Текст книги "Аритмия (СИ)"

Автор книги: Анна Джолос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

Сидит, опустив голову, и я не могу допереть, что с ним.

– Отец…

Дергается. Поднимает взгляд и… чтоб меня.

– Ты че? – в растерянности повторяю свой вопрос.

Чтоб вы понимали, слез Абрамова-старшего я не видел лет… тринадцать.

– Что со мной? Что-то с копытом? – пугаюсь и, превозмогая острую ноющую боль, пытаюсь принять сидячее положение, чтобы получше рассмотреть замотанную ногу. Мало ли… Его реакция меня настораживает.

– Лежи. На месте твоя конечность, – заверяет он.

– А ну говори, – опять кашляю и матерюсь. – Говори, что не так! – требую от него разъяснений.

– Ты… – громко шмыгает носом.

– Какого…

– Что непонятного? – завелся, орет.

– Ни хрена непонятно, – отзываюсь нервно.

– Я за тебя переживал! – выдает на эмоциях, и я даже не нахожу слов, чтобы как-то это прокомментировать.

Переживал он.

Между нами повисает неловкая пауза. Думаю, он не собирался говорить нечто подобное. Ну а я, в свою очередь, не был готов это услышать.

– Мне пальцы на место вернули? Заправили в суставную сумку, все как полагается? – уточняю беззаботным тоном, пытаясь его растормошить.

– Ты опять провернул этот трюк. Гудини херов, – косится на меня исподлобья.

– Твои методы воспитания иногда здорово выручают, м? – травлю усмешку и скалюсь.

Адвокат резко бледнеет и сжимает челюсти. Желваки туда-сюда по фэйсу ходят.

Да-да. Пристегнул меня однажды, падла. Чтобы из дома не сбежал.

– Долбодятлы. Надо затягивать браслет как менты, по максимуму. Тогда ни черта не выйдет, как не придавай сечению руки форму окружности.

– Ян…

– Как меня вытащили?

– Пожарный обнаружил тебя в студии. Ты был без сознания.

Вообще не одупляю, в какой момент меня нахлобучило и вырубило. Хотел сигануть в окно, но не успел, видимо. Кончились резервы. Истратил у батареи.

Отец продолжает пялиться в одну точку. На мою руку. И меня это порядком напрягает. Воскрешать дерьмовейшее из воспоминаний нет никакого желания.

– Ты мог… остаться там… – припечатывает вербально.

– Снова гореть… не хотелось, – признаюсь, ощущая самое отвратное из всех возможных чувств.

Насколько было страшно никогда и никому не расскажу.

Паника рвала на части.

Колошматило люто.

Метался в агонии, как зверь, попавший в капкан.

Прекрасно понимал ведь, что если полыхану, то все, конец мне. Бенз – дело такое. Одно движение – и ты гребаная жар-птица.

– И вообще, мне еще Арсеньеву Абрамовой делать, – добавляю, подумав.

Не отдавать же ее электрику? Хрен ему. Моржовый.

– Я УБЬЮ ЕГО! ЗАСТАВЛЮ КОПАТЬ СЕБЕ ЯМУ В ЛЕСУ! – брызжет слюной отец, будучи явно на своей волне. – МРАЗЬ, ЕЩЁ НЕ ЗНАЕТ, С КЕМ СВЯЗАЛСЯ.

– Бать…

– УБЬЮ! – складывается напополам, репой утыкается мне в бедро и воет.

От этого дикого утробного звука я теряюсь окончательно. Просто смотрю на него, и распирает разом все внутренности. Не от гематом, нет. От чего-то другого.

– Если бы я…

Хочу произнести сгорел, но он перебивает задушенным и отчаянным «прости».

– Прости, Ян, – хрипит, повторяя.

– Ты…

– Прости меня, сын. Если можешь.

– Да за что? – челюсть сводит судорогой.

– За все, Ян. За все…

Сердце, болезненно захлебнувшись кровью, принимается тарабанить на износ. Глаза противно жжет. В носу щиплет.

Ну давай, тоже будешь сопли на кулак наматывать? Сперва при Арсеньевой ныл как размазня последняя, теперь при нем?

– Ты весь переломаный, – сгорбившись, сипит на выдохе.

