Текст книги "Время проснуться дракону"
Автор книги: Анна Ганькова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 60 страниц)
А у Фортиуса все было шиворот навыворот. Как стопка из кирпичей сложенная неровно – каждый отдельный элемент крепок и смертоносен сам по себе, но завалиться такому строению ничего не стоило. Вот и стал Владиус примечать такие «стопочки», и разить не столько в лоб, сколько в то место, где «кирпичи» неровно наложены были. И хотя многое, что летело в Архимага, было и нераспознаваемо по сути, но именно построение опытный волшебник разглядеть как раз и мог.
Следуя этому, Владиус сначала измотал противника, а под конец и наподдал – пожег основательно и мантию, шитую золотом, и окладистую бороду, что для придания своему облику внушительности, Фартиус тогда носил.
А потом еще и король речь произнес. Нет, не унижающую достоинство поверженного, а как положено на любом турнире – признающую факт победы и восхваляющую победителя. Только вот побежденный в этот раз был совсем уж далек от рыцарского кодекса и турнирных правил. А был он самовлюблен, жесток и, как оказалось, злопамятен. И… не глуп. Так что следующие зимы провел в работе над своими ошибками.
А вот Владиус этого не учел. И не сопоставил нераспознаваемые по своему плетению заклинания, что сгубили короля и королеву, с теми, что швырял в него когда-то самонадеянный выскочка, только потому, что теперь они стали идеальными по структуре. Да и потом не принял во внимание этот факт, когда Чернокнижник был раскрыт, положившись только на свою Силу.
В общем-то, он многого не учел… как оказалось. Не только того, что Фартиус смог признать и исправить за прошедшие годы свои ошибки. Но и то, что биться с ним на его территории, где «прирученный родник» подпитывал хозяина, дело тяжелое. И то, что противник, ввязавшись в месть королевской Семье, может оказаться предусмотрительным и окружить себя еще и защитниками.
И даром, что волшебник славился своей мудростью и расчетливостью, но видно те боль и злость, что порой заставляли Вика следовать своим порывам, были так же властны и над Архимагом.
И вот теперь, идя по бесконечным коридорам дворца, принц чувствовал под ложечкой сосущую тоску, или, как в народе это называют – душу его тянуло неимоверно! Вид Владиуса, обложенного подушками в кровати, поразил Вика в самое сердце. Тот болезненный облик Архимага, что взволновал его в дни предшествующие смерти отца, теперь казался просто утомленным видом здорового человека. Что те запавшие глаза, пара седых прядей и десяток новых морщин?! Теперь перед Виком предстал изнеможденный старец!
Совсем недавно темные волосы мага были белы полностью, лицо исхудало и обвисло, глаза слезились под набрякшими восковыми веками. Руки же этого почти неузнаваемого старика, когда он протянул их к принцу, и того больше пугали – они тряслись мелкой дрожью и, казалось, что тонкая кожа на них не просто обтягивает кости, а позволяет проглядывать сквозь себя каждому суставу. И если бы не Рой, который зашел следом в спальню, Вик бы попятился в недоумении, посчитав, что зашел к незнакомому человеку. И только приглядевшись к больному под шепот брата:
– Да, это – он, – принц устремился к кровати.
И вот уже старческая дрожащая рука накрывает его ладонь, а слезящиеся глаза останавливаются на его лице. И голос… нет, не голос, а шуршащий шелест, достигает его слуха:
– Не бойся мальчик, все не так плохо. Это лишь мое тело отдало все свои силы, а разум еще трезв и светел, – но… улыбка, сопроводившая эти слова, их никак не подтверждала – до того была слаба. И только спустя пару минут Вик обратил внимание, что взгляд Владиуса, устремленный на него, действительно также внимателен и тверд, как бывало раньше.
Дышать стало легче.
