Текст книги " В.А. Жуковский в воспоминаниях современников "

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)

никого и ничего не было. Ей сделалось дурно. В эту самую ночь, в этот самый час

скончалась в Дерпте Марья Андреевна4. <...>

Зашла речь о детях Жуковского. Не странно ли располагается судьба

русских людей. Дети Жуковского должны бы, кажется, здесь, в Белеве, найти себе

приют, на руках у друзей их отца! Нет, они отброшены на берега Рейна и едва ли

знают настолько русский язык, чтоб понимать сочинения своего отца. Авдотья

Петровна годами не имеет от них известия.

Так воспитаны отдельно дети Карамзина и очутились в конных

артиллеристах. О детях Пушкина и говорить нечего: где они, что они! Какое

сношение имеем мы с детьми Хомякова, о которых так горячо писал ко мне

Шевырев из Италии. Мы только встречаемся с ними случайно. Молодое

поколение вообще как будто чуждается старых друзей. Грустно, а ничего не

сделаешь, как говорят наши деловые люди. Мы были гораздо привязаннее к

старому, старым и старине: вот, например, – готовишься уже на том свете

встретиться с Жуковским, а нет, и на этом еще с удовольствием посещаешь место

его рождения и воспитания; собственные же дети и знать их не хотят. Впрочем,

может быть, это старческое мое брюзжание.

<...> Мы сделали план с Н. А.5, чтоб завтра, в пятницу, отобедать

пораньше и тотчас поехать в Белев, завернуть по дороге в Мишенское, колыбель

Жуковского, в Белеве взять тройку, чтоб ехать через Козельск в Оптину пустынь.

<...> В субботу поутру, после обедни, из Оптиной пустыни отправиться в

Долбино, навестить вдову Ивана Васильевича6 и осмотреть места, где провел он

последние годы своей жизни. <...> План наш был исполнен, но только в первой

его части. Утро в пятницу прошло в воспоминаниях о всех членах замечательного

семейства и о наших общих друзьях, которых число беспрестанно уменьшается.

После раннего обеда мы тотчас отправились.

Мишенское находится в трех верстах от дороги, немного в сторону.

Заросший травою двор, ветхие службы, низенький одноэтажный дом,

полуразвалившиеся флигеля, запущенный сад – все это уже не в том виде, как

было, когда родился и жил здесь Жуковский. Одна церковь сохранилась

совершенно. И холм в ее соседстве, с крутым обрывом над обширною, ровною

луговиною, – холм, на котором Жуковский перевел "Сельское кладбище", Грееву

элегию, напечатанную Карамзиным в "Вестнике Европы" 1803 года7.

Уже бледнеет день, скрываясь за горою,

Шумящие стада толпятся над рекой,

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш покойный свой8.

Место действительно живописное, с видимой далью. Молодому

впечатлительному юноше можно было прийти в восторг!

С неизъяснимым удовольствием припоминал я здесь разные

стихотворения Жуковского и всю жизнь его, с которою особенно познакомил

теперь нас, его соотечественников, Зейдлиц.

Характер Жуковского есть наше сокровище. Никто больше его не

подходит к Карамзину, впрочем одною стороною. Карамзин – тому нет уже

образца.

Мишенское, село почти подгородное, где Жуковский родился,

воспитывался, где открылся его талант и где он сделал первые опыты, где

погребен его отец и его друзья, должно бы быть как-нибудь обращено на

общественное доброе дело. Владетельница его, дочь Анны Петровны Зонтаг,

рожденной Юшковой, племянницы по матери Жуковского, в замужестве за

австрийским чиновником, поселившаяся в Австрии, уступит охотно господскую

усадьбу с садами и службами под благотворительное заведение. Пусть бы здесь

воспитывались бедные белевские девочки, а в Белеве мальчики. Выручка от

сочинений Жуковского могла бы быть обращена хоть отчасти на содержание.

