Текст книги "Последний ключ (СИ)"

Автор книги: Анна Шведова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

В недрах моего укрытия – под капюшоном, за плотной шерстью плаща, а еще больше за спасительной стеной надменности и высокомерия, мне не нужно было отводить взгляд от скрытого торжества в глазах Шемы или равнодушного невнимания Паллада. Или любопытствующего интереса Лиона. Я могла быть одна. Сама с собой. Сама собой.

Куда бы мы ни пошли, наше совместное путешествие неуклонно подходило к концу, и это единственное, о чем сейчас я старалась думать. Я ждала расставания с нетерпением и волнением – до Лакита было рукой подать, что ждет меня там? Куда пойду? Кого буду искать? И найду ли? Жив ли Алесс? Я вспоминала о своем несостоявшемся женихе, словно он был якорем, удерживающем меня в шторм – не человеке, не мужчине, которому будет позволено ласкать меня, ибо я почему-то с содроганием думала об этом, а о чем-то просто незыблемом. Последнем незыблемом, что у меня осталось в жизни.

Опустошенная и разбитая, теперь я не боялась, отпустит меня Паллад или нет. Случится лишь то, что неизбежно, а если это неизбежно, стоит ли пытаться что-либо изменить? Мой дар больше ему не нужен, коль моими стараниями уничтожена Жила. Однако я по-прежнему была ценным трофеем, пусть и слегка подешевевшим, так зачем Палладу и Шеме упускать шанс? Но я доподлинно знала, что произойдет дальше. Если маг сможет задержать меня силой, я попытаюсь сбежать, не раз и не два, буду занозой в его пяте, костью в его глотке, я попытаюсь его убить, несмотря на то, что он доказал: я для него – открытая книга. И как же долго он сможет терпеть мою ненависть, прежде чем ему надоест и он убьет меня сам? Не думаю, что долго. В противном случае уступок от меня он не дождется, просить ни о чем не стану. И снисхождения не приму. А потому как ни крути, ничего хорошего впереди нас не ждет – или я его убью, или он меня.

И довольно об этом.

Среди бела дня мы удачно миновали Лассайский перевал. В другое время трудно было поверить в такую удачу, но судьба действительно выкинула фортель: ренейды, охранявшие перевал, спешно бросились на поиски затерявшегося в горах Комбса, который, как заявила Шема, был погребен где-то под обрушившейся скалой у исчезнувшей Жилы. Ренейды отправились на поиски нас, а тем временем мы, воспользовавшись царившей суматохой, затесались в компанию беженцев и успешно перебрались на другую сторону перевала.

К вечеру мы доехали до горного озера, из которого в долину вытекало два ручья, а утром отправились в Панкар, небольшой городок, застрявший между двумя быстрыми водными потоками как жемчужина в створках раковины.

...Вблизи жемчужина оказалась грязным булыжником. Побеленные когда-то стены потрескались и осыпались, улицы заплыли чавкающей грязью и нечистотами – весенняя распутица превратила их в непролазное болото.

Я была здесь когда-то, лет пять назад, когда мы с отцом в окружении свиты и стражи возвращались из Сопренты. Тогда, жарким летним полднем узкие улочки и фонтаны дарили долгожданную прохладу, дома радовали цветами, а лавки – изобилием товара. Люди были приветливы, их любопытство было забавным, а улыбки – искренними.

А нынешний Панкар поверг меня в ужас. Город был разорен, он едва выживал. То здесь, то там виднелись следы пожаров, наспех заделанные крыши и стены – свидетельство жестокой осады – торчали бельмом на глазу, руки нищих то и дело цеплялись за мои ноги... Нынешних хозяев города, ренейдов, почти не было на улицах, но это не значило, что их здесь не было вообще, следы их присутствия являлись во всем – в мрачных, опущенных долу взглядах горожан, в изломанной и выброшенной на улицу домашней утвари, в едком шепотке за спиной... Панкар походил на смертельного больного, тело которого разъедала неизлечимая хворь. Мне трудно было смотреть на это, но я заставляла себя это делать – я должна была найти в себе силы стать такой же каменной и нечувствительной, как Паллад. По крайней мере хоть в этом его опыт был бесценен.

