Текст книги "Последний ключ (СИ)"

Автор книги: Анна Шведова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)

– Тибата! – хрипло рявкнул правитель, рывком освобождаясь от крепкого захвата и становясь на собственные ноги. Найру отлетел в сторону, от неожиданности потеряв равновесие.

Дамьер обернулся, резким движением всколыхнув пламя факела, который держал один из Блистательных, остановился, плавно опустился на колени перед Надорром, снял с груди серебрянную бляху с оскаленной рысьей головой, осторожно поцеловал ее, положил обнаженный меч себе на плечо и коснулся лезвием шеи.

– Мой повелитель, – голос до безумия спокойный и мертвенный, – Ты волен покарать меня прямо сейчас.

– И я сделаю это, Дамьер, – рассерженное змеиное шипение, а не речь человека. Изящные длинные пальцы, унизанные кольцами, крепко ухватились за рукоять и до белизны сжали ее. Меч чуть скользнул, на шее расцвела кровью тонкая царапина случайного пореза, – Я ждал предательства от кого угодно, но не от тебя. Что ж, иногда я ошибаюсь в людях. Но я это исправляю.

– Тогда и меня, – я кошкой проскользнула под руку отца и встала на колени рядом с тибатой. Моя рука до боли сжала кинжал, его острие было направлено в полукруглую выемку под грудиной, – Я виновна не меньше.

Отец замер. Гнев и злость еще плескались в его теле, сильный гнев, еле сдерживаемый, но растерянность оказалась той бочкой масла, что вовремя присмирила бушующие волны. Я знала его всю свою жизнь. В ярости он был страшен, но это никогда не делало его несправедливым.

Отец смотрел долго и сурово.

– Хорошо, – в конце концов сказал он, обводя всех невидящими глазами, – Вашу участь я решу позже. Но не твою.

Окольцованные пальцы рывком выхватили из рук Дамьера серебрянную цепь с бляхой.

– Сбереги мою дочь и тем самым сохранишь собственную жизнь. Предательства не прощаю. И тибатой тебе больше не быть.

Дамьер не отвел глаз. Не кивнул. Даже не пошевелился. Он был готов ко всему.

– Я возвращаюсь, – отцовский хмурый взгляд скользнул по мне как-то бесчувственно и отстраненно.

– Это невозможно, мой повелитель, – устало сказал Дамьер, – Вход завален. Мы не могли позволить ренейдам следовать за нами.

– Вот как? – резко обернулся король, обводя нас тяжелым, мрачным взглядом, – Вы даже не оставили мне выбора? Вы все решили за меня? Предатели... Кругом одни предатели... Они умирают, пока я удираю, как последний трус... Глупцы, вы не понимаете, это может стать концом всему... всему...

Повернулся и пошел вперед, рассеянно, слепо, безразлично.

Путь оказался бесконечным, долгим и трудным. Через несколько часов я едва передвигала ноги, но вслух признаться в слабости не могла. Сухая пыль, веками собиравшаяся в подземельях, першила в горле и в носу, под веками, казалось, катались острые песчинки, соленые от крови губы, прикушенные в стремлении сдержать ругательство, распухли... Но тяжелое молчание, зависшее над нашим маленьким отрядом, было хуже всего. Оно давило подобно камню, повешенному на шею. Дамьер без устали шагал вперед и вперед, и эта безумная заведенность, ненормальная безостановочность выдавала его напряжение. Мрачными выглядели и остальные Блистательные.

Короткий привал нас не взбодрил, как следующий, и следующий, и смутный короткий сон несколькими часами спустя. Мы шли и шли, теряясь в бесконечности серости тоннелей, шли часами. Или днями. Или месяцами. Не знаю, не помню. Серый туман усталости перед глазами, серые щербины каменного пола под ногами, серая безнадежная шероховатость стен, серое уныние в мыслях, безвкусная еда, теплая вода, не утоляющая жажды...

Когда откуда-то спереди потянуло свежестью и прохладой, единственной мыслью было – наконец все закончилось. Мы слишком устали, даже чтобы радоваться.

