Текст книги " В.А. Жуковский в воспоминаниях современников "

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 55 страниц)

за границей, в специальной лечебнице.

2 Катерина Федоровна – Е. Ф. Муравьева, родственница К. Н. Батюшкова,

принимавшая живое участие в его тяжелой судьбе.

3 В письме к Е. Г. Пушкиной от 24 февраля 1826 г., которая в то время

жила в Дрездене, недалеко от Зонненштейна, Жуковский просит ее быть

"ангелом-хранителем Батюшкова и его несчастной сестры", прилагает "второй

вексель для Батюшкова" и добавляет: "первый давно послан" (Изд. Семенко, т. 4, с. 586– 587).

4 Получил письмо... от Жуковского... – Имеется в виду пространное

письмо от 16/28 декабря 1825 г. с изложением событий 14-го декабря (ПЖкТ, с

204–211).

5 ...в самый день казни! – Именно 13 июля 1826 г. состоялась казнь

декабристов.

6 ...в обвинениях на брата... – Тургенев вспоминает о Николае Ивановиче

Тургеневе, заочно привлеченном к следствию по делу декабристов.

7 Сережа – брат Сергей Иванович Тургенев.

8 О совместном чтении соч. О. Минье "История французской революции"

и его значении для общественного образования Жуковского см.: Тургенев, с. 459–

460.

ИЗ ПИСЕМ К БРАТУ, Н. И. ТУРГЕНЕВУ (1827)

(Стр. 223)

Письма Александра Ивановича Тургенева к Николаю Ивановичу

Тургеневу. Лейпциг. 1872. С. 19–20, 32, 38, 53–54, 74, 114,118, 307.

1 Черновой вариант этой притчи, с многочисленными поправками

Жуковского, находится в архиве поэта (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 35. Л. 12

об.). О ее месте в творчестве Жуковского см.: Реморова Н. Б. Басня в творчестве

Жуковского // Жуковский и русская культура. Л., 1987. С. 108–110.

2 Подробнее см. воспоминания Вяземского в наст. изд.

3 О личности Фотия Ильича Швецова – талантливого горного инженера,

демидовского крепостного, в освобождении которого принимали активное

участие Жуковский и братья Тургеневы, см.: Курочкин Ю. М. Уральские находки.

Свердловск, 1982. С. 191–192.

4 В архиве поэта (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 35) сохранились

многочисленные варианты "Записки о Тургеневе", начало работы над которой на

основании контекста можно датировать концом мая 1827 г. Черновой вариант был

закончен, видимо, уже к концу июня.

5 ...прочел я статью твою "Нечто о крепостном состоянии в России"... –

Эта статья Н. И. Тургенева написана в 1819 г. и через петербургского генерал-

губернатора гр. М. А. Милорадовича была представлена Александру I, прочитана

им, но последствий не имела. Впервые была опубликована самим автором в книге

"Взгляд на дела России" (Лейпциг, 1862).

6 Стихотворение "К Гете" было первоначально написано по-русски, а

затем сам Жуковский перевел его 7 сентября 1827 г. на немецкий и преподнес

Гете. Жуковский был в Веймаре с 4 по 7 сентября 1827 г. и бывал у Гете 4, 5 и 6-

го числа. Подробнее см.: Изд. Вольпе, т. 2, с. 535–536.

7 В свою очередь, и Николай Тургенев высоко ценил Жуковского. Гр.

Разумовская, близко знавшая его, писала А. И. Тургеневу 21 июня 1827 г.: "Надо

послушать Николая, как он отзывается о нем; он говорит о нем лучше, чем вы,

ибо вы обладаете и пользуетесь; он же говорит о нем с жаром и энтузиазмом,

который, по контрасту с его обычною холодностью, еще более трогателен" (РА.

1892. Кн. 2. С. 502).

8 Милый С. – С. И. Тургенев.

ИЗ «ХРОНИКИ РУССКОГО»

(Стр. 225)

Тургенев, с. 17, 84,114–115,118,157–158, 204, 218, 243.

1 Эрнест Боссе – уроженец Риги, был проф. С.-Петербургской академии

художеств. В 1826–1828 гг. работал в Дрездене. Портрет Жуковского, видимо,

создавался в конце ноября 1826 г., о чем свидетельствуют записи в "Дневнике" от

21 и 22 ноября (Дневники, с. 191–192).

