Текст книги " В.А. Жуковский в воспоминаниях современников "

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 55 страниц)

выражением лица своего. Признаюсь, никогда еще и мне самому не доводилось

чувствовать всю великость истины, заключавшейся в этой торжественной песни

воскресения, как в эту минуту, над бренным остатком человека, которого душа

была глубоко проникнута живою верою во Иисуса Христа!..

После службы супруга Жуковского еще раз с восторгом вспомнила о той

святой радости, которой он был исполнен после причащения Св. Тайн. "Разве вы

не знаете, – говорила она мне, – что с ним было чудо? Он мне сам говорил, что

видел Иисуса Христа, который явился ему в телесном виде". Я понял вполне это

видение, ибо был свидетелем его сердечного восторга по принятии Св. Тайн.

Редко можно встретить подобного человека, который бы так безбоязненно

смотрел в глаза смерти, как смотрел на нее наш поэт-христианин и христианин-

философ Жуковский. С самого первого дня своей болезни, которая серьезно

началась с 1/13 апреля, он уже стал помышлять о переходе в другой мир. Еще за

три недели до своей смерти, в кругу друзей своих, рассуждал он о блаженстве

соединения с Богом через И. Христа, ожидающем христианина за гробом. С ними

же окончательно обсудил он и будущность своего семейства, вскоре

долженствовавшего осиротеть. Как спокойно обдумывал он свою кончину, видно

особенно из одного завещания его своему человеку. "Василий, – говорил он ему

уже лежа в постели, – ты, когда я умру, положи мне сейчас же на глаза по

гульдену и подвяжи мне рот; я не хочу, чтобы меня боялись мертвого". В таких

простых словах кто не увидит выражения того добродушия, которое было

постоянным характером его при жизни и которое не слетело с лица его и после

того, как душа оставила его тело?

14/26 апреля мы собрались все вокруг тела покойного. Ее императорское

высочество государыня великая княгиня Ольга Николаевна8, по первому

телеграфическому известию в Стутгардт о кончине столь уважаемого старца,

отправила в Баден своего секретаря Н. Ф. Аделунга для выражения своего

соболезнования осиротевшему семейству и своих певчих для отпевания тела

покойного. Приехали также из Стутгардта кн. Щербатов и H. M. Докучаев, из

Карлсруэ И. П. Озеров; собрались и все русские, находившиеся в это время в

Бадене. Здесь перед отпеванием мы еще раз собрались в кругу семейства: вдова

Жуковского, безрукий Рейтерн, тесть покойного, с своею супругою, г-жа Сидов и

я. Каждому из нас равно дороги были последние слова Жуковского, но для всех

вместе самое большое утешение составляла мысль о его истинно христианской

кончине. Так, г-жа Жуковская рассказала нам, что, накануне смерти своей, в

пятницу, он уверял ее еще раз, что он видел И. Христа. "Да, друг мой, – говорил

он ей, – это было не видение, я видел Его телесным образом; я видел Его, как Он

стоял сзади детей моих в то время, когда они приобщались Святых Тайн. Он

будет с ними. Он мне Сам сказал это". После подошла к нему г-жа Сидов, и он,

взглянув на неё, сказал: "Скажите мне, какие мощи на вас? Нет, я серьезно

спрашиваю вас, есть ли на вас мощи?" Она действительно имела на себе крест с

частию древа Господня: но, по собственному ее признанию мне, никто не знал о

том, кроме нее самой. Она вынула этот крест и дала ему облобызать оный, что он

и сделал с большим благоговением. В пятницу же, поздно вечером, он подзывает

к себе маленькую дочь свою, Сашу, и говорит ей: "Поди скажи матери: я теперь

нахожусь в ковчеге и высылаю первого голубя – это моя вера, другой голубь мой

– это терпение"9. Уже поздно вечером, когда он находился в забытьи и с трудом

узнавал своих, он заметил подле себя тещу свою и говорит ей: "Теперь остается

только материальная борьба; душа уже готова!" И это было последнее слово

Жуковского, который, как зрелый плод, был бережно снят Десницею Божиею с

древа земной жизни его...