– Починят, – бросаю равнодушно. – Относительно цел ведь, а? Чего ты так убиваешься…

Не могу видеть его таким. Разрывает от чувства вины.

– Все отбито.

– Не нагнетай.

– Не нагнетаю! – огрызается, рявкая.

– Башку прикрывал. Итак ебо-бо, как говорил дед, – пытаюсь немного разрядить обстановку.

– А пуля? Все шуткуешь? Там рядом бедренная артерия, Ян.

– Везуучий.

– У тебя отек легких и с миокардом что-то.

Он мне решил весь анамнез выдать, что ли?

– Ну и хрен с ним, с миокардом. Я, кстати, тоже навалял им. Ты не думай, не лох, – бравирую, оскорбившись.

Сидит тут меня жалеет.

– УБЬЮ ИХ ВСЕХ, помяни мое слово! – аж трясется, так его кроет.

Как задолбали эти войны! И самое стремное, что всю эту канитель начал я.

Первый день в академии. Дурное настроение. Нервяк. Бычка с Каримовым. Его провокация. Моя ответка. И завертелось… Замкнулась цепь. Целую череду событий запустили. Всех кого могли, впутали. Прежде всего, самых близких людей.

– Па, хате совсем кранты? – спрашиваю расстроенно.

В гостиной и на кухне точно все погорело. Обидно, блин.

– Я мог потерять и тебя, младший… – произносит он тихо. – Подох бы от горя. Ты же… один у меня.

Сглатываю тугой ком, вставший в пересохшей глотке. Как пробрало его. Прям постыдно приятно даже.

Не плевать, значит… Не плевать?

– Еще расцелуй давай, – предлагаю глумливо.

– Обойдешься! – ворчит, встрепенувшись.

– Мужики не плачут, – не могу не подколоть, хоть и ощущаю нечто щемящее и болезненное прямо под сломанными ребрами. – Сам говорил, что это стрем.

– Иногда можно, – делает морду кирпичом. – Щас мать позову, остальным пока к тебе не разрешают.

Встает резковато и поправляет на себе дурацкий халат. Стоит, лупится на меня опять.

– Че? – криво улыбаюсь подбитой рожей.

– Че, – подается вперед и грубовато проходится по моим волосам широкой ладонью. Прямо как в далеком детстве. – Ниче… Поправляйся давай, дурень обезбашенный.

В тот день ко мне кроме матери никого больше не пустили. С одной стороны, это расстроило, но с другой, может, оно и к лучшему. Мне реально понадобилось некоторое время на то, чтобы переварить поведение моих предков.

Отцовское «прости». Матушкины слезы… Утопить меня в них, по ходу, решила. Так рыдала, что не по себе стало. Еле успокоил ее, честное слово.

В целом, я испытываю довольно-таки странное чувство. Во мне как будто ребенок проснулся. Тот самый, недолюбленный и недоласканный.

Протестует внутри. В позу встает. Мол ничего уже не надо. Поздно. Эта дверь закрыта, не стучитесь…

А на деле, индиффирентным быть не получается. Как ни смешно, но наряду с горечью и ядовитой обидой, копившейся внутри на протяжении долгих лет, я ощущаю то, о чем давно уже перестал мечтать.

Я нужен своим родителям.

Приятно это осознавать. Пусть даже столько времени спустя…

Глава 76. Prompt rétablissement, joli

Дарина

Попасть к Яну в палату получается лишь двое суток спустя. И все эти сорок восемь часов для меня адская мука. Потому что первые из них мы с Абрамовыми провели практически в полном неведении.

Отделение реанимации – самое ужасное из того, что может быть. В особенности, когда там находишься не ты, а близкий тебе человек.

Игорь Владимирович долго держался как мог, но ему становилось хуже прямо на глазах. Он так сильно нервничал и переживал, что в какой-то момент начал срываться на всех вокруг. На раздражающую его Ингу, прискакавшую, чтобы оказать поддержку. На безостановочно плачущую бывшую жену. На Рому, расхаживающего туда-сюда по длинному коридору. И на врачей, плохо (на его взгляд) выполняющих свою работу.

Мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы его угомонить. Боюсь, еще немного – и нас просто выгнали бы из больницы…

– Пожалуйста, никаких нервных потрясений, – предупреждает врач, строго глядя на нас.

Рома обещает, что все будет как надо, однако уже тридцать секунд спустя его ор разносится на всю палату.

Нам нельзя тут находиться. Посещения разрешены лишь ближайшим родственникам и то в определенное время, однако Игорь Владимирович сумел договориться. Скорее всего эта просьба имеет вполне себе материальную цену, но сейчас, говоря откровенно, я способна думать лишь об одном. О том, как сильно я хочу увидеть Яна…

– Абрамыч!

– Осторожнее с ним, – только и успеваю произнести до того, как Рома, подобно урагану Катрина, обрушивается на вышеупомянутого товарища.

Сашка рассказала мне некоторые детали произошедшего, которые она узнала от своего отца, подполковника полиции, навестившего Яна накануне. И лучше бы я об этих деталях ничего не знала, ведь сейчас, глядя на избитого, бледного парня, лежащего в постели, мысли снова начинают вращаться вокруг того, что случилось в его квартире.

Нанести тяжкие телесные повреждения, ранить огнестрельным оружием, пристегнуть живого человека наручниками к батарее, хладнокровно полить его бензином и поджечь квартиру… Это какими ублюдками нужно быть? У меня в голове не укладывается. Как и то, что Каримов-старший целенаправленно спланировал для Яна именно такую погибель. От огня…

– Кучеряяявый, ох, как же я очканул, Кучерявый! – гундосит Рома, скидывая ботинки и бесцеремонно забираясь прямо на больничную койку.

– Беркут…

– Братан! – сипит тот, обнимая его.

– Тише. Ребра…

– Не сдавливай его так сильно, нельзя, – вмешиваюсь робко, по-прежнему стоя у окна.

Но Беркутов как будто не слышит. Стискивает друга мертвой хваткой и конвульсивно сотрясается всем телом.

– Кучерявый… Братан… Живой… – надтреснуто звучит его голос в образовавшейся тишине. Неуютной и отчего-то неловкой.

Мы с Яном встречаемся глазами, и я изо всех сил пытаюсь не расплакаться.

Наверное, силу дружбы этих двоих в полной мере я чувствую только сейчас. Именно вот в эту самую секунду, когда смотрю на них.

Такие взрослые, и вместе с тем они сейчас совсем как дети. Недовольный, задушенный железными объятиями Ян и эмоционально разбитый Рома. Рома, не пытающийся «держать лицо» и скрывать свои слезы.

– Заканчивай этот спектакль, – сконфуженно просит Ян, пару раз хлопнув его по спине. – Слезь с меня, придурок.

Кашляет, и лишь тогда Рома его отпускает.

– Выглядишь ужасно, – скривившись, заключает этот идиот.

– Мне как-то плевать.

– Но все равно, красавчик. Правда, Дашкет? – прилетает мне неожиданно.

– Угу, – выдаю убито, глотая скатывающуюся по щекам влагу. Потому что то, что я вижу, очень меня тревожит. Ну живого же места нет… Весь в гематомах, синяках и ссадинах. Рука в гипсе. Нога перемотана.

– Беркут, глянька-ка, все целы? – Ян демонстрирует идеальные зубы.

– Вроде да, – заглядывая ему в рот, констатирует тот.

Ну что за придурки!

– Из тебя вытащили две пули, ты в курсе? – Рома хлопает его по ноге. Той самой.

– СУКА ПЕРНАТАЯ! – взвыв от боли, матерится Ян.

– Прости, Кучерявый, прости, – принимается извиняться нерадивый посетитель.

– Ты совсем уже? – не выдержав, ругаюсь на него.

– Я случайно, ей богу! – виновато косится на друга, до хруста стиснувшего челюсти. – Абрамыч, дружище, я так рад, что ты… тут, а не ТАМ. Мать такую ахинею начала нести. Мол Ян отдал жизнь Савке и все такое…

– Прекрати, Рома! Я сейчас выгоню тебя отсюда, – предупреждаю, рассердившись.

Нашел, что рассказывать.