Много соберут друзья и родные. Остальное, верно, будет рад пожаловать

августейший воспитанник. А всего лучше приобрести Мишенское сыну

Жуковского и здесь поселиться. <...>

Было еще светло. Мы отправились осмотреть так называемый дом

Жуковского9, выстроенный им для его матери, где он жил с нею, впрочем, одну

только зиму. Князь Вяземский думает устроить здесь училище. Дом этот

находится почти за городом – и, разумеется, должен быть возобновлен, если

помещать в нем какое-нибудь заведение. Выстроенный с лишком 60 лет назад, он

теперь чуть держится. Здесь жил Жуковский зиму 180.. года10. К этим покоям

относятся следующие места из писем Марьи Андреевны Мойер, друга души его

со времен детства, от которой он должен был отказаться, повинуясь

непреклонной воле ее матери, не хотевшей нарушить закон о родстве, хоть и не

совсем близком (из письма Зейдлица).

Мы обошли все комнаты в верхнем этаже, где помещается хозяин, бедный

чиновник, обремененный многочисленным семейством. Ему очень хочется

освободиться от дома, составляющего все его достояние. Передать ему цену –

доброе дело в память о Жуковском. При доме есть порядочный сад, то есть

пустырь с несколькими яблонями, заросший травою, где можно развести сад.

Училище по отдаленности от средины города устроивать здесь нельзя: учеников

сюда и калачом не приманишь, а разве приют, где дети жили бы безвыходно или

по крайней мере оставались на целый день, – или, наконец, перевести сюда

городскую библиотеку Жуковского. Что-нибудь, а надо делать поскорее.

Нынешний государь был в этом доме еще наследником в 1837 году11,

подарил тогдашнему владельцу, какому-то чиновнику, золотую табакерку и

сказал: "Береги же дом Жуковского!" Добрый человек так возгордился, что к нему

приступу не было. Потом, по отъезде великого князя, он поскакал по городу без

шляпы, держа пожалованную табакерку над головою, и начал вести себя

непристойно, делать разные грубости начальникам. Напрасно они увещевали его.

"Наследник велел мне беречь дом Жуковского", – твердил он в ответ и

оправдание. Ему велели подать в отставку. "Никто не может меня отставить. Мне

наследник велел беречь дом Жуковского", – повторял он беспрестанно и написал

грубое письмо к губернатору12.

Между тем смерклось, домой мы воротились уже поздно вечером, и

разговор обратился опять к старине. Авдотья Петровна рассказала нам несколько

примечательных случаев из жизни покойных обитателей этой исторической

местности.

Жуковский был в Белеве в последний раз в 1837 году, путешествуя с

наследником, нынешним государем. Не доезжая Москвы, он испросил себе

увольнение на несколько дней, чтоб посетить свою родину. Авдотья Петровна

только что воротилась тогда из-за границы, где во Франкфурте-на-Майне была

свидетельницею городских приготовлений поднесть лавровый венок

осьмидесятилетнему Гете13. Она вздумала увенчать таким венком и Жуковского

в его родном городе и сообщила эту мысль обывателям. Венок был заказан в

Москве по ее рисунку: числом листов соответствовал числу лет Жуковского,

вставленными изумрудами изображались капли росы. В Туле наследник узнал

как-то о приготовленном торжестве и сказал Жуковскому, что его собираются

увенчать в Белеве. Жуковский написал тотчас Авдотье Петровне, чтобы она

убедила белевцев отложить их намерение: иначе он не приедет. Это очень

огорчило Авдотью Петровну, но делать было нечего, и она должна была оставить

свою мысль, стоившую ей очень дорого. Жуковскому была поднесена хлеб-соль

на серебряном блюде. Его встретил весь город; вечером была иллюминация, и он

прогуливался по бульвару, окруженный толпою.

Обед в пятницу приготовлен был в библиотеке Жуковского. Она украшена

была, как и портрет Жуковского, цветами и зеленью. При входе играла музыка,

крыльцо окружено толпами народа. <...>

<РЕЧЬ М. П. ПОГОДИНА НА ОБЕДЕ,

ДАННОМ В ЕГО ЧЕСТЬ>

Я приехал в Белев на пути в Киев, чтоб посетить дорогих друзей, из

которых, осмеливаюсь так назвать, старшая, Авдотья Петровна Елагина, была

добрым гением всех моих товарищей, старших и младших, во все продолжение

нашей литературной и общественной жизни, от которой все мы, в случае нужды,

получали всегда и советы, и одобрение, и утешение.

