Текст книги "Последний ключ (СИ)"

Автор книги: Анна Шведова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

К тому же, в этом разговоре рано ставить точку. У Нетопыря было еще кое-что, о чем надо было узнать неприменно сегодня.

– Вы считаете, у нас разные пути? Сила есть сила, желаешь ты того или нет, а приходится ее уважать, – холодно и презрительно ответила я, дерзко заглядывая ему в глаза. В чужом взгляде промелькнула тень неподдельного восхищения.

– Вы удивительная женщина, Оливия. Трон Лакита достоин такого украшения.

Я пропустила лесть мимо ушей и чуть склонила голову в ожидании. Сердце колотилось, ум же оставался ясным и холодным.

– Трону нужны не украшения, ему нужен справедливый и мудрый правитель.

– Полагаю, я могу быть этим справедливым и мудрым правителем, Оливия.

– Вы? – утверждение было столь абсурдным, а поза неожиданно выпрямившегося Нетопыря столь напыщенной и неестественной, что я не сдержалась и рассмеялась, – Вы даже не Сапфироносный, светлейший илар Элевдар Нор-Аднон, и в избрании нового Надорра участвовать не можете. Да и я пока еще жива...

– Моя жена умерла от лихорадки два месяца назад, – перебил он, – Об этом не оповещали, но Верховный архонт засвидетельствовал смерть. Мой траур продлится еще четыре месяца, однако это не помешает нам обручиться, Надорра Оливия.

Язык мой онемел, а ноги стали ватными и непослушными. Пусть длилось это всего пару секунд, неспособность контролировать собственное тело неприятно поразила меня. Элевдар резко схватил меня за плечи и оцепенение мгновенно исчезло.

– Почему Вы решили, что я соглашусь? – громко возмутилась я, неприязненно сбрасывая с плеч чужие руки. Ну вот, готовилась, готовилась, а как дошла до дела – так вся подготовка коню под хвост. Предложение Нетопыря совершенно выбило меня из колеи. Мы с Орфиком и Габором долго прикидывали, какой вариант Нор-Аднону наиболее выгоден, кого он предложит мне в мужья, на кого поставит – именно это я должна была разузнать у него загодя, чтобы попытаться подготовиться к тому, что случится на Совете Меча. Никудышные из нас заговорщики, как оказалось. Мы не учли самого Нетопыря. То, что он внезапно овдовеет, в голову почему-то не пришло никому. Знай я об этом раньше, поостереглась бы соваться в Арун так открыто. Случайна болезнь (или не болезнь?) крепкой и рослой тридцатилетней Авдоры Нор-Аднон или нет, а пришлась поразительно кстати. До этого разговора я не понимала, как далеко способен зайти Элевдар в своих желаниях и прихотях. Теперь он хотел меня. Как следующую ступень, ведущую к трону. Что будет дальше? На что он готов пойти, чтобы добиться своего?

– Есть ли у нас выбор, Оливия? – моя паника отразилась в поведении Нетопыря легкой раздражительностью и сухостью. А чего он ожидал? Что в ножки брошусь за милость великую?

– Мы нужны друг другу. Только я могу защитить Вас от подозрений в том, настоящая ли Вы дочь Каскоров. Только у меня есть силы и армия, способная схватиться с Эльясом и выгнать ренейдов. У меня есть сила, Оливия, у Вас же – законное основание для этой силы. Мы ничто друг без друга.

– Блистательные...

– Блистательные видят в Вас всего лишь очередную куклу Эльяса, – теперь уже и не скрывая раздражения, перебил Нетопырь, – неужели Вы не понимаете? Как и те, чьих товарищей убили по наводке поддельной Оливии! Они верят только мне! В моих силах переубедить их, но я не стану этого делать, если мы не заодно! У Вас слишком дурная слава, моя девочка, чтобы вести армии за собой. За Вами никто не пойдет, кроме кучки таких же отверженных, как Вы сами! Не тешьте себя иллюзиями, с такими силами против Эльяса вам не выстоять. Сапфироносные сбежали, надежды на них мало. Так что надеяться мы можем только друг на друга. Вы и я.

– Выхода... нет? – понуро спросила я.

