Текст книги " В.А. Жуковский в воспоминаниях современников "

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 55 страниц)

Пушкину" ("Друзья, тот стихотворец-горе...").

6 См. примеч. 28 к "Дневникам" Кюхельбекера.

7 Имеется в виду квартира на Невском проспекте (дом Блудовой,

Литейная часть, д. 177). См.: Иезуитова, с. 289.

8 ..."Для немногих"... – Пять выпусков альманаха "Для немногих.

Fürwenige" вышли в Москве в апреле – мае 1818 г. небольшим тиражом. Сюда

вошли лучшие переводы Жуковского.

МОЛИТВА ГОСПОДНЯ, ОБЪЯСНЕННАЯ СТАРИКОМ УЧИТЕЛЕМ

СВОЕЙ ДВЕНАДЦАТИЛЕТНЕЙ УЧЕНИЦЕ

(Стр. 303)

ЛН. М., 1954. Т. 59. С. 512. Рукопись – Отдел письменных источников

Гос. Исторического музея (шифр 74279). Датируется 1845 г.

H. И. Лорер

ИЗ "ЗАПИСОК ДЕКАБРИСТА"

Василий Андреевич Жуковский обещал своему державному

воспитаннику, когда он ляжет почивать, пойти наведать своих старых знакомых,

но его высочество пожелал, чтоб он немедленно исполнил это, и Жуковский

тотчас же прибежал к Нарышкиным. С каким неизъяснимым удовольствием

встретили мы этого благородного, добрейшего человека! Он жал нам руки, мы

обнимались. "Где Бригген?" – спросил Василий Андреевич и хотел бежать к

нему, но мы не пустили и послали за Бриггеном. Когда он входил, Жуковский со

словами: "Друг мой Бригген!" – кинулся к нему на шею1.

Целая ночь пролетела незаметно для нас. Жуковский смотрел на нас, как

отец смотрит на своих детей. Он радовался, видя, что мы остались теми же

людьми, какими были, что не упали духом и сохранили человеческое

достоинство. Между прочим, он удивлялся Сибири, не предполагая ее никогда в

таком цветущем состоянии и довольстве2. Он сказал нам, что наследник еще в

Тобольске справлялся у князя Горчакова, где он может видеть сосланных за 14

декабря, и, получив от генерал-губернатора сведение, что в Кургане нас поселено

7 человек, приказал подать себе список поименный. Еще один луч надежды

озарил наши сердца. Наступило утро, стали благовестить к обедне, Жуковский

ушел будить наследника. Только что он ушел, как прибегает к нам опять

объявить, что его высочество желает, чтобы и мы были в церкви. Мы не заставили

себе повторить этого приказания и, исправив немного наши туалеты,

отправились. Е<лизавета> Петровна3 для такого праздника сняла свое обычное

черное платье и облеклась в светлое.

Тут, в храме Божием, имели мы счастие в первый раз видеть нашего

любезного наследника. Он стоял на ковре один, скромно и усердно молился. Ему

едва минуло 18 лет, и он был прекрасен... Жуковский собрал нас в кучу и

поставил поближе к наследнику. Вот надежда России, вот наша надежда! Мы

искренно желали ему счастия, благополучия и благословения Божия.

По окончании обедни наследник пристально посмотрел на нас,

поклонился и вышел из церкви. Экипажи были готовы, он сел в коляску с

генерал-адъютантом Кавелиным, перекрестился и уехал в дальний путь – в

Россию. <...>

Два совершенно различных человека сопутствовали наследнику в

качестве руководителей и наставников: Жуковский и Кавелин. Сравнению их

посвящаю несколько строк. Бригген, о котором я уже несколько раз говорил,

служил с Кавелиным в Измайловском полку, они были товарищами, друзьями,

оба капитанами и ротными командирами, и Бриг-ген принял даже роту от

Кавелина, когда сей последний был назначен к в<еликому> к<нязю> Николаю

Павловичу. При этом случае Кавелин сознался Бриггену, что в ротном ящике

недостает 6 тыс. рублей, им промотанных, но Бригген внес свои собственные и

дал товарищу квитанцию в принятии роты. К тому же надобно прибавить, что сам

Кавелин принял Бриггена в члены тайного общества. После таких дружеских,

близких отношений так ли должны были встретиться старинные друзья, из

которых один возвысился, а другой пал? Кавелин даже не спросил о Бриггене, и

когда узнал его в церкви, то только кивнул ему головой, на что, конечно, Бригген

отвечал тем же. Какая разница с Жуковским! И этот достойнейший человек делит

свои заботы о сердце наследника русского престола с таким бездушнейшим

человеком! Не знаю, за какие заслуги Кавелин был сделан с.-петербургским

губернатором. К счастью, [он] вскоре сошел с ума и умер.