...Шема и Лион застряли у лавки оружейника, скептически перебирая ножи, хихикая и насмехаясь, Паллад без особого энтузиазма приценивался к кожаному кошелю, а я бесцельно бродила между лавками в задумчивости и тщательной скрываемой растерянности. Не раз и не два я представляла, что буду делать, когда попаду в Панкар. Я помнила его градоначальника – радушного невысокого китта со смешно торчащими ушами, запасом поговорок на каждый случай жизни и очень подходящим ему именем – Бабен. Его хорошенькая дочка, моя ровесница, до слез оробела, поднося моему отцу гостевой кубок с вином, а потом до конца вечера пряталась за дверью, не смея ни выйти, ни уйти. С места, где я сидела, мне хорошо были видны ее горевшие любопытством глаза...

Когда-то я надеялась, что они мне помогут.

А реальность оказалась куда хуже самых мрачных моих предположений. У несуразного господского дома на холме, построенного на останках древней крепости времен Ла-Китты, исчезла часть стены – голые каменные перекрытия торчали из-под камней как остов некоего гигантского зверя. Зато по верху башен левого крыла расхаживали ренейды – даже отсюда мне было видно, как меняется караул.

– Я здесь давно не была, – склонившись над горкой сморщенных прошлогодних яблок, пробормотала я, – Что там случилось?

Проследив за моим взглядом, маленькая сухонькая старушка с грустными собачьими глазами печально прошамкала:

– Э, милая, лучше и не спрашивай. Как изверги пришли, многих поубивали. Кого порезали, кого сожгли. А Бабена казнили... Вон там на площади и вздернули, что татя последнего.

– За что ж казнили? – отпрянула я, прикрывая рот рукой.

– Так дочку свою извергам отдавать не хотел. Девка-то она ладная...

– А она... Где она сейчас?

– Где сейчас? Да там же, где и он. С горя да стыда повесилась. Надругались над ней изверги, что сказать страшно. Так оно, бывает, милая. Дурные времена настали. Дурные да страшные... Да ты возьми яблочко-то, оно еще не совсем ссохлось...

Ноги шаг за шагом сами собой унесли меня – прочь, прочь, подальше, будто убежав от рассказчицы, я могла убежать и от рассказа. Вот она, правда, так готова ли я принять ее? Готова ли смотреть ей в лицо и не отворачиваться? Готова ли без отчаяния вспоминать хорошенькое личико дочки Бабена? Стыдно, но я даже не помню ее имени.

Я шла и шла, не глядя по сторонам, ничего не замечая и ни с кем не разговаривая, слезы застыли в моих глазах и норовили вот-вот вылиться...

– Госпожа, один человек сказал тебе идти, – из-под моей руки вынырнула светловолосая и порядком чумазая голова. Мальчишка бесцеремонно потянул меня за рукав, грязным пальцем тыча в узкий проулок впереди. Но не успела я и слова сказать, как крепкая рука впилась ему в плечо и предупредительно сжала. Мальчишка ойкнул и поднял вверх удивленные глаза. Впрочем, как и я.

– Кто просил госпожу придти? – спокойно спросил Паллад, нависая мрачной горой.

– Он велел передать это, если госпожа спросит, – испуганно вжав голову в плечи, паренек сунул в мою руку небольшой предмет. Я посмотрела вниз и едва удержалась, чтобы не вскрикнуть – на раскрытой ладони лежала маленькая камея из сердолика с изображением распахнувшего крылья сокола. Одна из двенадцати камей, украшавших обеденные кубки в Соколиной башне Шела.

– Идем, – тут же заторопилась я.

– Вы не боитесь, что это ловушка, леди? – приглушенно спросил Паллад, настороженно осматриваясь, – Кто-то мог узнать Вас и решил заманить туда, где шума поменьше.

– Если это ренейды, то им нет нужды искать местечко потише, – пробираясь между отвисшими животами двух старых орущих торговок, ответила я. Паллад скрипнул зубами и двинулся следом.