По настойчивому требованию Архимага, Вик принялся рассказывать ему то, что уже успел наскоро выложить Рою в своих покоях. Он начал с самого начала, вкратце изложив историю с приворотным зельем и опоившей его тогда еще принцессой Демией. Как он был не в себе несколько дней. Как угораздило его увязаться за эльфийским королем и, что уж говорить, получить от него по заслугам – на королей безнаказанно с мечом не бросаются. Потом более подробно рассказал, как все они оказались в самой Зачарованной Долине, и там его все-таки выходили после ранения. Как сняли с его Дара запрет, и магия, что открылась в нем, оказалась неожиданно сильной. Что жили они в доме Главы Первого Рода, что там он встретил свою любовь – девушку из этой семьи, и там же, в деревне, они поженились. А под конец своего рассказа, немного смущаясь – самому-то так до сих пор и не верилось, изложил версию дамы Норы, что он, возможно, и есть легендарный Первый всадник.
Владиус внимательно слушал. И Вику, когда он между фразами кидал на него взгляд, становилось немного страшновато, видя, как на лице глубокого старца полной жизнью живут вдумчивые глаза крепкого, умного и еще молодого человека.
– Да, я думаю это возможно. Сильные волшебники уже давно чувствуют, что что-то надвигается, – тихо согласился с ним Архимаг.
Вик вопросительно посмотрел на Роя, но тот лишь недоуменно пожал плечами.
– Он еще слишком молод и неопытен. Так что ничего не чувствует пока, – усмехнулся на это старый маг, увидев их переглядывания: – Я рад, что в тебе открыли Дар, давно нужно было это сделать.
– Я теперь смогу сам уничтожить этого Фартиуса! – воскликнул Вик, стремясь, наконец-таки, высказать то, что не давало ему спать спокойно последние несколько месяцев.
– Нет, не смей рваться туда! Ты не представляешь, как он силен! И его, к тому же, постоянно питает магия замка! А еще при нем – огненная ведьма, большой силы, и зверь, каковому в природе и названия-то нет! А сам замок стоит на острове, и охраняют его десятка два оборотней-волков! Не смей мальчик рваться туда! – попытался закричать Владиус, силясь приподняться на подушках.
Пожилой слуга, что стоял рядом с кроватью и Рой кинулись его укладывать.
– Вик, ты что, с ума сошел, заставлять его так волноваться! Убить хочешь старика на месте?! – зашипел зло старший принц на младшего. А слуга кинулся отпаивать тяжело дышащего мага каким-то снадобьем.
Но Владиус, стоило ему перевести дыхание, замахал на Светлейшего дрожащей рукой:
– Не ругай его Ройджен! Не надо! А то сорвется. Знаю я эту неотступную одержимость. Сам ей подвержен был! – и уже Виктору: – Обещай мне, что не тронешься в путь раньше конца лета! – и уперся в Вика тяжелым въедливым взглядом.
А что сам Вик? Он сейчас метался меж двух огней, и каждый из них влек его к себе неимоверно, каждый жег и требовал его потушить. С одной стороны навязчивая мысль, преобразившаяся уже в мрачную мечту – изничтожить убийцу чернокнижника. А второй, противоположный огонь, это умирающий Архимаг, который тянул к нему руки и требовал дать обет. И до того он был плох и немощен, что волновать его лишний раз было просто страшно.
Минуту поразмышляв над этими противоречивыми стремлениями, Вик решил согласиться со вторым. Владиусу так будет спокойнее, а вот убить Фартиуса можно и потом – месяцем раньше, месяцем позже…
В очередной раз мысленно сомкнув руки на шее ненавистного мага и метнув в его замок с десяток огненных шаров, «понаблюдав» как валяться, подламываясь и крошась, черные башни, Вик с успокоенной душой дал обещание.
– А как вы нашли-то чернокнижника? Столько же зим просчитать его не могли! И почему ты пошел к нему один? – придя к решению, которое успокоило и расправило мысли в голове, младший принц стал задавать вопросы.