В понедельник, 14/26 апреля, в 4 часа, мы совершили отпевание над телом

усопшего при многочисленном стечении народа. Потом вынесли гроб, и в 6 часу

тронулся с места погребальный поезд. По городу гроб несли на руках; впереди

шли певчие с пением "Святый Боже!" и несли на пяти подушках тридцать орденов

и знаков отличий, русских и иностранных; я шел в полном облачении, а за мной

следовал римско-католический декан города Бадена в своей духовной форме –

почесть исключительно оказанная памяти Жуковского, имя которого давно уже

известно стало в Германии. Его похоронили на загородном баденском кладбище в

склепе. Останется ли тело его там или будет перенесено куда в другое место, но,

во всяком случае, и это временное место погребения великого поэта русского

будет увековечено памятником10, и, верно, всякий русский, бывающий в Бадене,

посетит это место и с благоговением прочтет: здесь было погребено тело

Жуковского {Как известно, Жуковский похоронен в Невской лавре. Памятник,

воздвигнутый над его могилою, по общественной подписке, содержит в себе, к

сожалению, неверные обозначения дня и года его рождения. Он родился 29 генв.

1783 г.}.

Сколько я мог узнать, после смерти Жуковского осталось довольно

сочинений. Так, кроме его поэмы "Странствующий жид", осталась еще одна песнь

"Илиады" и много мелких произведений, большею частию в прозе. О

"Странствующем жиде" я с любопытством расспрашивал у писца, которому

Жуковский диктовал эту поэму, и узнал от него, что в этой поэме покойный

Василий Андреевич, взяв за основание известную легенду о Вечном жиде,

изобразил всю чудную историю народа еврейского со времени его отвержения

Богом до последней судьбы его, открытой в Апокалипсисе.

Судя по некоторым тирадам, которые писец его мог запомнить, это

должно быть чудное произведение созревшего, но никогда не постаревшего гения

Жуковского. Можно себе представить все величие картин, когда знаешь, что он

ведет своего странника по всем векам, бросает его во все страшные мировые

перевороты, в которых погибали целые племена и народы и оставался один

только он, все с тою же печатию отвержения на лице, все с теми же

неизнашиваемыми одеждами на теле, все с тою же грустию в сердце о

неизбежном мучении на земле. Наконец наш бессмертный поэт приводит его на

остров Патмос, где он встречает старца Иоанна, который открывает ему

последнюю судьбу его11. По рассказам писца, Жуковский писал эту часть почти

словами Апокалипсиса12, перелагая их только в свой классический гекзаметр. К

сожалению, эта великая поэма не докончена. Но и это, конечно, не без особого

Промысла Божия: ибо если Ему угодно было внушить своему избранному певцу

такое вдохновение – а в этом мы не смеем сомневаться, – то Его же премудрости

прилично было и остановить трость книжника-скорописца на том пределе,

дальше которого еще не возносилось ведение человека, озаренное даже Духом

Святым. Насчет перевода "Илиады" В. А. Жуковский еще за полтора года перед

сим сообщил мне по секрету, что имеет мысль перевести и "Илиаду", как он

переводил "Одиссею". "Для этого, – говорил он, – я беру в руки Гнедича, прочитаю из него страницу или две, потом прочитаю то же самое по-немецки и

затем начинаю писать сам по чутью, с каким я переводил и "Одиссею". Выходит

иногда, что мой стих сходится от слова до слова со стихом Гнедича, и тогда я

замечаю, что это все-таки стих мой; а в другой раз я поправляю свой перевод по

Гнедичу и тогда тут же делаю выноску, что это не мой стих. Но (прибавил он) вы

пока об этом не говорите никому".

В 1850 году я был тоже в Бадене по делу и оставался там несколько дней.