В разговоре нашем с Жуковским Нарышкин сказал ему, что ни он сам, ни

товарищи его не просят, да и не смеют просить для себя никакой милости, но

ходатайствуют, ежели им это позволено, за изгнанника чужой земли 72-летнего

князя Воронецкого, которого одно желание – умереть на родине, на Волыни.

"Ежели возможно, Василий Андреевич, представьте это дело наследнику и

сделайте еще одно добро, к которому вы всегда готовы", – прибавил Нарышкин.

Жуковский пожелал видеть Воронецкого, я за ним сбегал, и Жуковский,

выслушав всю историю бедного старика, обещал доложить наследнику.

Воронецкий целовал колени доброго человека. Жуковский сдержал свое

обещание: вскоре Воронецкому возвратили свободу, и он вернулся в Волынскую

губернию.

Комментарии

Николай Иванович Лорер (1795–1873) – декабрист. Приговорен к 12

годам каторги, срок которой был сокращен до 8 лет. С 1832 г. находился на

поселении в Кургане. В 1837 г. переведен рядовым на Кавказ, в 1840 г. за отличие

в боях произведен в прапорщики. Н. И. Лорер был родным дядей А. О.

Смирновой-Россет.

В 1862–1865 гг. Лорер, живя в имении брата, в селе Водяном Херсонской

губернии, записывал свои воспоминания о прошлом. Лорер славился умением

рассказывать. "Лорер был такой искусный рассказчик, – писал М. Бестужев, –

какого мне не случалось видеть" (Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С.

263). Этот дар отразился и в его "Записках", которые были напечатаны с

купюрами в РА (1874) и "Русском богатстве" (1904). Полный текст "Записок

декабриста" Н. И. Лорера вышел лишь в советское время, подготовленный к

печати и прокомментированный М. В. Нечкиной (М., 1931). Ею же подготовлено

и 2-е издание (Иркутск, 1984).

Эпизод о встрече ссыльных декабристов в Кургане с В. А. Жуковским в

1837 г. занимает особое место в "Записках" Лорера. И дело было не в том, что

последовала "амнистия" – отправка на Кавказ, которая не особенно облегчила

участь ссыльных. Важнее было нравственное значение свидания. Декабристы в

лице Жуковского почувствовали, что мыслящая Россия помнит о них; они

прикоснулись к событиям последних лет. "Целая ночь пролетела незаметно для

нас" – эти слова косвенно свидетельствуют о родстве душ. Отрывок из "Записок"

в совокупности с дневниковыми и эпистолярными источниками приоткрывает

важную страницу общественной деятельности Жуковского, то, чему Пушкин дал

точное определение: "и милость к падшим призывал".

ИЗ «ЗАПИСОК ДЕКАБРИСТА»

(Стр. 304)

Лорер Н. И. Записки декабриста. 2 изд. / Подгот. М. В. Нечкиной.

Иркутск, 1984. С. 176–178.

1 Об отношениях Жуковского и Бригена см. во вступ. заметке к разделу

"А. Ф. Бриген" в наст. изд.

2 Дневниковые записи показывают, что отношение Жуковского к Сибири

не было уж столь благодушным: он увидел произвол, злоупотребление властью в

"горных промыслах". Записи "О состоянии Сибири", "О ссыльных", "О составе

сибирского общества", "Ужасное состояние острога и больницы ссыльных",

"нынешнее безнаказанное состояние" (Дневники, с. 323–325) свидетельствуют о

достаточно трезвом взгляде поэта на сибирскую жизнь.

3 Елизавета Петровна – жена декабриста M. M. Нарышкина.

A. E. Розен

ИЗ "ЗАПИСОК ДЕКАБРИСТА"

У крыльца моего стояли дрожки исправника. «Кто приехал?» – «Генерал!»