– Ох, мальчик мой! Это все я виноват! – хрипло воскликнул Архимаг, а из глаз его покатились слезы. Пожилой слуга тут же кинулся их вытирать. Но Владиус отвел его руку и принялся рассказывать. Его голос, сначала более похожий на скрип, постепенно выровнялся и приобрел силу, видимо излагая события, он погружался в те времена, о которых вел речь, и его крепкая натура брала верх над немощным телом, заставляя его следовать молодому темпераменту.
Он рассказал о баронском отпрыске, воспитанном в баловстве и вседозволенности. Поведал о стремлениях уже взрослого мужчины, которого стали посещать мысли о большой власти. Как тот стремился превзойти всех ныне живущих магов, как дошел до использования запретных знаний, а потом посчитал себя униженным, когда оказалось, что он не настолько силен, как ему думалось. И как задумал мстить.
Потом Владиус поведал, как он сам, одержимый тем же желанием, что и Вик – убить Фартиуса, кинулся к его замку. А ни Роя, ни Калидуса – еще одного доверенного мага, рядом в те дни не было. Они находились при короле, который выехал в провинцию. А того теперь без надзора и оставить нельзя было – Вик сам видел, что с ним твориться. Вот и двинул Владиус на врага. Только-то и взяв с собой пяток оборотней. Им и спасибо – вытащили его из замка уже почти умирающим.
Весь свой рассказ Владиус перемежал собственным покаянием, что не смог предвидеть, предусмотреть, пресечь…
Когда его голос затих, Вик еще несколько минут сидел и раздумывал над рассказом Архимага. И, как всегда и бывает, после осмысления снова появились вопросы.
– Подожди, я не понял, как ты его все-таки вычислил? – спросил он, потому что в изложении Владиуса ни разу не проскользнула фраза, конкретно указывающая на то, как чернокнижника обнаружили.
– Эх… если бы… говорю же, я в этом деле ничего не смог! – и слезы вновь заструились по старческим пергаментным щекам: – Это все Трав. Это он указал на Фартиуса, – и с благодарностью воззрился на слугу, который принялся опять вытирать ему слезы:
– Он служил в том замке. А когда маг совсем свихнулся и стал творить несусветное, сбежал оттуда. А добравшись до меня, рассказал все, что там твориться. У него, кстати, поводов желать смерти Фартиусу не меньше чем у нас. Ну, а я, уже после его слов, сделал соответствующие выводы и провел параллели. И знаешь… эта мразь, все подтвердила, когда пыталась меня убить.
Тут в разговор вступил Рой, до этого спокойно сидевший в кресле, и только отслеживающий, что бы старый маг, не разволновался опять:
– Владиус, ты уже утомился. Пусть свою историю дин Трав расскажет сам… если сможет. Или я вкратце изложу…
Договорить светлейший не успел, слуга расправил плечи, убрал с лица отстраненное, свойственное всем хорошим старым слугам, выражение и заговорил:
– Извините, ваше светлейшество. Если господин принц желает услышать мою историю, я сам ее расскажу. Это мой долг перед близкими… – и поклонился в сторону Вика.
– Ну, если можете… – ответил ему принц, поражаясь, как преобразился тот. Еще минуту назад перед ними стоял просто пожилой слуга, который ненавязчиво и молча исполнял свои обязанности, и если на него специально не обращать внимания, то можно и не заметить. А теперь им предстал… да, немолодой уже мужчина, но еще не утративший сил, с прямой спиной, крепкими сжатыми в кулак руками и глазами, сверкающими злостью и болью.
***
Маленький Трав родился в небольшой деревне, в одной из тех, что расположились в лесах окружающих озеро, посередине которого на острове возвышался старый эльфийский замок. Впрочем, к моменту его рождения, рыба в том озере уже не ловилась, а само оно постепенно зарастало ломким, болезненным с виду, темным камышом.
Где-то в то время, зим шестьдесят от сегодняшнего дня, и начали происходить те странные пропажи детишек. Не часто, раз в год или два. Но с пугающим постоянством.
