Текст книги " В.А. Жуковский в воспоминаниях современников "

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 55 страниц)

Л. Приймак. М., 1975. С. 88, 111, 114–116, 136–137, 144, 151–155.

1 ...экземпляр Милленя от переводчика. – Речь идет о переведенной М. Д.

Киреевым с французского книге А. Л. Милленя "Мифологическая галерея, или

Собрание памятников, служащих к изучению олицетворенной искусствами

древности" (СПб., 1836).

2 Барон Брамбеус – литературный псевдоним О. И. Сенковского, писателя

и журналиста, редактора журнала "Библиотека для чтения", где печатались

Жуковский и Пушкин.

3 ...письмо, писанное Жуковск<им> к отцу Пушкина. – Известное письмо

к С. Л. Пушкину от 15 февраля о последних часах жизни Пушкина было написано

в расчете на широкое распространение. В нем Жуковский использовал

свидетельства друзей, записки врачей и составил, как говорил П. А. Вяземский,

"общую реляцию из очных наших ставок" (РА. 1879. Кн. 2. С. 247).

4 Василий Иванович – В. И. Григорович, земляк и покровитель

Мокрицкого, издатель "Журнала изящных искусств" (1823–1825), экземпляры

которого с дарственными надписями Григоровича есть в библиотеке Жуковского

(Описание, No 137).

5 Современники высоко оценили этот портрет. Так, Гоголь утверждал:

"Это лучший из портретов, написанных с Жуковского" (ОЗ. 1855. Т. 12. С. 182).

Портрет был разыгран в лотерее "между императорской фамилии" в апреле 1838

г. Но отпускную Шевченко выкупили у помещика ранее получения денег из

дворца, в результате розыгрыша копии портрета, сделанной Н. Д. Быковым. Ныне

этот портрет работы Брюллова находится в Киевском гос. музее Т. Г. Шевченко.

6 ...портрет Демидовой... – Речь идет о портрете А. К. Демидовой, урожд.

Шернваль, во втором браке Карамзиной, работы К. Брюллова.

7 Большая картина "Христос"... – Имеется в виду запрестольный образ

"Распятие", написанный Брюлловым для лютеранской церкви Петра и Павла в

Петербурге.

8 Видимо, не случайно именно эту думу А. В. Кольцов посвятил

Жуковскому.

9 Мемуарист имеет в виду следующую строфу из стих. Кольцова: "Но

слово "да будет!" <...> Терновый венец..."

10 ...читать "Квентина"... – роман В. Скотта "Квентин Дорвард".

11 "Пертская красавица" – роман В. Скотта.

12 Т. Г. Шевченко в повести "Художник", где рассказ ведется от имени

художника Сошенко, так описывает эту сцену: "Вошел в мастерскую Карл

Великий в сопровождении графа Виельгорского и В. А. Жуковского. Жуковский

вынул из кармана форменно сложенную бумагу и, подавая мне, сказал:

"Передайте это ученику вашему". Я развернул бумагу. Это была его отпускная,

засвидетельствованная графом Виельгорским, Жуковским и К. Брюлловым"

(Шевченко Т. Г. Собр. соч. Киев, 1949. Т. 2. С. 430–431).

13 В "Дневнике" Мокрицкого сохранился рисунок, изображающий руки

Жуковского на портрете Брюллова. Позже Брюллов убрал перчатки, о которых

пишет мемуарист.

14 Воспоминание и я – одно и то же... – цитата из стих. Жуковского "К

своему портрету", датируемое 1837 г. Не исключено, что его создание было

вызвано написанием брюлловского портрета.

Ю. К. Арнольд

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ"

В продолжение этой же зимы увидел я на вечерах у кн. Одоевского и

других еще литературных деятелей, напр<имер> Василия Андреевича

Жуковского. <...>

По собственному желанию Жуковского, кн. Одоевский представил меня

маститому поэту, который весьма приветливо подал мне руку и пригласил меня

побывать у него. Этим драгоценным для меня позволением воспользовался я,

конечно, с восторгом и в течение зимнего сезона 1840–41 годов был три раза у

Василия Андреевича. Во второй раз по предварительно им высказанному

желанию привез я ему экземпляр изданной при "Пантеоне" моей музыки к его

"Светлане"1 и должен был ему проиграть, а где и пропеть ее. До этого времени я, как само собою разумеется, прежде не имел случая встречать где-либо