Тогда мы и не подозревали, что на выходе из катакомб нас уже поджидают ренейды. Что несмотря на все ухищрения гвардейцев и их отчаянную драку с троекратно превосходящим противником, король будет опасно ранен. Что первым, кто погибнет, защищая своего Надорра и давая остальным шанс спастись, будет Дамьер, непобедимый и несокрушимый Дамьер. Что Найру, Астан и Лавель совершат немыслимое и сумеют справиться с врагом – ценой собственной жизни. Что раненому королю и его дочери не удастся уйти слишком уж далеко...

А о том, что случилось дальше, вспоминать я не могла и не хотела. Когда нас нашли замковые стражи, слуги и двое из Блистательных, каким-то чудом оказавшиеся рядом, последние слова отца были к ним:

– Увезите ее из Лакита. Прочь... Подальше от границ. Эмис Ноа... Не возвращайся, дочь моя, никогда сюда не возвращайся... Обещай...

Лишь много позже я пойму, почему он так сказал.

На моих губах до сих пор оставался привкус сухой горьковатой пыли, смешанной с кровью, в ушах продолжал отдаваться отзвук торопливых шагов – я вспомнила каждое мгновение нашего пути, но не для того, чтобы упиваться собственной болью и отчаянием.

Я должна была вспомнить все до последней мелочи, чтобы понять – кто предатель? Кто в окружении лакитского Надорра мог быть настолько могуществен, что сам король его опасался? Опасался так, что под страхом смерти приказал слугам отвезти свою единственную дочь подальше от Лакита? И чем больше странностей всплывало в моей памяти, тем весомее становилось объяснение о предательстве. Например, то, что отец совсем не был удивлен нападению на Шел. Так кого же он подозревал? Или знал точно, а потому спешил меня обезопасить, уже не надеясь выжить?

Я думала и о том, что случилось бы, не заставь мы короля уйти с нами через катакомбы. Остался бы он жив, защищаясь в Шеле? Замок велик, спрятаться в нем легко, обороняться в нем можно очень долго. Если бы мы не лишили отца выбора, остался бы он жив? Кто теперь ответит? И кто снимет неснимаемую тяжесть с моей души?

А возможно, это и было планом предателя – вывести Риардона Каскора и его дочь туда, где поджидает засада? Ведь если бы не героизм гвардейцев – не побоюсь этого слова, они и вправду этого заслужили – мы оказались бы в плену Эльяса уже тогда. Кто устроил засаду? Не сопровождавшие нас Блистательные – это точно. Они были столь же удивлены нападением, как и мы с отцом. Их смертью куплена моя жизнь – я не имею права даже в мыслях подвергать сомнению их преданность. А кто еще мог знать о том, куда мы направлялись? Я не знала. Не знала, на знала, на знала... Я слишком многого не знала, но должна была узнать.

И именно это тянуло меня домой, именно это заставляло нарушить данное отцу обещание. Я должна была понять, что произошло. Я, слабая и неприспособленная, должна была отомстить, как бы нелепо это ни звучало. Мне не дано править, не дано вести армии в бой, но покарать изменника – это-то я смогу?

Я сидела у костра в крохотной пещерке где-то посреди Малиборских гор, смотрела на огонь, перебирала в памяти былое... Не задумываясь, рассеянным жестом вытащила за тонкий шнурок медальон, висевший у меня на груди – небольшой серебрянный медальон с изображением рыси на крышке и портретом моей матери внутри, тот самый медальон, переданный мне отцом. Я много раз открывала его, но лишь недавно обнаружила за портретом потайное дно и крохотный клочок пергамента с почти выцветшими от времени словами. Я читала и перечитывала их бесчетное количество раз, но так до сих пор и не поняла, что же они значат. Зачем отец отдал мне их? И зачем вообще это прятать?

Твое наследие, дитя Дуэрна,

Удержит дверь, сметет врагов неверных,

Помилует любовь и путь укажет

На острие меча в часы Безмолвной Стражи...

Я опять читала и перечитывала странные слова, взгляд рассеянно скользил по написанному, но ум его не воспринимал. Прошлое... нынешнее... все взаимосвязанно. Я должна набраться смелости и принять решение.

Пора уходить.