После пятой или шестой пропажи люди в деревнях заволновались, поняв, что это не случайность. Сначала-то считали, что мальцы толи в глуши заблудились и там уже попали на зуб хищнику, толи в заболоченном озере утопли, играя в жару на берегу. Но пропавшие-то детишки все были невелики – годов пяти от роду, не больше. А за такими и приглядеть не проблема – следи, чтоб от мамкиной юбки далеко не уходили, цыкнешь построже и хватит с них, это тебе не десятизимки, которых и ремнем не заставишь на дворе сидеть.
Так что напуганные селянки за своими детьми присматривать стали лучше. Да вот же беда – детишки продолжали пропадать. Вот только что играл рядом с бадьей, и отошла мамашка всего-то за угол – бельишко развесить, а его и нет уже… и не найдешь.
Стали люди грешить на зверя хозяйского. Жило такое создание в замке – и не поймешь с ходу, толи животное, толи человек. Но к господину идти боялись, потому что он не граф какой-нибудь был, а самый настоящий маг.
И решили крестьяне этот вопрос по-другому – потихоньку, тайком, средь ночи, начали съезжать из деревень. Добро-то оно что? Дело наживное. А детишечки – они ведь кровные! И тянулись в ночной темени телеги, груженные барахлом, что вывезти можно было. А копыта лошадей и коров тряпками обвязывали – это значит, чтоб потише выходило.
К тому дню, как Траву пошла шестнадцатая зима, из шести деревень, что раскинулись по округе, три уж совсем опустели. Да и в других, нет-нет, а брошенный дом средь жилых проглядывал.
Но их-то деревня была самая дальняя от озера, и ребятенок за все годы у них пропал всего один, так что в ней пока было тихо – и дома все обжитые, и огороды ухоженные, и детишки по улицам бегают.
Впрочем, самому Траву в те годы было совсем не до этого – он полюбил. И как это бывает только в его годы, он ничегошеньки кроме своей возлюбленной и не видел.
Его Голубянка была хороша – светло-русые мягкие волосы, синие, как летнее небо, глаза и округлые плавные формы, обещающие в будущим преобразиться в добротные гладкие стати. Да, она была самой красивой девушкой в деревне. Так что забот у влюбленного в нее парня было много. И минуту лишнюю средь дел вырвать, чтоб рядом побыть. И подарок какой выискать – свистульку своими руками вырезать или на малую денежку, что от прошлой ярмарки осталась, какую ленточку у разносчика купить. Да и не в меру настырных соперников отогнать от девушки надобно, а то и отметелить кого из них.
Нет, до каких-то блудных дел пока и не доходило. Так, поцелуями в щеку да держанием за руки и обходилось. Возможно, парень тогда и мечтал по-тихому о чем-то большем, все ж возраст такой, но со временем это забылось. И в воспоминаниях взрослого уже Трава так и остались те дни ясным солнышком – светлыми, трогательными, не запачканными чем-то низменным и приземленным.
А тогда, изводясь первой влюбленностью, первой нежностью, да и первой же ревностью, стал парень подумывать и о сватах. Но…
Но, как говориться, человек предполагает, а Светлый располагает. Вот и расположил Он все так, как Трав и представить не мог.
Парнишка-то был старшим в семье, а за ним – мал-мало меньше еще восемь детишек шло. Вот и рассудил отец, что меньшие братья уже подрастают, так что работе по дому ущерба не будет, если старшенького, уже почти по-мужски крепкого парня, на заработки отправить. Куда? Да в замок – к господину.
Трав отцу перечить не стал, посчитав, что неплохая деньга, что в господском доме платилась, и ему не помешает – хватит там и в семью принести, и на свадьбу отложить. Да и надеялся он, что приходить домой иногда из замка будет.
Приходил… иногда.
Так и год прошел. Почти два…
И вот, как-то в один из редких его приходов, узнал он, что родители его Голубяны просватали дочь. Да не по месту, а в город, за какого-то ремесленника, которого они на последней ярмарке повстречали. Там и сговорились.