– Боюсь, что нет, – Нетопырь резко выдохнул, изгоняя остатки возбуждения, утер высокий лоб тыльной стороной ладони. Потом замер, будто боясь спугнуть удачу. Боясь поверить, что я достаточно загнана в угол, чтобы отступать и брыкаться.

– Сколько у меня есть времени на раздумья?

Деловой тон и обреченно-глубокий вздох вызвали у Элевдара торжествующую улыбку, он видимо расслабился и махнул рукой.

– Я бы предпочел услышать ответ немедленно, но не хочу давить на Вас. У Вас есть время до утра. Завтра на Совете Меча Вы огласите нашу помолвку.

Про послание Эльяса он не сказал ни слова. Выяснять, знаю ли я о предложении Горностая или нет, он не стал. Не думаю, что не хотел меня расстраивать. Просто ему на всякий случай нужен был еще один весомый аргумент, который окончательно сломит мою волю, когда послание огласят на Совете и я почувствую себя бесповоротно загнанной в угол...

* * *

Они ждали ответа. Они хотели знать, кого я выбрала в мужья. Молчание походило на переполненный сосуд, опасно накренившийся на краю стола: одно неостороженое движение – и он сорвется вниз. Я видела в чужих глазах любопытство, острый интерес, недоверие, уже сейчас, уже заранее заготовленное, чтобы не обмануться потом, видела жесткость и даже мимолетное сочувствие...

Они ждали от меня ответа, а я боялась сделать этот последний шаг. Если я назову имя, дороги назад уже не будет – для меня и для всех остальных. Если не назову – за меня сделают другие, впрочем, они это сделают и в том случае, если мой избранник их не устроит. Новый Надорр должен быть объявлен сегодня, сейчас, ибо каждый день нашей нерешительности и промедления только на руку Эльясу. Все понимают – отсрочки быть не может. Все понимают – Надорр должен устроить всех, иначе ему не удержать разваливающийся на кусочки Лакит. Он должен был достаточно силен, умен и решителен: слабого Надорра – или же тех, кто за ним стоит – Эльяс проглотит, не разжевывая.

Одно-единственное имя сейчас будет означать все: выступит ли Лакит против Ла-Ренейды или его "добрые слуги" принесут в жертву Горностаю последнюю из рода Каскоров.

Скольких из присутствующих успел купить Нетопырь?

Мои глаза опять встретились с глазами Элевдара. Непробиваемая броня самообладания Нетопыря дала, пожалуй, трещину – в его взгляде я читала жгучее нетерпение и надежду. Он поступил очень умно, понемногу скармливая мне крохи информации и направляя меня к единственно возможному выводу: у меня нет и не может быть других защитников, кроме него самого; а не знай я о послании Эльяса заранее, удар был бы куда сокрушительнее. То, какими страстями кипели дворяне на нынешнем Совете Меча, люди, при Риардоне Каскоре никогда не позволявшие себе выйти хоть на крохотный шажок за пределы приличий; то, как близко они подошли к тому, чтобы всерьез обсуждать, а не стоит ли продать меня, древнюю кровь Надорров, Эльясу в обмен на призрачные свободы; то, как мало я имела на этих людей влияния, хотя предусмотрительный Нетопырь позволил мне занять место во главе стола, – все это должно было убедить меня в том, кто мой истинный защитник. О да, он хитер и силен, он рвется в бой и сметает на пути все препятствия. Победа почти у него в кармане...

– Нет, – твердо сказала я, – Я еще не избрала себе мужа.

Переполненный сосуд ожидания сорвался с края стола и полетел вниз, окатывая холодными брызгами потрясения.