Да, меня ждут дела в Лаките, именно поэтому мы должны расстаться. А вовсе не из боязни, что мои случайные спутники неожиданно стали значить для меня слишком многое. Нет, вовсе не поэтому.

Я смотрела на Лиона, рассеянно глядящего в огонь. Тяжесть последних дней пудовыми гирями легла на его широкие плечи, отложилась темными кругами вокруг его глаз. Красивых глаз, опушенных по-девичьи густыми ресницами. Я помню его появление в Харвизе. Бледное гордое лицо, закушенная от боли нижняя губа и смеющиеся темные глаза. Странное сочетание, оно поразило меня с самого первого взгляда. Теперь смеха не было. Была печаль. Та же несклоняемая гордость, та же боль... и печаль. Хотелось бы мне, чтобы все хорошо закончилось, хотелось бы мне, чтобы мой кошмарный сон оказался просто глупым сном, бесполезной фантазией. Может, так и будет? И если я буду далеко от Лиона, если я больше никогда с ним не встречусь, тот ужасный сон не сбудется?

Паллад оторвался от меча, который неизменно правил по вечерам, бросил мимолетный острый взгляд на меня и опять вернулся к своему занятию. Вечный странник, неприкаянный бродяга, что мне до тебя? Почему мне так важно, чтобы ты не вспоминал обо мне дурно? Почему наши бесконечные глупые размолвки так ранят меня?

Украдкой я смотрела на узкое лицо, резкие точеные черты которого в неярком свете костра казались древним бронзовым изваянием, слишком нездешним, слишком далеким, чтобы быть досягаемым и живым. Гибкое тело, сильные руки, внутренняя мощь, никогда не выставляемая напоказ. Прядь темных волос, упавшая на щеку, тонкие длинные пальцы, нетерпеливым жестом закладывающие непокорную прядь за ухо. Эй, а это что? Ладонь небрежно обернута замызганным куском ткани, но повязка съехала на бок, а из-под нее виден длинный глубокий порез...

– Вы поранились?

Паллад удивленно вскинул глаза и тут же опустил их.

– Царапина, – буркнул, недоуменно глядя на ладонь.

Я порылась в своей сумке, достала баночку с мазью, чистую повязку.

– Зачем? – нахмурился Паллад.

А я и отвечать не стала. Порез был глубоким и несомненно болезненным. И порядком запущенным. Будь я хоть немного повнимательнее, могла бы заметить его и раньше.

– Как долго Вы еще собирались ждать, прежде чем заняться раной? – сдержанно-гневно спросила я, увидев признаки нагноения. Паллад хмыкнул и пожал плечами.

Я тщательно промыла порез, положила мазь, немного поколебалась, но все же рискнула зашить его, сделав всего несколько стежков прочной нитью – рана проходила на сгибе ладони, в весьма неудобном месте, и если края не соединить, каждый раз, разгибая ладонь, Паллад будет тревожить рану. Собирался ли он следовать моим советам? Если в ближайшие несколько дней не придется драться на мечах, рука, возможно, заживет довольно быстро.

Он ни разу не поморщился, даже когда моя игла нещадно терзала его кожу, только несколько раз неуловимо напрягся. Его глаза внимательно следили за мной, не столько за тем, что я делаю, сколько разглядывая меня саму. И само разглядывание, и поразительная бесстрастность этого взгляда не столько смущали меня, сколько пугали. Свой необъяснимый страх я пыталась заглушить спорой работой, но та, как назло, пошла вкривь и вкось. И чем больше я нервничала, тем сильнее становился мой страх. Волнение перед сидящим передо мной человеком.

Маг не произнес ни слова, пока я булавкой не закрепила чистую повязку на тыльной стороне его ладони.

– У Вас легкая рука, – сдержанно сказал Паллад. Соврал и не покраснел. Мне бы так.

– А у Вас самообладание, как у каменной статуи, – проворчала я с немалым облегчением, – только каменная статуя могла выдержать все эти пытки.

Он внезапно рассмеялся, весело и беззаботно, и от удивления я в первый момент даже не нашлась, что сказать. Что смешного я сказала? А смех был искренним и вовсе не злым, и сразу развеял те облака невидимого напряжения и натянутости, которые витали рядом... Нет, я никогда не смогу его понять.