– ответил кучер. Народ называет генералом всякого превосходительного, будь он

врач, профессор или начальник департамента внешней торговли. К величайшей

радости, увидел у себя достойнейшего Василия Андреевича Жуковского; он

утешал жену мою, ласкал полусонных детей, с любовью обнимал их, хотя они

впросонках дичились и маленькая дочь заплакала. Когда я объявил ему о

неуспешных попытках лично просить цесаревича и что генерал Кавелин

советовал написать прошение, то он сказал мне: "Вы теперь не успеете: сейчас

едем, но будьте спокойны, я все представлю его высочеству, тринадцать лет

нахожусь при нем и твердо убедился, что сердце его на месте; где он только

может сделать какое добро, там сделает его охотно". Недолго можно было нам

беседовать. Жена моя в прежнее время встречалась с ним у Карамзиных1. Он

удивился, что мы уже читали в Сибири его новейшее произведение "Ундину"2; с

похвалою отозвался о некоторых ему известных стихотворениях А. И.

Одоевского3; до крайности сожалел, что в Ялуторовске не мог видеться с И. Д.

Якушкиным4, и просил меня написать ему, как это случилось. Не доехав двух

станций до Ялуторовска, имел он несчастье, что ямщики его переехали женщину,

не успевшую отбежать с дороги, и колесом передавили ей ногу. Жуковский

приказал остановиться, помог перенести бедную женщину в карету, отвез ее до

следующей станции, дал ей денег и написал земскому начальству, чтобы оно

всячески позаботилось о ее излечении и проч.5 В это время цесаревич далеко

опередил его, и он не мог пробыть в Ялуторовске ни одной минуты, догоняя

поезд. Душе отрадно было свидание с таким человеком, с таким патриотом,

который, несмотря на заслуженную славу, на высокое и важное место, им

занимаемое, сохранял в высшей степени смирение, кротость, простоту, прямоту и

без всякого тщеславия делал добро где и кому только мог. И после свидания в

Кургане он неоднократно просил за нас цесаревича; одно из писем своих

заключил он припискою: "Будьте уверены, не перестанем быть вашими старыми

хлопотунами"6. Словами не умею выразить вполне благодарность за его

деятельное участие; оно, наверно, уже доставило ему одно из лучших

наслаждений. Все, что он говорил о характере наследника, служило залогом

будущего счастья России. Родственники и знакомцы, увидевшие Жуковского по

возвращении его в Москву и в Петербург, спросившие его, как он нас нашел и как

переносим участь свою, получили в ответ: "Со смирением и с терпением".

Жуковский был поражен частью виденной им Сибири и ее жителями: он вместо

хижин, бедности и уныния нашел красивые села, довольство и бодрость;

рассказал нам, что и наследник приятно поражен был дружною радостью и

живою преданностью, с коими народ ссыльный встретил его от Тюмени до

Кургана, как лучше и живее не могли бы его встретить в городах при Волге.

Комментарии

Андрей Евгеньевич Розен (1799–1884) – декабрист. Был осужден по

пятому разряду и приговорен к каторжным работам на 10 лет. Каторгу отбывал в

Чите и Петровском заводе, жил на поселении с 1832 г. в Кургане. В июле 1837 г.

определен рядовым в Кавказский отдельный корпус, в январе 1839 г. вышел в

отставку по болезни с позволением поселиться в имении брата в Эстляндской

губернии.

"Записки" Розена появились на немецком языке в Лейпциге в 1869 г.

Русское издание (Розен А. Е. Записки декабриста. СПб., 1870) было подвергнуто

аресту и не поступило в продажу. Полный текст на русском языке впервые

появился в Лейпциге в 1870 г. без упоминания имени автора.

Эпизод о встрече с Жуковским в Кургане дополняет рассказ Н. И. Лорера.

Это еще один факт действенного гуманизма поэта. Положение Розена

осложнялось тем, что он сильно вывихнул ногу и ходил на костылях. В

"Дневнике" (запись от 6 июня 1837 г.) Жуковский отмечает: "У меня Розен. Его

изломанная нога. Необходимость съездить в Тобольск" (Дневники, с. 322). Об

этом же он пишет императрице (Изд. Ефремова, т. 6, с. 306). Хлопоты Жуковского

не остались без последствий: как замечает Розен, "приехал корпусный штаб-

доктор с предписанием от генерал-губернатора освидетельствовать меня" (Розен

А. Е. Указ. соч. С. 318). Последующее переселение на Кавказ Розен тоже

воспринял как благо, ибо оно давало возможность "вывезти из Сибири жену и

детей" (там же).

