

прежние бюллетени, что напрасно представлял он Скобелева царю как автора тех

бюллетенов и писем к Платову и Нарышкиной, что напрасно от Красного до

Вильно вывел он Скобелева за одни бюллетены его из армейских штабс-

капитанов в полковники Литовского гвардейского полка; разругал его по-

российски и велел не показываться себе на глаза12. Составление бюллетенов

было поручено сперва адъютанту Коновницына Ахшарумову, а потом, в Калише,

возвратившемуся из отпуска Данилевскому (впоследствии генерал-лейтенанту),

автору "Описания Отечественной войны".

<...> Андрей Кайсаров... оставив главный штаб армии вследствие

несчастного бюллетена своего, взялся не за свое дело. Не быв никогда в военной

службе и в штаб попавши как офицер милиционный, он вздумал пойти под

начальство брата генерала Паисия в партизаны. При взятии отрядом их в

Саксонии небольшого французского парка он задумал взорвать этот парк на

воздух, не умел сделать этого – и сам вместе с парком взлетел на воздух.

Все вообще сожалели о нем как о человеке прекрасных качеств и

отличного образования13.

Примечания

Николай Александрович Старынкевич (1783–1857) – литератор,

государственный деятель. Уроженец Белоруссии, сын священника, он учился в

Благородном пансионе Московского университета "под покровительством отца

Тургеневых" (Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928. Т. 2. С. 131), дружбу с которыми,

особенно с Александром, сохранил на всю жизнь. Участник Отечественной войны

1812 г., он был директором канцелярии штаба у П. И. Багратиона, а после его

смерти у М. А. Милорадовича. Характеристику его бурной жизни в 1818–1819 гг.

дает несколько предвзято Вигель, хотя и он отмечает "природные способности",

"быстроту понятия", "удивительную легкость в работе" (там же, с. 131–133).

Вольнолюбиво настроенный, идейно и дружески связанный с широким кругом

декабристов (см.: Пушкин и его время. Л., 1962. Вып. 2. С. 93–96), он был в

начале 1826 г. арестован в Ковенской губернии "по подозрению в связях с

членами тайных организаций и препровожден в Варшаву" (Тартаковский А. Г.

1812 год и русская мемуаристика. М., 1980. С. 75). Обостряются его отношения с

цесаревичем Константином Павловичем (РА. 1889. Кн. 3. С. 679). Для

доказательства своей непричастности к декабристскому движению он пишет

пространные записки, где приоткрывает "завесу над малоизвестными сторонами

деятельности русского штаба в 1812–1814 гг." (Тартаковский А. Г. Указ. соч. С.

76).

Воспоминания Старынкевича о Жуковском – органичная часть этих

записок. Они, во многом подтверждая и уточняя рассказ И. П. Липранди, дают

интересный материал для характеристики деятельности поэта в 1812 г.

Старынкевич хорошо знал Жуковского. Их добрые отношения прошли

испытание временем. После одновременной учебы в Благородном пансионе они

встречались в 1809 г. в Петербурге, о чем мемуарист писал так: "Тургенев, Блудов

(нынешний граф) и аз грешный составляли как бы одно семейство – мы были

неразлучны. Жуковский присоединился к нам, жил с нами, занимался" (РЛ. 1986.

No 1. С. 138). О встречах со Старынкевичем Жуковский неоднократно упоминает

в "Дневнике" во время своего пребывания в Варшаве, где Старынкевич в конце

1820-х годов состоял при H. H. Новосильцеве, а позднее стал сенатором

Варшавского департамента. Так, 16 мая 1829 г. Жуковский записывает: "У

Бенкендорфа о Старынкевиче" (Дневники, с. 209–210), что дает основание

предполагать хлопоты поэта о "гонимом". Во время посещения Варшавы в 1840 г.

поэт вновь встречается с ним 12–13 марта и в один из вечеров ему и другим

присутствующим рассказывает "о погребении Пушкина" (там же, с. 518).