2 ...за Мильтона... – Речь идет о шатобриановском переводе "Потерянного

Рая".

3 Свободным гением натуры вдохновенный... – Это четверостишие

приводит Андрей Тургенев в письме к Жуковскому от 11 августа 1800 г. Оно же

было записано автором на отдельном листке, приклеенном к экземпляру

"Вертера" (Goethe. Leiden des jungen Werters. Leipzig, 1781), подаренному им

Жуковскому и хранящемуся в библиотеке поэта (Описание, No 2636). Стихи

сопровождены припиской: "Ей-Богу, ничего лучше придумать не могу, как того,

что я вечно хотел бы быть твоим другом, чтобы дружба наша временем

укреплялась, чтобы я был достоин носить имя друга, и твоего друга". Надпись

послужила источником стих. Жуковского "К портрету Гете" (1819).

4 Речь идет о Дружеском литературном обществе, созданном в 1801 г.

воспитанниками Благородного пансиона при Московском университете.

5 ...увековечена в посвящении... – Имеется в виду "Сельское кладбище"

Жуковского, перевод из Т. Грея, опубликованный в ВЕ (1802. No 24) с

посвящением Андрею Тургеневу.

6 Где время то? – повторяющееся начало двух стихов в послании

"Тургеневу, в ответ на его письмо" (1813).

7 Жуковский так комментировал эти слова в письме от 4 августа 1815 г.:

"На свете много прекрасного и без счастия. Давеча поутру я нечаянно развернул

Бутервека и прочитал написанное на одной странице карандашом: "Le bonheur

consiste dans la vertu qui aime et dans la science qui éclaire". Это стало мне теперь

понятнее..." (ПЖкТ, с. 151). Книга (Gedichte von Friedrich Bouterweck. Reutlingen, 1803) с записью этих слов А. И. Тургеневым на с. 11 сохранилась в библиотеке

Жуковского (Описание, No 720).

8 О И. Е. Бецком и посещении им Жуковского во Франкфурте см. его

воспоминания в наст. изд.

9 О посещении братьями Тургеневыми Ж.-П. Рихтера в сентябре 1825 г.

А. И. Тургенев писал в "Дневнике", где, в частности, указано: "Говорили... о

Жуковском, о новом издании его сочинений в будущем году" (Тургенев, с. 300).

ИЗ «ДНЕВНИКА» (1832–1837)

(Стр. 228)

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. 2. С. 206–220;

с сокращениями. Публикация М. И. Гиллельсона.

1 Речь идет о проекте издания газеты «Дневник», о которой в это время

думал Пушкин.

2 Запись об отъезде Жуковского и Тургенева имеется в "Дневнике"

Жуковского (Дневники, с. 218).

3 "Эта краткая запись скрывает разговор на острую политическую тему. С.

С. Кушников "проврался", то есть проговорился о пристрастном заступничестве

Аракчеева за новгородского губернатора Д. С. Жеребцова, который бесчеловечно

вел следствие над лицами, заподозренными в убийстве Минкиной, любовницы

временщика" (коммент. М. И. Гиллельсона в кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях

современников, т. 2, с. 472).

4 Речь идет об аморальном поведении генерал-майора И. О. Сухозанета,

назначенного осенью 1833 г. директором Пажеского и всех сухопутных корпусов.

5 С. А. Бобринская, урожд. Самойлова. Ей было посвящено несколько

посланий Жуковского 1818–1820 гг.

6 По предположению М. И. Гиллельсона, речь идет о тосте за декабриста

Николая Тургенева (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 473).

7 Семейство Сусанина – опера М. И. Глинки "Иван Сусанин", в создании

которой принимал участие Жуковский.

8 Строганов – Г. А. Строганов, член Верховного суда над декабристами.

9 О записке Карамзина... – Имеется в виду "Записка о древней и новой

России" Карамзина, запрещенная цензурой к печатанию в Совр. Об участии в ее

публикации Жуковского см.: Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь "умственные

плотины". М., 1986. С. 109–112.

10 ...выговаривал ему [Пушкину] за словцо о Жуковском... – Речь идет о

словах Пушкина из "Объяснения" к публикации стих. "Полководец": "Но не могу

не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским [в

"Певце во стане русских воинов"], соотечественники мои могли подозревать

низкую и преступную сатиру..." (Совр. СПб., 1836. Т. 4. С. 297).