– Лекарь не должен показывать пациенту, что у него тоже есть сердце. А то кто его будет бояться и принимать на веру его лечение? – на волне удивления рассеянно добавила я, укладывая мазь в сумку, и смех вдруг прекратился. Я поспешно обернулась, испугавшись, что опять сказала что-то не то, но Паллад и не думал сердиться. Он задумчиво смотрел на меня взглядом печально-светлым и странно улыбался.

– Эх, я бы сейчас не отказался от славно прожаренной бараньей ноги и кружки пивка, – от удовольствия прикрыв глаза и потягиваясь, неожиданно пробормотал Лион. Его башмаки уперлись в дорожные мешки и подвинули их до самой стены. Места в пещерке было мало, по сути это был лишь глубокий каменный навес, в глубине которого мы развели огонь и расположились сами, – С румяной корочкой... да с перчиком... да чтобы сок стекал... Э-э-эх... Сказать по правде, в Харвизе не умеют готовить баранью ногу. Простите, леди Оливия, но это так.

Я и не думала обижаться.

– Если бы Вы попробовали баранину, которую готовит старый Велако из Азрени, после этого Вы бы не захотели есть ничего другого. Это самое лучшее блюдо из всех, которые я ел, ручаюсь.

– Ну, или мне отшибло память, или ты врешь, – посмеиваясь, заметил Паллад.

– Что такое? – угрожающе набычился Лион, корча зверскую рожу, – Это я-то вру?

– Не при мне ли кто-то клялся, что лучше вепряной лопатки Бадо из Стольницы нечего нет во всем Маэдрине? Или я должен забыть?

– Бадо из Стольницы? Не помню я никакого Бадо в Стольнице, – Лион озадаченно сел и почесал макушку, – Мы там проездом, что ли, были?

– Ага, проездом, – беспечно рассмеялся Паллад, откидываясь назад, на седельные сумки, и устраиваясь поудобнее, – Покажись ты там второй раз – тебя не спасут и мои таланты.

– Меня собираются убить? – кисло спросил Лион, закатывая глаза, – Как старо!

– Из-за какого-то паршивого трактира, который ты разнес вдребезги? – ехидно уточнил Паллад, – Нет, что ты. Тебя собираются женить.

– Этого эпизода из истории моей жизни я что-то не припомню, – озадаченно пробормотал Лион, приподнимаясь.

– И что же случилось? – живо заинтересовалась я.

– В Стольнице был праздник Бер Талайн, проводы зимы, обычное время для свадеб. И попоек, как водится. Мы действительно были там проездом, да попали в самый разгар праздника. Лион, не буду скромничать, хватил лишку, расчувствовался и умыкнул девицу из-под венца.

– А, крошка Марсела! – вдруг вспомнил лорд Лиэтта и по-мальчишечьи рассмеялся, – А как, по-твоему, должен поступить уважающий себя дворянин, если девушку против ее желания выдают за старого хрыча? Не мог же я просто так это оставить!

– Естественно, лучший способ – расстроить свадьбу градоначальника, избить два десятка стражников и разгромить харчевню. Другое мне и в голову не придет.

– Смейся, смейся, – мстительно осклабился Лион, – А что скажет леди Оливия на рассказ о том, как наш непогрешимый Паллад...

– Спать, – рассмеялся маг, привстал и поворошил угли, – немедленно спать, не то я устрою сон против твоего желания. Тебе вряд ли это понравится...

Языки пламени лениво порхали по углям, давая призрачный свет, когда мы улеглись спать, завернувшись в плащи. Стояла глубокая ночь, тихая и безмятежная...

Угли были еще теплыми, когда я встала. Лион спал беспокойно, но не настолько, чтобы это казалось тревожным. Дыхание Паллада было ровным и размеренным, я хорошо слышала его. С минуту я вслушивалась, ловя каждый звук, каждый шорох, но ничего подозрительного не заметила. Я знала, что у Паллада чуткий сон, а потому собирала вещи так тихо, как это было возможно. Свои сумки я намеренно загодя оставила с краю, а потому мне не пришлось шарить в темноте; без труда подобрала седло, упряжь, шепотом уговаривая животное не шуметь, осторожно вывела лошадь. Она оказалась умницей, моя Незабудка (не знаю, как ее звали до того, как мы умыкнули ее у колдунов, но на мой призыв лошадка откликалась охотно), послушно шла за мной, пока мы не оказались достаточно далеко от места нашего ночлега, чтобы я могла ее оседлать. Ночь почти закончилась, однако до рассвета было еще далеко, но и лунного света пока вполне хватало для моего раннего путешествия. Я спешила, на сборы у меня было мало времени.