Пользуясь этим временем, Василий Андреевич просил меня просмотреть

некоторые написанные им статейки религиозного содержания13. "Я хочу, –

говорил он мне, – попробовать, нельзя ли сделаться философом, не учившись

философии, а только зная одно Священное писание. Но как я догматике не

учился, то вы посмотрите хорошенько, не сделал ли я какой ошибки против

догматов. Можно хорошо понимать христианство: но мы живем в церкви и без

церкви жить не можем. Человеку нужна власть; надобно, чтоб над ним был

авторитет, который бы всегда имел право сказать ему: ты заблуждаешься. Что

сталось с протестантством после того, как Лютер отверг церковь? Церковь его

была тогда и больна, и развращена: да он, восстав против злоупотреблений,

действовал так, что подрывал самые основания церкви. И вот теперь в Германии

смотрите, что делается в протестантстве. Что такое церковь? Это круг, в котором

можешь обращаться сколько хочешь с твоим разумом; но не выходи за пределы

этого круга. А вне церкви что? Безграничная пустота, простор для блуждающих".

Эти мысли были любимою темою его частых собеседований со мною.

Христианство было для него всегдашним предметом глубоких изучений.

В заключение я не могу не вспомнить и с своей стороны о каком-то

предчувствии близкой потери для России ее заслуженного поэта. Это было в

феврале нынешнего года. Василий Андреевич прислал мне маленькое собрание

своих стихотворений, всего на восьми печатных осьмушках, посвященных им

своим детям: Павлу Васильевичу и Александре Васильевне Жуковским. В этой

брошюрке было всего шесть стихотворений, из которых первые два: "Птичка" и

"Котик усатый", сложены им для первого учения детей своих русскому

произношению. Но надобно было, чтобы, получивши эту книжку, я развернул ее

на пятом стихотворении "Царскосельский лебедь". Это была уже не детская

басня, но какое-то таинственное описание прежде знакомого лебедя, который

жил, был молод, состарился в одиночестве, пропел свою лебединую песнь.

А когда допел он, на небо взглянувши

И крылами сильно дряхлыми взмахнувши,

К небу, как во время оное бывало,

Он с земли рванулся... и его не стало

В высоте... И навзничь с высоты упал он;

И прекрасен мертвый на хребте лежал он,

Широко раскинув крылья, как летящий,

В небеса вперяя взор уж негорящий14.

Прочитав это стихотворение и перевернув страницу, на которой

последний (VI) номер составлял "Боже, царя храни!", я невольно подумал:

неужели это в самом деле предчувствие скорой кончины его самого, так

поэтически изображенной в этих последних строках?15 Как бы то ни было, но

после, когда я стоял над бездыханным телом Жуковского, мне невольно

вторились его три последние стиха:

И прекрасен мертвый на хребте лежал он,

Широко раскинув крылья, как летящий,

В небеса вперяя взор уж негорящий...

Комментарии

Иоанн Иоаннович Базаров (1819–1895) – протоиерей, духовник особ

царствующего дома, автор богословских трудов, мемуарист. О широкой

образованности Базарова свидетельствует его участие во втором карлсруйском

издании поэмы М. Ю. Лермонтова "Демон" (1857). (См.: Лермонтов М. Ю. Полн.

собр. соч. / Ред. текста и коммент. Б. М. Эйхенбаума. М.; Л.: Academia, 1935. Т. 3.

С. 631).

Базаров – один из близких Жуковскому людей в заграничный период его

жизни. Он его духовник, подготовил к принятию православия жену поэта.

Сохранились письма поэта к Базарову (РА. 1869. Стб. 87–99).

"Воспоминания о В. А. Жуковском" и письмо "Последние дни жизни

Жуковского" – непосредственный отклик Базарова на смерть поэта.

"Воспоминания протоиерея" И. И. Базаров писал в конце 1880 – начале 1890-х

годов по желанию королевы Вюртембергской Ольги Николаевны.

ВОСПОМИНАНИЯ О В. А. ЖУКОВСКОМ

(Стр. 445)

Известия Отделения русского языка и литературы. 1853. Т. 2, No 8–9. С.

139–144.

1 Ошибка памяти Базарова: Жуковский переселился из Дюссельдорфа во

Франкфурт-на-Майне не в 1843, а в начале 1844 г.

2 Упоминаемая И. И. Базаровым книга Э.-Р. Штира находится в

библиотеке Жуковского с многочисленными пометами поэта и записями Базарова

(Описание, No 2191).