11 Письмо к Бенкендорфу – один из значительных обличительных

документов, связанных с дуэлью Пушкина. Подробнее об этом см.: Левкович Я.

Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина // Временник Пушкинской комиссии.

1972. М.; Л., 1974.

H. И. Греч

ИЗ "ЗАПИСОК О МОЕЙ ЖИЗНИ"

<...> Пушкин любил Кюхельбекера, но жестоко над ним издевался.

Жуковский был зван куда-то на вечер и не явился. Когда его спросили, зачем он

не был, он отвечал: "Мне что-то нездоровилось уж накануне, к тому пришел

Кюхельбекер, и я остался дома". Пушкин написал:

За ужином объелся я,

Да Яков запер дверь оплошно,

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно, и тошно.

Кюхельбекер взбесился и вызвал его на дуэль. Пушкин принял вызов. Оба

выстрелили, но пистолеты заряжены были клюквою, и дело кончилось ничем.

<...>

<...> Карамзинолатрия1 достигла у его чтителей высшей степени: кто

только осмелился сомневаться в непогрешимости их идола, того предавали

проклятию и преследовали не только литературно. Гораздо легче было ладить с

самим Карамзиным, человеком кротким и благодушным, нежели с его

исступленными сеидами2. Дух партии их был так силен, что они предавали

острацизму достойнейших людей, дерзавших не обожать Карамзина, но и

приближали к себе гнусных уродов, подделывавшихся под их тон, как, например,

вора Жихарева, воришку Боголюбова, мужеложника Вигеля, величайшего в мире

подлеца Воейкова3. Второю собинкою4 этого круга был Жуковский. Его любили,

честили, боготворили. Малейшее сомнение в совершенстве его стихов считалось

преступлением. Выгоды Жуковского были выше всего. Павел Александрович

Никольский, издавая "Пантеон русской поэзии"5, не думал, что может повредить

Жуковскому, помещая в "Пантеоне" его стихотворения. Александр Тургенев

увидел в этом денежный ущерб для Жуковского, которого сочинения тогда еще

не были напечатаны полным собранием, и однажды, заговорив о них с Гнедичем

на обеде у графини Строгановой, назвал Никольского вором. Гнедич вступился за

Никольского. Вышла побранка, едва не кончившаяся дуэлью. Никольский, узнав

о том, перестал печатать в "Пантеоне" сочинения Жуковского. <...>

<...> В 1820 году Жуковский принес ко мне русский перевод одной

сказочки Перро, переведенной с французского ученицею его, великою княгинею

Александрою Федоровною, и просил, чтоб я напечатал ее в своей типографии в

числе десяти экземпляров, но с тем, чтоб эта книжка не была в обыкновенной

цензуре, что он говорил об этом князю Голицыну, и князь, изъявив свое согласие,

обещал известить меня официально о напечатании ее без обыкновенных

формальностей. Великая княгиня хотела по этой книжечке учить читать своего

сына. Я напечатал книжечку. Нет извещения от Голицына. Жуковский пишет из

Павловска, что в<еликая> к<нягиня> ждет оттисков. Что тут делать? Я повез

рукопись к цензору Тимковскому, и он подписал ее. Вслед за этим послал

экземпляры Жуковскому. Вдруг поднялась буря. Голицын, забыв (?) об обещании,

данном Жуковскому, написал к военному губернатору графу Милорадовичу, что

в типографии Греча напечатана книга, не дозволенная цензурою, и просил

поступить с содержателем типографии на основании законов. Г<раф> потребовал

у меня объяснения. Я представил рукопись, одобренную Тимковским за две

недели пред тем, и сказал, что одобрение не выставлено на заглавном листке по

ошибке фактора типографии. Дело тем и кончилось. Хорошо было, что я не

положился на словесное позволение министра: было бы мне много хлопот.

Добрый Жуковский очень сожалел о неприятности, сделанной мне, и говорил

мне, что выговаривал князю [Голицыну], а тот извинился, что запрос, им

подписанный, был составлен без его ведома в его канцелярии. <...>

<...> [О юбилее Крылова.] Стали считать и нашли, что он трудился на

Парнасе долее пятидесяти лет. Тут я предложил отпраздновать его юбилей6.