И все-таки... Я была слишком занята, но не настолько, чтобы не обращать внимание на окружающее. Услышав легчайший шорох сзади, я резко обернулась.

– Это глупо, леди. Что Вы этим хотите доказать?

Небрежно привалившись плечом к скале и скрестив руки на груди, поодаль стоял Паллад. В бледном серебре лунного света его хищное лицо казалось выплавленным из какого-то редкостного металла, холодного, твердого, нездешнего. Хмуро поблескивали зрачки в настороженном прищуре глаз. Губы плотно сжаты, непримиримо, неподкупно. В позе одновременно ощущалась показная ленивая расслабленность и готовность к молниеносному прыжку. Рассержен и скрывает это надменностью.

Что ж, и мы так умеем.

– Не беспокойтесь, – холодно ответила я в лучших традициях высокомерия, – Ваша оплата от Вас не уйдет. Раз я обещала, то выполню любое Ваше желание. Я умею платить свои долги.

– Перестаньте, леди, Вы же понимаете, что я не об этом, – неожиданно болезненно скривился Паллад.

Я вздохнула. По правде говоря, надежды улизнуть незамеченной было мало. Я провела в обществе мага немало времени, чтобы не знать о его удивительной способности все замечать.

– Думхерг – это уже почти Лакит, – терпеливо объяснила я, – а наместник Думхерга – вассал моего отца... то есть, теперь уже меня, как я надеюсь. Он не посмеет отказать мне в помощи. Вам незачем идти со мной. Я без труда доберусь до Авты и в одиночку. Если выехать сейчас, то к вечеру буду в городе. А вы можете продолжать свой путь так, как посчитаете нужным.

Выдох. Вдох для нового раунда переговоров. Я не хочу проиграть, и вряд ли маг удовлетворится столь малыми разъяснениями.

Я едва ли заметила движение, шаг, два или три..., но Паллад неуловимым бесшумным ветром вдруг оказался рядом.

– Не делайте этого, леди, – серьезные глаза, предельно спокойный и нейтральный тон. Скажи он хоть чуточку надменно или покровительственно, я тут же бы вспылила, но придраться было не к чему, – Вы подумали о том, что долину захватили ренейды?

Я медленно кивнула и слегка улыбнулась.

– И Вас это не беспокоит? – чуть удивился Паллад.

Несколько секунд я молчала, прежде чем ответить, но не потому, что искала слова. Самой себе на этот вопрос я ответила давным давно.

– Разве не ради этого я сюда шла? Я ведь знала, что меня ждет. Вы считаете, что я взбалмошная девица, по недоумию решившая стать героиней эпоса? Вы считаете, я не понимаю, что не каждому по вкусу придется мое возвращение, а наместник Думхерга может предпочесть продать меня королю Эльясу, чем оставаться верным лордам Каскорам? Или думаете, я настолько наивна, веря, что с моим появлением люди восстанут, выгонят захватчика и все сразу станет хорошо? Я не наивна, Паллад, не глупа и не безумна. Я понимаю, что меня ждет. Ничего хорошего, ничего героического. Но я пойду туда и сделаю так, как велит мне долг, честь и совесть.

Руки Паллада внезапно сильно сжали мне плечи, то ли стремясь удержать на месте, то ли намереваясь встряхнуть, как следует. Потемневшие глаза полыхнули гневом и тревогой.

– Не делайте этого, Оливия.

– Не делайте чего, Паллад? – рассмеялась я, – Не прыгайте в горящий очаг, не дразните спящего медведя, не идите по тонкому льду? Не буду. Но туда, – кивнула в сторону долины, – я все равно пойду. Это было неизбежно с самого начала. Это мой народ и я должна быть с ним. Я должна познать своих врагов, научиться жить среди них, найти их слабые стороны и уничтожить их, – легкомысленно пожала плечами и улыбнулась, – Звучит высокопарно и глупо, но я и вправду так думаю.