ИЗ «ЗАПИСОК ДЕКАБРИСТА»

(Стр. 306)

Розен А. Е. Записки декабриста / Изд. подгот. Г. А. Невелевым. Иркутск,

1984. С. 314–316.

1 Жена Розена – дочь директора Царскосельского лицея В. Ф.

Малиновского, Анна Васильевна, последовавшая в 1830 г. за мужем в Сибирь,

вполне могла встречаться с Жуковским в Царском Селе.

2 "Ундина" Жуковского вышла отдельным изданием в начале 1837 г. Уже

в июне о ней писал из Вятки А. И. Герцен (см. письмо к Н. А. Захарьиной в наст.

изд.). Вероятно, ко времени прибытия Жуковского в Курган (6 июня 1837 г.) она

дошла и туда.

3 А. И. Одоевский в это время находился в ссылке в Тобольске.

Жуковский мог познакомиться со стихотворениями Одоевского по публикациям

их в "Литературной газете" и "Северных цветах" (1831; без автора). Публикацию

подготовили П. А. Вяземский и А. А. Дельвиг.

4 См. примеч. к "Запискам декабриста" Н. И. Лорера в наст. изд.

5 Ср. с "Дневниками" Жуковского: "Выезд мой из Тюмени был

несчастный. В толпе народа, стремившегося за в<еликим> к<нязем>, женщина

подвернулась под лошадей, и ее ушибло колесом. Я оставил ее на руках нашего

подлекаря; не знаю еще, что он скажет. Городничему дано 200 рублей для

леч<ения>. Но этого мало" (Дневники, с. 321, примеч. 2).

6 Об этом письме неизвестно. О ссыльных декабристах он постоянно

ходатайствовал перед имп. Александрой Федоровной. Подробнее см.: Дубровин,

с. 45–119.

M. Я. Диев

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ "БЛАГОДЕТЕЛИ МОИ И МОЕГО РОДА"

<...> Василий Андреевич Жуковский, известный поэт. Когда наследник

престола, цесаревич Александр Николаевич, 13 мая 1837 года, по прибытии в

Нерехту, проехал в собор, Василий Андреевич Жуковский, приняв мою историю

о Владыках новгородских1 от Константина Карлыча Бошняка, встретил на

квартире цесаревича и показал мою историю, сказав: "Каковы здесь сельские

священники!" По вызове меня цесаревичем в квартиру, когда его императорское

высочество изволил обедать, Василий Андреевич обласкал меня и потом при

представлении моем цесаревичу передал ему, что я на жалованье

законоучительское приобрел библиотеку, много рукописей. Он много

содействовал к тому, что тогда я был от его высочества награжден золотыми

часами. Во всю бытность цесаревича в квартире я находился около часа времени

безотлучным при Василии Андреевиче, который, выезжая из Нерехты, историю о

Владыках читал в коляске дорогою. <...>

Василий Андреевич с родным братом Константина Карловича,

Александром Карловичем Бошняком, обучался в Московском университете2 и по

своей бедности получал вспоможения от родной бабушки Бошняков, Марьи

Семеновны Аже3, которую по признательности во всю жизнь называл матерью.

Когда же Василий Андреевич узнал о кончине Александра Карлыча, то при

свидании с Константином Карлычем сказал: "Ты будешь отныне на его месте

моим братом..."

Комментарии

Михаил Яковлевич Диев (1794–1866) – протоиерей, исследователь

старины и быта Костромского края. По окончании курса учения в Костромской

семинарии был посвящен в священники Успенской церкви с. Тетеринского. Член

Имп. общества истории и древностей Российских, с 1830 г. – сотрудник

Общества любителей российской словесности. Награжден дипломом

Исторического общества за сочинение "История владык Новгородских". Диев

помогал И. М. Снегиреву в его этнографических и фольклорных разысканиях,

был в переписке с митрополитом Евгением Болховитиновым (см.: Полетаев Н.

Протоиерей М. Я. Диев и его историко-археологические и этнографические

труды. Кострома, 1891). Ученые труды доставили Диеву сан протоиерея, но

вызвали неудовольствие со стороны непосредственного начальства.