Второй моей целью было увидеть места, освященные началом

поэтической деятельности Жуковского, который, вслед за Карамзиным, имел

благотворное влияние на все наше поколение, теперь уже отживающее свой век.

Мне хотелось увидеть места, где, в кругу родных, получил он первые самые

сильные впечатления, где он делал первые свои опыты, произнес первые звуки,

которые впоследствии отозвались на судьбе всей русской словесности – и на

душе его августейшего воспитанника, нынешнего государя-освободителя. Вот в

какой связи находится Белев с современною русскою жизнию и, следовательно,

всею русскою историею.

И вам угодно было, Мм. гг., чтобы в этих приснопамятных местах я

получил такой лестный для меня знак внимания и сочувствия к моим посильным

трудам или хоть к добрым намерениям!

Не стану говорить, какое новое удовольствие ощущаю в эти минуты,

удовольствие неожиданное и тем более сладкое.

В 1845 году я имел честь принимать участие в открытии памятника

Карамзину в Симбирске. За столом мне привелось высказать желание, чтобы в

Симбирске всегда находились люди, готовые идти по следам Карамзиных,

Дмитриевых, Тургеневых, Языковых, тамошних уроженцев. Здесь, в Белеве,

позвольте мне пожелать, чтоб духовное наследство Жуковского и, если могу

присоединить к нему Киреевских, его близких родных и последователей, – эта

искренняя горячая любовь к добру, просвещению, свободе, благородной,

человечной, благочестивой, всегда здесь не только не оскудевала, но развивалась,

процветала и распространялась на пользу и славу Отечества. <...>

Кстати, приложу здесь краткую записку о Жуковском1, написанную

Авдотьей Петровной для Шевырева и найденную мною в его бумагах.

Содержание сходно с запискою ее покойной сестры Анны Петровны Зонтаг2,

написанной для меня и напечатанной в "Москвитянине", но с некоторыми новыми

подробностями. Впрочем, повторение таких сведений не мешает, а сходство

служит подтверждением достоверности.

Жуковский родился в 1783 году, в двух верстах от Белева, в селе

Мишенском, известном в округе живописным своим местоположением. Из

первого его младенчества дошел до меня один только рассказ. Старушка наша

мама, входя однажды в большую гостиную, обомлела от изумления, увидя на

полу, в дверях, явление Богородицына образа: образ этот висел в углу, высоко на

стене, и Жуковский, стоя на четвереньках, срисовал его через всю горницу,

мелком на полу. В 90-м году переехал он из Мишенского в Тулу (где мой отец, П.

Н. Юшков, служил). Сперва ходил он в народное училище, но оттуда был выгнан

за неспособностью; потом учился дома, у Филата Гавриловича Покровского

(печатавшего некоторые статьи в "Приятном и полезном препровождении

времени", под именем Пустынника Алаунской горы), у г-на Жоли и иных. Тут

начал он писать стихи и трагедии. Первая была, кажется, "Камилл, или

Освобожденный Рим"; вторая – "Г-жа де Латур", из "Павла и Виргинии". Первую

сыграли благополучно все дети между собою; представление второй неудачно

кончилось, потому что зрители вместо платы принесли актерам конфект. В 96-м

записали Жуковского в военную службу, и г. Постников, капитан Кексгольмского

гренадерского полка {Нашлось письмо Жуковского из Кексгольма, где он

описывает прибытие туда Суворова.}, отвез его в этот полк в Финляндию и через

2 или 3 года3 привез назад в Тулу чуть ли не офицером в отставке. Тут начались у

нас разные военные игры. Жуковский с линейкой в руках учил нас, девочек,

маршировать; были сражения и пр. В 97-м, после кончины моей матери,

Жуковский написал оду "К добродетели". Тогда же переселились мы все из Тулы

в Мишенское и стали ездить ежегодно в Москву. В Москве Жуковский вступил в

Университетский благородный пансион и скоро стал писать много и печатать в

журналах, при пансионе издаваемых: "Утренняя заря" и пр., о которых может

рассказать вам Антонский. Чуть ли не в тот же год стали они собираться к

Воейкову на дачу на Девичье поле; установили литературное общество, и каждый

член приносил еженедельно что-нибудь своего, для прочтения; Жуковский, двое

Тургеневых, Андрей и Александр; двое Кайсаровых, Андрей и Михаил, Родзянка,

который после сошел с ума, Воейков, Афросимов, Сухотин и многие другие.