Мысль эту приняли с единодушным восторгом. Составили план празднества и

назначили членов-учредителей комитета. Выбраны были: А. Н. Оленин, граф

Мих. Ю. Виельгорский, К. П. Брюллов, Кукольник, Карлгоф и я7. <...> Дело

поступило для исполнения в III Отделение государевой канцелярии, которое,

найдя, что оно подлежит исполнению со стороны министерства народного

просвещения, отправило его к Уварову. Что же он сделал? В досаде на то, что не

он был избран председателем комитета, он исключил из числа учредителей графа

Виельгорского, Брюллова, Кукольника и меня и назначил на место их

Жуковского, князя Одоевского и еще кого-то из своих клевретов. Я не знал этого

и, слышав только, что государь принял наше предложение с удовольствием, ждал

официального о том уведомления. Вдруг получаю письмо от Жуковского с

уведомлением об имеющем быть юбилее и с препровождением пятидесяти

билетов для раздачи желающим в нем участвовать. Это меня взбесило. Устранили

учредителей юбилея от участия в нем и еще дразнят. Я возвратил билеты

Жуковскому при письме, в котором объявил, что не только не берусь раздавать

билеты, но и сам не пойду на юбилей. В этом случае я поступил неосмотрительно:

мне надлежало бы самому пойти к Жуковскому и с ним объясниться. <...>

Воейков напечатал в "Инвалиде", что мы с Булгариным не хотели участвовать в

юбилее. Жуковский, не зная истинного положения дела, возразил в "Инвалиде",

что прислал ко мне билеты за несколько дней и я от них отказался8.

<...> С Жуковским объяснился я о деле юбилея не прежде 1843 года, когда

посетил его, проезжая чрез Эмс. Это объяснение происходило в присутствии

Гоголя. Между тем Жуковский, по случаю того же юбилея, чуть не рассорился с

Уваровым. В речи своей на юбилее Жуковский упомянул с теплым участием о

Пушкине9, которого Уваров ненавидел за стихи его на выздоровление

Шереметева10. Уваров приказал подать к себе из цензуры, в рукописи, все статьи

о юбилее и исключил из них слова Жуковского о Пушкине. Жуковский жестоко

вознегодовал на это и настоял на том, чтоб речь его (не помню, где именно) была

напечатана вполне11. <...>

<...> Александр Воейков вышел из службы при императоре Павле, начал

шалить, играть, пить и спустил все свои две тысячи душ; шатался среди самого

гнусного общества, ездил по разным губерниям и как-то заехал в Белев, где жил

Жуковский, знакомый с ним по Москве12. Воейков имел природное остроумие и

дар писать стихи, знал с грехом пополам французский язык и более ничего. В

Белеве втерся он в круг Жуковского, который имел удивительную слабость к

пустым людям, терпел их и помогал им13. <...>

В 1812 году пошел он было в ополчение, но был ли на действительной

службе и какие совершил подвиги – неизвестно14. Он воротился, по окончании

войны, в Россию, в Белев, где готовилось ему неожиданное и незаслуженное

счастие. Там жила одна почтенная дама, Катерина Афанасьевна Протасова,

урожденная Бунина, мать Александры Андреевны и Марии Андреевны. Должно

знать, что отец ее, Бунин, вне брака прижил Василия Андреевича Жуковского.

Жуковский жил у сестры, как сын родной, и, весьма естественно, влюбился в одну

из дочерей ее, Марью Андреевну. Я не знал ее лично, а слышал, что она не была

такая красавица, как сестра ее, но также женщина умная, милая и кроткая.

Жуковский, на основании буквы законов, мог бы вступить в брак с нею; но

Катерина Афанасьевна, боясь греха, не соглашалась выдать дочь за дядю, и это

препятствие к исполнению его единственного желания, к достижению счастия и

отрады в жизни внушило ему то глубокое уныние, то безотрадное на земле

чувство, которым дышат все его стихотворения. Шиллер был счастливее его.

Марья Андреевна вышла впоследствии замуж за достойного человека,

дерптского профессора Мойера, составила его счастие, но сама жила недолго.