В общем, только и успел он, что словом прощальным перекинуться с сидящей в телеге поверх приданого любимой. И толку, что он бушевал, а девушка рыдала – родителей ее тоже понять можно. В городе-то всяко лучше, чем в деревне живется. Да и ребятенок в этом году из их деревни пропал. А дочь-то молоденькая, здоровая, за кого замуж не выдай – рожать начнет, каждый год по ребенку. Так что, от этого дальнего замужества одна только польза, куда не кинь!
Горевал Трав тяжко – считай, жизнь немила стала. Да что толку? Погоревал, перетерпел и дальше дни его побежали, как прежде. Только в деревню он почти наведываться перестал. Все время в работе, в заботах о господском доме.
Начинал-то с подай-принеси – там дров наколоть, там ведро помойное выплеснуть, там двор подмести. Но приложенные усилия, в каждом деле, свои плоды приносят. Другие-то слуги нет-нет, а спешили до дому вырваться, а Трав все тут – под рукой. И не прошло и пяти зим, как он стал старшим над дворовой челядью – и дворники, и истопники, и скотники ему теперь подчинялись. А еще через пяток годков и вовсе над всей замковой прислугой встал. И дином Травом величаться начал.
Да дел в господском доме, в общем-то, немного было. Сам господин Магистр был ученым человеком, все больше научными изысканиями занятый, а в жизни обыденной он оказался совсем непривередливым. Из всех огромных замковых покоев, разбросанных по нескольким этажам, он пользовал лишь несколько комнат на первом – столовую, спальню да библиотеку. А для опытов своих пару коморок в подвале облюбовал.
Так что и служивый народ в замке особенно не напрягался. Кушали не хуже господина, спозаранку не вскакивали – делали каждый свое дело потихоньку и в чужое не лез.
А Трав, будучи старшим ребенком в семье, хозяйство вести умел – накрепко вбил в него отец основы домашнего быта. Так что он, став главным, порядок-то навел в замке – чистоту там повсеместную, распорядок дня, должное выполнение обязанностей. А народ его слушался – как оказалось, денежки-то именно он теперь выдавал. Так что мог и урезать, и поощрить в конце месяца.
Господин-то этих дел и не касался – куда ему, с его-то занятостью. А Трав к хозяину со временем и вовсе как к дитю малому относиться стал. Да и понятно – тот, если ему трапезу не поднести, то и голодным останется – забудет покушать. Бывало такое и не раз, в первые годы пребывания Трава в замке. Нагляделся чей!
А год спустя, как мужчина сенешалем сделался, господин Маг и вовсе чудить начал – вдруг потребовал, чтоб и спальню его и библиотеку в подземелье спустили. Выбрал там громадный зал и повелел, чтоб полки по стенам сколотили и все столы, что в замке найдутся, туда же отволокли.
Сам Трав эдакую блажь воспринял спокойно, он уже привык относиться к поступкам хозяина с большой долей снисходительности. Давно известно, что таким как он от большого ума повседневная жизнь плохо дается. Ну, и ладно! Привез из ближайшего города мебельщика, дал ему в помощь пару мужиков и стал надзирать за работой.
К слову сказать, управились быстро – неуютно чувствовал себя в их замке заезжий мастер. Ну, так Траву это было только на руку. Потому что господин, жизни не знающий и уж тем более в столярном деле неразберающийся, принимался уже гневаться – дескать, дело медленно идет.
Но управились – слава Светлому! И шкафы соорудили, и столы расставили, и книги из библиотеки перенесли. Тут и господин успокоился. И зажил замок по-старому – вольготно, в полусне.
Единственное изменение случилось именно в жизни самого Трава – хозяин никого кроме него в подвалы не допускал. И пришлось ему, даром, что старший, как простому слуге полы там мести да тряпкой по столам елозить.
Но, в общем-то, и там дел было немного, так, что он сильно от них не уставал. А вот управившись, принимался подземелья те обследовать.