3 ...безверие... – очень часто употребляемая Жуковским метафора

политической жизни Европы 1840-х годов (см., например, статью "О

происшествиях 1848 года" – Изд. Архангельского, т. 10, с. 119).

4 ...человек, служивший при нем до последней минуты – камердинер

Жуковского Василий Кальянов.

5 ...радостное событие... – решение Е. А. Жуковской принять

православную веру.

6 Речь идет о смерти жены И. И. Базарова, последовавшей в 1850 г.

7 ...указал мои ошибки... – Здесь скорее всего имеется в виду критический

разбор Г. Дестуниса "О переводе Одиссеи В. А. Жуковского" (ЖМНП. 1850. Ч.

57, кн. 8, отд. П. С. 59– 98), отличающийся вниманием к буквальной точности

перевода; ...поскалил зубы... наговорил чепухи... – Эти слова, вероятно, относятся

к статье Е. Ф. Розена "Поэма Н. В. Гоголя об Одиссее" (Северная пчела. 1846. No 181. С. 712), содержащей грубые выпады в адрес Гоголя и его статьи "Об

"Одиссее", переводимой Жуковским".

8 Имеется в виду запись И. И. Базаровым рассказа Е. А. Рейтерн об

истории ее любви к Жуковскому, печатаемая в наст. изд. под названием: Е. А.

Жуковская. Из "Воспоминаний".

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ ПРОТОИЕРЕЯ»

(Стр. 450)

PC. 1901. No 2. С. 292–294, 300.

1 П. В. Жуковский родился 1/13 января 1845 г.

2 Имеется в виду путешествие наследника по России в 1837 г.

3 Речь идет о публикации письма "Последние дни жизни Жуковского".

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ ЖУКОВСКОГО

(Стр.451)

РА. 1869. Стб 99–111.

1 Воспоминания И. И. Базарова написаны в форме письма

неустановленному адресату. Наличие французского текста этого письма в архиве

П. А. Вяземского (ЦГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 950а) позволяет предположить,

что адресатом письма о. Базарова был именно он.

2 В 1852 г. Пасха (по старому стилю) приходилась на 30 марта;

Жуковский просил Базарова приехать на шестой неделе Великого поста, т. е. 17–

22 марта.

3 Фомина неделя – вторая по Пасхе, начинается воскресеньем (Красной

горкой). Понедельник Фоминой недели в 1852 г. – 7 апреля (по ст. стилю).

4 Петровский пост – пост перед Петровым днем (29 июня по ст. стилю).

5 На время Петровского поста был назначен обряд перехода Е. А.

Жуковской в православную веру. В связи со смертью Жуковского этот обряд был

отложен до сентября 1852 г.

6 О Юстинусе Кернере см. коммент. к разделу "Из немецких

воспоминаний о Жуковском" в наст. изд. Поэму "Странствующий жид" Кернер не

переводил.

7 Мат. 24, 20–44; Map. 24, 17–41; Лук. 22, 14–46.

8 Вел. кн. Ольга Николаевна, с 1846 г. – королева Виртембергская.

9 Имеется в виду ветхозаветная легенда о великом потопе и о Ное,

который узнал о прекращении потопа, выпустив из ковчега голубя; в первый день

голубь принес в клюве масличную ветвь, а во второй – не вернулся (Быт. 13, 8–

12).

10 Место временного захоронения тела Жуковского было отмечено

камнем с надписью из стих. "Воспоминание" (ПГП, т. 3, с. 657).

11 Имеется в виду средневековый апокриф, рожденный местными

палестинскими преданиями, связанными с неясными упоминаниями Евангелия о

награждении и каре бессмертием (Мат. 16, 28; Иоан. 20, 22; Лук. 9, 27; Map. 9, 1).

В начале XVII в. в Германии на основе этого апокрифа была создана народная

книга Ahasvérus, которая и послужила источником многочисленных

литературных обработок.

12 По первоначальному замыслу Жуковского стихотворное переложение

Апокалипсиса должно было войти в поэму "Странствующий жид". Но

переложение так разрослось, что поэт выделил его в самостоятельное

произведение, написав сокращенный вариант для поэмы.