Мерзляков был главным руководителем и председателем. Кайсаров писал

протоколы их заседаний. Скоро это общество сделалось подозрительно полиции и

рассеялось, но, конечно, тут положено основание всему литературному поприщу

Жуковского. В это же время, несмотря на ученье пансионское, Жуковский был

записан в Соляной конторе и служил кем-то. Летом, уезжая в деревню, переводил

он комедии Коцебу4, некоторые немецкие романы, "Мальчик у ручья"5 (который

потому и назван "Мальчик у ручья", что начинается так: "Вильям сидел у ручья и

плакал"), и Флорианова "Дон-Кихота". В 802 напечатал он первый важный

стихотворный перевод свой: Грееву элегию, в "Вестнике" Карамзина; и потом,

ободряемый похвалою Карамзина, сочинил также для "Вестника" повесть "Вадим

Новогородский", которую не кончил, огорчившись смертью Андрея Тургенева,

памяти которого и посвятил первый труд свой; половину года проводил он в

Мишенском, там написал "Людмилу", "Громобоя" и прочитывал почти ежедневно

стихи свои старушке, нашей бабушке, которая ими радовалась. – В 808 принял на

себя издание "Вестника Европы" и, кажется, два года издавал его один ("Марьина

роща"), потом с Каченовским, которому наконец передал его совсем. В 805 еще

построил он собств<енный> дом, но провел там (вместе с семьей своей) только

один год или, лучше сказать, одну зиму. В 811, после смерти бабушки, поселился

он подле Орла, в деревне у тетки моей Протасовой6, и тут написал послания "К

Филалету", "К Батюшкову" и многие мелкие стихотворения. В 12-м, 2 августа, уехал к армии, не в силах будучи выносить слухи о победах и приближении

французов. В Бородинском сражении был он в строю, в полку, собранном почти

из волонтеров, на которых большое впечатление производили долетавшие к ним

ядра. После взятия Москвы Кайсаров представил Жуковского Кутузову; с тех пор

он был при нем, писал бюллетени, однако ж они не нравились и большая часть

переделывалась Скобелевым на иной лад7. – После сражения при Красном

занемог он сильной горячкой и долго не мог оправиться; тут отпустили его домой,

он воротился к нам 6-го генваря 813, на себе испытав ужасы и бедствия этой

войны. Весь 13-й год жили мы под Орлом, в деревне Протасовой; тут написал он

послание Воейкову, перевел "Ивиковых журавлей", "Адельстана", "Светлану",

"Пустынника" и почти все романсы и песни. В 14-м переехал он ко мне подле

Белева же и тут написал "Эолову арфу", "Ахилла", перевел прочие баллады,

"Библию", "Аббадону" и написал "Послание к Александру", за которое получил

перстень и приглашение явиться в Петербург, что он, однако же, не сделал. В 15-

м, в марте, уехал в Дерпт, где также у него было приятное литературное

общество. В 16-м был назначен учителем рус<ского> языка к Александре

Федоровне8, в 17-м родился Александр Николаевич. Извините; мне скучно писать

о Жуковском одни числа, а больше не смею. Его каждый день своею

возвышенностию и чистотою мог бы служить образцом сердцу, стремящемуся к

добру; если б попросить у него позволения написать его биографию, вероятно,

можно бы сказать иное. Такая жизнь, не только недоступная пороку, но

деятельно-прекрасная, могла бы служить опорою тем, кто постоянную

возвышенность не считает мечтательным бредом, или поэзией. [Думаю, что о

первой юности может многое сказать вам Антонский; я просила еще одного

человека (очень скучного педанта, потому к вам его и не посылаю

собственнолично) написать, что он знает о тех годах, когда издавался "Вестник".

Авось вы что-нибудь и составите.]