Мы вошли в узкий короткий переулок и это заставило Паллада потянуться за мечом, свернули на сравнительно тихую улочку... Мальчишка скользнул в полуоткрытую дверь на другой стороне домов, сверкнув яркой белозубой улыбкой, и приглашающе махнул рукой.

Паллад преградил мне дорогу:

– Вам обязательно самой лезть медведю в пасть?

Он стоял передо мной – внешне холодный и циничный, внутренне негодующий, не друг, не враг... никак. Зачем он вообще за мной пошел?

– Обязательно, – решительно кивнула я, проскальзывая между ним и стеной, – Надо же мне когда-нибудь начинать самой отвечать за свои поступки.

И замерла. По проходу между домами, по узкой улочке, пересекающей ту, на которой мы стояли, бренча латами, гогоча и уверенно впечатывая шаг в грязь, прошли два ренейда – самоуверенные ублюдки, хозяйничающие на моей земле, как в своей конюшне. Ублюдки. Ублюдки...

Ярость пульсировала в моей голове, туманя сознание. Мысли и чувства закипели, превратились в один яростный, неконтролируемый клубок... Я готова была сорваться с места и крушить, ломать, убивать... Наверное, со мной творилось что-то неладное, если желание убивать стало сильнее здравого смысла. Наверное, я сходила с ума.

Опустила голову, закрыла глаза, призывая спокойствие. Глубоко вздохнула. Мне нужно успокоится. Мне нужен якорь. Что-то, за что я могу зацепиться. На что могу опереться, чтобы остаться самой собой.

И моя рука, будто живя своей собственной жизнью, нашла чужую ладонь – теплую, шершавую, твердую, привыкшую ласкать и убивать... Осознав, что делаю, я отпрянула, подалась вперед, выхватывая руку, но чужие пальцы крепко обхватили мою ладонь, будто только того и дожидались. Паллад резко развернул меня к себе и в его глазах я увидела то, чего не хотела видеть – понимание. Не сочувствие, не жалость, не надменное превосходство более опытного человека, нет, просто понимание. Понимание того, что мне придется узнать о жизни очень многое из того, о чем я раньше в своей наивной простоте и не подозревала. Того, что это знание изменит и меня саму. Того, что путь будет труден, а он и хотел бы помочь... но подобный путь проходят в одиночку... Но если мне нужна его рука и поддержка – вот она, рядом.

Неверно то, что истина одна, она многолика, если ты познал одно из ее лиц, это не значит, что ты знаешь ее всю. Нельзя судить другого человека только по тому, что тебе известна часть правды. Но ты можешь попытаться его понять. Разве не это самое ценное, что может быть между людьми?

Я хотела бы понять Паллада, просто понять, просто соприкоснуться с ним краешком души. Только зачем нам оно, это понимание, если сейчас я войду в ту полуоткрытую дверь и мы расстанемся навсегда?

Паллад все-таки вошел первым, настороженно обведя глазами небольшой чистенький покой, и только после этого посторонился и пропустил меня вперед. Его окаменевшее лицо меня удивило, но вопрос так и повис на языке...

От порога к дальней стене, где стоял крепкий деревянный стул с высокой спинкой и аккуратно наброшенным поверх узорчатым покрывалом, вела дорожка из цветочных лепестков первоцветов, единственных в это время года цветов, еще влажных, сорванных только что, остро пахнущих свежестью и весной. А вдоль дорожки, опустившись на одно колено и почтительно склонив головы стояли люди. Дюжина, не больше. В воздухе витало едва сдерживаемое волнение. Такой неожиданный прием...

Но вот откуда-то справа, бесцеремонно расталкивая толстыми руками застывших людей, ко мне прокатился сущий колобок – невысокий пухлый мужчина, лысый, как яйцо, с губами, сложенными бантиками, и вытаращенными глазами.

– Эмайо, – прошептала я, чувствуя, как к глазам неудержимо подступают слезы.

– Моя любимая Надорра, я знал..., я верил..., – оглушительно всхлипывая, колобок внезапно рухнул на пол и прижался к моим ногам, – Вы живы... значит, Лакит жив!