знаменитого "певца во стане русских воинов", но у отца моего была изданная

художником Г. Ф. Гиппиусом в начале двадцатых годов "Галерея знаменитых

мужей России"2. Это была коллекция портретов (в настоящую величину)

превосходной литографической работы. Между ними были портреты также

Карамзина и Жуковского. Последнему в то время, когда Гиппиус его срисовал,

было лет уже под сорок; но на литографическом портрете он является далеко

более молодым, с лицом несколько продолговатым и сухощавым, с большими,

огненной жизни исполненными глазами и с густыми, волнистыми, свободно слева

направо перекинутыми волосами. На широком лбе лежат следы глубоких дум;

около губ парит меланхолическая и в то же время гордая улыбка. И вот

шестнадцатью или семнадцатью годами позже увидел я наконец самого поэта; на

тот портрет, однако же, он уже не походил. Самое лицо-то пополнело; черты лица

просветлели, и румянец бодрой старости играл на щеках; обнаженный лоб,

обрамленный только с боков подстриженными, к вискам гладко причесанными,

слегка уже поседевшими волосами, показался мне более высоким и широким, но

вместо следов бурных дум на этом лбе царила величественная тишина поэта-

философа; в глазах светились душевный мир и истинное благодушие, а улыбка,

парящая на губах, выражала вместо гордости – теплую приветливость; вместо

меланхолии – сердечное довольствие счастливого семьянина3.

Комментарии

Юрий Карлович Арнольд (1811–1898) – композитор, музыкальный

критик, мемуарист, автор "Воспоминаний", изданных незадолго до его смерти

(1892), в которых содержатся краткие сведения о его знакомствах с русскими

писателями.

Арнольд встречался с Жуковским незадолго до окончательного отъезда

поэта за границу зимой 1840–1841 гг. Знакомство было мимолетным и

практически не оставило следов в переписке и дневниках Жуковского. Может

быть, его имеет в виду Жуковский, записывая фамилию Арнольда в дневнике под

датой 23 февраля/4 марта при перечислении посетителей салона Карамзиных, где

он провел этот вечер (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 91).

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ»

(Стр. 325)

Арнольд Ю. К. Воспоминания. М., 1892. Вып. 2. С. 203–204.

1 Имеются в виду баллада «Светлана» Жуковского, журнал "Пантеон

русского и всех европейских театров", издававшийся в 1840–1841 гг. под ред. Ф.

А. Кони.

2 Речь идет о серии "Современники. Собрание литографированных

портретов" (СПб., 1821–1828), выходившей отдельными выпусками. Описанный

Арнольдом портрет Жуковского входит в нее под No 10.

3 Зимой 1840–1841 гг. Жуковский еще не был мужем Э. фон Рейтерн;

официальная помолвка состоялась в августе 1840 г., а свадьба – в мае 1841 г.

E. A. Жуковская

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ"

Я полюбила Жуковского, когда мне было еще 12 лет от роду. Это было на

Женевском озере, где Жуковский проводил лето для поправления своего

здоровья1. Мысль, что я только с ним могла бы быть счастлива, поселилась во

мне с первой минуты, как я его узнала. Мысль эта была тогда совсем ребяческая.

Даже и теперь я стыжусь, когда подумаю, что я в 12 лет могла иметь подобную

мысль. Но это было какое-то непреодолимое предчувствие, что-то невольное, чего

себе объяснить не умеешь; тем более что он не подал мне никакого повода к тому.