День за днем обходил он все новые и новые залы, отмерял ногами десятки саженей по коридорам, считал пролеты лестниц. И поражался – как это эльфы строили! То, что те немереные подземелья находились под озером, его удивлять перестало в первые же дни, когда он нигде ни протеков, ни просто влаги на перекрытиях не увидел. Это легко объяснялось – сильны были древние в магии своей. Ну, так это каждый знает. И даже на первый взгляд бросалось в глаза, что подземелья эти были неизмеримо больше, чем замок возвышающийся над ними.
Зачем? Почему? Кому это нужно было? Вопросы заполняли голову Трава, но не на один из них, понятное дело, ответов он не находил. При этом многие помещения, особенно те, что находились подальше от лестницы из верхних покоев и были неразграблены, казались не запущенными, а очень даже обжитыми. Нет, не как дом деревенский или особняк господина какого-нибудь – ни тепла, ни уюта в них не было, но для древнего эльфийского замка интерьеры смотрелись вполне ухоженными. Где-то рядком стояли доспехи на постаментах, и не ржи, ни какой другой порчи на них не замечалось – отсвечивали себе древним литьем, как только что отполированные в свете факела, что Трав нес. В других местах статуи стояли и вазоны каменные – целехонькие, будто только на днях из под рук мастера вышедшие. Да и резьба каменная по стенам, и роспись цветная, свойственные эльфийским архитектурным традициям, все было цело и казалось нетронутым.
В единственном месте нашел Трав следы разрухи. Недалеко от залы, облюбованной господином под новую библиотеку, на стене вокруг почерневшего, как будто обожженного камня, были сбиты вырезанные знаки. Как понял он, вглядываясь в глубокие зарубки, там изначально были какие-то древние письмена, похожие на те, что он видал в книгах хозяина.
Но были и полезные находки. Чем полезные? Кому пригодятся? Тот, еще молодой Трав, не знал, но в уме для себя это знание отложил. А именно, как и в любом замке, достойном носить это гордое название, в самых отдаленных концах подземелий он нашел тайные ходы.
Их было четыре – на все стороны света. Восточный, правда, был обвален давно. А вот три вполне пригодны к использованию. Одним, по всей видимости, пользовались часто, а вот два других явно нехожеными стояли. Трав прошел их все, изучив вдоль и поперек со всеми возможными ловушками и ответвлениями. Откуда он узнал про ловушки? Все просто – в первый раз по каждому ходу он шел из замка наружу. А с этой стороны все ловушки, мало того, что не действовали, но и были прописаны на выбитых в камне скрижалях. А читать к тому моменту, Трав уже умел отлично. Он даже хозяйской библиотекой успел вволю попользоваться – до того времени пока ее не перетащили в подземелье.
Да, пока другие слуги, особенно те, что были из ближайших деревень, норовили к ночи утечь по домам, он, тогда еще молодой совсем, открывал для себя Мир из книг, что находил в господских шкафах. Мало-помалу он и древневнеэльфийские тексты разбирать научился, сличая знакомые слова с незнакомыми в кое-где попадавшихся переводах.
Так что, к тому времени, как Трав принялся исследовать замковые подземелья и нашел подземные ходы, ему не то, что прочитать надписи на скрижалях удалось, но и понять, как обезвредить ловушки.
А время, как и положено ему, на месте не стояло – текло себе, складывая дни в месяцы, а их уже и в годы.
И вот, на излете четвертого десятка зим, и над жизнью Трава взошло солнце. Да, то самое, что таилось все эти годы в самом дальнем уголке его души и грело изнутри. Все верно – в его жизнь вернулась Голубянка.
Как-то раз наведался он в деревню к родителям да выросшим уже и обзаведшимся семьями братьям и сестрам. И оказалось, что в доме, где когда-то жили родители его любимой, живет она сама. И уж давненько приехала, только вот он, отвыкший от деревенской жизни, сам как год у родных не появлялся.
Она вдовела уже несколько зим. И когда ее старший сын взял на себя полностью дела в гончарной мастерской, которой владел покойный муж, а потом и женился, Голубяна решила уехать в родную деревню. Дочери тоже к тому времени были пристроены, но жить с ними или невесткой она не захотела. И забрав младшего сына подростка, уехала из Керка. А теперь потихоньку обживала пустующий дом родителей.