– И как Чудик… себя чувствует? – слышу, с каким волнением Ян спрашивает о Савелии, и у самой сердце, болезненно трепыхнувшись, замирает.

– Состояние удовлетворительное, как уверяет старикашка-профессор. Нет, блин, ты можешь представить? Чудик возвращается к нам и фактически тут же мне звонит твой отец. Говорит, что ты… при смерти.

– Все, выйди отсюда, Беркутов! – качаю головой.

– Никуда я не пойду! – отмахивается раздраженно.

– У тебя язык как помело!

– А че я такого сказал? Я звездец как охерел! Труханул ни на шутку! Ехал в такси и рыдал как баба. Как я без него вообще? – дергано кивает в сторону Яна. – Мы со времен горшка вместе, понимаешь, Арсеньева? В один ссали! По очереди или вместе.

– Избавь нас от стремных подробностей, Беркут, – усмехнувшись, комментирует Ян этот его эмоциональный монолог.

– Мы вместе отгребали от предков за регулярное хулиганство, таскали друг друга в состоянии-нестояния и бесчисленное количество раз дрались плечом к плечу, – продолжает Рома. – На пару переболели ветрянкой. Трижды угоняли соседский ИЖ и даже козу у бабки в деревне доили!

Вскидываю бровь. Прям представила.

– Правда оказалось, что это козел, – дополняет свой рассказ Рома.

– Я сразу сказал тебе, что это козел.

– А каким шлангом их отличишь? – зыркает на Яна. – Рогатые, бородатые. С тыла зашел, ниче не понял.

– Он жутко вонял. И у него была челка.

– Пффф! ЧЁЛКА! И что?

– Идиот… – Кучерявый закатывает глаза и пытается принять сидячее положение.

– Он долбанул меня копытом. Еще и бодать начал в зад.

– Ну еще бы… – Абрамов снова кашляет, непроизвольно прижимая руку к груди.

– Мне было шесть, я че эксперт по козам? – оправдывается Рома и ржет.

– Иди погуляй, эксперт по козам, – выдыхает Ян, откинувшись на подушку.

– Какой прозрачный намек, – Беркутов поджимает губы. – Вот и вся твоя радость от встречи с лучшим, между прочим, другом.

Ревностная интонация меня порядком удивляет.

– Ноги в руки, Беркут. Нам с Дариной надо поговорить.

– И о чем это? – нехотя поднимается с постели.

– Не твое птичье дело, – Ян стреляет в него красноречивым взглядом.

– Пооонял. Лямур-тужур, все дела… – вздыхает тот удрученно.

– Заткнись.

– Prompt rétablissement, joli! Au revoir![28]28
  Prompt rétablissement, joli! Au revoir! – Скорейшего выздоровления, красавчик! До встречи! (франц.).


[Закрыть] Не буду мешать голубкам.

– Иди уже.

– Выпью еще один стакан паршивого кофе и прилягу в коридоре. Раз мое общество никому не нужно… – удаляясь, обиженно ворчит себе под нос.

Как только за Ромой закрывается дверь, я, напряженно вздохнув, подхожу к больничной кровати.

Закусываю губу, рассматриваю Яна вблизи, и каждый синяк – ножом по сердцу.

– Все не так плохо, – бравирует, замечая мое волнение, вызванное его состоянием.

– Да уж конечно…

Готова разрыдаться, но старательно держу себя в руках. Я ведь отлично помню, как он воспринимает сочувствие.

– Не говори, что сидела у палаты все это время, – зеркально инспектирует мой внешний вид и берет за руку.

– А где же мне еще быть? – непроизвольно вздрагиваю от соприкосновения наших пальцев. – Ты здесь. Я тоже…

Вытираю рукавом толстовки упрямые слезы.

Не раскисать. Не раскисать. Не раскисать! Но как же сложно после всего случившегося выдать что-то правильное. Самое важное. Самое необходимое.

– Не плачь, Арсеньева, – настойчиво тянет на себя, и я осторожно присаживаюсь на край постели. – Испугалась?

– Ты не пришел, и я сразу почувствовала что-то плохое.

– Долго… ждала меня в парке? – сильнее сжимает мою ладонь.

– Долго. Надо было сразу ехать в квартиру, а я…

– Спятила? – вполне ожидаемо злится. – Вот только тебя там не хватало!