Он ласкал меня, как ребенка, и более ничего. Но вот он уехал в Россию; я

осталась и чувствовала, что остаюсь одна, без него. – Шесть лет прошло с тех

пор, и шесть лет не могли изгладить из души моей этой мысли. – Я чувствовала

сама всю странность моих чувств. Я старалась уверять себя, что это наконец

смешно, потому что совсем невозможно. И мой разум был совершенно согласен с

тем, но сердце говорило другое, даже и не сердце, но (опять повторяю) что-то

такое непостижимое для меня самой, как будто какое-то предназначение свыше,

которое раз, но ясно сказало мне: "Ты должна быть его". Шесть лет боролась я

всеми силами души моей против этой мысли, которая часто представлялась мне

каким-то искушением. – Не раз, сидя одна, я силилась вслух повторять самой

себе: "Нет! Нет! Нет! Это невозможно". Но вместе с звуком слов моих разлеталась

и уверенность в невозможности надежд моих. Наконец в 1840 году Жуковский

снова приехал за границу с государем цесаревичем. Один слух о том, что он будет

к нам, потряс меня до глубины души. – Я ожидала от этого приезда решения

судьбы моей. Наконец он был у нас. Мне было тогда 18 лет; но он по-прежнему

ласкал меня, как дитя: он дарил мне конфекты. Между тем в это посещение он

сказал отцу моему: "Знаешь, что я думаю? Мне кажется, что я был бы счастлив,

если бы дочь твоя была мне женою!"2 Эти слова так удивили отца моего, что он

принял это почти за неуместную шутку и потому сухо отвечал: "Какая странность

так думать о ребенке!" На это Жуковский замолчал. Я об этом ничего не знала. С

тем мы опять расстались. Теперь только я почувствовала, что борьба моя с собою

кончилась. Я была побеждена моею мыслию. Одно чувство наполняло меня

теперь, это то, что дума моя принадлежит ему навеки, хотя бы то навсегда

осталось ему неизвестным. Во мне поселилось убеждение, что мне суждено или

жить с ним, или умереть. Я видела в этом задачу моей жизни, мое назначение на

земле, без осуществления которого мне не оставалось ничего более на этом свете.

Внутренняя борьба моя не могла более скрываться от внимания моих родителей,

и я должна была сознаться в своих чувствах перед моею матерью. Ее добрые

советы и наставления немного помогли моему положению. Ей удалось только

убедить меня в невозможности исполнения моих мечтаний. С тех пор я стала

жить надеждою на соединение души моей с его душою в вечности. Часто, глядя

на небо, говорила я самой себе: моя душа живет уже с ним там! Но вот прошло

несколько месяцев, и Жуковский снова посетил нас. Его приняли и на этот раз как

старого друга нашего семейства. Раз вечером, как обыкновенно часто случалось,

попросил он меня принести ему перо и чернила. Это было в сумерках, и я

уверена, что только вечерний полумрак позволил ему произнести при этом

никогда мною не ожиданные от него слова: "Хочу ли я быть его женою?" Но тут

же, как бы испугавшись сам, он прибавил: "Однако не отвечайте мне тотчас ни да,

ни нет; потому что это такой важный шаг, что об этом надо сперва крепко

подумать". Каково же было его удивление, когда я тут же отвечала ему, что мне

нечего было думать, что эта дума росла во мне шесть лет и созрела до того, что во

мне давно уже на этот счет живет одно только: да. Здесь он позвал отца моего, и

он возложил на нас обоих свою единственную руку3. Мы были обручены. Вслед

за тем Жуковский уехал в Петербург и целую зиму пробыл там. Но здесь начались

его письма ко мне, и что это за письма! В них-то излилась душа его вполне, как

она есть!

Комментарии

Елизавета Алексеевна Жуковская, урожд. Э. фон Рейтерн (1821–1856), –

жена В. А. Жуковского, дочь его близкого друга, художника, офицера русской

службы Герхардта (Евграфа Романовича) фон Рейтерна. В 1826–1827 гг.

Жуковский близко подружился с Рейтерном и его семьей. Свою будущую жену,

Элизабет фон Рейтерн, Жуковский знал с ее детства. Их свадьба состоялась 21

мая 1841 г.

Е. А. Жуковская, которая пережила мужа всего на четыре года, не

оставила о нем воспоминаний. Сохранились только наброски вступления к

задуманным запискам о ее жизни в браке с поэтом (РГБ. Ф. 104. Оп. 2. No 22).

Текст, печатаемый в настоящем издании, представляет собой изложение ее

рассказа о зарождении чувства к Жуковскому и обстоятельствах,

предшествовавших их помолвке, протоиерею И. И. Базарову, который готовил Е.

А. Жуковскую к переходу из лютеранской в православную веру. Достоверность

его записи подтверждается краткой передачей подобного же рассказа Е. А.