А милая его за прошедшие годы, конечно, изменилась. Тело ее стало налитое, как и положено взрослой уже женщине, а в русых волосах, если приглядеться, можно было заметить и седые волоски. Но вот глаза остались все теми же – синими, как летнее небо. Да и взгляд их, когда она устремляла его на возлюбленного своей юности, был все тем же – нежным и лучащимся радостью, разве что слегка отдавал затаенной грустью и немного смущением.
Что тут можно еще сказать? В этот раз Трав не мешкал – посватался, чуть ли не в тот же день. И, ясное дело, получил согласие от любимой.
Свадьбу делать не стали – чей не молоденькие. Просто съездили в ближайший храм, что находился толи в маленьком городке, толи в разросшейся деревне под названием Старолес, в полдне пути от их дома. А после освящения Светлым своего брака, зажили так, как и все люди живут. Единственное, что отличало их семью от других, это трепетная нежность отношений и обоюдная повседневная заботливость. Да и понятно – они этого счастья ждали двадцать с лишком зим, вот и берегли его изо дня в день, как у других пар, живущих вместе смолоду, считай и не бывает.
Трав, в кои веки, рвался теперь в деревню, не пропуская ни одной возможности оставить замок на помощника. А там, в общем-то, все было в порядке – пасынок его, тринадцатизимний Платн, был парень неплохой, и руки у него из нужного места росли, так что, любимая его жила при хорошем помощнике. Ну, а Трав, зарабатывающий хорошую деньгу, баловал их как мог.
Но таких счастливых спокойных дней мужчине досталось немного – всего-то неполных годика три набралось. От всей жизни-то – считай совсем ничего…
Началом конца послужило, в общем-то, счастливое событие – как-то ранней весной поняла его любимая Голубянка, что неожиданно понесла. Но то, что в молодые годы дается легко, то женщине, пережившей свою сороковую зиму, оказалось уже не по силам. Трав хотел тогда все бросать и ехать жить в город, поближе к хорошим знахарям. Но Голубяна его отговорила.
Впрочем, когда листья на деревьях стали покрываться золотом, она разродилась. И хотя тяжело ей пришлось, но все прошло на диво удачно. И доченька, что она родила, была вполне крепка и здорова.
Но, с того дня стала Голубяна угасать, как будто ее тело, отдав все свои силы последнему ребенку, новых набирать не хотело. Что уж только Трав не делал, даже оплатил приезд двум известным знахарям, но никто ничего сделать так и не смог. И сгорела его любимая, как свеча, у которой один фитилек в растаявшем воске и остался – постепенно, с легкими всполохами мимолетных улучшений, но слабея неотвратимо. Их долгожданной девочке, синеглазой Осеньке, в тот год исполнилось только две зимы.
И остался Трав с малым ребенком на руках и парнем, только что вышедшим из подросткового возраста. Горевал он тяжко, даже к бутылке стал прикладываться, чего раньше никогда не делал. Но в этот раз запил плотно, и если б не пасынок, то неизвестно, чем бы и дело закончилось.
А Платн, понаблюдав за отчимом недельку, не выдержал творящегося безобразия и позволил себе то, чего до этого тоже никогда не позволял – считай руку поднял на старшего и голос повысил. Взял он Трава, на тот момент и лыка не вяжущего, за шкирку, да в бочку с дождевой водой окунул. А осень в тот год была холодная, так что и водица в ту бочку набралась ледяная. Помогла отлично.
А видя, что отчим в себя приходить стал, Платан на него вызверился, крича, что и он по матери скучает, и плохо ему не меньше, и жить дальше не знает как! Но приметив, что, ни гневные, ни слезные увещевания на мужчину не действуют, парень притащил колыбельку с сестрой и подсунул Траву под нос. А та без матери-то засыпала плохо – полночи крутилась и плакала, придремывая от усталости, а потом просыпалась снова и начинала рев опять.