Надорра! Создатель, как же давно никто не называл меня так! Маэдринское "леди" отрывало меня от Лакита, делало чужой и далекой... зато теперь я дома!

Лица вокруг меня осветились улыбками, фигуры склонились в почтительном поклоне.

Лишь один человек продолжал неподвижно стоять. Его лицо превратилось в непробиваемую каменную маску, глаза стали чужими, холодными и непроницаемыми. Я растерянно обвела глазами людей, склонившихся передо мной, а когда оглянулась – Паллада уже не было, и только ветер играл распахнутой дверью...

Часть вторая.

За длинным черным столом сидело десятка два человек. Совсем не много, учитывая времена. Но и не мало. А это более чем удивляло: как собравшиеся вообще смогли прибыть в эту небольшую укрытую и защищенную долинку в Субейских горах? Времена ведь обязывали, война, как никак.

Ближе к торцу, как издревле было принято, расположились главы родов Чести или те, кто их представлял, далее – Достойные люди. У стены напротив сидели приглашенные, еще десятка два человек. Рядом с ними каменными статуями застыли Блистательные – в безупречных синих мундирах, перетянутые серебряными перевязями с серебряным же изображением головы рыси.

За столом первым справа сидел дорр Валир Валисс-ард, немолодой, желчный и грузный наместник Думхерга. Его одежда была довольно скромна, по сравнению с остальными, но взгляд источал высокомерие вкупе с неприязнью, и я подозревала, что тем самым высокий дорр всего-навсего скрывает страх и неуверенность: его огромная долина, Думхерг, пала едва ли не в первые месяцы вторжения ренейдов, не понеся при этом таких значительных потерь, как Внутренний Лакит. Ему запросто могли поставить это в вину, а его оправдания показали бы его уязвимость. Но на этом собрании нельзя быть уязвимым. И вряд ли Валисс-ард прибыл сюда, преодолев столько опасностей, чтобы добиться расположения присутствующих. В этой компании он был самым высокородным, если, конечно, не принимать в расчет меня. А меня в расчет не принимали.

По правую руку от дорра Валира сидел Андран Нор-Скалит, хозяин богатого центрального Мерона, крепкий, высокий мужчина с роскошной гривой седых волос, рассыпавшихся по плечам. Сегодня Андран был одет не просто изысканно, но роскошно – в темно-красную тонкой шерсти тунику с высоким воротником-стойкой, изукрашенным золотом искусной вышивки, как и высокие манжеты пышных рукавов черной верхней рубахи. На крепкой груди мужчины уютно расположилась массивная золотая цепь с покрытым эмалью родовым знаком – три черные выдры на зеленом поле. На их фоне серебряная полоска, означающая вассальное подчинение Рыси, выглядела блеклой. Про себя я усмехнулась – при отце Нор-Скалит ни разу не позволил себе одеть эту версию родового знака, слишком богатую, слишком вызывающую, слишком подчеркивающую самостоятельность ее носителя. Но сейчас другие время. Сейчас тот, кто не дерзнет заявить о себе громко и настойчиво, окажется в дураках. Или я чего-то не понимаю?

Андран сидел прямо, не напряженно, но собранно, чуть больше необходимого запрокинув красивую холеную голову, спокойно положив на стол унизанные кольцами руки. С того времени, когда я видела его в последний раз, он осунулся и постарел, а в глазах появилось больше жесткости, смешанной с самоуверенностью и даже наглостью. На меня он не смотрел, а если и бросал мимолетный взгляд, теплоты и участия в нем не было. Теперь я знала, почему, но чужую неприязнь оправдать не могла.

Далее расположился Роберн Нор-Пунар, едва ли не полная противоположность Андрану – маленький, пухленький, с добродушной улыбкой на полных губах и холодными стальными глазами, прикрытыми опухшими веками. Казалось, указательный палец Роберна торопливо выстукивает некую мелодию на столешнице, но на деле ни звука не доносилось из-под его руки. Во владениях Пунаров находилась богатая восточная часть внутреннего Лакита – Донея, издревле соперничающая с Мероном. Не потому ли молодящийся Роберн в роскоши своего одеяния бросал вызов Нор-Скалиту? Его коричнево-желтая туника, отороченная гладким темным мехом, была усыпана драгоценностями, а золотая цепь с родовым знаком парящей чайки оттягивала короткую толстую шею вниз.