"Надорра, даже не помышляйте", – перед моим внутренним взором невысокий щуплый Габор Нор-Нуавва умоляюще сложил руки и покачал головой, – "Отдавшись Эльясу, добровольно или насильно, Вы не спасете Лакит. Эта уловка Горностая, ничего больше. В покое Лакит он не оставит, тем более что ваш брак сделает его по нашим законам Надорром и тогда выбора не останется и у всех нас. Бешеного волка не сдабривают ягненком, его без жалости прирезают. Вы не должны даже думать о таком шаге". "Но это даст вам отсрочку, Габор, вы соберете силы...", – я искала правильное решение, но какое оно, правильное? Неужели правильно – это высокомерно и трусливо спрятаться за стенами, пока твоим именем убивают? "Нет, моя Надорра, даже самую желанную отсрочку не покупают такой ценой". Увы, он ошибался, мой добрый друг. Покупают. Не все, но некоторые, я видела это по глазам, были готовы платить любую цену, лишь бы выжить, и мне ли их винить? Я не сошла с ума и не поглупела от страха, но если выбора у Лакита не останется, я пойду к Эльясу сама, добровольно, без чужих напоминаний.

А до тех пор поддаваться чужому принуждению я не собиралась.

– О, Надорра решила испросить нашего совета в выборе мужа? – от неуемной радости голос наместника Думхерга задрожал, речь зачастила. Он всегда относился к Нетопырю с пренебрежением и теперь был искренне рад его поражению, – Род Валисс-ард древний и всеми уважаемый, он берет начало от брата мужа дочери самого Инаса Великого. Мой сын уже достиг возраста...

– Я еще не все сказала, сиятельный, – холодно оборвала я, – Извольте дослушать.

Похоже, вниманием всех без исключения присутствующих я завладеть-таки сумела. Я не хотела, чтобы на этом собрании прозвучало хотя бы одно имя, чтобы хотя бы у кого появилась надежда, что оно отличается от других, ему подобных, знатных или не очень. Нет.

Хорошо бы... хорошо бы здесь был отец. Уж у него-то не было бы заминок и раздумий. Каждую минуту я вспоминала о нем, каждая вещь напоминала мне о нем. Я думала о том, как легко и просто он принимал решения, будто сомнения вовсе не касались его. Каким решительным он был в нужный момент, каким уверенным в себе и в том, что собирается делать. Эта уверенность всегда передавалась людям, окружавшим его. Он распространял вокруг себя эту уверенность и спокойствие, и я знала – все будет хорошо... Одно его присутствие вселяло безумную веру, что любая проблема будет разрешена, да он, казалось, даже желал появления их, этих проблем, чтобы занять свой незаурядный ум или развеяться от скуки.

Все будет хорошо...

Вот только сейчас этого "хорошо" не было и не предвиделось. Лакит задыхается от ренейдов, люди, честью и достоинством призванные его защищать, грызутся, как пауки в банке, а я уповаю на чудо. Но чудес не бывает, и кому, как не мне, лишенной магии, это лучше всех известно. Я – не отец, а должна стать такой, как он. Я не Надорр Лакита, но должна думать как мужчина, потому как иначе не могу рассчитывать на понимание. Я мечусь в сомнениях и страхе, но мои глаза должны излучать непоколебимую уверенность, а руки – спокойно лежать на бархатных подлокотниках кресла...

– У древнего Лакита древняя история. Любая его традиция, каждый его ритуал, которому мы порой бездумно подчиняемся, имеет свои кровавые корни, – начала я, краем глаза заметив проскользнувшее на лицах недоумение: куда это она ведет?

Погодите, любезные, сейчас объясню.

– Мы следуем традициям по привычке, потому что так установлено до нас, потому что так наказали нам предки. А зачем они это сделали? Они хотели одного – оградить нас, своих потомков, от чудовищных ошибок, которые мы несомненно захотим совершить, помочь справиться с тем, что им самим далось с трудом, показать решение, порой, единственно верное, но не очевидное. Они заботились о нас, оставляя нам легенды и сказания, где мягко увещевали: поступайте так и не поступайте эдак. Но помним ли мы чужие ошибки? Неужели нам всегда приходится учиться на собственных? Нужно ли это? Я напомню вам одну легенду.