Александра Андреевна сделалась предметом страсти Воейкова. <...>

Непритворная, как казалось, горесть его тронула весь женский мир, к которому,

по мягкости сердца, принадлежал и Жуковский; <...> Воейков посватался, и

Сашеньку за него отдали. <...> Вот Жуковский написал Александру Тургеневу:

"Спаси и помилуй! найди место Воейкову, нельзя ли на вакансию Андрея

Кайсарова?" (убитого при Рейхенбахе). Тургенев привел в движение свою

артиллерию, и Воейков был определен ординарным профессором русской

словесности в Дерптском университете. Он был совершенный невежда: на

лекциях своих, на которые являлся очень редко, не преподавал ничего, а только

читал стихи Жуковского и Батюшкова, приправляя свое чтение насмешками над

Хвостовым, Шишковым и пр. Немцам, ненавидящим трудный русский язык, это

было на руку. <...>

В 1820 году поступил попечителем Дерптского университета князь Карл

Андреевич Ливен. <...> Воейков опять обратился к Жуковскому и Тургеневу.

"Подлецы немцы, – писал он, – ненавидящие всех русских и особенно

патриотов и честных людей, обнесли меня у Ливена. Как благородный человек

(он всегда так величал себя), я не мог снести гласного оскорбления и принужден

выйти. Я писал к нему не доносы, а благонамеренные советы".

Стали искать места Воейкову. Жуковский вспомнил, что за четыре года

пред тем я предлагал ему [Жуковскому] сотрудничество в "Сыне Отечества",

обещая 6000 руб. в год. Тогда он отказался, имея в виду место у великой княгини,

а теперь вздумал предложить мне Воейкова. Приехал ко мне, стал выхвалять

дарования своего друга, его прилежание и т. п. и убеждал взять его в сотрудники,

уверяя, что мне будут помогать своими трудами он сам, Жуковский, Батюшков,

князь П. А. Вяземский, В. Л. Пушкин, Н. И. Тургенев, Д. Блудов и все друзья его.

Я не знал Воейкова вовсе, но, воображая, что профессор должен же быть человек

знающий и грамотный, согласился на предложение. <...> Воейков стал заниматься

в редакции "Сына Отечества", но ни одно из обещаний Жуковского, ни одно из

моих ожиданий не исполнилось. <...> Сотрудничество его в "Сыне Отечества"

продолжалось с половины 1820 до начала 1822 года. <...>

В конце 1820 года занемогла великая княгиня Александра Федоровна и с

великим князем отправилась в Берлин. Жуковский поехал с ними, присылал

иногда стихи свои, но сериозно не принимал участия в журнале. Друзья его

охладели к Воейкову. <...> Он обязан был всем своим существованием

несравненной жене своей, прекрасной, умной, образованной и добрейшей

Александре Андреевне, бывшей его мученицею, сделавшейся жертвою этого

человека. Всяк, кто знал ее, кто только приближался к ней, становился ее

чтителем и другом. Благородная, братская к ней привязанность Жуковского,

преданная бессмертию в посвящении "Светланы"15, известна всем. <...>

Лишь только приехал из-за границы Жуковский, я обратился к нему <...>

и убедительно просил освободить меня от Воейкова. В то время Пезаровиус

удалился от "Русского инвалида". Жуковский успел доставить место редактора

Воейкову и принудил его отказаться от участия в "Сыне Отечества". <...> Забавна была притом одна проделка с ним Булгарина. Воейков, желая

показать превосходство "Инвалида" над "Сыном Отечества", выставил в нем, что

на "Сын Отечества" 750 подписчиков, а на "Инвалид" – 1700. Булгарин

воспользовался этим и подал в Комитет 18 августа прошение об отдаче ему в

аренду издания этой газеты, обязуясь платить вдвое против того, сколько

получают от Воейкова. <...> Семейство Воейкова пришло в ужас. Жуковский

приехал ко мне и просил отклонить беду, угрожающую друзьям его. Я взялся

уговорить Булгарина. При этом случае Жуковский сказал мне: "Скажите

Булгарину, что он напрасно думал уязвить меня своею эпиграммою; я во дворец

не втирался и не жму руки никому. Но он принес этим большое удовольствие

Воейкову, который прочитал мне эпиграмму с невыразимым восторгом"16.