Жуковской в дневнике И. В. Киреевского: "13 [сентября 1853 г.] Жуковская. –

Она рассказывала нам со всеми подробностями свое первое знакомство с

Жуковским до самого замужества. Очень интересно. Истина ее рассказа

подтверждается тем, что он совершенно, даже во всех мелочах, совпадает с тем,

что Жуковский писал о себе и о своем знакомстве..." (Киреевский И. В.

Избранные статьи. М., 1984. С. 285–286).

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ»

(Стр. 326)

РА. 1869. Стб. 2023–2026. Под общим названием "Воспоминания об Е. А.

Жуковской протоиерея И. И. Базарова".

1 Речь идет о зиме 1832–1833 гг. Жуковский и Рейтерн поселились

сначала в Веве (21 августа/3 сентября), но вскоре получили известие от семьи

Рейтерна, жившей в замке Виллингсгаузен близ Касселя, что в городе холера.

Было решено, что семья Рейтерна приедет в Швейцарию. 14/26 ноября все

переехали в Берне, где и прожили до отъезда Жуковского в Италию в апреле 1833

г. (Дневники, с. 241, 248, 264).

2 Здесь имеется в виду путешествие по Западной Европе, предпринятое

наследником с июня 1838 по июнь 1839 г. Жуковский, сопровождавший

наследника, посетил Рейтернов в Виллингсгаузене в июне 1839 г. В этот приезд и

состоялся разговор с Рейтерном о возможности женитьбы на его дочери. В

рассказе Е. А. Жуковской спутана дата: летом 1840 г. состоялась уже ее помолвка

с Жуковским.

3 Официальному предложению Жуковского, сделанному 3/15 августа 1840

г. (ср. запись в дневнике: "Лучший день в жизни. Разговор в саду с Рейтерном.

Возвращение и часы" // ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 56 об.),

предшествовали следующие события: весной 1840 г. Жуковский сопровождал

наследника в Германию и давал уроки его невесте, принцессе Марии Гессен-

Дармштадтской. 2/14 июня он посетил Рейтерна в Дюссельдорфе, и между ними

состоялся "решительный разговор" (там же, л. 33). Только 7/29 июля он получил

положительный ответ: "Я возвратился домой без всякого ожидания, А

неожиданное тут. С сердца свалилась гора" (там же, л. 50 об.). 3/15 августа 1840 г.

Элизабет фон Рейтерн сделалась невестой поэта.

А. Ф. Бриген1

ИЗ ПИСЕМ

М. А. и А. А. Бриген. Курган, 27 января 1844

<...> Я принялся за работу, которая всецело меня захватила. Это перевод

"Записок Кесаря"2 на русский язык. <...> Перевод, который, по всей вероятности, будет закончен лишь в январе будущего года, я намереваюсь посвятить

Жуковскому3, которого вы любите как поэта, а я, восхищаясь гением, люблю еще

более как человека. Этот достойный человек дружбу проявлял ко мне всегда, а

участие в последний раз, когда я видел его в Кургане, сопровождающего

наследника. <...>

В. А. Жуковскому. Курган, 6 апреля 1845

Милостивый государь, Василий Андреевич! Будучи еще молодым

человеком, когда, по словам Вальтера Скотта, "была молодость и была надежда

на счастливую жизнь", восхищался я прекрасными вашими стихами,

воспоминание коих и теперь, когда я уже приближаюсь к старости и все

радостные мечты жизни превратились в бесцветную прозаическую сущность,

оставило во мне самое приятное впечатление. Когда же, по дружеским моим

сношениям с Тургеневым, имел я случай от них узнать, что изящные стихи ваши

суть только слабый отголосок той высокой невыразимой Поэзии, которая таится в

прекрасной душе вашей, полюбил я вас всем сердцем, как принадлежащего к

тому малому числу истинных поклонников муз, у которых великий дар слова не

есть только [нрзб.]. Занятия по службе и недосуги суетной столичной жизни

лишили меня счастья более с вами сблизиться, когда бывший мне добрый

приятель Василий Алексеевич Перовский4 меня с вами познакомил. Но судьбе

угодно было вознаградить меня дивным образом за эту потерю свиданием с вами

в Кургане в то время, как вы сопровождали цесаревича наследника. Слеза,

которая в эту минуту навернулась на глазах ваших и которую, конечно, и ваш

ангел-хранитель в свое время не забудет, запечатлелась навсегда в душе моей.