– Они могли… – зажмуриваюсь и закрываю лицо рукой. – Могли убить тебя, Ян…

– Прежде, чем сдохнуть, как минимум хотелось бы услышать твой ответ по поводу нас, – сразу напрямую выдает он. – Только давай договоримся о честном диалоге. Говори, как есть. Поняла?

Нервничает? Или мне это только кажется?

– Я…

– Не вздумай включать альтруиста[29]29
  Альтруист – человек, склонный бескорыстно помогать другим людям.


[Закрыть] и с ходу менять свое решение.

Как всегда в своем репертуаре.

– Боже! Я и не собиралась его менять, – отзываюсь, цокая.

– Ключи мне везла? – и вроде голос равнодушно ровный, а все равно ощущаю, что серьезно задела его своим сообщением. – Отдать их хотела, верно понимаю?

Молчу какое-то время, и он расценивает это по-своему.

– Ясно, – подытоживает сухо.

– Подожди. Дай объясниться. Мне не хватило смелости приехать к тебе домой, – выдаю правду, – однако это вовсе не значит, что мы… не можем…

– Ты опять усложняешь. Просто скажи, вместе или… нет? – отпускает руку и разворачивает меня к себе, обхватив пальцами подбородок.

Хочет, чтобы я на него смотрела. И я смотрю. В упор. Глаза в глаза.

Прошибает обоих разрядом. Исключительно больно бьет, пуская заряженные частицы тока по сосудам и венам.

– Рискнешь связаться со мной снова? – оглаживает губы пальцем, опускает на них вызывающе горящий взгляд. – Скажи, что рискнешь…

Это звучит так отчаянно и в то же время так обезоруживающе требовательно…

Приподнимается с подушки, на долю секунды скривившись от боли, и сокращает между нами расстояние.

– Попробуем? М? – прислоняется своим лбом к моей переносице.

– «Кино-домино и прочие трали-вали»? – самым наглым образом цитирую его дневник.

– Ну да, – шумно вдыхает запах моих волос. Скользит горячими губами от виска до скулы, и я непроизвольно прикрываю веки.

Люблю его. Так сильно люблю…

– Мне очень страшно, но я хочу, – отвечаю вибрирующим шепотом.

– Тогда каков будет твой положительный ответ? – спрашивает и, дразнясь, снова повторяет теперь уже знакомый жест. Трется своим носом о мой, вызывая в груди волну стремительно нарастающего трепета.

– Вместе, – выдыхаю, повсеместно покрываясь мелкими мурашками.

– Значит снова будешь моей? – уточняет настырно, пока его ладонь путается в моих волосах.

– Буду.

– Во всех смыслах? М?

– Во всех, – соглашаюсь уверенно. Отбивая прочь сомнения и страхи.

– Так и знал! – заявляет вдруг насмешливо.

Вот же…

Снова хочется его хорошенько треснуть, но злость моментально испаряется, стоит ему меня поцеловать.

Почти целомудренно. Медленно. С чувством и таким надрывом, что никаких слов не нужно…

– Я погулял, – рядом с нами раздается голос Ромки.

Разрываем контакт. Разом захлестывает смущение.

– Ну че, нормально, я смотрю, поговорили? – фыркает, ухмыляясь. – Язык, того, как раз для бесед и нужен.

Прочищаю горло. Поправляю волосы.

– Пернатый, – Ян посылает ему уничтожающий взгляд. – Исчезни на счет три… или я тебе все перья повыдергиваю…

Эпилог

Из дневника Яна Абрамова

To be continued…

* * *

Февраль

Переболел долбаной пневмонией. Та еще «приятность». Кашляешь так, что по ощущениям вот-вот выплюнешь свои легкие.

Сразу вспомнилась Лисицына и разглагольствования Беркутова на этот счет. Что ж. Видать, бумеранг прилетел…

* * *

В целом, все заживает как на собаке. Дырки в ноге, треснутые ребра и прочее. Правда какие-то проблемы с сердцем нарисовались. Врачи говорят, что это последствия отравления продуктами горения.

Какие-то необратимые процессы произошли и теперь миокард периодически будет давать мне ***ды. Чтоб не расслаблялся, видимо.