13 ...статейки религиозного содержания. – Речь идет о цикле

прозаических статей "Мысли и замечания", куда вошли статьи философско-

религиозного содержания.

14 А когда допел он... – цитата из стих. "Царскосельский лебедь"

Жуковского.

15 Аллегорическую природу стих. "Царскосельский лебедь" почувствовал

П. А. Вяземский. 20 января/3 февраля 1852 г. он писал Жуковскому: "Ах ты мой

старый лебедь, пращур лебединый, да когда же твой голос состареется? Он все

свеж и звучен, как и прежде... Да что это за лебедь, вымысел, аллегория или

быль?" (ПВЖ, с. 70).

Вл. Кривич

НА КЛАДБИЩЕ

АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЛАВРЫ

29-го ИЮЛЯ 1852 ГОДА

О дети, о друзья, на мой спокойный прах

Придите усладить разлуку утешеньем.

В сем гробе тишина; мой спящий взор закрыт;

Мой лик не омрачен ни скорбью, ни мученьем,

И жизни тяжкий крест меня не бременит.

Спокойтесь, зря мою последнюю обитель;

Да мой достигнет к вам из гроба тихий глас,

Да будет он моим любезным утешитель;

Открыто мне теперь все тайное для вас.

Стремитесь мне вослед с сердечным упованьем,

Хранимы Промысла невидимой рукой:

Он с жизнью нас мирит бессмертья воздаяньем;

За гробом, милые, вы свидитесь со мной1.

Это голос нашего ветерана-поэта, которого мы недавно похоронили, голос

нашего Жуковского. Идите, русские люди, и поклонитесь праху поэта; этот прах

теперь покоится не в чужой земле, не между чуждых гробов, а покоится на

родине, подле другого драгоценного нам праха, близ гробов многих знаменитых

русских людей. Поэт любил мечтать о прекрасной загробной жизни, которая

дается в дар любящим все прекрасное, и вот он дождался: его прекрасная душа

теперь наслаждается и вечно будет наслаждаться этою жизнию; а его могилу с

любовью будут посещать и наши внуки, и правнуки, и все грядущие поколенья.

Завидная участь! но такова участь всех, кто может от чистого сердца сказать

вместе с Жуковским:

Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах

Я видел земное блаженство,

Что может разрушить в минуту судьба,

Эсхин, то на свете не наше;

Но сердца нетленные блага: любовь

И сладость возвышенных мыслей...

При блеске возвышенных мыслей я зрел

Яснее великость творенья;

Я верил, что путь мой лежит по земле

К прекрасной, возвышенной цели2.

Я не был в церкви, где стоял гроб Жуковского, не видал печальной

церемонии при отпевании, потому молчу об этом, в надежде услышать от других

красноречивые описания. В то время я бродил по кладбищу, беспрестанно

подходя к новой могиле, уже готовой принять прах поэта. Здесь стояли два

могильщика, приготовив полотно для спуска гроба; приходившие беспрестанно к

ним обращались с вопросами, и они часто указывали на соседнюю

беломраморную гробницу, перед которою всякий останавливался с

благоговением, произнося имя Карамзина. Прошло с лишком двадцать шесть лет,

как по всей Руси пронеслась горестная весть об утрате историка русского народа;