Позвольте мне, почтеннейший Василий Андреевич, хоть слабым образом

выразить мою признательность за эту слезу участия и не откажите мне в

следующей покорной моей просьбе.

Занимаясь постоянно в продолжение пятнадцати месяцев, перевел я с

латинского языка на русский "Записки Юлия Кесаря". <...>

Представив заглавие моего перевода, обращаюсь я к вам с сердечною

моею просьбою увенчать труд мой лестным для меня позволением вам его

посвятить. Изукрашенный вашим именем, получит он при всех своих

несовершенствах более цены, и согласие ваше осчастливит человека, который

душою и сердцем вам принадлежит. По известным причинам имя переводчика,

принадлежащего к касте париев, должно оставаться неизвестным; но, посвятив

вам мой труд, самая эта таинственность имеет для меня что-то приятное. Мне

кажется, что без этой примеси моей личности приношение мое будет полнее5.

<...>

М. А. Бриген. Курган, 7 сентября [1845]

<...> При этом письме посылаю вам, мое дорогое дитя, ответ вашего

любимого поэта на мое письмо6. Пусть оно заменит свадебный подарок. Прошу

вас сохранить его как воспоминание о столь памятном времени для вас лично, для

меня, для всего нашего семейства. Это документ, значение которого вы в

состоянии оценить, и я уверен, что вы прочтете его с удовольствием. В нем

полностью проявляется доброе сердце и прекрасная душа Жуковского. Я не

вдаюсь в подробности по поводу этого письма, вы прочтете его и сможете сами

судить.

Я получил от царя разрешение на публикацию моего Кесаря, но с

условием, что в заглавии труда не будет указано мое имя. Это ограничение мне

приятно, т. к. я чувствую себя столь ничтожным с этим колоссом античности, что

с готовностью воспользуюсь этим предписанием, чтобы отойти в тень.

Жуковский занят переводом "Одиссеи", прислать которую он мне обещал так же,

как и прочие свои сочинения7. Я ему напишу завтра и сообщу также о вас, моя

дорогая дочь. Но лишь чрез две недели пошлю, согласно его распоряжению,

рукопись тома моего Кесаря генералу Дубельту. <...>

M. A. Tуманской. Курган, 30 ноября 1845

<...> Я был уверен, что письмо Жуковского вызовет те чувства, которые

вы выражаете по этому поводу. Я очень рад, что смог выразить также мою

нежность к вам, посылая его письмо и мое уважение к тому, кого люблю и

почитаю всем своим сердцем. <...>

Второй том моего Кесаря уже закончен, а работа, которой я займусь, еще

не определена. Возможно, это будет Саллюстий. Я жду, что мне скажет Василий

Андреевич8, и тогда мы посмотрим. <...>

В. А. Жуковскому. Курган, 22 августа 1847

<...> При последнем письме вашем получил я вовсе неожиданно 141 р.

сер. и догадался только по подписи на адресе, что деньги присланы вами.