Комментарии

Михаил Петрович Погодин (1800–1875) – писатель, журналист, издатель

журналов "Московский вестник" и Москв., историк, профессор Московского

университета, видный деятель славянофильства. Знакомство Жуковского с

Погодиным относится скорее всего к 1826 г. в доме Елагиных-Киреевских; в

конце 1820-х годов они уже переписываются по поводу издания "Московского

вестника". Летом 1831 г. в Царском Селе Погодин читал Жуковскому и Пушкину

свою трагедию "Петр I". Жуковский был знаком и с другими произведениями

Погодина (Барсуков, т. 2, с. 166; т. 3, с. 344, 346). В библиотеке поэта сохранились

многочисленные сочинения Погодина, в том числе с дарственными надписями

(Описание, No 67, 120, 158, 259, 293–297, 312, 441, 467). Интенсивным было

общение Жуковского и Погодина в конце 1830 – начале 1840-х годов, о чем

свидетельствуют неопубликованные дневники Жуковского (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп.

1. Ед. хр. 37. Л. 79 об. –89 об.). В 1842 г. Погодин посетил Жуковского в

Дюссельдорфе и оставил описание его дома (см. свидетельства Н. П. Барсукова в

наст. изд.). Сохранилась их переписка за эти годы (РА. 1899. Кн. 3, No 10. С. 302–

310).

В 1869 г. М. П. Погодин совершил своеобразное паломничество на родину

Жуковского и своего друга И. В. Киреевского. Он остановился в Петрищеве у А.

П. Елагиной и съездил в Мишенское, где прошли детские годы Жуковского, и в

Белев. Воспоминания об этой поездке Погодин, видимо, хотел напечатать, но

статья осталась незаконченной и недоработанной. Текст воспоминаний

публикуется по рукописи с небольшим сокращением. В рукописи воспоминаний

М. П. Погодина находится копия записки А. П. Елагиной о Жуковском,

составленной, по свидетельству Погодина, для С. П. Шевырева. Окончание этой

записки обнаружено в отдельной единице хранения в том же фонде М. П.

Погодина.

ПОЕЗДКА В БЕЛЕВ

(Стр. 464)

РГБ. Пог. I. К. 42. Ед. хр. 1 в. Л. 7–12, 14–15, 17–24, 26–28; Пог. III. К. 18.

Ед. хр. 23. Л. 29.

1 Авдотья Петровна – А. П. Елагина-Киреевская.

2 См. изложение этого эпизода в воспоминаниях К. К. Зейдлица в наст.

изд.

3 Вероятно, речь идет о той же самой картине, которую описал И. В.

Киреевский, – три мужские фигуры у решетки (см. наст. изд.).

4 Этот же рассказ А. П. Елагиной Жуковский приводит в своей статье

"Нечто о привидениях" (ср.: Изд. Архангельского, т. 10, с. 96).

5 Н. А. – Николай Алексеевич Елагин, старший сын А. П. Елагиной от

второго брака.

6 ...вдову Ивана Васильевича – Н. П. Киреевскую, урожд. Арбеневу.

7 Ошибка памяти Погодина: элегия "Сельское кладбище" была

опубликована в 1802 г.

8 Уже бледнеет день... – цитата из элегии "Сельское кладбище".

9 Свой дом в Белеве Жуковский начал строить в 1804 г. (РА. 1871. Стб.

0147); к началу зимы 1805 г. он уже поселился в нем. Позже, в 1806–1807 гг., он

бывал в нем наездами.

10 Пропуск для даты в рукописи. Должно быть, зиму 1805–1806 гг.

11 Во время путешествия наследника по России 19–22 июля 1837 г.

Жуковский и наследник посетили Белев.

12 Эта история с протоколистом Емельяновым подтверждается

дневниковой записью Жуковского от 20 июля 1837 г.: "...Протоколист сходит с

ума" (Дневники, с. 343) и письмом С. А. Юрьевича, флигель-адъютанта

наследника (РА. 1887. Кн. 2. С. 63).

13 Хронологическая неувязка в воспоминаниях Погодина: 80-летний

юбилей Гете праздновался в 1829 г.; в 1832 г. поэт умер, а Елагина прожила за

границей два года (1835–1836), поэтому никак не могла быть свидетельницей

увенчания Гете.

<РЕЧЬ M. П. ПОГОДИНА НА ОБЕДЕ, ДАННОМ В ЕГО ЧЕСТЬ>

(Стр. 467)

1 ...краткую записку о Жуковском... – Вероятно, она была написана

Елагиной после смерти Жуковского для Шевырева, который работал над статьей

"О значении Жуковского в русской жизни и в поэзии".