А то мне Арсеньевой мало! И всего того, что на нее выдает «полый фиброзный мышечный орган», как выразился бы мой лучший друг.

* * *

Кстати, лежать в больнице – отстой полный. Никогда не думал, что буду так рад видеть стены отцовской квартиры.

Дай, Боже, сил и терпения вынести этого упыря.

* * *

Херувим сдает сессию в универе. Старательно зубрит конспекты, не отрывает носа от учебников. Скоро горб на спине, наверное, вырастет.

Ворчит, когда я ей активно мешаю. Но отвлекается, по моим наблюдениям, охотно. Метод у меня простой и незамысловатый, зато работающий и крайне эффективный.

* * *

Чудик наконец вернулся домой. К нормальной жизни, насколько это возможно.

* * *

Март

Начал посещать сеансы Покровского. Капец он дотошный и душный, когда дело касается его гештальт-терапии.

Пока ни хрена не понятно есть ли динамика, но я заставляю себя не вступать в конфронтацию и выполнять то, что просят.

Только ради своей девчонки это делаю. Не хочу, чтобы мои проблемы с башкой нам мешали.

* * *

Вчера она взяла меня за руку и сказала, что мы справимся.

Я верю. Впервые за долгое время действительно в это верю…

* * *

Уже месяц работаю в клубе Паровоза управляющим.

Почистили персонал. Произвели полный реконстракшн.

Потихоньку вытаскиваем из задницы гиблое место, ранее имевшее сомнительную репутацию.

Робин Гуд в этой сфере не шарит от слова совсем. Свалил все на нас с Климом и ушел с головой в криминал.

* * *

Продал квартиру деда.

С одной стороны, избавляться от нее было охренеть как жалко. С другой, понимал, что иного выхода просто нет. Арсеньева точно не согласилась бы жить со мной там.

До сих пор иногда ревет, когда вспоминает тот пожар.

Прости, старик. Надеюсь, ты на меня не в обиде…

* * *

Переехал на время к Птицыну-тире-офисному-планктону. Заметил, что этот идиот стал опять присасываться к бутылке.

* * *

Меня настораживают затяжные периоды его депрессии. Повезу кодироваться, если так пойдет дальше. Достал.

* * *

Апрель

Отвез все вещи сестры в дом детей-инвалидов.

Пока раскладывал их по коробкам, переживал внутри самую настоящую бурю. Болело в груди просто адски. Ломало нещадно…

Не хотел расставаться с тем, что когда-то принадлежало Алисе. Спасибо матери, была в тот вечер со мной. Вместе все собрали.

* * *

Что поступил правильно, понял уже находясь среди детей. Они с таким восторгом глазели на эти чертовы коробки с игрушками…

* * *

Пернатый теперь бухает у Паровозова.

Два дебила. Зализывают сердечные раны. И ладно Беркут, но Илюха куда?

* * *

Каримов-старший, почивающий с недавнего времени на нарах (вследствие того, что его сдали свои же псы) внезапно отошел в мир иной. Вот так новость…

Подполковник Харитонов бросил равнодушное «сам».

Отец вообще никак не прокомментировал.

Подозреваю, что и тут замешаны те серьезные люди, которые помогли ему закрыть Каримова.

* * *

Май

У него на хате поселилась Вершинина.

Когда случайно застукал их в спальне, покрутил пальцем у виска.

Старый дурак. Ежу понятно, чем дело кончится. Лучше бы с матерью сошелся. Тем более, что водителя она бросила…

* * *

Июнь

Обнаружили с Арсеньевой мою фамилию в списках поступивших на факультет архитектуры.

Охренеть не встать! Прошел конкурс, как предрекала бабка Филатова.

Буду с осени учиться в МАРХИ.

Архитектор, мать вашу.

* * *

Палящее солнце кренится к линии горизонта, но жара по ощущениям не спадает. Воздух по-прежнему горяч и удушлив, песок раскален, и только плещущееся в нескольких метрах от меня море способно хоть немного сбить градус.

– Молодой человек, вы мне не поможете?

Лениво поворачиваю голову вправо.

– Горю! – с театральным придыханием поясняет появившаяся из ниоткуда разукрашенная пигалица.