Благодарю вас, добрейший Василий Андреевич, за это вспомоществование и

скажу от искреннего сердца, что, по уважению и приверженности моей к вам,

чувство быть вам обязану благодарностью, которое по гордости нашей всегда

более или менее отяготительно, для меня же не только не отяготительно, но имеет

особенную приятность. Великий чародей и отгадчик Тацит, так разительно

знавший все таинственные проделки, скрывающиеся в этом маленьком уголке,

называемом человеческое сердце, сказал, что человеку свойственно ненавидеть

того, кто обидел. По закону существенной противоположности, или, говоря

языком Шеллинга, по закону поляризации, можно столь же справедливо сказать,

что человеку свойственно любить, кому он делает добро. Признав это за истину

неоспоримую и смотря с этой точки, благодеяние ваше делается для меня

неоценимым. И мысль, что, сделав мне добро, вы невольным образом меня более

полюбите, для меня так усладительна, как усладительна тихая лунная ночь для

трости, колеблемой бурными ветрами в пустыне. Благодарю вас за это чувство,

вы мне сделали тут прекрасный подарок. <...>

M. A. Туманской. Туринск, 22 мая 1852

<...> Известие о смерти несравненного Жуковского меня очень

взволновало. Эта потеря оставляет пустоту в моем существовании, которая ничем

не может быть восполнена. Нужно было знать эту прекрасную, совершенно

христианскую душу, чтобы суметь оценить все то, что она заключала в себе

прекрасного и великодушного. Воспоминания об его расположении ко мне и

интересе, который он проявлял, мне дороги, тем более что мне случилось видеть

равнодушие там, где я надеялся встретить доброжелательность и дружбу, на

которые, как я полагал, имел некоторое право, в то время как несравненный

Жуковский, с которым у меня никогда не было близких отношений, знал меня

только благодаря моей связи с семьей Тургеневых9, отец которых был приемным

отцом Жуковского. <...>

Л. А. Гербель. Курган, 21 апреля 1857

<...> Вчера был день кончины моей незабвенной маменьки, а 12-го

доброго моего Жуковского. <...> 6 тыс. р. асе. прислал мне незабвенный

Жуковский.

Н. И. Тургеневу. СПб., 9-го января 1859

<...> Недавно читал я посмертные соч<инения> Жуковского, изд<анные>

Блудовым. Некоторые статьи, как, напр<имер>, о Радовице10, и другие сделали

во мне неприятное впечатление. Удивительно, что религия, основанная на любви

и на свободе, может клониться к абсолютизму в уме такого доброго человека, как

Жуковский. Я не говорю о его сердце. Оно чисто и светло, как стекло, и,

вероятно, заставляло его часто быть в разладе с самим собою. <...>

Комментарии

Александр Федорович Бриген (фон дер Бриген, 1792–1859) – участник

Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов в составе Измайловского

полка, декабрист, член Северного общества. По приговору Следственной

комиссии отнесен к VII разряду. После каторжных работ живет на поселении в

Тобольске, Пельше. В 1836 г. переведен в Курган. По "милости" царя и по

протекции Жуковского в 1838 г. поступает на государственную службу в

курганский суд. Один из образованнейших декабристов, Бриген в 1840-е годы

углубленно занимается философией, историей, литературой, ведет споры на

философские темы с Кюхельбекером, занимается переводами. Н. И. Тургенев,

друг Бригена еще с 1813 г., писал Жуковскому 3 августа 1847 г.: "Какую силу

духа должно иметь, чтобы искать в Кургане услаждения в Канте" (Ланский Л. Из

эпистолярного наследия декабристов: Письма Н. И. Тургенева к В. А.

Жуковскому // Вопр. лит. 1975. No 11. С. 224).

Жуковский дважды вошел в жизнь ссыльного декабриста. 6 июня 1837 г. в

Кургане он "в течение ночи" беседует с ним и другими ссыльными. Н. И. Лорер

так передает встречу Жуковского с Бригеном: "Где Бриген?" – спросил Василий

Андреевич и хотел бежать к нему, но мы не пустили и послали за Бригеном.

Когда он входил, Жуковский со словами: "Друг мой Бриген!" – кинулся к нему на

шею" (Лорер Н. И. Записки декабриста. 2-е изд. Иркутск, 1984. С. 176). Сам

Жуковский, позднее ходатайствуя за Бригена перед Дубельтом, писал: "Вы,

может быть, спросите, давно ли я знаю фон дер Бриггена! Я его всего на все видел

один раз в Кургане, при моем проезде через этот город с государем наследником.

Все наше знакомство ограничено одним часом, который я провел с ним в его

курганском домике..." (Дубровин, с. 115). Итогом этой встречи была "милость"

императора.

Вторая встреча была заочной, но не менее значимой по своим

последствиям. Среди важнейших событий 1845 г. Жуковский отмечает: "Моя

переписка с Бриггеном" (Дневники, с. 534). Их переписка продолжалась в течение

1845–1850 гг. Жуковский, находясь за границей, стал ходатаем за Бригена: он

прежде всего добивается духовной амнистии ссыльного. В цитированном выше

письме к Дубельту, где Жуковский просит разрешения на печатание перевода

"Записок Юлия Цезаря", читаем: "Но я весьма рад, что он доставляет мне способ

содействовать ему в таком труде, на который, конечно, и правительство обратит

благосклонное внимание. Кто после двадцатилетнего несчастия может так

заниматься, как фон дер Бригген, тот доказывает, что мысли его мирны и что это

тяжелое несчастие, заблуждением молодости на него навлеченное, не расстроило,

а привело в желаемый порядок его душу" (Дубровин, с. 115). Жуковский делает

все возможное для публикации перевода. И. И. Пущин в письме к Бригену от 13

сентября 1846 г. сообщает: "Басаргин порадовал меня известием о "Кесаре". По-

моему, тут Жуковский действует лучше самого героя. Спасибо, что он так мило

берется быть повивальной бабушкой..." (Пущин И. И. Записки о Пушкине.