Бросали неприязненные взгляды сидевшие друг напротив друга давние недруги, не поделившие пограничные земли – почтенный Нор-Аралик, наместник Мерда, и его сосед вздорный Нор-Эрдо, владелец небольшого, но процветающего Утварга. Поправка: некогда процветавшего, ибо кто во времена военные способен процветать?

За Нор-Араликом – сухонький невысокий Онтей Нор-Крахт, которому принадлежали несколько долин на границе с Нижней Наксеной. Этот илар был богат, влиятелен, его острого языка опасались, но одеждой он был куда как скромен, ибо не любил напыщенность и позерство, а потому и бросал подозрительно-неприязненные взгляды на кричаще-богато разодетых соседей по столу.

Развалившись на стуле, вытянув длинные ноги и спокойно сложив руки на груди, обозревал пустой оконный проем молодой, откровенно скучающий Урлих Нор-Вараст, сын хозяина Карлоны. Дорожную одежду он сменил, облачившись в строгую черную тунику с высоким воротом-стойкой, но вышивка на ней была непритязательной, цепь с родовым знаком – серебрянной, а из иных украшений он надел только то, что положено по этикету – родительское кольцо-печатку. Никаких излишеств. Никакого вызова. Юноша вообще не казался сколь-нибудь заинтересованным в происходящем, но по собственному опыту я знала, что первое впечатление может быть обманчиво.

Далее сидел невысокий сухощавый мужчина с пронзительно-острым взглядом темных глаз – Габор Нор-Нуавва, он тщательно изучал собственные ногти и изредка бросал предостерегающие взгляды на сидевшего напротив Крифора Нор-Кобба, франтоватого вспыльчивого илара с юго-западных предгорий Субейи.

И наконец, Элевдар Нор-Аднон, сам Магистр-распорядитель.

Этих я знала, по крайней мере, не раз встречала. Другие же были мне незнакомы.

Впервые увидела я нынешнего владельца южной Пурлиты, кажется, Нор-Ласса – никто не удосужился объявить имена присутствующих, предполагая, что я и так всех знаю. На пурлитце была перевязь с собственными родовыми знаками, а на груди болталась еще и лента со знаком Прунта – очевидно, Нор-Ласса прибыл представлять не только сам себя, но и в качестве посланца своего южного соседа – богатого предгорного Прунта.

Еще один молодой человек, почти мальчик, привлек мое внимание – сын наместника Тутарлы, о котором, как мне объяснили, не было слышно полгода. Сам дорр нынче был нездоров и в опасное путешествие отправиться не рискнул. Но представлять себя отправил малолетнего сына, к тому же отдал подростку подлинную родовую печатку – даже отсюда я видела тусклый блеск темного кольца, болтающегося на тонком пальце. Я уже знала, что старший сын и наследник наместника Тутарлы Алесс Но-ард погиб в бою, теперь его место занял вот этот мальчик. Не потому ли прислал его отец, чтобы выразить сожаление случившемуся? Официально о моем намерении выйти замуж за его сына объявлено не было, но какой хороший отец останется в стороне от такой новости? Останься Алесс жив, он наверняка стал бы Надорром, а нынешнего собрания могло и не случиться. Этот вопрос не оставлял меня в покое с того самого момента, когда я узнала о том, кто прибыл на Совет Меча. Дюжина человек из родов Чести Лакита, причем двое – из Старших родов, тех, кто родовит "по крови". Старшей знати, дорров, в Лаките всего пять родов; их, далеких потомков сподвижников Инаса, иногда называли "Сапфироносными", "фоэг-ма-дорр" по-древнекиттски, ибо рукояти их древних мечей украшали особые сапфиры, и сегодня Сапфироносных было только двое.