2 ...запискою ее покойной сестры... – Имеется в виду статья А. П. Зонтаг

"Несколько слов о детстве Жуковского", написанная по просьбе М. П. Погодина

для Москв.

3 Ошибка памяти А. П. Елагиной: Жуковского только собрались записать

в военную службу, как вышел указ Павла I о запрещении записывать малолетних

дворян в военную службу; поэтому Жуковский пробыл в отъезде не 2–3 года, а

несколько месяцев.

4 ...комедии Коцебу... – В 1802 г. Жуковский перевел комедию Коцебу

"Ложный стыд". Другие переводы комедий Коцебу Жуковским неизвестны, хотя,

по свидетельству А. И. Тургенева, связавшего переводы с Дружеским

литературным обществом, "с поправками Жуковского появился в печати почти

весь театр Коцебу" (РА. 1877. No 8. С. 487).

5 Имеется в виду роман А. Коцебу, переведенный Жуковским в 1800 г.

под названием "Мальчик у ручья".

6 ...в деревне у тетки моей Протасовой... – В деревне Муратове,

принадлежавшей Е. А. Протасовой, Жуковский жил в 1811–1814 гг.

7 Это свидетельство А. П. Елагиной расходится с воспоминаниями И. П.

Липранди в наст. изд.

8 Ошибка памяти Елагиной: преподавателем русского языка при вел.

княгине Жуковский был назначен в октябре 1817 г.

H. П. Барсуков

ИЗ КНИГИ

"ЖИЗНЬ И ТРУДЫ М. П. ПОГОДИНА"

<...> Авдотья Петровна Киреевская возвратилась с детьми в Долбино.

Сюда в начале 1813 года переехал Василий Андреевич Жуковский, ее близкий

родственник, воспитанный с нею вместе, который еще с детства был с нею

дружен. Жуковский прожил здесь почти два года1. В конце 1815 года он оставил

свою белевскую родину; поехал в Петербург для издания своих стихотворений,

надеясь возвратиться скоро, думая посвятить себя воспитанию маленьких

Киреевских и вместе с тем принять на себя опекунские заботы2. Жуковскому,

однако, не суждено было возвратиться в Долбино и поселиться "среди соловьев и

роз". Он остался в Петербурге, вступил в службу при дворе; но и оттуда писал в

свое любезное Долбино: "Знаете, что всякий ясный день, всякий запах березы

производит во мне род Heimweh {тоска по родине (нем.).}"3. <...>

Несколько лет, проведенных вблизи такого человека, каков Жуковский, не

могли пройти без следа для братьев Киреевских. Иван развился весьма рано. <...>

Десяти лет Иван Киреевский был коротко знаком со всеми лучшими

произведениями русской словесности и так называемой классической

французской литературы, а двенадцати он хорошо знал немецкий язык. Конечно,

тихие долбинские вечера, когда Жуковский почти каждый раз прочитывал что-

нибудь, только что им написанное, должны были иметь сильное влияние на весь

строй его будущей жизни; отсюда, быть может, его решительная склонность к

литературным занятиям, идеально-поэтическое настроение его мыслей. Для

Ивана Киреевского Жуковский всегда оставался любимым поэтом. Излишне,

кажется, говорить об их дружеских отношениях, не изменявшихся во все

продолжение их жизни. Жуковский горячо любил Киреевского, вполне ценя и его

способности, и возвышенную чистоту его души. При всех литературных

предприятиях Киреевского Жуковский спешил являться первым и ревностным

сотрудником и, если обстоятельства того требовали, энергическим заступником4.

Зная Киреевского, он всегда смело мог ручаться за благородство его стремлений,

за искренность его желаний блага. Впоследствии Жуковский писал А. П.