Письма. М., 1956. С. 218–219). И хотя перевод так и не был опубликован,

эпистолярные беседы Бригена с Жуковским были для ссыльного пиршеством

духа.

Письма А. Ф. Бригена к старшей дочери Марии (в замужестве Туманской)

и младшей дочери Любови (в замужестве Гербель), к Н. И. Тургеневу, к самому

Жуковскому – та часть обширного эпистолярного наследия декабриста, где

возникает образ поэта – духовного спасителя, собеседника. И это еще одно

существенное дополнение к большой теме "В. А. Жуковский и декабристы".

Залогом дружбы ссыльного декабриста и поэта стала надпись на хранящейся в

архиве Жуковского рукописи "Записок Юлия Кесаря": "Посвящаю Василию

Андреевичу Жуковскому, душою и стихом поэту и другу человечества, в знак

истинного уважения и преданности нелицемерной" (РНБ. Ф. 286. Оп. 2. Ед. хр.

265. Л. 1).

ИЗ ПИСЕМ

(Стр. 328)

Бриген А. Ф. Письма. Исторические сочинения / Изд. подгот. О. С.

Тальской. Иркутск. 1986. С. 172, 191–193, 199–200, 208, 234–235, 304, 371–372,

404.

1 Написание фамилии декабриста через одно "г", как это делал сам

Александр Федорович и его современники, убедительно обосновано в статье О. С.

Тальской (см.: Бриген А. Ф. Указ. соч. С. 66).

2 ...перевод "Записок Кесаря"... – Речь идет о переводе Бригеном "Записок

о галльской войне" Юлия Цезаря, работа над которым была завершена в 1845 г.

Подробнее об этом см.: Тальская О. С. К истории перевода А. Ф. Бригеном

"Записок" Гая Юлия Цезаря // Сибирь и декабристы. Иркутск, 1983. Вып. 3.

3 См. об этом во вступ. заметке.

4 В. А. Перовский – друг-соперник Жуковского (см. историю

соперничества за руку С. А. Самойловой: Изд. Вольпе, т. 2, с. 530–531), был

сослуживцем Бригена по Измайловскому полку. Скорее всего знакомство Бригена

с Жуковским произошло в 1818–1819 гг., когда общение Жуковского с

Перовским было особенно интенсивно. Следы этого знакомства в дневниках и

письмах поэта не обнаружены.

5 В ответ на это письмо Бригена Жуковский сообщал ему 18/30 июня 1845

г.: "Сердечно благодарю вас как за дружеские сказанные мне слова, так и за

желание ваше посвятить мне ваш перевод Кесаря, на что с благодарностью

соглашаюсь". И далее излагает проект покупки рукописи за 2500 руб.

ассигнациями, с тем чтобы "по напечатании книги и по выручке денег,

употребленных на напечатание, все, что составит чистый барыш, было доставлено

вам" (Изд. Семенко, т. 4, с. 645–646). Так был найден повод для материальной

помощи Бригену, о чем известно из последующих писем.

6 Речь идет о цитированном выше письме Жуковского от 18/30 июня 1845

г.

7 В письме от 18/30 июня 1845 г. Жуковский говорил: "Долг платежом

красен. Я поручил своему корреспонденту доставить Л. В. Дубельту для

пересылки к вам экземпляр моих сочинений (если полный найдется в продаже).

Когда напечатается "Одиссея", вы также ее получите; но это еще долгая песня..."

(Изд. Семенко, т. 4, с. 648).

8 В письме от 1/13 июня 1846 г. Жуковский отвечал Бригену: "Вы желаете

знать от меня, кого бы я предпочел из двух: Саллюстия или Гиббона? Без всякой

остановки говорю: Саллюстия..." (Изд. Семенко, т. 4, с. 656). Уже 19 июля 1846 г.