Это случилось тогда, когда войны раздирали Лакит куда чаще, чем теперь. Ни одно поколение киттов не могло надеяться, что его минет суровая доля воевать. Ни один мужчина не мог помыслить, что умрет в собственной постели, а не на поле боя. Война была правилом, а не исключением. И когда в схватке с врагом погиб Надорр, это не обрадовало, но никого и не удивило. Как полагается, его с великими почестями похоронили и жизнь на этом не остановилась. Одно было плохо – наследника Надорр не оставил. Его молодая вдова была из королевского рода, а значит, могла продолжать родовую кровь, могла выйти замуж во второй раз, дать Лакиту нового Надорра. Не прошло и нескольких недель после похорон, как в Шел стали съезжаться мужчины, решившие, что они достойны стать этим новым Надорром. Молодые, старые, знатные и даже простолюдины, они заявляли о своих правах и требовали от вдовы поскорее избрать себе мужа. Они забыли о войне, о том, что враг стоит у ворот их дома, о том, что Лакит ждет их на поле боя. Они обо всем забыли, кроме своей жажды власти и вожделения к красивой женщине. Они все презрели, кроме стремления удовлетворить собственные желания. Надорра поначалу медлила – она была растеряна, напугана и удивлена, ведь ее муж только покинул ее и боль утраты все еще туманила ее душу, но увидев, как забыв долг и честь, крепкие и сильные воины проводят время в бесконечных перепалках и склоках, объедаются и напиваются, пока другие умирают в сражениях, Надорра исполнилась гнева и презрения. Хотите, чтобы я избирала? Хорошо, пусть победит сильнейший. В холодной и расчетливой ярости она приказала устроить турниры, поединки до смерти. Через своих слуг и служанок она распаляла ненависть женихов друг к другу, превратив их в диких зверей, пожирающих один одного. И в конце концов не осталось никого. Они убили друг друга, а тех, кто пытался убежать от этой участи, добили слуги. Страшно и жестоко закончилось то сватовство. В разгар войны Лакит лишился цвета своего воинства, лучших мечников и стрелков, умелых полководцев. Именно в память о тех днях на военных Советах Меча, павшие и находящиеся далеко незримо присутствуют здесь и сейчас в виде этих шаров, – я неторопливо повернулась, рукой указывая на сосуд в руках Верховного архонта. Взгляд Бавара был понимающим, спокойным и чуть сочувствующим. Я устало улыбнулась, – Мы никогда не должны забывать об этом. В годину беды нужно забыть о личном. Вожделение, амбиции, жажда власти, желания мести и сведения счетов между нами – все должно уйти, оставив одно – ненависть к врагу. Нужно забыть о распрях и разногласиях. Нужно помнить только о долге.

Мой взгляд медленно скользнул по собравшимся. Одни лица суровы, на других – тщательно скрываемые раздражение. Дорры и илары терпеливо ждут и не понимают, что мои слова – не просто разглагольствования о долге и чести, о временах мирных и военных. И только один человек, кажется, начал догадываться о том, что я сейчас скажу. Темные глаза Нор-Аднона засверкали от едва сдерживаемого гнева, а костяшки пальцев, с силой впившихся в столешницу, побелели. У него задергалась левая щека. Он мог бы остановить меня, но тем самым только навредив себе. И он молчал, пытаясь справиться с неизбежным.

– Но у той легенды есть и другое продолжение, – я не торопилась, смакуя каждое слово: пока все не будет сказано, ни один из присутствующих не посмеет прервать меня, иначе я просто выдворю его вон, – Когда Надорра утолила свой гнев на алчных и неразумных женихов, она поняла, что поступила так же, как они. Гнев, отвращение, презрение – ею владели столь же сильные чувства, как и у претендующих на ее руку и трон Лакита мужчин. Не здравый смысл, не долг, а именно чувства. Разве может поступить она правильно, если воля ее шатается под действием гнева? Разве может она защитить свою честь, если бесчестие других застит ей глаза? Нет. Тогда она не стала надеяться на себя, она отдала себя на милость Создателя. И ей было предсказано: корона Ла-Китты достанется тому, кто омоет свои руки во вражьей крови, исходящей из сердца. Прошло немало времени, но это случилось. Надорром стал никому не известный храбрый и доблестный юноша, не помышлявший о величии. В бою он пробил копьем сердце вражеского короля и тем самым исполнил пророчество. Из того брачного союза родился Инас Великий, величайший воин и величайший герой. Я, истинная Оливия Каскор, далекий потомок Надорры Фармати, тоже женщина, слабая женщина, способная поддаться страху и ненависти, жалости и отвращению. Моя ошибка может дорого стоить Лакиту и я не могу взять на себя такую большую ответственность. Я прошу покровительства беспристрастного и великого Создателя.