Елагиной: "...в вашей семье заключается целая династия хороших писателей –

пустите их всех по этой дороге! Дойдут к добру. Ваня – самое чистое, доброе,

умное и даже философское творение. Его узнать покороче весело"5. <...>

<...> Все это [споры по поводу издания "Московского вестника"] огорчало

Погодина и наводило на него даже уныние, апатию, но Жуковский явился его

утешителем. "Благодарю вас, – писал он ему, – от всего сердца за ваше любезное

письмо и за ваши литературные подарки. Будучи в чужих краях, я не мог

познакомиться с вашим журналом – он где-то гуляет по Европе, а до меня не

добрался. Здесь, в Петербурге, я просмотрел все книжки с большим

удовольствием. Вы сами хороший работник и имеете умных сотрудников. Я от

всей души пожалел о Веневитинове – чистый свет угас слишком скоро. У него

было много прекрасного в душе, нравственного и поэтического. Шевырев

прекрасная надежда. Хомяков поэт. В час добрый. Об вас не говорю. Вы

вооружитесь не на шутку, чтобы действовать как настоящий рыцарь на поле

славы литературной. Учитесь у Европы, но действуйте для России, для ее верного

блага. Комментария на это не нужно – он был бы слишком долог, вы сделаете его

сами. Не заглянете ли к нам в Петербург? Я бы рад был вас увидеть. Простите.

Сохраните мне ваше дружеское расположение". <...>

<...> Запрещение «Европейца» огорчило всех благородных людей того

времени и возбудило их справедливое негодование. <...> Но более всех оскорблен

был Жуковский. Он, по свидетельству А. П. Елагиной6, позволил себе выразиться

пред императором Николаем I, что за Киреевского он ручается. "А за тебя кто

поручится?" – возразил государь. Жуковский после этого сказался больным.

Императрица Александра Федоровна употребила свое посредство. "Ну, пора

мириться", – сказал государь, встретив Жуковского, и обнял его. <...>

Из многих разговоров, толков, пересудов и споров о чаадаевской статье в

памяти Д. Н. Свербеева осталось слово о ней Жуковского: "Порицать Россию за

то, что она с христианством не приняла католичества, предвидеть, что

католическою была бы она лучше, – все равно что жалеть о черноволосом

красавце, зачем он не белокурый. Красавец за изменением цвета волос был бы и

наружностью и характером совсем не тот, каков он есть. Россия, изначала

католическая, была бы совсем не та, какова теперь; допустим, пожалуй, что

католическая была бы она и лучше, но она не была бы Россиею"7. <...>

<...> Во время пребывания Жуковского в Москве8 Погодин часто с ним

виделся. Слушал его рассказы об "Арзамасе", о смерти Пушкина, об его

молодости. Вместе с тем Погодин ужасно досадовал "из самолюбия", что ему не

удалось вместе с И. И. Дмитриевым и Жуковским побывать в Английском клубе.

В то же время он убеждал Жуковского "приняться за переложение Киево-

Печерского Патерика".

В это время друзья и почитатели Жуковского задумали в честь его дать

праздник, устройством которого занимался Шевырев и писал Погодину: "1)

Цыган. 2) Лишних никого не будет, кроме знакомых Жуковского, приятелей и

литераторов незнакомых. Но зато заплатим подороже. 3) Ужин будет славный,

готовит повар покойного Василия Львовича Пушкина – воспоминание. 4) Не худо

бы и сегодня вечером побывать в Сокольниках, чтобы видеть, как устроится дело.

5) О куплетах что же? – Мне некогда. Ты съездил бы к Баратынскому, который

приглашен. 6) Приглашать надобно в половине 9 или в 8 часов. 7) Съезди к

Жихареву – он живет на Пресне, в средней Пресненской улице, на даче Толстой.

8) Вы все ленивы, неповоротливы вы, живете за тысячу верст, и никто не хочет

наведаться и пособить делу. Ты даже забыл о Загоскине, Верстовском, Аксакове,

Гениште, за которых взялся".

Погодин, желая украсить этот праздник присутствием старого наставника

Жуковского – престарелого А. А. Прокоповича-Антонского, писал ему на

лоскутке бумаги: "Московские знакомые Жуковского дают ему завтра вечер – не

угодно ли вашему превосходительству принять в том участие". На том же

лоскутке Антонский отвечал: "Для праздников я уже не гожусь, а от дружеской

беседы не отрекаюсь – и, когда назначите время и место, приеду". К сожалению,

нам неизвестны подробности об этом празднике9. <...>

<...> Как в основании «Московского вестника» – свидетельствует Погодин

– принимал непосредственное участие Пушкин, так "Москвитянин" обязан почти

своим существованием Жуковскому10. На обеде у князя Д. В. Голицына решено

было издание. Просвещенный московский градоначальник взялся

ходатайствовать об этом деле вместе с Жуковским, потому что разрешение

издавать журнал сопряжено было тогда с великими затруднениями. <...>

<...> Одновременно с выходом первого нумера «Москвитянина», в январе

1841 года, посетил Москву Жуковский, которому, как мы уже видели, журнал сей

обязан своим основанием, как некогда "Московский вестник" был тем же обязан

Пушкину.