В воспоминаниях Диев прежде всего говорит о своих благодетелях.

Поэтому и весь эпизод встречи с Жуковским, рассказ о его помощи включен в ряд

человеческих благодеяний. Ценность рассказа Диева определяется и тем, что в

"Дневниках" Жуковского между записями от 12 мая и 15 мая 1837 г. – пробел.

Воспоминания священника Диева восполняют его. В общем ряду хлопот,

заступничества, помощи Жуковского во время путешествия с наследником в 1837

г. история протоиерея небезынтересна.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «БЛАГОДЕТЕЛИ МОИ И МОЕГО РОДА»

(Стр. 308)

Благодетели мои и моего рода: Воспоминания священника Михаила Диева

/ С предисл. А. А. Титова // РА. 1891. No 5. С. 66–67. Автограф: ИРЛИ. Ф. 265.

Оп. 2. Ед. хр. 3691.

1 Имеется в виду соч. М. Диева «История владык Новгородских».

2 В "Автобиографии" (раздел "Прошедшая жизнь") Жуковский упоминает

Бошняка (Дневники, с. 41). А. К. Бошняк действительно был сокашником

Жуковского и Тургеневых. Он много занимался ботаникой, и Жуковский даже

предрекал ему славу "русского Бюффона" (PC. 1879. Т. 26. С. 214–215).

3 Рядом с фамилией Бошняка в упоминавшейся выше "Автобиографии"

имеется запись: "М. Семеновна" (Дневники, с. 41), которая никак не

комментируется издателем "Дневников" И. А. Бычковым. Думается,

воспоминания Диева дают возможность говорить, что речь идет о Марии

Семеновне Аже.

A. H. Муравьев

ИЗ КНИГИ

"ЗНАКОМСТВО С РУССКИМИ ПОЭТАМИ"

Но всего дороже для меня, в доме тетушки1, было знакомство с В. А.

Жуковским, который, как добрый ангел, являлся везде, где только нужно было

утешать. Трудно вообразить себе существо более чистое и нравственное: в зрелом

и уже почти старческом возрасте сохранил он всю девственность мыслей и

чувств, и все, что истекало из его благородного сердца, носило на себе отпечаток

первобытной, как бы райской невинности; казалось, в течение долгой жизни мир

обошел его и миновал, со всеми своими житейскими соблазнами, и он остался

чуждым всякой страсти, всякого честолюбия. Таков был Жуковский, дитя по

своим чувствам, опытный старец по глубоким думам. Всякое горе и всякую

надежду близко принимал он к сердцу, стараясь помочь каждому сколько мог, по

своему близкому отношению ко двору, как воспитатель наследника престола.

Мне особенно он памятен по тому живому участию, какое принял в моих

литературных начинаниях. Я приступал тогда к изданию "Путешествия по

Святым местам"2, и, несмотря на многообразные занятия, Жуковский не

отказался прочитать мою рукопись и заметить мне искренно погрешности слога;

но в вопросах церковных он смиренно обращал меня к опытной мудрости

митрополита Московского3, что и послужило началом моего знакомства с сим

великим Святителем. Когда же неожиданный успех увенчал сие первое мое

творение, Жуковский радовался от души, как бы за собственный труд, и поручал

его вниманию других именитых литераторов. <...>

Немного времени спустя Жуковский, будучи за границей, услышал о

неудаче моей трагедии "Битва при Тивериаде"4, написанной мною во время

турецкого похода, под влиянием Востока крестоносцев, которая упала на сцене

при первом ее представлении: это совершенно убило во мне расположение к

драматической поэзии. Сочувствуя моему огорчению, Василий Андреевич

написал, с берегов Рейна, добродушное письмо к другу своему, слепому поэту

Козлову, и просил его передать мне, чтобы я не упадал духом и не оставлял

поэзии, по моему искреннему к ней расположению5. Что для него был безвестный

юноша, только что выступивший на литературное поприще, на котором сам уже

пожал обильные лавры? – и, однако, он не остался равнодушен к его неудаче!

<...>

Успех "Путешествия по Святым местам" ввел меня в литературный круг

Петербурга, когда бывали собрания у Жуковского. Он меня познакомил с слепым

поэтом Козловым, которого поэма "Чернец" приобрела ему большую известность.