двадцать шесть лет назад эта могила была еще свежая, и много горячих слез на

нее падало; в двадцать шесть лет много памятников окружило эту славную

могилу, и наконец возле нее осталось только одно праздное место. Теперь и оно

занято, но занято прахом славного поэта, который был не чужд Карамзину,

проходя с ним по одному поприщу – благородному и возвышенному: он может

назваться родным братом Карамзина. Где же лучше всего, как не тут, можно было

избрать место для могилы Жуковского? Эти две могилы родственны между собою

точно так же, как в некотором от них отдалении родственны две славные могилы,

перед которыми с благоговением останавливаются русские люди, могилы

Гнедича и Крылова. Друзья и сослуживцы при жизни, оба эти поэта дружно и

благотворно действовали на своем поприще: один нас знакомил с богатою

гомеровскою поэзией3, подарив нам книгу, по которой несколько веков вся

Греция воспитывала свой дух, по которой и мы часто воспитываем свое сердце и

развиваем свой эстетический вкус; другой знакомил русских людей с самим

собою и, показывая им все их стороны, заставил их с уважением смотреть на

самих себя. Оба они зараз исполняли великую задачу: один старался, чтобы

русский человек сознал самого себя, – как необходимое дело для всякого

духовного развития; другой старался, чтобы русский человек узнал то, что было

вне его сферы, другой мир, другую жизнь, и чрез то получил бы возможность

ясно сознавать свою общечеловеческую сторону и только под ее строгим

влиянием развивать свою народность. Такую же связь в действии, на одном и том

же поприще, мы замечаем между Карамзиным и Жуковским: оба они особенно

действовали на наше сердце, возбуждая в нас эстетическое чувство; один увлекал

прекрасною, гармоническою, простою речью, до него неслыханною, другой –

прекрасным поэтическим стихом, также прежде неслыханным; один нас знакомил

с нашею собственною историей, заставил нас оглянуться на наше прошедшее и

сознать нашу многозначительную историческую личность; другой нас знакомил с

чужим поэтическим и вместе историческим развитием; один в нас возбуждал

прекрасное чувство народное, другой прекрасное чувство общечеловеческое,

знакомив с поэзией сердца, с его тайными и высокими стремлениями, с его

отрадами и страданиями, с его грустью и сладкими надеждами. И их ли не

следует соединить одним венком? Их ли могилам не прилично быть вместе? Но я

обращаюсь к своим наблюдениям. Могила, приготовленная для Жуковского, была

выложена кирпичом, выбелена известью и украшена прекрасными цветами, –

украшение весьма приличное для могилы поэта. Вокруг нее беспрестанно

толпился народ. Сюда приходили старики, бывшие свидетелями первой славы

Жуковского, с увлечением молодости запомнившие каждый его стих; сюда

приходили молодые люди, узнавшие о Жуковском уже на школьных скамейках,

привыкшие с его именем соединять чистый романтизм, туманную мечтательность

и грусть по сердечной утрате; они никогда не видели Жуковского, но

представляли себе его маститым благочестивым старцем, который мог назваться

почтенным дедом для их поколения; сюда прибегали и дети, с невинным

любопытством заглядывая в могилу и восхищаясь более ее цветами; они еще

ничего не могли знать о Жуковском, но будет время, когда их юные сердца

сильно забьются при этом имени, когда они признают свое с ним родство, потому

что Жуковский по преимуществу поэт юности и любви; будет время – и вспомнят

они этот день и этот час, когда они с детским любопытством заглядывали в

могилу Жуковского, и тогда расскажут о том своим меньшим братьям и

товарищам. Сюда приходили и дамы, которые, может быть, не раз мечтали

девическими мечтами над поэзией Жуковского, и, может быть, не раз при чтении

в их глазах блестели слезы. Я наблюдал над выражением лиц всех взрослых

приходящих и на всех читал одно, читал, что они хорошо знают, кто был

Жуковский, и пришли на его могилу не из простого любопытства, а из любви и

сочувствия к поэту, пришли на погребение человека родного. Смотря на все это, я

невольно припоминал прекрасные стихи Пушкина о Жуковском, который называл

певца "Руслана и Людмилы" своим учеником, превзошедшим учителя. Я думал,

как было бы прилично читать эти стихи на памятнике Жуковского:

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль,

И, внемля им, вздохнет о славе младость,

Утешится безмолвная печаль

И резвая задумается радость4.