Покончив свои обязанности воспитателя государя наследника цесаревича

Александра Николаевича, Жуковский переселился на берега Рейна и Майна и там

нашел себе подругу жизни, в лице осьмнадцатилетней дочери своего старого

друга Рейтерна Елизаветы Алексеевны. До отъезда в чужие края, но будучи уже

женихом, Жуковский посетил Москву для свидания с людьми, близкими ему по

плоти и духу. В день Богоявления приехал он в Москву. "Разумеется, –

свидетельствует Погодин, – все литераторы и не литераторы носят его на руках.

Обедам и вечерам нет конца. Всякому хочется видеть у себя и угостить

знаменитого гостя, воспитанника и певца Москвы".

Приезд Жуковского оживил его старого наставника А. А. Прокоповича-

Антонского: почти забытого, его стали теперь навещать11. "Ездил к Антонскому,

– записывает Погодин в своем "Дневнике", – и услышал от него множество

любопытных подробностей. Заезжал к Жуковскому, но не видал его. К

Антонскому. Толковали с Масловым, как бы устроить юбилей ему. Заезжал к А.

П. Елагиной, слушал ее рассказы о Жуковском, который становится перед

портретом своей любезной и рассматривает ее молча".

20 января в честь Жуковского А. Д. Чертков дал обед, на который были

приглашены Свербеев, Хомяков, Глинка, Шевырев, Орлов, Дмитриев и Погодин;

а на другой день был "великолепный ужин у Хомякова"12. На этот ужин был

также приглашен и Погодин. "Жду тебя сегодня вечером, – писал ему Хомяков, –

на чай и трапезу. Будет Жуковский". Ужин был великолепный. По описанию

Погодина, "с невиданною стерлядью, спаржею и дичиною в перьях, с лучшими

винами".

Но обед у Черткова и вечер у Хомякова сошли для Погодина

неблагополучно. О последствиях для него от ужина Хомякова вот что он пишет в

своем "Дневнике": "Съел и выпил чуть ли не лишнее. Но главное, в комнате было

очень жарко, на дворе с лишком 20° морозу. Я ехал в изношенной шубе и

простудился. Притом воротился домой в 3 часа. Жуковский рассказывал о

Карамзине". <...>

Но вскоре Погодин оправился и имел возможность быть на обеде у А. А.

Прокоповича-Антонского. "Набрались, – записывает Погодин в своем "Дневнике"

(под 1 февраля 1841 года), – люди пяти поколений: Антонский восьмидесяти лет,

Жуковский шестидесяти, Давыдов и Маслов по пятидесяти, я сорока и Шевырев

тридцати пяти. Разговор об имени "Москвитянина" и других грамматических

вопросах, об языке, о толковании св. Августина на вопрос Пилатов, что есть

истина, о терминах философических".

В февральской книжке "Москвитянина" Погодин имел неосторожность

описать обед, данный Чертковым. Сказав о том, что в честь Жуковского "обедам

и вечерам нет конца", Погодин, между прочим, писал: "Разговор зашел за столом

о привидениях, духах и явлениях, и очень кстати, пред их родоначальником,

который пустил их столько по святой Руси в своих ужасно-прелестных балладах.

Все гости рассказали по нескольку случаев, им известных, кроме любезного

Михаила Николаевича Загоскина, который слушал все внимательно и, верно, уже

разместил их в уме у себя по повестям и романам. Но нет, извините, мой добрый

тезка, я перебиваю их по праву журналиста, и в следующей книжке они явятся у

меня – рассказанные самими хозяевами".

Эта заметка Погодина возбудила протест Д. Н. Свербеева и недовольствие