Разбитый параличом, лежал он на болезненном одре, по счастию еще окруженный

семьею, в которой Жуковский принимал живое участие, ради его бедности. Но

Козлов был поэт в душе и, несмотря на истощение физических сил, только и

мечтал о поэзии и беспрестанно сочинял стихи, которые с большим

воодушевлением говорил нам наизусть на своих вечерах. К нему сбиралось

еженедельно несколько присных, иногда и писателей, и часто бывала тут графиня

Лаваль, тетка княгини Зинаиды Волконской, которая покровительствовала поэту,

по любви своей к литературе и ради его беспомощного положения. Бывали иногда

Жуковский и Плетнев, и мне доводилось читать пред ними отрывки из моего

путешествия или стихи6. <...>

Помню, какое трогательное слово сказал однажды Жуковский, чтобы

утешить болящего: "Ты все жалуешься на свою судьбу, друг мой Иван Иванович;

но знаешь ли, что такое судьба? – это исполин, у которого золотая голова, а ноги

железные. Если кто, по малодушию, пред ним падет, того он растопчет своими

железными ногами; но если кто без страха взглянет ему прямо в лицо: того осияет

он блеском золотой головы!" Как это глубоко и проникнуто загадочною

мудростию Востока! Козлов заплакал и потом переложил слова сии на стихи7. По

смерти бедного страдальца, Жуковский испросил пенсию его дочери и напечатал

полное издание всех его стихотворений. – Такова была ангельская его душа. <...>

В поместье Гончаровых посетил печальную вдову Пушкина Жуковский,

который принимал большое участие в ее судьбе и был недалеко в Калуге с

цесаревичем8. Ему показалось странным, что я там нахожусь во время глубокого

ее траура, потому что не знал моих коротких отношений с ее братом. "Что вы

здесь делаете? – спросил он, – не лучше ли вам ехать в Москву, чтобы нам

сопутствовать и объяснить цесаревичу ее древнюю святыню". С радостию принял

я столь лестное предложение и поспешил в Москву. Там представил меня

Жуковский государю наследнику, и, в его свите, объехал я все обители столицы и

ее окрестности. В Новом Иерусалиме особенно требовал от меня Жуковский

подробных объяснений, так как я недавно обозревал древний и мог сравнивать

оба святилища; он содействовал к тому, что великий князь украсил мрамором и

лампадами внутренность Святого гроба в Воскресенске. После этой

замечательной для меня поездки я опять довольно долго не видал поэта, который

уехал за границу, и там было наше последнее свидание. <...>

На обратном пути чрез Германию посетил я, во Франкфурте-на-Майне,

уже болящего Жуковского9. Тут остановился я на два дня единственно для того,

чтобы насладиться его обществом, как бы предчувствуя, что это было в

последний раз. Погруженный совершенно в заботы семейные, он сам как бы

делался ребенком для своих малолетних детей и переводил для них с немецкого

различные сказки, "Кот в больших сапогах"10 и другие подобные, с обычною

своею грациею в живом слоге. Отрадно было смотреть на этого поэтического

старца, угасавшего в звуках своей лиры, на берегах любимого им Рейна. Он

только что окончил свой знаменитый перевод "Одиссеи" и мечтал о "Илиаде", хотя не знал еллинского языка; для этого приготовил себе подстрочный перевод

Фоссовой "Илиады". Собственная душевная простота влекла его к

патриархальной простоте слепца Омира, который совершенно пришелся ему по

душе. Но вместе с тем его христианское чувство, проникнутое глубоко

философской думой, в самых очаровательных формах поэзии, внушило ему

последнюю чудную поэму "Вечного Жида"11, где хотел он изобразить

нравственное, религиозное направление современной ему эпохи, и это была его

лебединая песнь. Он сам, однако, чувствовал, что уже угасает, и не хотелось ему

умереть на чужбине; все его задушевные думы стремились на родину, но не

суждено было исполниться сердечному желанию поэта. Ангел смерти тихо

закрыл глаза земному своему собрату в стране чужой и унес его в небесное

отечество.

Комментарии

Андрей Николаевич Муравьев (1806–1874) – поэт, драматург, автор

книги духовного содержания, мемуарист. В 1820-х годах – член литературного

кружка С. Е. Раича, близкого к любомудрам, в 1836 г. – сотрудник пушкинского

Совр.