– Вы же ничего о ренейдах не знаете, – нахмурился маг, – Если они в долине, не пройдет и часа, как Вас схватят.

– Если они в долине, то даже здесь в открытую стоять небезопасно, – покачала я головой, – Я просила Вас довести меня до Лакита, а это почти Лакит, эти места я знаю. Ну, почти знаю. У нас был уговор только на дорогу. Как только мы расстанемся, моя жизнь больше Вас не касается. Разве не так Вы говорили о самом себе? И Вы не несете ответственности за глупости, которые я могу совершить. Ведь это будут мои глупости.

На мгновение маг застыл, выражение некоей растерянности на его лице сменилось привычной отстраненностью, но вытянутых рук, удерживающих меня за плечи, не разжал:

– Да, леди, Вы вольны поступать, как посчитаете нужным, здесь я Вам не указчик. Но Вы сами сказали, что наш уговор был довести Вас до Лакита, а это не все таки Лакит. Вы говорили о чести, так не делайте из меня человека, не сдержавшего слово, я не люблю этого. Если Вы хотите идти через Думхерг, мы пойдем с Вами. Если Вы попытаетесь оторваться от нас, мы пойдем по Вашему следу.

– Вы всегда такой упрямый? – вспылила я.

– То же самое могу спросить у Вас, – сталь в глазах, непреклонность в голосе.

– Я должна, – печально покачала я головой, – Я все равно уйду.

Его взгляд неожиданно потеплел, губы дрогнули, а руки осторожно разжались, медленно... бережно...

Я чувствовала себя легкокрылой бабочкой на его раскрытой ладони, мотыльком, способным упорхнуть в любой момент. И... медлила, вдруг осознав странный, не похожий ни на что другое миг полного, всепоглощающего доверия...

Легко ли отпустить? Легко ли улететь?

– Это только вопрос времени, – нехотя отступила на маленький шажок назад и медленно покачала головой, с острым сожалением понимая, что этот миг будет безвозвратно потерян.

– Да, – охотно согласился он, слишком охотно, – Это неизбежно. Иначе и быть не может.

Недалеко от укрытия, где мы ночевали, нас поджидал Лион. Он бесшумно выступил из тени, полностью одетый и вооруженный, и обеспокоенно спросил:

– Что случилось?

– Леди проверяла, нет ли поблизости ренейдов, – усмехнулся Паллад.

– А они могут быть?

– Этого мы не знаем, – уклончиво ответил маг, – Но нам не помешает хорошенько обсудить наши планы. До сих пор нам везло: мы ни разу не наткнулись на ренейдов. Полагаю, из-за того, что сюда, на запад идти они не собирались...

Войдя в пещеру, я присела у почти потухшего костра, стянула перчатки, раздула угли, а когда они занялись легким блуждающим пламенем, протянула к огню озябшие руки. Живительное тепло наполняло меня покоем. Это только отсрочка, говорила я сама себе, только крохотная отсрочка. Снаружи опять будет холод и мне пора мы привыкнуть к нему. Пора привыкнуть обходиться своими силами, пора перестать рассчитывать на людей, которые меня окружают... Но пока я могу тихо-тихо порадоваться, что не одна. Так тихо, чтобы никто не догадался. Уж перед самой собой я могу не юлить и признаться себе, как страшусь будущего и как не хочу расставаться с ними... Но другим об этом знать нельзя. Даже и не знать, а всего лишь догадываться... Украдкой я бросила взгляд на Паллада.

– Здесь пустоши на десятки миль, – проворчал Лион, – Стреляй – не хочу.