Написанные в 1852–1853 гг., воспоминания Н. А. Старынкевича – дань

памяти Жуковского. Впервые эти воспоминания опубликованы и подробно

прокомментированы С. В. Березкиной в статье "А. С. Кайсаров и В. А. Жуковский

в военной типографии при штабе Кутузова. По неопубликованным

воспоминаниям Н. А. Старынкевича" (РЛ. 1986. No 1. С. 138–147). В

примечаниях к "Воспоминаниям" использованы материалы этой статьи.

H. A. Старынкевич

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

(Стр. 135)

РЛ. 1986. Nо 1. С. 144–147. Публикация С. В. Березкиной по рукописи:

РГБ. Ф. Елагиных. Оп. 23. Ед. хр. 7 "Маленькие примечания". Лл. 1–2, 8– 8 об., 12–14, 23 об. – 24.

1 Речь идет о статье Ф. В. Булгарина «Журнальная всякая всячина» (Сев.

пчела. 1852. No 93). По существу, воспоминания – возражения на эту

публикацию.

2 Как точно установлено, год рождения Жуковского – 1783-й. Что

касается года рождения Старынкевича, то иногда (см., например: Русский

биографический словарь. СПб., 1909. С. 356) указывается 1784 г.

3 По воспоминаниям Н. В. Сушкова, "размещение воспитанников по

комнатам – сообразно их возрасту... Кроме этих подразделений, были еще

комнаты отличных и полуотличных" (Сушков Н. Воспоминания о Московском

университетском благородном пансионе. М., 1848. С. 16).

4 Н. В. Сушков писал: "Вот как действовали в Благородном пансионе на

самолюбие воспитанников: наблюдалось старшинство мест – в классах, по

степени прилежания и успехов" (Сушков Н. Указ. соч. С. 25).

5 Ф. Вигель в своих "Записках" подтверждает эту особенность характера

Старынкевича, говоря, что и позднее он "слишком любил житейское, веселые

холостые беседы", "а привычка делать долги обратилась у него в страсть" (Вигель

Ф. Ф. Указ. соч. С. 131).

6 Н. А. Бунина была замужем за Н. И. Вельяминовым, который служил в

Соляной конторе и помог Жуковскому устроиться на службу. Называя М. Г.

Бунину матерью поэта, мемуарист ошибается: Жуковский был побочным сыном

А. И. Бунина.

7 Жуковский уволился из Соляной конторы 30 апреля 1802 г. (РА. 1902.

No5. С. 85). Поводом был действительно арест, о котором друг поэта Андрей

Тургенев получил известие 5 мая 1802 г.: "Сейчас, брат, я получил твое письмо об

аресте... Меня это возмутило" (Письма Андрея Тургенева, с. 405).

8 Старынкевич, излагая события службы Скобелева, его отношений с

Жуковским, во многом совпадает с Липранди. Неточность лишь одна: Скобелев

при Кутузове исполнял должность квартирьера.

9 См. об этом письмо Жуковского к А. И. Тургеневу от 9 апреля 1813 г.

(ПЖкТ, с. 98).

10 Как справедливо замечает С. В. Березкина, опираясь на

документальные источники, "А. Кайсаров не был в петербургском ополчении,

которым командовал Кутузов. Он был вызван в действующую армию из Тарту

Барклаем-де-Толли" (РЛ. 1986. No 1. С. 145, примеч. 61).

11 Вопрос об авторстве этих писем подробно рассматривается в статье С.

В. Березкиной (примеч. 65, 66).

12 Описание этого эпизода ср. с воспоминаниями И. П. Липранди.

13 Жуковский писал А. И. Тургеневу в июле 1813 г.: "О брате Андрее я

погрустил. Славная, завидная (смерть! <...> Надобно друга и товарища помянуть

стихами. Напишу и доставлю к тебе" (ПЖкТ, с. 103). Стихи в память А. С.

Кайсарова неизвестны, хотя в бумагах поэта среди перечня задуманных им в 1813

г. произведений читаем: "На смерть Кутузова. На с<мерть> Кайсарова" (РНБ. Ф.

286. Оп. 1. Ед. хр. 78. Л. 30).

Ф. Н. Глинка

ИЗ «ОЧЕРКОВ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ»

<...> Любовь к отечеству вызвала мирных поселян на священное

ратование. Нельзя было смотреть без чувства на такой избыток доброй воли.