Если впереди на мосту никак не могут разъехаться две телеги, ибо каждый считает себя вправе ехать первым, найди лодку и переплыви реку – и твое время не будет потеряно зря. Если мостом раздора киттов стала Надорра – лиши ее привилегий, тогда и делить будет нечего.

Вздох удивления прокатился по залу, и только Верховный архонт остался спокойным и невозмутимым. Он неторопливо передал сосуд с шарами служке, взял из его рук сложенный в аккуратную стопку серый балахон и протянул мне.

– Храм принимает твое служение, женщина из рода Каскоров. Отныне и до тех пор, как то угодно будет Создателю, ты не Надорра, а послушница Храма. Трон вернется к тебе со смертью Эльяса Ренейдского, прозванного Горностаем. Волею Покровителя, Храм становится местоблюстителем трона Лакита, пока не исполнится закон и пророчество. Я сказал.

– Постойте, – в неверящей, оглушительной тишине голос Андрана Нор-Скалита прозвучал жалобно и робко, – А кто поручится, что она есть она? То есть, Надорра, я хотел сказать...

– Я поручусь, благородный илар, если тебе не достаточно собственных глаз и ушей, – улыбнулся Бавар и в этом мягком движении губ только ленивый не увидел жесткость стальных канатов. Под снисходительно-отеческим взглядом Верховного архонта Андран Нор-Скалит стушевался, втянул голову в плечи и замолк.

Больше никто не рискнул препятствовать Божественному Провидению.

Звенящая, абсолютнейшая тишина сопровождала каждое мое движение. Расстегнуть застежку роскошного мехового плаща. Встать, чтобы плащ с тихим шелестом стек с меня вниз, на кресло. Повернуться к служке, смущенно отводящем глаза и почему-то краснеющем. Склониться перед ним, пока его неловкие пальцы встряхивают широкий и неуклюжий шерстяной балахон. Осторожно потянуть грубую ткань на себя, просовывая руки в широкие рукава. Балахон я натягивала поверх платья, усыпанного драгоценностями, и камни цеплялись за шерсть, мешая мне. Неторопливо убрать растрепавшиеся волосы и спрятать их под широкий капюшон. Повернуться. В полнейшей тишине. Будто передо мной не находятся полсотни человек. Словить печальный, но твердый взгляд Габора Нор-Нуаввы и взбешенный Нор-Аднона. Поклониться. Выйти.

Уже у дверей я не выдержала и обернулась. Бавар сделает все, как надо, в этом я не сомневалась. Он сумеет запрячь Нор-Нуавву, Нор-Кобба и Магистра-распорядителя в одну повозку, как бы им этого ни не хотелось. Он заставит несговорчивых нобилей назначить Верховным военным магистром не Имана Валлика, самоназначенного тибату Блистательных, и не Джонсана Киита, страстно ожидающего повышения, а Антония Нэстру, наместника военного магистра Армии Севера, пусть даже его армия разбита и остатки ее скидаются по горам, а сам Антоний все еще приходит в себя после тяжкого ранения – он сильный воин, он и не такое выдюжит. Ссылаясь на Создателя, Бавар сумеет то, чего мне не достичь в моем нынешнем положении.

Поправка: в положении, в котором я находилась всего несколько минут назад. Я ведь больше не Надорра.

* * *

Сквозь крошечные окошки струился серый тусклый свет ненастного дня, но он не разгонял полутьму, царящую в маленьком мрачном покое. Низкие своды, толстые каменные стены, серые одеяния храмовников... Единственным цветовым пятном была отороченная рыжим мехом темно-зеленая туника Габора Нор-Нуаввы, единственным проявлением жизни в четверых людях, находящихся здесь, было мое нервное метание из угла в угол.

– Мы так не договаривались.

Туаппа, немолодая тучная настоятельница, скорбно поджала губы и бросила суровый взгляд на Верховного архонта. Тот невозмутимо проглотил и молчаливое негодование жрицы, и мое бурное возмущение, даже не шевельнув бровью.