Паллад аккуратно расправил на относительно ровной каменной поверхности большой кусок тонкой кожи, уложил на его края маленькие камешки, и теперь мужчины внимательно рассматривали рисунок в блеклом свете тлеющей головешки. Эта была карта, довольно небрежно сделанная карта Лакита, Думхерга, Прунта, двух долин Наксен – Верхней и Нижней, и части Туманных гор. Чернила на коже поблекли и выцвели, превратившись в бледные коричневые линии, но мне не было нужды всматриваться, чтобы узнать местность, обозначенную на карте. Я знала ее, как свои пять пальцев, ибо подобная карта, только куда более подробная и выверенная, была выложена превосходной многоцветной мозаикой на полу верхнего зала Летописной башни Шела, родового замка Каскоров. Я знала ее, потому что провела немало восхитительных часов, ползая по полу и рисуя в своем воображении истории невероятных приключений. Да, мне следовало родиться мальчишкой, это правда, а отец, в очередной раз обнаружив меня здесь, украдкой смеялся, при этом грозно выговаривая мне, поскольку так требовали приличия, а дочери-наследнице не пристало ползать по полу, воинственно орать и брать приступом нарисованные крепости...

Я любила эту карту, как любила и саму Летописную башню, самую древнюю из башен Шела, хотя она была куда ниже великолепной Дозорной башни, на верхней площадке которой у меня захватывало дух от ощущения полета. С высоты этой башни до Туманных гор, казалось, рукой подать, а город у ее подножия выглядел мятущимся муравейником.

Летописная башня не очаровывала изяществом форм, как Соколиная, стены и потолки которой были сплошь покрыты затейливой каменной резьбой, столь тонкой и искусной, что казалась она легчайшим шелковым кружевом, наброшенным на камень. Резьба была не только внутри, она была и снаружи, она ласкала взгляд и восхищала. Сокольница скорее походила на прекрасный резной жезл из драгоценной белой кости, чем на сооружение из громоздкого тяжелого камня. Ни одна из ее роскошных палат не повторялась в узоре, все в ней кричало о томной неге и наслаждении. По преданию, эту башню выстроил Раггет Каскор для своей молодой жены Хальгэ, ослепительной красавицы далеких степных кровей, которую привез после долгого путешествия на юг. Хальгэ, Халька, как ее называли здесь, оказалась женщиной норовистой и горячей, с нравом гордым и непокорным, за что и получила имя Соколицы. Любовные баллады повествуют, что Раггету пришлось немало вынести, прежде чем он смог приручить свою Соколицу, зато это того стоило. И с тех пор в роду Каскоров золото прядей и голубизна глаз нередко соседствуют с полночной чернотой волос и буйным нравом.

Но Летописную башню я любила больше всех. Возможно, из-за обилия тайн, скрывающейся в ней? За исключением верхнего яруса с дивным мозаичным залом, два ее остальные яруса были предельно захламлены, что вполне оправдывало ее название. В ней действительно работал летописец, старый седой ворчун, подозрительно косившийся при моем появлении и якобы незаметно подгребавший под себя свои бесценные бумажки и манускрипты. Не то чтобы он меня не любил, нет, после нескольких минут разговора обычно он оттаивал и даже пытался делиться припрятанным трухлявым сокровищем, но в момент моего появления... Иногда я подозревала, что чаще всего отрывала его от сладкой дремы, а не от работы, а это мало кому может понравиться.

Старый Хуба писал историю Лакита. Он писал ее долгие годы, а может и десятилетия, изучал, писал и переписывал, но конца его работе видно не было, а лишь множились и множились рядом со столом бумажные стопки, кучки свитков, манускрипты, горы каких-то дощечек... О чем он писал? Об этом не знал никто. Его сочинение пока состояло из отдельных глав, каждая из которых постоянно дополнялась и переписывалась, и к каждой такой главе прилагалась стопка сочинений поменьше, записки, заметки, частью состоящие из реальных документов, частью основанные на слухах, сказаниях и легендах. Хуба прекрасно понимал, каким фактам следует доверять, а что есть полный вымысел, никогда не путал действительность с фантазией, а потому не стремился приукрасить историю. Он просто излагал все так, как было, ну, по крайней мере так, как сам это понимал. А это требовало времени и сил. Врать ведь легче, а правда не каждому по плечу.

Старый летописец отличался крайней дотошностью и, несмотря на видимый хаос, царящий в скриптории, исключительной педантичностью. Никто, кроме него самого, не знал, в какой стопке что находится, где начало, а где конец истории, но в расположении бумаг была своя безупречная логика. Труд не был закончен, а Хуба очень и очень трепетно относился к попыткам узнать, как же он продвигается, оттого большая часть обитателей замка считала его существом бесполезным, грубым и нахальным. Кто-то даже предлагал выкинуть старичка из Шела, на что мой отец только снисходительно посмеивался.