Знакомство Муравьева с Жуковским относится к 1831 – началу 1832 гг.

18 июня 1832 г. Муравьев упомянут в дневнике Жуковского среди других лиц

(Вьельгорский, Вяземский, Пушкин), провожавших поэта за границу (Дневники,

с. 218). В 1837 г. Жуковский, встретив Муравьева в Полотняном заводе, куда он

заехал навестить H. H. Пушкину, увез его с собой в Москву, познакомил с

великим князем и воспользовался его услугами в качестве экскурсовода по

"святым местам" столицы. В библиотеке Жуковского сохранились основные

сочинения Муравьева (Описание, 233–235). В неопубликованном дневнике

Жуковского 1838–1841 гг. есть запись о чтении книги Муравьева "Путешествие

по Святым местам в 1830 году" со следующим комментарием: "Ее восторженный

тон мешает делу: мало остается в уме фактического. Надобно более простоты

исторической" (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 24). Накануне своего отъезда

за границу в 1841 году Жуковский несколько раз виделся с Муравьевым в

Петербурге и в Москве (Дневники, с. 501, 515).

Воспоминания Муравьева о его знакомстве с русскими поэтами,

написанные в конце 1860-х годов на основе его записок 1820–1830-х годов,

отличаются точностью. При этом они отмечены определенной тенденциозностью:

будучи глубоко религиозным человеком, Муравьев склонен акцентировать эту

грань мировоззрения и личности тех писателей, литературные портреты которых

он дает в своих воспоминаниях. Жуковский предстает в мемуарах Муравьева

идеальным христианином, и это вряд ли стоит рассматривать как искажение

истинного облика поэта: в этом восприятие его личности Муравьевым

перекликается со многими свидетельствами современников Жуковского.

ИЗ КНИГИ

"ЗНАКОМСТВО С РУССКИМИ ПОЭТАМИ"

(Стр. 309)

Муравьев А. Н. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871. С. 17–19,

25– 26,31.

1 ...в доме тетушки... – Имеется в виду Е. Ф. Муравьева, вдова поэта и

историка M. H. Муравьева, дом которой Жуковский посещал постоянно. С ней он

разделял заботы о больном Батюшкове, племяннике Е. Ф. Муравьевой; в письмах

1826–1827 гг. к Е. Г. Пушкиной он беспокоится о самочувствии матери

декабристов А. М. и H. M. Муравьевых (Изд. Ефремова, т. 6, с. 480).

2 Записки о путешествии А. Н. Муравьева на Восток вышли в 1832 г.

3 Имеется в виду митрополит Московский Филарет (Василий Дроздов); 24

июля 1837 г. он произнес приветственную речь, обращенную к наследнику

престола, которая произвела большое впечатление на Жуковского (Изд.

Ефремова, т. 6, с. 309).

4 Трагедия А. Н. Муравьева "Битва при Тивериаде" шла на сцене

Александрийского театра 13 и 20 октября 1832 г. Отрывок из трагедии был

опубликован во 2-м номере пушкинского Совр.

5 Письмо Жуковского И. И. Козлову, которое имеет в виду Муравьев,

написано 27 декабря/8 января 1833 г. из Берне (см.: Изд. Семенко, т. 4, с. 598–

601). Но еще до этого между Жуковским и А. Н. Муравьевым состоялся обмен

письмами: 30 октября/12 ноября Жуковский получил письмо от Муравьева, а 2/14

декабря "писал Муравьеву" (Дневники, с. 250).

6 Описываемые события относятся к 1834–1836 гг. Насколько Муравьев

точен в своих воспоминаниях о составе посетителей Козлова, свидетельствует

запись в дневнике Жуковского от 19 января 1840 г., сделанная за несколько дней

да смерти Козлова: "Вечер у Козлова с гр. Лаваль и Муравьевым" (Дневники, с.

515).

7 Ошибка памяти Муравьева: стихи на этот сюжет написал не Козлов, а

Жуковский (см.: БЖ, ч. 1, с. 201–206).

8 Ср. запись в дневнике Жуковского от 29 июля 1837 г.: "В половине

первого отправился на Полотняный завод после грозы. <...> Нашел Андрея

Муравьева. Антресоли. Негодный бюст Пушкина; внизу галерея, терраса и

регулярный сад..." (Дневники, с. 343–344).