– Надорра..., – начал было Габор, осекся, прочистил горло и продолжил, – Моя госпожа, Дернойский храм сейчас самое безопасное для Вас место...

– Но мне не нужна безопасность, – огрызнулась я, – Я не собираюсь сидеть здесь, пока кто-нибудь не покончит с Эльясом. Это случится не сейчас, и не через неделю. А может и не через год. Или вообще никогда, и проклятый Горностай в конце концов умрет от старости! И Вы собираетесь держать меня все это время здесь?

– Да, послушница, если потребуется, – Туаппа решительно сделала шаг вперед и сцепила пальцы в замок на своем необъятном животе, – Ты добровольно ступила под стены этого храма, так будь любезна чтить его порядки.

– Я добровольно отказалась от титула и это единственная жертва, которую я совершила. Если пожелаешь, жрица Туаппа, во славу Создателя я принесу в жертву голубя, как принято у вас в храме, но никому не позволено лишать меня свободы.

Молодая послушница, девушка моего возраста, бросила на настоятельницу испуганный взгляд и наклонилась, чтобы поправить свечу – та неожиданно нещадно зачадила. Ровный желтоватый огонь осветил на лице Верховного архонта едва заметную снисходительную улыбку.

– Уймись, дитя, – с легкой иронией произнес Бавар, – На что тебе свобода?

Я тяжело вздохнула, потом подошла к архонту, коснулась его плеча и сказала почти на ухо, встав на цыпочки:

– Я должна найти его, Бавар, до тех пор не будет мне покоя.

– Найти кого, Оливия? – терпеливо спросил архонт.

– Того, кто предал отца. Кто провел псов Эльяса по подземельям в Шел. Кто подсказал, куда ведет выход из катакомб. Я не успокоюсь, Бавар, пока не сделаю это. И лучше меня не останавливать. Мне нужна свобода.

– Это веская причина, дитя, – Бавар кивнул. Однако тут же покачал головой, – Но неразумная. Как ты собираешься его искать? Вернешься в Шел и расспросишь ренейдов? Оливия, сейчас не время сводить счеты, ты сама об этом говорила. Подумай о том, насколько уязвимой станешь ты, как только покинешь стены этого храма. Нет, уязвимой станешь не только ты, а все мы. Лишившись титула Надорры, ты не перестала быть красивой женщиной, тем более женщиной, которую требует себе Горностай. Мы можем тебя защитить, только пока ты здесь. Эти стены выдержат любую осаду, даже магическую. Эти стены способны устоять перед любым врагом. Но не будь врагом сама себе. Не подвергай себя опасности. У нас довольно проблем, чтобы к тому же думать о том, что тебе где-то грозит беда. Ты отдала себя на милость Создателя, так позволь ему позаботиться о тебе. К тому же, знание жреческих ритуалов и молитв тебе явно не помешает, правда, настоятельница Туаппа?

– О да, – смиренно-фальшиво произнесла женщина на выдохе, – Немного почтительности к Храму и покорности ей просто необходимы.

– Если бы я не почитала Храм, то отдала бы в его руки собственное имя и судьбу всего Лакита?

Жрица поджала губы и опять бросила недовольный взгляд на Бавара. Тот усмехнулся.

– О том, кто ты на самом деле, в этом храме знают всего трое, двое из них находятся здесь. Они будут держать язык за зубами. Могу ли я рассчитывать на твое благоразумие, Оливия? На то, что твоим поведением ты не выдашь себя сама?

– Владыка, – не сдержавшись, громко и возмущенно прошептала настоятельница, – в нашем храме нет предателей!

Бавар не ответил, настойчиво вглядываясь в мои глаза. Я знала его с детских лет. И с детских же лет боялась до ужаса. Высокая, худая, чуть сутулая фигура всегда вызывала во мне безотчетный страх и только много лет спустя я начала видеть в ней человека умного, терпеливого, понимающего и справедливого, а не только непреклонного и требовательного. О да, упрямством в отстаивании того, что он считает правильным, Бавар вполне мог потягаться со мной. И переубедить его не удасться. Не зря отец его так уважал и всегда считался с его мнением.