Я прислушивался к голосам и в некоторых из них мог разобрать

повторение тех же самых стихов и выражение того же самого желания. Не раз

слышал я шепот почтенных людей: славный был человек Василий Андреевич,

прекрасный человек! и чаще всего: он был добрый человек. Да, он был добрый, и

может ли поэт быть недобрым человеком. Поэт всегда сходит в могилу

увенчанный двойным венком – венком певца и венком доброго, великодушного,

сострадательного и милосердого человека. И эти две славы от современников

переходят в другие поколения. Я помню и всегда буду помнить тот вечер, когда я

посетил Званку, жилище Державина на берегу Волхова: добрые крестьяне не

могли понять моего чувства как чувства к славному родному поэту; они не знали,

что между нами Державин славится славой поэта; между ними он славится только

славою доброго человека, доброго барина. И как приятно, как отрадно было

слышать тот общий голос, голос старика и молодого, по прошествии 34 лет после

смерти доброго поэта; все единодушно говорили: добрый был человек Гаврило

Романович, дай Бог ему царство небесное! И, верно, еще много лет будет жить эта

слава доброго человека на берегах Волхова и утешать собою всех добрых людей.

Верно, и о Жуковском долго не забудется та же слава, верно, со слезами

благодарности многие будут о нем вспоминать как о великодушном и добром

человеке и передавать о том весть своим детям. Слава его как поэта никогда не

забудется. Я был свидетелем прекрасного чувства и о нем расскажу вам, мои

читатели.

Я стоял близ кладбищенских ворот, прислонившись к одному памятнику;

входит дама, лет около тридцати, одетая просто, оглядывается во все стороны и,

не видя того, чего искала глазами, обращается ко мне с просьбою показать ей

могилу Жуковского. Я провел ее к могиле. Увидав цветы, украшавшие

внутренность еще праздной могилы, она убедительно просила могильщика

достать ей на память один цветочек. Могильщик отказал, имея, вероятно, в виду,

что если все захотят последовать ея примеру, то наконец в могиле не останется ни

одного цветка. Но она не отставала, просила его самым нежным, умилительным

голосом, говорила, что она уезжает за полуторы тысячи верст, что ей приятно

увезти с родины хотя один листик из цветов, украшающих могилу поэта

Жуковского; просила не какого-нибудь роскошного цветка, а листик от самого

простого из всех, какие там были. И могильщик не мог более отказывать такой

просьбе, молча спустился в могилу и достал ей маленький цветочек. Бережно она

завернула его в свой платок, как какое-нибудь сокровище. Конечно, скоро увянет

и засохнет этот цветок, но, верно, и засохший он будет храниться долго-долго где-

нибудь в почетном месте, тесно связывая с собою воспоминание о поэте. Вот

прекрасная дань славе поэта! И нужно сказать, что русские умеют уважать память

своих замечательных отживших писателей. Как часто случается на могиле того

или другого писателя видеть венки и разложенные цветы и как радостно

смотришь на это, зная, что никого из кровных родных не осталось после

покойника; чья же рука могла украсить его могилу? Вот и теперь роскошный

свежий венок колеблется на памятнике дедушки Крылова; и какой добрый внук

мог бы лучше украсить могилу своего родного деда? Всякий невольно с

умилением останавливается перед этим памятником и долго на него смотрит и,

верно, благодарит того, чья рука позаботилась принести прекрасный венок. А

сколько таких венков на славных могилах бывает в праздник Александра

Невского, когда сюда стекается не одна тысяча народу! Спасибо вам, русские

люди!

В половине первого часа гроб Жуковского торжественно внесли на

кладбище, которое наполнилось народом. Погребение осчастливили высочайшим

присутствием его императорское высочество наследник цесаревич со своею

августейшею сестрою ея императорским высочеством великою княгинею Мариею

Николаевною. Здесь можно было видеть много заслуженных людей, трудящихся

на различных поприщах; все здесь были почитатели поэта, все теснились к его

могиле, чтобы бросить горсть песку, чтобы сказать над гробом: мир твоему

праху! С этого дня эта свежая могила будет долго украшаться прекрасными

цветами, которые нарочно будут с собою приносить русские люди в знак памяти о

поэте.

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть

И равнодушная природа

Красою вечною сиять8.

Комментарии

Сведений об авторе воспоминаний обнаружить не удалось.

НА КЛАДБИЩЕ АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЛАВРЫ 29-го ИЮЛЯ 1852

ГОДА

(Стр. 459)

СО. 1852. Т. 7: Смесь. С. 1–6.

1 О дети, о друзья... – цитата из "Стихов, вырезанных на гробе А. Ф.

Соковниной" (1808) Жуковского.