Из тех, кто получил титул от потомков Инаса "по дару" – иларов, присутствовало девять и еще дюжина тех, кого илары прислали представлять вместо себя: по закону посланцы могли высказать волю пославших их, даже не будучи сколь-нибудь знатными, но участвовать в обсуждениях не могли.

С другой стороны, на Совете не было многих из Достойных людей, обычно присутствующих на таких публичных собраниях – глав купеческих и ремесленных гильдий. Да и военных, если уж на то пошло, прибыло удручающе мало: Джонсан Киит, после гибели Козара Нор-Леры ожидающий получения золотой цепи Верховного военного магистра и, похоже, заметно нервничающий именно по этому поводу, двое умлатов*, судя по нашивкам и не первой свежести мундирам, кое-как отчищенным в последний момент – прямо с поля боя, а по взглядам, втихомолку бросаемых друг на друга, соперников. Военный совет без военных – нелепо, но удивляться не приходилось: большая часть воинских сил Лакита нынче была стянута к югу, где еще шли сражения за Лонель.

А ко всему прочему сегодняшний Совет Меча проходил и без Надорра. В стране, где слово короля – закон, это было необычно, и сие ненаправляемое Надорром "высокое собрание" опасно походило на обезглавленное тело – руки и ноги еще дергаются, но нет между ними слаженности, они мало согласуются друг с другом. История, увы, знавала времена, когда судьбоносные для Лакита решения приходилось принимать в отсутствие Надорра, да, такое тоже, увы, случалось. Но Лакит не был бы Лакитом, если бы не предусмотрел и такое. Для всего существовали правила, которые учитывали все. Даже вражескую осаду. Даже гибель большинства нобилей, способных принимать решения. Даже распри. Если Совет не мог придти к решению, если здравомыслие растворялось в жажде власти, мести или гордыне, в свои права вступал "Архонтов жребий" – сосуд с черными и белыми шарами. По установлению, нобилей, отсутствующих на Совете Меча, заменяли шары. И если присутствующие никак не могли придти к согласию и полюбовно договориться, архонт, неизменно освящавший такие собрания, при голосовании доставал шары из темного закрытого сосуда – один за род, никем не представленный. Белый шар – поддержка, черный – отказ. Чем меньше реальных людей присутствовало на Совете, тем большую надежду оставшиеся возлагали на справедливый божий суд. Жребий – он и есть жребий.

Но сегодня большинство собравшихся с немалым удивлением поглядывало на сосуд в руках Верховного архонта – не многие помнили, что такое Архонтов жребий, и могли похвастать столь доскональным знанием древних традиций, случай применить которые выпадал не чаще, чем раз в поколение.

Нас собралось на удивление много для этого времени и места – война, как-никак, добираться до Субейи долго, трудно и опасно. Но эти дорры и илары, вечно озабоченные благосостоянием собственных земель, были здесь, побросав все свои дела – кто-то прибыл раньше, уже неделю-другую в тайных переговорах и обсуждениях ожидая приезда остальных, кто-то приехал точь-в-точь накануне... Конечно, многие из присутствующих перебрались в сравнительно безопасную Субейю уже давно, сразу или накануне захвата Эльясом Внутреннего Лакита. Теперь им оставалось только стенать да жаловаться, да с тоской поглядывать на оставленные врагу вотчины и строить сумасшедшие и почти неосуществимые планы по освобождению.

Но остальные? Что заставило дряхлого немощного Нор-Крахта преодолеть такую дорогу? Почему Но-ард, слегший с лихорадкой где-то в глубинах подгорных пещер Туманного хребта, не побоялся отпустить на совет своего теперь единственного, и – увы – несовершеннолетнего сына? Только ли сожаление о несбывшейся надежде возвеличиться, получить великий титул Надорра для своего старшего, но теперь потерянного сына. Кесарваху едва исполнилось пятнадцать, он слегка робел, украдкой облизывал пересохшие губы и поминутно оглядывался на приставленного к нему дядьку, дородного хмурого Таваза, доверенное лицо дорра Но-арда. Зачем они здесь? Неужели боль за поруганное врагом отечество наконец заставила всех сделать единственный верный вывод: пора действовать, и действовать сообща? Или причина куда более прозаична: нашлась пропавшая наследница – пора делить власть?