– Хорошо, – тяжело вздохнув, смирилась я.

– Вот и славно, – обрадовался Бавар, потирая руки.

– Но к этому вопросу мы вернемся не позже, чем через месяц.

– Оливия?..

* * *

Кельи в толще скал под Дернойским храмом были маленькие и холодные. Здесь никогда не жгли камины, ибо таковых в подземельях отродясь не бывало, здесь не согревались даже жаровнями с угольями. В каменных пещерках всегда было одинаково холодно: в лютую стужу, когда снаружи колючий ветер покрывал ваше лицо коркой изо льда, холод кельи вам казался спасительным теплом, в изнурительную жару, нередкую в этих пустынных гористых местах, манящая прохлада дарила отдохновение и неожиданно добавляла рвения в бесконечных молитвах.

Я никому не жаловалась на холод, хотя о горячих, пышущих жаром угольях или даже о крохотном костерке, зазывно манящем путника в ночи, не думать не могла. "Привыкнешь", легкомысленно обещала молодая, крепко сбитая, краснощекая жрица Гаргафиона, когда я зябко потирала руки и плотнее укутывалась в грубую шерсть балахона, "поначалу всем холодно". Глядя на нее, мне трудно было поверить в то, что сама жрица когда-нибудь мерзла. Ее пышное тело, казалось, само излучало жар и энергию, чего от меня, худощавой и бледной, ждать было бесполезно.

Скромная одежда, положенная мне как послушнице Дернойского храма, от холода укрывала плохо, а все мои прежние одежды и даже любые другие вещи у меня забрали. Я не могла не согласиться с этим: пусть я и не стала настоящей послушницей, но полностью соответствовать облику небогатой скромной девушки, отправленной обеспокоенными родственниками в далекий горный храм, пока не придет ее время выйти замуж, я должна была.

И все-таки новый образ приживался ко мне плохо. Я не чуралась остальных девушек-послушниц, выполняла все положенные мне обязанности и ритуалы, была необыкновенно тиха, скромна и послушна... И все-таки оставалась в стороне. Может, так относились ко всем новичкам, может, дело было в том, что меня совсем не привлекал наивный щебет девиц, озабоченных лишь излишней суровостью жрицы-настоятельницы Туаппы и одной из жриц-воспитательниц Перцитоны или тем, смогут ли они выйти замуж, когда закончится эта проклятая война, ибо останутся ли в живых те, кто назначены им в мужья? Если кого-то удивляло, что я до сих ни с кем не обручена, я не считала нужным объяснять причины этого; если кто-то пытался указать мне на то, что дерзить Туаппе – самое последнее дело, ибо настоятельница найдет повод в ответ унизить тебя, я просто отходила в сторону. Все мои мысли занимал вопрос, долго ли продлится мое заточение здесь и не свихнусь ли я за это время от бездействия и тревоги, а потому я мало обращала внимания на то, чем живут другие. Более откровенно и открыто я могла говорить только с Дирсеной, послушницей, приставленной ко мне в качестве то ли служанки, то ли наперстницы. Ее служба была мне ни к чему – на людях девушке велено было не выказывать мне тех знаков почтения, которые положены мне как высокородной особе, дабы не раскрывать мое инкогнито, а оставаясь вдвоем в маленькой келье и прижимаясь друг к другу в попытке сохранить тепло, мы мало отличались в том, кто кому служит. Дирсена оказалась славной девушкой. Она была из бедного рода, к тому же теперь полностью разоренного ренейдами, у нее не было богатых покровителей и она была не слишком красива, а потому надеяться на то, что для нее отыщется богатый жених, она не могла. Девушка была в теле, но не пышной, скорее коренастой, и невысокой. Длинные ее косы были цвета то ли пшеничного, то ли светло-русого. Веснушки на щеках. Округлое лицо. Прямой нос и слишком большой рот – пухлые розовые губы были всегда чуть полуоткрыты, что придавало девушке вид слегка глуповатый, но откровенной дурочкой она не была.