Появление этих войск перенесло нас далеко в старые годы. Один офицер,

которого записки остались ненапечатанными, говорит: "Казалось, что царь

Алексей Михайлович прислал нам в сикурс свое войско! В числе молодых людей,

воспитанников Московского университета, чиновников присутственных мест и

дворян, детей первых сановников России, пришел в стан русских воинов молодой

певец, который спел нам песнь, песнь великую, святую, песнь, которая с

быстротою струи электрической перелетала из уст в уста, из сердца в сердце;

песнь, которую лелеяли, которою так тешились, любовались, гордились люди XII

года! Этот певец в стане русских был наш Кернер1, В. А. Жуковский. Кто не

знает его песни, в которой отразилась высокая поэзия Бородинского поля?"2 <...> ИЗ "ПИСЕМ РУССКОГО ОФИЦЕРА"

18 декабря <1812 г.>

Я два раза навещал одного из любезнейших поэтов наших, почтенного В.

А. Жуковского. Он здесь, в Вильне, был болен жестокой горячкой: теперь

немного обмогается. Отечественная война переродила людей. Благородный порыв

сердца, любящего Отечество, вместе с другими увлек и его из круга тихомирных

занятий, от прелестных бесед с музами в шумные поля брани. Как грустно видеть

страдание того, кто был таким прелестным певцом во стане русских и кто дарил

нас такими прекрасными балладами! Мой друг! Эта война ознаменована какой-то

священной важностью, всеобщим стремлением к одной цели. Поселяне

превращали серп и косу в оружие оборонительное; отцы вырывались из объятий

семейств, писатели – из объятий независимости и муз, чтоб стать грудью за

родной предел. Последние, подобно трубадурам рыцарских времен или бардам

Оссияна, пели и под шумом военных бурь.

Комментарии

Федор Николаевич Глинка (1786–1880) – поэт и публицист, участник

Отечественной войны, гвардейский полковник, чиновник по особым поручениям

при петербургском военном генерал-губернаторе М. А. Милорадовиче; член

общества "Зеленая лампа", Союза спасения и Союза благоденствия, видный

деятель умеренного крыла декабристов. За причастность к декабристскому

движению был выслан из Петербурга, определен на гражданскую службу сначала

в Петрозаводск, а затем в Тверь и Орел.

Жуковский принимал активное участие в судьбе сосланного Глинки, о чем

свидетельствует письмо Глинки к Н. И. Гнедичу от 24 марта 1829 г.: "Как мне

благодарить благороднейшего Василия Андреевича за деятельность по

освобождению бедной души из чистилища!" (Отчет Имп. публичной библиотеки

за 1895 год. СПб., 1898. С. 37–38). Это подтверждает и А. Ф. Воейков в письме

Глинке 12 июня 1830 г.: "Смею вас уверить, что Василий Андреевич Жуковский

всегда принимал в вашем несчастии самое живое участие, и, без всякого

сомнения, вы ему обязаны" (Лит. вестн. 1902. Кн. 8. С. 348). Подробнее об

участии Жуковского в судьбе сосланного Глинки см.: Иезуитова Р. В. К истории

ссылки Ф. Н. Глинки (1826–1834): По архивным материалам // Лит. наследие

декабристов. Л., 1975. С. 323–346. Жуковский встречается с Глинкой 27 октября

1831 г. в Твери (Дневники, с. 215). Книги Ф. Н. Глинки и его жены, поэтессы А.

Глинки, имеются в библиотеке Жуковского (Описание, No 74–77, 2567).

Жуковский же содействовал напечатанию "Очерков Бородинского сражения" Ф.

Глинки в 1839 г. (Дубровин, с. 112–114). Высоко ценил Жуковский и поэтический

талант Ф. Глинки. В "Конспекте по истории русской литературы" (1826– 1827)

среди писателей, которые "подают надежды", он называет Глинку, "лирического

поэта, полного воодушевления" (Эстетика и критика, с. 326).

Для Глинки Жуковский не только "благороднейший человек", но и

большой русский поэт. К нему Глинка обращает ряд своих стихотворений. Так, в

1825–1826 гг. он пишет стих. "В. А. Жук<овско>му", где дает лаконичную

характеристику его поэзии:

С прелестною душой, поэт у нас известный,

Ты в Храм бессмертия поставил целый ряд

Красами чудными блистающих баллад:

Твои стихи – легки и полновесны!!!