С тех пор, как я себя помню, Хуба был несомненной принадлежностью Летописной башни, таким же неотъемлемым ее атрибутом, как мозаичный пол и витражи наверху. Да, витражи! О них стоит сказать отдельно. Башня имела странную и непохожую на другие строения замка форму – восьмиугольную. Она не была открытой, верхний ярус венчался не смотровой площадкой, а восьмигранным куполом, изнутри похожим на плотно сжатые лепестки цветка. Но отличительной особенностью этого цветка были окна. Они начинались примерно с высоты человеческого роста на каждой из восьми стен – довольно узкие, в три локтя, уходили вверх и истончались где-то под самым куполом острым кончиком иглы. Окна были застеклены, но только четыре из них, глядящие ровно по сторонам света, были витражными. И эти цветные стеклянные рисунки тоже были частью Лакита, как и сама башня, как и старый ворчливый летописец ярусом ниже, и его бесценный труд, столь же бесконечный, как сама история. В солнечный день вся Летописная башня была вдоволь залита светом и дикая пляска цветных пятен на полу иной раз не позволяла толком рассмотреть линии карты. Я так и не смогла понять, чем руководствовались неведомые зодчие, выбрав именно этих четырех человек для витражей. Да, они были великими. Но были ведь и другие? Лорды, воины, маги... Почему эти?

...Золотые волосы рассыпаны по широким плечам, голубые глаза сощурены, рука, держащая черный меч, поднялась в приветствии, алый плащ реется сзади – на восток смотрел легендарный Инас, гордый и смелый прародитель рода Каскоров, построивший крепость-замок Шел и основавший город вокруг него – Шелвахару, "та, что лежит у стоп Шела". По замыслу устроителей башни именно ему выпала честь встречать новое утро каждого дня и это было глубоко символично. Инас был любимым героем сказаний и песен, и каждый менестрель находил в его судьбе благодатную почву для своих творений – стольких взлетов и падений, стольких страданий и горя не вынес бы ни один другой человек. Он рос вдали от Лакита, в детстве похищенный разбойниками, но стал величайшим Надорром, враги вырвали ему язык, но дела его говорили сами за себя, его любимая жена погибла на его глазах и он не смог ее спасти, однако история их любви была прекраснейшей историей на свете. Его любили и поныне, в любом городе или селении Лакита обязательно нашлась бы харчевня, носящая городе название "Сердце Инаса", "Инас и Инайя" или трактир "Под Инасовым мечом", а дать младенцу это имя означало выбрать для него нелегкую, но героическую судьбу.

Окно Летописной башни, выходящее на юг, украшала фигура, о которой вряд ли хотелось сказать "героическая". Она была феерической. Развевающееся бело-серебристое одеяние, худощавое тело, чуть изогнутое в танце, флейта, зажатая в умелых пальцах – этот белоголовый человек казался беззаботным и легкомысленным, вот только на самом деле таковым он никогда не был. Этот странный тщедушный танцор был величайшим чародеем, которого только рождала земля не только Лакита, но и всего Маэдрина, и звали его Найсал Белоголовый. По преданию, он остановил колдунов, живших в Заповедных горах, когда они вдруг обратили свои взоры на север, на богатые и благодатные земли Лакита, и вынудил их подписать Договор, по которому магам путь на север оказался закрыт. Имя Найсала было хорошо известно, чего не скажешь о нем самом: даже старый ворчун Хуба задумчиво хмурился, когда я пыталась разузнать у него побольше об этом человеке. Да, о жизни Найсала почти ничего не было известно, тем более странным казалось то, что неизвестный строитель поместил его фигуру в Летописной башне да еще в таком необычном виде. Найсал был загадкой, но у меня редко возникало желание попытаться отгадать ее. Облик чародея был легким и летящим, полным изящества и утонченной прелести, но одно то, что я никогда не могла разглядеть его светлых, почти белых глаз, вызывало у меня безотчетный страх.