Привычно читаю на лицах раздражение, скрытую неприязнь, страх, любопытство и даже скуку. Вот только раньше я могла без помех разглядывать их со стороны, а теперь не могу. Я сижу во главе стола. Разглядывают меня, дерзнувшую возглавить Совет Меча.

Самой первой реакцией на мое появление из узких створок дверей на дальней стене зала было удивление, переросшее в шок, когда я миновала обычно отведенное мне на советах место – кресло чуть позади и справа, и спокойно села за стол.

Женщинам на Совете Меча не место, но на деле это вещь не совсем из ряда вон выходящая: в истории Лакита была знаменитая воительница Лайна Думхергская, дослужившаяся до чина наместника стратиота, была и Надорра Варна, взявшая власть в свои руки, когда ее муж, Надорр Норкол, был ранен в спину и парализован до конца дней своих, и другие... Но то были женщины, известные своим незаурядным умом, силой и властностью. А кто была я? Едва миновавшая совершеннолетие незамужняя девица, пусть и дочь Надорра, на полгода сбежавшая из занятой врагами страны? Да, именно такой я себя и представляла. Да, именно так на меня и смотрели. Во взглядах большинства собравшихся в зале мужчин, за исключением разве что гвардейцев – в их пустых и тщательно прикрытых веками (по долгу службы) глазах не отражалось ничего, и тех людей, что пришли со мной, – я видела скрытую досаду и желание перейти побыстрее от пустопорожней болтовни к делу. А то, что ничего не значащая болтовня будет, они не сомневались – ведь кто-то обязательно соизволит потешить самолюбие молодой Надорры.

Я понимала, о чем они думают.

Я легко улыбнулась уголками губ и мимолетно обвела глазами зал. Длинный, узкий, высокий чертог со столь же узкими, длинными и высокими окнами как нельзя более кстати подходил для подобного рода собраний. Строгость линий, отсутствие излишеств, наспех подвешенные штандарты с родовыми знаками-сигнами, собачий холод, от которого не спасали даже подбитые мехом одежды... До недавнего времени и сама старинная крепость Арун была заброшена: исконное владение Каскоров, она нечасто посещалась Надоррами, а если и посещалась, то ненадолго. Округлая долина, где располагался Арун, имела лишь два въезда и оба были перекрыты стоявшими у основания перевалов крепостицами со сдвоенными башнями. Отвесно вздымающиеся скалы, окружавшие долину, были лучшим прикрытием от непрошенных гостей, а небольшой егерский отряд мог защищать себя и насельников крепости от любого врага сколь угодно долго. Сам же восьмибашенный, вздымающийся вверх Арун прилепился к монолитной стене утеса в северной части долины и подступы к нему усиленно охранялись.

Сейчас в этой небольшой и тщательно укрепленной крепости собралась большая часть лакитского королевского двора. Цвет ее общества, можно сказать.

– Возблагодарим Создателя за возможность собраться, – спокойно произнесла я с детства привычную фразу, вполоборота повернувшись к архонту и двум его служкам, несущим необходимые для ритуала принадлежности, – И да пошлет Он собравшимся твердость духа, крепость ума и незыблемость чести.

Худой как щепка Верховный архонт Бавар бросил на меня сверху вниз испытующий взгляд, дождался, пока я поднимусь, пока поднимутся все остальные, почтительно склонят головы, и прочел слова начальной молитвы, сопровождаемые густым ароматным дымом из кадильниц. Я задержала дыхание, но мне стоило немалых сил не закашляться – то ли по недомыслию, то ли из-за излишнего усердия один из служек постарался сунуть чашу с горящей смолой, отгоняющей злое, почти мне под нос. Между тем второй служка зажег стоявшие на столе особые свечи в ажурных медных подсвечниках: пока идет собрание, огонь из храма Семи лампад должен гореть, неустанно напоминая собравшимся о мудрости Вечных и призывая скудоумных смертных к благоразумию.

А благоразумие нам потребуется, это уж точно.