(Цит. по: Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. М., 1985. С. 267, где это

стих, печатается впервые). Глубокое уважение к Жуковскому чувствуется и в

стих. "Приглашение на приезд В. А. Жуковского в Москву" (1841), где Глинка

особенно славит Жуковского – певца 1812 г.:

... Весь крещеный русский мир

Гимн Певца в устах носили

И читали и твердили

Барда Руси звонкий стих!

Совр. 1841. Т. 23. С. 16,2

Воспоминания Ф. Н. Глинки о Жуковском тоже обращены к событиям

1812 г. Два приводимых фрагмента – из "Писем русского офицера", созданных

непосредственно по следам событий Отечественной войны, и из "Очерков

Бородинского сражения", написанных в конце 1830-х годов, – отражение

устойчивой репутации Жуковского как певца 1812 г. в литературном и

общественном сознании эпохи.

Ф. Н. Глинка

ИЗ «ОЧЕРКОВ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ»

(Стр. 139)

Очерки Бородинского сражения: Воспоминания о 1812 годе / Сочинение

Ф. Глинки. М., 1839. С. 18.

1 ...наш. Кернер. – Жуковский сравнивается с немецким поэтом и

драматургом Теодором Кернером, автором патриотических песен и гимнов,

погибшим в боях с наполеоновскими войсками. Жуковский перевел в 1818 г. его

стих. "Верность до гроба".

2 Источник этой записи установить не удалось.

ИЗ «ПИСЕМ РУССКОГО ОФИЦЕРА»

(Стр. 139)

Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. 2-е изд. СПб., 1815–1816.

И. И. Лажечников

ИЗ «ПОХОДНЫХ ЗАПИСОК РУССКОГО ОФИЦЕРА»

Часто в обществе военном читаем и разбираем «Певца в стане Русских»,

новейшее произведение г. Жуковского1. Почти все наши выучили уже сию пиесу

наизусть. Верю и чувствую теперь, каким образом Тиртей водил к победе строи

греков. Какая Поэзия! какой неизъяснимый дар увлекать за собою душу воинов!

Желал бы даже спросить Певца, в какой магии почерпнул он власть переносить

душу сию, куда он хочет, и велеть ей чувствовать по воле непостоянных прихотей

его?.. Захочет – и я в стане военном, под покровом ясного вечера, среди огней

бивуака, беседую с друзьями за круговою чашею о славе наших предков. Певец,

настроив душу мою к какому-то унылому о них воспоминанию, вскоре ободряет

ее, говоря, что память великих не слез, но подражания достойна. – Велит – и я

переношу сердце на милую родину,

Страну, где мы впервые

Вкусили сладость бытия.

Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златыя игры первых лет

И первых лет уроки:

Что вашу прелесть заменит? –

О родина святая!

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Там все – и проч.

Трогательное, сладчайшее воспоминание об Отечестве! Какое сердце, в

самом деле, не дрожит, читая сии стихи? Надобно точно быть в удалении от

милой родины, под непостоянным небом чуждых земель, среди ужасов войны и

под всегдашним надзором смерти, чтобы живо чувствовать всю прелесть этих

стихов. Кто лучше нас, бездомных странников, ощущает всю красоту и силу их?

Они невольно извлекают слезы и велят сердцу вырываться на кровавый пир

против врагов Отечества и за друзей незабвенных!

Все добродетели военные прелестно изображены Поэтом: какою

неизъяснимою силою влечет он подражать им! каким клеймом уничижения

означен у него малодушный. – Он не принадлежит к собратству храбрых; он

чуждый всякому русскому. Хотите ли видеть изображение истинного героя? –

Вот оно:

Тот наш, кто первый в бой летит

На гибель сопостата;

Кто слабость падшего щадит

И грозно мстит за брата!

Он взором жизнь дает полкам;

Он махом мощной длани

Их мчит во сретенье врагам,

В среду шумящей брани!

Ему веселье – битвы глас!

Спокоен под громами:

Он свой последний видит час