Дело уладилось. Булгарин взял назад свое прошение, Воейков просил

меня сблизить его с бешеным поляком, чтоб покончить все раздоры. Мы поехали

с ним к Булгарину. Когда мы вошли в кабинет, Булгарин лежал на диваны и читал

книгу. Воейков подошел к нему и, подавая палку, сказал: "Бейте меня, Фаддей

Венедиктович, я заслужил это; только пожалейте жену и детей!"

Редкое явление в истории литературы! Впрочем, Воейкову доставалось по

спине и натурою. Однажды обедали у него в Царском Селе Жуковский, Гнедич,

Дельвиг и еще несколько человек знакомых. Речь зашла за столом о том, можно

ли желать себе возвращения молодости. Мнения были различные. Жуковский

сказал, что не желал бы вновь прейти сквозь эти уроки опыта и разочарования в

жизни. Воейков возразил: "Нет! Я желал бы помолодеть, чтоб еще раз жениться

на Сашеньке..." (Это выражено было самым циническим образом.) Все смутились.

Александра Андреевна заплакала. Поспешили встать из-за стола. Мужчины

отправились в верхнюю светелку, чтоб покурить, и, по чрезвычайному жару,

сняли с себя фраки. Воейков пришел туда тоже и вздумал сказать что-то грубое

Жуковскому. Кроткий Жуковский схватил палку и безжалостно избил статского

советника и кавалера по обнаженным плечам. А на другой день опять помогал

ему, во имя Александры Андреевны.

"Беда наша, – сказал я однажды, – если Александра Андреевна в

беременности захочет поесть хрящу из Гречева уха. Приедет Жуковский и станет

убеждать: сделайте одолжение, позвольте отрезать хоть только одно ухо или даже

половину уха; у вас еще останется другое целое, а вместо отрезанного я вам

сделаю наставку из замши. Только бы утолить голод Александры Андреевны".

Обширное поле подвигам Воейкова открылось после 14-го декабря. <...> В

конце декабря пришел ко мне Владислав Максимович Княжевич и принес письмо,

полученное им от неизвестного, в котором изъявлялось удивление, что при

арестовании бунтовщиков и злодеев оставили на воле двух, важнейших: Греча и

Булгарина. Адрес написан был рукою Воейкова, и записка запечатана его

печатью, о которой я упоминал выше. Я тогда лежал больной в постеле, послал за

Жуковским и, когда он приехал, отдал ему произведение его друга и

родственника. Жуковский ужаснулся и сказал, что уймет негодяя, но, видно, не

успел.

Недели через две Алексей Николаевич Оленин получил письмо из

Москвы от тамошнего военного генерал-губернатора, князя Д. В. Голицына, о

ругательных письмах и доносах, полученных там многими лицами. <...> В этих

письмах опять называемы были Греч и Булгарин заговорщиками и

бунтовщиками17. <...>

В это время вошел в комнату секретарь его, известный археограф и

разборщик рукописей, А. И. Ермолаев. Оленин дал ему письмо и сообщил о своем

недоумении.

"Я знаю эту руку, – сказал Ермолаев. – Это рука пьяницы (Иванова,

Григорьева, что ли, не знаю), которого мы выгнали из канцелярии". <...>

Через час привели пьяного писаря, и он объявил со слезами, что это точно

его рука, что он написал двадцать копий этого письма по пяти рублей за каждую,

по требованию Воейкова, и запечатал их, а адресы подписывал уже потом сам

сочинитель. И тут дело пошло обычным чередом: послали не за обер-

полицмейстером, а за Жуковским. Воейкова пожурили вновь и подвели под

милостивый манифест – прекрасных глаз Александры Андреевны. <...>

Комментарии

Николай Иванович Греч (1787–1867) – писатель, журналист, редактор

журнала "Сын Отечества" (1812–1839), соиздатель (с Ф. В. Булгариным) газеты

"Северная пчела", мемуарист, автор "Записок о моей жизни". Близкий к

либеральным кругам, Греч после 1825 г. резко поворачивает вправо, становится

представителем реакционного направления в русской общественной жизни.

Знакомство Жуковского с Гречем относится к 1815 г., времени

переселения поэта в Петербург. В это время Жуковский сотрудничает в "Сыне

Отечества", и Греч даже приглашает его в соредакторы. В дальнейшем отношения

Жуковского и Греча носят официальный характер: деловые встречи, участие в

общих литературных мероприятиях. В библиотеке Жуковского сохранились

сочинения Греча с его дарственными надписями (Описание, No 96–98).