– Мы собрали Совет Меча, чтобы решить, как нам быть дальше...

Хорошее начало, весело подумала я и покосилась на ровную каплю голубого пламени в обрамлении синеватого нимба, едва привычные слова слетели с моего языка. Вранье с первого же слова, несмотря на вечный огонь, призванный отвращать собравшихся от лжи. Совет Меча был назначен совсем не мной и не из-за меня. Как раз наоборот. Меня пытались сюда не пустить. Мало того, в последний момент его решили провести даже на три дня раньше намеченной даты, оттого многие из приглашенных были еще в пути. Но я успела.

* * *

...С тех пор, как мы покинули Панкар, прошел месяц, но иногда мне казалось, что мое путешествие в обществе Паллада и Лиона было не просто давно, а и вообще в другой жизни. Слишком быстро мне пришлось забыть о своих нелепых переживаниях и чувствах, слишком быстро пришлось втянуться в игру совсем другого толка. И теперь, почти месяц спустя, я не могла не удивляться тому, как часто случай определяет нашу жизнь, как мы зависим от того, кто нас окружает и чьим советам мы доверяем. Ведь не произойди одна такая случайная встреча, моя история сложилась бы совсем иначе, и я даже боюсь думать о том, насколько иначе.

Из Панкара мы уехали уже через пару часов после того, как я вошла в дом Эмайо. Старый слуга беспрестанно лил слезы и причитал, но между тем не забывал отдавать четкие и ясные приказания своим домочадцам. Он спешил покинуть город и обещал быть "защитой и опорой на пути домой моей любимой госпоже".

Уже в пути я по достоинству оценила способности Эмайо – у нас были не только крепкие, выносливые лошади (не сомневаюсь, будь то необходимо, слуга нашел бы коней самых чистых кровей, однако именно этого-то мы и старались избежать – броскости), достаточный запас пищи и питья, но и вещи, которых я была лишена, пока добиралась до Лакита – посуда, пусть и походная, чистая постель, добротная одежда. Впрочем, ночевать под открытым небом нам не пришлось, а походные шатры, взятые на всякий случай, не были разложены ни разу. Насколько Паллад избегал останавливаться в придорожных постоялых дворах и вообще избегал общества, настолько Эмайо это самое общество любил, находя убежище под носом у ренейдов так, чтобы никто нас ни в чем предосудительном и таинственном не заподозрил. Здесь, во Внутреннем Лаките, было куда многолюднее, земли богаче, а люди крепче, чем в Думхерге. Впрочем, следовало признать, ренейды избегали соваться в горы и предгорные селения, уж не знаю почему.

Наша скромная компания в полдюжины человек, не привлекая ничьего излишнего внимания, быстро продвигалась на север вдоль Кэйкитов. Спешка, признаться, немного удивляла: предполагалось, что я сама себе хозяйка и сама определю куда, когда и как двигаться. На все вопросы Эмайо принимался слезно и невнятно причитать, из чего я, "последний бриллиант из короны Лакита", "услада глаз" и "дражайшая госпожа", понимала, что ему непременно нужно меня спрятать подальше от завистливых глаз и загребущих рук. О том, чтобы узнать, чьи глаза или руки меня жаждали, а также куда меня нужно упрятать, пока речи не шло, ибо мое терпение заканчивалось через несколько минут выслушивания жалоб расчувствовавшегося слуги и я бросала совершенно бесполезные расспросы, так ничего и не добившись. Остальные мои провожатые – двое вооруженных до зубов мужчин, туговатая на ухо сестра Эмайо и племянница – предпочитали вообще молчать. Разговаривать с сутулой глуховатой Басулой было бесполезно – она слишком громко переспрашивала все, о чем я ни пыталась у нее спросить, юная Клея до слез робела передо мной и каждый раз испуганно оглядывалась на дядю, из рук ее вечно все падало, и доводить ее до удара невинными вопросами у меня не было ни малейшего желания. А Клоба и Мудуг, некие дальние родственники Эмайо, обычно тупо улыбались и растерянно пожимали плечами. Что, впрочем, не умаляло их внушительного и устрашающего вида.