К чести Дирсены, она никогда не жаловалась на судьбу и была счастлива тем, что может служить Создателю. Храм был ее домом уже три года, она вжилась в него и готовилась стать полновесной жрицей, поскольку вряд ли ее разоренная семья в ближайшее время сможет найти ей мужа. Ее служба мне была последним испытанием перед посвящением, и службой, надо сказать, непростой. Преданность Дирсены Храму и лично настоятельнице Туаппе, которую девушка едва не боготворила, не знала границ, а я, увы, особой почтительностью к сварливой жрице не отличалась. Об этом мы много и долго спорили длинными вечерними часами, когда все молитвенные службы и послушания были окончены, а привычный промозглый холод не давал уснуть. Мы заворачивались в свои куцые шерстяные одеяла, придвигались поближе друг к другу и разговаривали, пока долгожданное тепло не тяжелило веки и не окунало в сон.

– О, моя госпожа, ты так несправедлива, так не справедлива, – едва не плакала Дирсена, – настоятельница Туаппа не надменная, а погруженная в молитвы, не придирчива, а сурова. Если не поддерживать порядок твердой рукой, он превратится в хаос.

– Ты говоришь чужими словами, – сердилась я.

– Но это правда! Она трудится во славу Создателя и денно, и нощно, а мы должны брать с нее пример. Мы должны слушаться ее во всем, ибо в этом воля Создателя.

– А если она прикажет тебе броситься со стен вниз, на камни?

– Значит, я должна послужить Храму именно так. Что в этом странного?

Каждый вечер, засыпая под восторженные рассказы о благочестии, трудолюбии, упорстве и целеустремленности настоятельницы Дернойского храма, я думала о том, что искренняя и поразительная преданность такого невинного существа, как Дирсена, многого стоит, и что, возможно, я ошибаюсь в Туаппе и мне следует относиться к ней по-другому... Но наступал день, я видела Туаппу и все возвращалось: неприязнь, тщательно сдерживаемые на кончике языка колкости в ответ на бесконечные придирки, холодность. С настоятельницей я не находила общий язык с самой первой встречи. И объяснение было одно: Туаппа была королевой в этом своем крохотном королевстве в две сотни насельников храма и скромном участке гористой земли и других королев рядом с собой не терпела. Пусть даже низложенных и внешне покорных.

Неделя, нет, целых восемь дней пролетели... Было бы ложью сказать о том, что время для меня пролетело незаметно. Да как я смогу выдержать здесь хотя бы месяц? И как я могла терпеть неволю, будучи у дяди Эмиса? Каждый день в Дернойе был для меня пыткой терпением. Каждый день я начинала с того, что мысленно возвращалась к тому злосчастному часу, когда ренейды напали на Шел; произнося молитвы или до блеска выдраивая медные светильники, чаши и священные сосуды, я думала о том, кому было выгодно предать Риардона Каскора и кто имел доступ к его бумагам; к вечеру мои мысли заполняло одно лишь сожаление о том, что еще один день, который я могла бы провести с пользой для поисков, для меня потерян. Я не тяготилась своим нынешним положением, грязная работа послушницы не пугала меня. Мне было бесконечно жаль одного – потерянного времени. Но слово есть слово, обмануть Бавара – не Верховного архонта, а именно человека, бесконечно преданного мне и бесконечно уважаемого мною, – я не могла.

Мне оставалось только набраться терпения и уповать на выдержку, счастливой обладательницей которой я отродясь не бывала.

– Госпожа, госпожа, идемте скорее, – возбужденный горячий шепоток Дирсены, обжигающий даже сквозь грубую ткань капюшона, заставил меня резко разогнуться. Жесткая щетка выпала из моих рук, спина, немилосердно скрюченная в течение нескольких часов, устало заныла. Туаппа предпочитала проверять меня на выдержку и терпение действием, отчего я большую часть дневного времени проводила над чисткой храмовой посуды и выдраиванием полов, а утреннего и вечернего – стоя с подобными же чашами, наполненными подношениями или маслом, во время богослужения, когда ни с места сойти, ни даже пошевелиться нельзя. Это ненадолго, мрачно утешала я саму себя, а опыт в жизни всякий пригодится. Вот только утешения эти мало помогали...