Сохранились письма Жуковского Гречу конца 1830-х годов (см.: Сборник

Пушкинского дома на 1923 год. Пг., 1922. С. 113–116). В "Конспекте по истории

русской литературы" Жуковский так охарактеризовал деятельность Греча: "...не

нужно, однако, среди такого множества посредственных писателей в прозе

забывать Греча, слог которого имеет живопись, но не свободен от дурного вкуса.

В течение 15 лет он является редактором лучшего русского журнала: это уже

заслуга. Кроме того, он занимается составлением русской грамматики, которая,

несомненно, будет трудом, достойным уважения" (Эстетика и критика, с. 326).

"Записки о моей жизни" Н. И. Греча, несмотря на очевидные

субъективизм и пристрастие автора (относящиеся главным образом к его

конкурентам на поприще журналистики), а иногда и прямую фальсификацию

фактов, являются тем не менее ценным документом эпохи, позволяющим

"выслушать и другую сторону", одиозность имени Греча до сих пор препятствует

объективной оценке его мемуарного наследия, что выражается в невключении его

воспоминаний в современные мемуарные подборки. Между тем записки Греча не

лишены ни остроумия, ни наглядной конкретности описаний. Эти их качества

очевидно обнаруживаются в эпизодах, героем которых является Жуковский. Не

ставя себе целью создание литературного портрета поэта, Греч прекрасно

воссоздает бытовую, иногда анекдотическую суть его образа. Всеобщий

заступник и ходатай, особенно привлекательно выглядит Жуковский в эпизодах с

Воейковым, которого Греч, страстно его ненавидевший, не пощадил в своих

воспоминаниях. Способность Жуковского мгновенно улаживать всякого рода

затруднения обрисована в записках Греча едва ли не особенно отчетливо.

ИЗ «ЗАПИСОК О МОЕЙ ЖИЗНИ»

(Стр. 232)

Греч Н. И. Записки о моей жизни / Под ред. С. Я. Штрайха. М.; Л., 1930.

С. 463, 493, 565–566, 624–629, 633–634, 637–640, 642, 648, 656–661.

1 Карамзинолатрия – здесь: почитание, доходящее до обожествления (от

греч. latreca – культ, служение).

2 Сеид – букв, "господин" (арабский титул высокой аристократии); здесь:

фанатик.

3 Тон подобных характеристик Греча, опирающихся в отдельных случаях

на действительные факты, излишне резок.

4 Собинка – ласкат.: милый, дорогой (см.: Даль В. И. Толковый словарь

живого великорусского языка. М., 1955. Т. 4. С. 253).

5 "Пантеон русской поэзии" (СПб., 1814–1815) – изд. П. И. Никольским,

вышел в 6 частях, где были напечатаны некоторые произведения Жуковского.

6 Тут я предложил отпраздновать его юбилей. – Мысль о праздновании

юбилея И. А. Крылова принадлежала не Гречу, а Н. А. Кукольнику.

7 Греч не называет Жуковского среди членов-учредителей комитета,

добавляя ниже, что он был включен в комитет С. С. Уваровым. Это не

соответствует действительности. Жуковский состоял в комитете изначально и

играл в нем значительную роль. Не случайно он произнес на юбилее речь о

Крылове.

8 Отсутствие Греча и Булгарина на юбилее Крылова явилось причиной

вызова Греча к Л. В. Дубельту и составления объяснительной записки на его имя.

В тексте этой записки, составленной после юбилея, есть существенные

фактические разночтения с текстом мемуаров (см.: PC. 1905. No 4. С. 201–203).

9 Юбилей Крылова почти совпал с годовщиной гибели Пушкина.

10 ...стихи его на выздоровление Шереметева. – Имеется в виду

стихотворение-памфлет А. С. Пушкина "На выздоровление Лукулла" (1835),

направленные против С. С. Уварова.

11 Речь Жуковского о Крылове была опубликована впервые в составе

корреспонденции Б. Ф. (Б. М. Федорова) "Обед, данный Ивану Андреевичу

Крылову в зале Благородного собрания..." (ЖМНП. 1838. С. 213–233). Цензурных

изъятий в речи Жуковского не было.