Парнишка с ней измучился за последние десять дней, вот и подсунул ее отчиму, чтоб было тому, чем заняться да отвлечься. И ведь помогло! Сначала мужчина качал дочь машинально, сам попутно кимаря в полупьяном бреду. Но когда малышка совсем уж заходилась в плаче, приходилось и ему встряхиваться, беря ее на руки. А хмель тем временем отступать начал и маленькое тельце, оказавшееся в очередной раз у него в руках, вдруг стало вызывать в Траве какие-то чувства.
Сначала приметилось, что тело ребенка тепленькое сверху, а вот маленькие ножки его совсем заледенели. Мужчина принялся укутывать девочку и прижимать к себе, стараясь отогреть. Потом, постепенно стали появляться и мысли. И были они такие – что, дескать, в этой крохе часть его Голубянушки, вон и глазки такие же синие, и кудри светлые. А потом мужчину и вовсе страхом и стыдом накрыло, что прогневается на него любимая, с того Миру-то глядючи, что оставил он ребенка ихнего без заботы и внимания. Уж больно радовалась поздней доченьке женщина, прямо души в ней не чаяла.
А парнишка, все это время наблюдавший за отчимом из дальнего угла – не оставлять же дитя без надзора на пьяного, улыбался, видя, как отчим на глазах меняется.
Так и пережили страшное время.
А дальше все пошло по-новому… так понятное дело – по старому-то уже не получилось бы…
Года два дети прожили одни в доме, а Трав, вернувшийся в замок, обеспечивал их всем необходимым. А потом Платн женился. Осенька, по малолетству матери так и не запомнившая, Ельку, жену брата, за мать и приняла. Да и та, девка хорошая оказалась, малышку приветила.
Так прошло зим восемь. И все бы хорошо, но детки-то пропадать продолжали. Их деревня одна, считай, на всю округу и осталась. Да и в ней, каждый второй дом уже пустым стоял.
И вот, когда Еля была на сносях четвертым дитем, и Платн решил в Керк вернуться – поближе к старшим сестрам и брату, и подальше от неведомой напасти. Устал он за своих малышей бояться.
Что ж делать? Трав попрощался с пасынком и невесткой, а двенадцатизимнюю Осеньку забрал в замок.
Девочка там быстро освоилась, любимицей всеобщей стала, а пару годиков спустя и к делу пристроилась – за птицей на скотном дворе ходить принялась.
А к шестнадцатой зиме и замуж выскочила за конюха из замковой конюшни. Он, правда, был староват для такой молоденькой девушки – уж под тридцать зим ему подходило, но Трав не стал дочери перечить – всякие ж браки у людей случаются, и поболее разница бывает. Главное, чтоб жили хорошо да ладно, а все остальное приложиться. К тому же, и не было в замке более молодых мужчин, и неоткуда было им взяться – к тому времени ни одной деревни ближе, чем в дне пути от замка и не осталось.
Да и зять был человеком неплохим. Траву, изучившему в доме каждого, он нравился. А уж как тот за невестой, а потом и за молодой женой ходил – чуть, что на руках не таскал повсюду, любящему отцу не могло ни глянуться.
И свадьбу гуляли весело – всем замком. Даже волков-охранников позвали. А что хозяин? Да как сидел вместе с своим зверем и ведьмой в подземельях, так и не вышел наверх ни разу. И слова не сказал. Как и не слышал ничего. Впрочем, может, так оно и было…
А через годик у молодой пары и первый ребенок родился. Отец-то, Ветр, чуть с ума от счастья не сошел – над женой и сыном порхал, как на крыльях. А Трава, при взгляде на внука, первый раз в жизни новое чувство посетило – умиление. Да еще такое трепетное, нежное, что руки тряслись и ноги подкашивались. Так и понятно – дедом стал! Малыша того счастливые родственники назвали Радом – чтоб все хорошо и у него в жизни сложилось, и близких радовать не забывал!