Бриген сообщал дочери о том, что принимается за перевод труда римского

историка Саллюстия "Заговор Катилины", а еще через год, 19 июня 1847 г., писал

Жуковскому об окончании работы над этим сочинением, которое представляет,

по его мнению, "сокровище политической мудрости" (Бриген А. Ф. Указ. соч. С.

215, 224). Показательна приписка Бригена к письму дочери от 19-июля 1846 г.:

"Вас<илий> Андреевич всегда предлагает выслать мне все нужные мне книги,

которые найдутся в его библиотеке. Я полагаю, если скажу ему хоть слово, он

кончит тем, что вышлет ее мне полностью" (там же, с. 215).

9 А. Ф. Бриген особенно был дружен с Н. И. Тургеневым, знакомство с

которым произошло еще в 1813 г. "Этот человек был моим коротким приятелем,

– писал Н. И. Тургенев Жуковскому 21 июня 1845 г. и просил помочь ему,

добавляя: "...вы сделаете приятное одному из благороднейших людей в мире""

(Вопр. лит. 1975. No 11. С. 211).

10 В указанном издании сочинений и писем Бригена (с. 404) при

публикации по автографу (ИРЛИ. Ф. 309. No 2646. Л. 7 об.) ошибочно прочитано:

о Радищеве. Речь, конечно же, идет о биографическом очерке "Иосиф Радовиц",

который был впервые опубликован в дополнительном томе к 5-му изданию

"Сочинений В. А. Жуковского".

H. В. Гоголь

ИЗ СТАТЬИ

"В ЧЕМ ЖЕ, НАКОНЕЦ, СУЩЕСТВО

РУССКОЙ ПОЭЗИИ

И В ЧЕМ ЕЕ ОСОБЕННОСТЬ"

<...> Но при всем том мы сами никак бы не столкнулись с немцами, если

бы не явился среди нас такой поэт, который показал нам весь этот новый,

необыкновенный мир сквозь ясное стекло своей собственной природы, нам более

доступной, чем немецкая. Этот поэт – Жуковский, наша замечательнейшая

оригинальность! Чудной, высшей волей вложено было ему в душу от дней

младенчества непостижимое ему самому стремление к незримому и

таинственному. В душе его, точно как в герое его баллады Вадиме1, раздавался

небесный звонок, зовущий вдаль. Из-за этого зова бросался он на все

неизъяснимое и таинственное повсюду, где оно ни встречалось ему, и стал

облекать его в звуки, близкие нашей душе. Все в этом роде у него взято у чужих,

и больше у немцев, – почти всё переводы. Но на переводах так отпечаталось это

внутреннее стремление, так зажгло и одушевило их своею живостью, что сами

немцы, выучившиеся по-русски, признаются, что перед ним оригиналы кажутся

копиями, а переводы его кажутся истинными оригиналами. Не знаешь, как

назвать его – переводчиком или оригинальным поэтом. Переводчик теряет

собственную личность, но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов.

Пробежав оглавление стихотворений его, видишь: одно взято из Шиллера, другое

из Уланда, третье у Вальтер Скотта, четвертое у Байрона, и все – вернейший

сколок, слово в слово, личность каждого поэта удержана, негде было и

высунуться самому переводчику; но когда прочтешь несколько стихотворений

вдруг и спросишь себя: чьи стихотворения читал? – не предстанет перед глаза

твои ни Шиллер, ни Уланд, ни Вальтер Скотт, но поэт от них всех отдельный,

достойный поместиться не у ног их, но сесть с ними рядом, как равный с равным.

Каким образом сквозь личности всех поэтов пронеслась его собственная личность

– это загадка, но она так и видится всем. Нет русского, который бы не составил

себе из самих же произведений Жуковского верного портрета самой души его.

Надобно сказать также, что ни в ком из переведенных им поэтов не слышно так

сильно стремленье уноситься в заоблачное, чуждое всего видимого, ни в ком

также из них не видится это твердое признание незримых сил, хранящих повсюду

человека, так что, читая его, чувствуешь на всяком шагу, как бы сам, выражаясь

стихами Державина:

Под надзирание ты предан

Невидимых, бессмертных сил

И легионам заповедан

Всех ангелов, чтоб цел ты был2.

Переводя, производил он переводами такое действие, как самобытный и

самоцветный поэт. Внеся это новое, дотоле незнакомое нашей поэзии стремление