12 Жуковский был знаком с Воейковым с осени 1800 г., когда начались

собрания в доме Воейкова в Поддевичьем переулке; из "поддевиченской"

компании в январе 1800 г. образовалось Дружеское литературное общество

(ЖМНП. 1910. No 8, отд. 2. С. 283).

13 Отношение Греча к А. Ф. Воейкову стало резко враждебным с 1823 г. С

этого времени в изд. Греча и Булгарина ("Северная пчела", СО) появляется целый

ряд выпадов против Воейкова. Со своей стороны Воейков включил убийственные

характеристики Булгарина и Греча в свою сатиру "Дом сумасшедших".

14 Участие А. Ф. Воейкова в Отечественной войне 1812 г. – один из

наиболее непроясненных эпизодов его биографии. Поэтому нельзя однозначно

сказать, справедливо или нет выражаемое Гречем сомнение. Ю. М. Лотман

отмечает, что "Воейков был причастен к литературному кружку Тарутинского

лагеря (штаб Кутузова) и, по некоторым сведениям, принимал участие в

партизанской войне" (Поэты 1790–1810-х годов, с. 259).

15 Свою балладу "Светлана" Жуковский посвятил А. А. Воейковой,

которую с тех пор стали называть в литературных кружках и салонах

"Светланой".

16 В примеч. Греч приводит текст этой эпиграммы. Сегодня проблема ее

авторства считается решенной в пользу А. А. Бестужева.

17 Подробнее историю доноса Воейкова на Булгарина и Греча см.: Греч Н.

И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 830–835.

А. Д. Блудова

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ"

<...> Из ежедневных посетителей и друзей моих самый милый, добрый и

любезный был Василий Андреевич Жуковский. Он для меня был такое же

предвечное существо, как отец и мать, как Дада и Гаврила1, которые для меня не

имели начала, которые, казалось, всегда существовали и никогда не были детьми,

ни даже очень молодыми людьми, а всегда большими, что-то вроде первого

человека, сотворенного совершеннолетним. По-немецки мне бы хотелось сказать

о Жуковском: ein Urfreund. И батюшка, и матушка всегда были такие веселые,

когда приходили в детскую с Жуковским, а Жуковский был так добр, так ласков,

шутлив. <...>

"Душа моя – Элизиум теней", – сказал некогда Тютчев2. И сколько,

сколько их восстает около меня3 и роится в моей памяти, пока пишу я эти строки

в полночный час, при однообразном стуке этих дедовских часов, переживших

столько поколений, стольких славных, стольких сильных, стольких доблестных и

прелестных человеческих лиц! Тут и поэтический образ Александры Андреевны

Воейковой: молодая, прекрасная, с нежно-глубоким взглядом ласковых глаз, с

легкими кудрями темно-русых волос и черными бровями, с болезненным, но

светлым видом всей ее фигуры, она осталась для меня таким неземным видением

из времен моего детства, что долго я своего ангела-хранителя воображала с ея

чертами. И возле нее, верные ей до гроба и по смерти, друзья ее: Жуковский, с

своим добродушным и веселым смехом, с своими шутками, с балагурством, столь

не похожими на меланхолию его стихов. <...>

<...> Когда батюшка жил холостым в Петербурге, он получал очень

скудное содержание (а натура его была русская, тароватая), и в два первые месяца

у него выходила почти вся треть. Он берег ровно столько денег (по рублю на

вечер), чтобы всякий день ходить в театр, который он страстно любил: вместо же

обеда, завтрака и ужина он с своими любимыми друзьями, Жуковским и А. И.

Тургеневым, довольствовался мороженым с бисквитом у кондитера Лареды, где у

него был открытый кредит (эту кондитерскую я еще помню, в конце Невского

проспекта, где-то за Полицейским мостом). Но 19-ти летний аппетит не мог

насытиться мороженым. "И частехонько бывало, – рассказывал Гаврила, – они,

мои голубчики, приходят домой, когда я варю себе обед: проходят мимо и

говорят: "Ах, Гаврило, как славно пахнет! Должно быть, хорошие щи!" А я уже

знаю: у меня и щей довольно, и приварок есть на всех; и они, бывало, так-то

убирают! Видно, что голодные!"4 <...>