2 Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах... – цитата из стих.

Жуковского "Теон и Эсхин" (1814).

3 Здесь имеется в виду перевод "Илиады" Гомера, над которым Н. И.

Гнедич работал с 1807 по 1828 г.

4 Вл. Кривич цитирует известную пушкинскую надпись "К портрету

Жуковского" (1818). На надгробном памятнике Жуковского вырезаны любимые

им евангельские стихи, которые он выбрал и для надгробных памятников М. А.

Мойер и А. А. Воейковой: "Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Мя

веруйте; в дому Отца Моего обители многи суть: аще ли же ни, рекл бых вам: иду

уготовати место вам, и аще уготовлю место вам, паки прииду и пойму вы к Себе:

да, иде же есмь Аз, и вы будете".

"Приидите ко Мне все труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы.

Возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен

сердцем и обрящете покой душам вашим; иго бо Мое благо, и бремя Мое легко

есть" (Иоан. 14, 1–3; Мат. 11, 28–30).

5 И пусть у гробового входа... – цитата из стих. А. С. Пушкина "Брожу ли

я вдоль улиц шумных..." (1829).

M. П. Погодин

ПОЕЗДКА В БЕЛЕВ

Авдотья Петровна1 сидела за пяльцами, вышивая шелками одежду на

престол в Дерпт, с таким искусством, которое принесло бы честь молодой

мастерице. <...>

После первых приветствий и сообщения московских, впрочем не очень и

любопытных, новостей, разговор обратился тотчас к Жуковскому. Вся комната

была полна воспоминанием о нем. Мы встали. Вот три картины, которые висели

всегда над его письменным столом: портрет друга его молодости, его суженой,

которой, однако, судьба не допустила принадлежать ему, Марьи Андреевны

Протасовой, вышедшей потом замуж за дерптского профессора Мойера, ее

могила в Дерпте; могила старшей сестры ее, "Светланы", Александры Андреевны,

бывшей за А. Ф. Воейковым. Об этих картинах упоминает Зейдлиц в биографии

Жуковского, который, отъезжая в чужие края, оставил было их у него в

Петербурге, потом воскликнул в задумчивости, между тем как Зейдлиц

подписывал у него какую-то деловую бумагу: "Нет, я с ними не расстанусь!" С

этими словами он вынул их из рам, сложил и велел отнести в свою карету2. С тех

пор они висели у него всегда перед глазами в его кабинете, а по кончине его

достались А<вдотье> П<етровне>. Тут же портрет Александры Андреевны

Воейковой и картина, представляющая Жуковского с А. И. и Н. И. Тургеневыми,

у решетки Летнего сада, на проводах Сергея Ивановича3. На другой стороне

портрет Жуковского почти во весь рост и портрет дочери Анны Петровны Зонтаг

с ее мужем. <...>

<...> К портретам, приводившим живо на память прошедшее время,

присоединились три тома писем Жуковского, обнимающих всю его жизнь и

хранящихся в особом кивоте у А. П., и, наконец, живые рассказы, которых не

заменяют никакие картины и никакие писания.

Мне хотелось узнать об отношениях Воейкова к семейству Протасовых.

Жуковский привез его после путешествия, а познакомился с ним в Москве, вскоре

по выходе из пансиона.

Мягкость, нерешительность, какая-то особая мистическая покорность

обстоятельствам или воле Провидения, как он сам говорил, вот отличительные

свойства Жуковского, бывшего не способным ни к каким энергическим

действиям. Эта мягкость помешала ему соединиться с предметом любви своей и

побудила согласиться на брак ее с посторонним человеком.

Авдотья Петровна была особенно дружна с Марьей Андреевной. Она

увидела ее в день ее смерти 1823 года, и вот каким образом: в деревне у нее

сильно занемог ребенок, сын Рафаил двух лет, которого она горячо любила.

Однажды он сильно страдал, сидя на своей кроватке. Она не спускала с него глаз,

но вдруг нечаянно взглянула на дверь и видит так живо входящую Марью

Андреевну, что бросается к ней навстречу, восклицая: "Маша!" Но в дверях