9 Жуковский переселился из Франкфурта в Баден-Баден во второй

половине 1848 г., а работа над переводом "Одиссеи" была закончена в апреле 1849

г.; следовательно, в чем-то Муравьев ошибается, скорее всего во времени

окончания работы над "Одиссеей".

10 Имеется в виду сказка "Кот в сапогах" (1845), стихотворное

переложение известной сказки Ш. Перро.

11 Имеется в виду последняя поэма Жуковского "Агасфер, или

Странствующий жид" (1851–1852), над которой Жуковский начинал работу в

1831 г. и которую смерть помешала ему закончить.

Я. К. Грот

ИЗ ПРИМЕЧАНИЙ

К "ОЧЕРКУ ЖИЗНИ И ПОЭЗИИ ЖУКОВСКОГО"

<...> Здесь я говорю по собственным своим воспоминаниям. Вскоре после

появления в "Современнике" (январь 1838 г.) моего перевода "Мазепы" Байрона

(который еще в рукописи был прочитан Жуковским)1 Василий Андреевич через

Плетнева попросил меня к себе. Он жил тогда в так называемом Шепелевском

доме (части Зимнего дворца, где ныне императорский музей). Я поднялся к нему в

верхний этаж этого высокого здания и застал его работающим, в халате, стоя

перед конторкой. Он принял меня очень приветливо, похвалил мой перевод,

расспрашивал о моих занятиях и, между прочим, советовал изучать историю

Карамзина как лучший источник истинной поэзии. Потом он водил меня по своим

комнатам и показывал на подоконниках множество картонок, в которых

хранились автографы его сочинений. Сбираясь ехать за границу в свите

наследника, он намерен был в Швеции познакомиться с Тегнером2 и взял у меня

рукопись уже почти оконченного мною перевода "Фритиоф-саги"3. Это свидание

произвело на меня глубокое впечатление, и я тогда же написал сонет, который,

однако ж, не только не поднес ему, но и никому до сих пор не сообщал. Кстати,

помещаю его здесь, в примечаниях к моей академической речи:

ЖУКОВСКОМУ

Благодарю тебя, возвышенный поэт!

Едва ступил я шаг на поприще мне новом,

И вот уж слышу я твой ласковый привет,

И сил мне придал ты своим волшебным словом.

Благодарю! священ мне будет твой совет:

Я душу закалить хочу в труде суровом,

Награды только в нем искать даю обет;

От суетности он пусть будет мне покровом.

Хвала судьбе: сбылись давнишние мечты:

Того, чье имя мне так драгоценно было,

Кто пел так сладостно, так нежно, так уныло,

Того узнал и я: сей глас, сии черты

Не в силах я забыть; а с памятью их милой

Мне будет спутником и гений красоты.

  (1838)

В следующем году Жуковский оказал мне важную услугу. В то время я

еще служил в государственной канцелярии, но страстно желал перейти на ученое

поприще, и именно в Финляндию, где открывались виды на университетскую

кафедру по русской литературе. Узнав о том, Жуковский вытребовал у меня

записку о плане будущих моих занятий и сам отвез ее к тогдашнему министру,

статс-секретарю Великого Княжества Финляндского барону Ребиндеру. Таким

образом Жуковский помог мне сделаться из чиновника ученым. <...>

<...> При складе своего ума, при своей наклонности к чудесному и

сверхъестественному, Жуковский, между прочим, пристрастился к

средневековому миру, к сказкам о рыцарях и их замках, о духах и привидениях.

Это была одна из тех областей поэзии, которая пришлась наиболее по вкусу

тогдашней русской молодежи. Явилось бесчисленное множество подражателей

этого направления литературы. Даже в учебных заведениях молодые люди

упражнялись в сочинении рыцарских сказок такого рода, в рисовании к ним

картинок с замками, луной и гробницами. Говорю опять по своим

воспоминаниям: поступив, в 1823 году, в Царскосельский лицейский пансион, я

видел подобные произведения пера и кисти в тетрадях моих товарищей. Одним из

любимых романсов, которые пелись тогда в этом заведении, рядом с "Черною

шалью" Пушкина было положенное на музыку стихотворение Жуковского

"Дубрава шумит"4. <...>

Комментарии

Яков Карлович Грот (1812–1893) – филолог, историк литературы, друг и