Она покручивает пальцами тюбик солнцезащитного крема и томно-эротично прихлопывает своими пугающе длинными ресницами.

Молчу.

– Обработай мне спину, пожалуйста, – бесцеремонно переходит на ты, внаглую усаживается рядом и, повернувшись ко мне спиной, развязывает верх бикини.

Во бабы пошли! Полюбуйтесь!

– Можно, – разрешает деловито.

– У тебя руки вон какие длинные, сама влегкую достанешь, – снимаю очки и поднимаюсь с лежака.

Она что-то блеет в ответ, но я уже не слушаю. Иду туда, где вовсю кипит кропотливая работа. Дашка с Савелием всерьез вознамерились построить целое песочное королевство. Уже столько времени усердно пыхтят на пару. Не сгорели бы…

Мощная волна настигает этих двоих неожиданно.

Первым пугается Савка. Потом уже Дашка удрученно разводит руками, оценивая причиненный стихией ущерб.

К счастью, наш Чудик – позитивный малый. Он не ударяется в истерику, как малец, ковыряющийся с ведерком по соседству, а начинает смеяться и хулиганить. С азартом рушит все постройки до последней.

Конан-Варвар, блин.

Подхватываю его на руки и цепляю валяющийся неподалеку желтый круг с дельфинами.

Савка покорно виснет на мне и визжит, когда погружаемся в море по самые плечи. Уже дней десять, наверное, плещемся, а он все также, как впервые, тащится от происходящего.

– Глянь, Чудик!

– Ооо, – выдает обалдело, открывая шире рот.

– Не бойся, не тронет, – следим за перемещением дрейфующей аурелии.

– Что там у вас? – обеспокоенно кричит Дарина, прислонив ребро ладони ко лбу.

– Медуза, – наблюдаю за тем, как девчонка заходит в воду. Попутно замечаю вылупившегося на нее толстяка, моржом лежащего у берега около своей тучной дамы.

Толстяк меня замечает тоже.

Не знаю, что выражает моя рожа в этот момент, но отворачивается он быстро. Кораблик вдалеке принимается рассматривать.

Падла.

– Большая… Прикольная какая! Откуда взялась? – рассматривает желейку.

– Вчера море штормило, вот ее и принесло, – объясняю, прихватывая Дарину за талию.

– Красивая. Ужалить может? – спрашивает обеспокоенно.

– Может, но взрослый человек практически ничего не почувствует.

– Савку держи подальше, – просит на всякий случай.

– Да нужны вы ей, – фыркаю насмешливо. – Она по своим делам плывет.

– Ну конечно… – хмыкает, вскидывая бровь.

Ловко закидываю Савку в круг.

– Подрейфуй, медуза, – подмигиваю, и он, тут же копируя, отражает этот жест.

Обожаю этого пацана!

– Ай! – пищит прекрасная русалка, когда я хватаю ее и притискиваю вплотную к себе. – Ян!

– Сюда иди, – хрипло выдыхаю в розовые губы.

Сколько не целуй их, а хочется еще.

– Мы не одни, – напоминает тоном училки.

Смотрю на нее, сощурив один глаз. Транслирую свою одержимость. Поджигаю фитиль.

– Абрамов, перестань, – предпринимает попытку вырваться. – Тут полно людей. И вообще…

Бросаю беглый взгляд в сторону Чудика, раскачивающегося на волнах, и, наплевав на мораль и порядочность, с коими всегда был не в ладах, жадно целую самую сексуальную девчонку побережья.

Одно мучение – с утра до вечера тусить с ней на пляже. Привет, вечный «бодрый настрой» и желание накормить песком всех мужиков, пускающих слюни ей вслед.

Они пусть мечтают, а я буду трогать и клеймить.

Потому что Моя. И ничья больше.

Грубо ласкаю языком ее рот и беззастенчиво распускаю под водой руки.

– Ян… – вздрагивая, цепляется за мои плечи, когда прикусываю солоноватую кожу шеи. – Савка…

– Он не смотрит, – прижимаюсь к ней напряженными мышцами. Дурея от близости наших разгоряченных солнцем тел.

– Ммм, – мурлычет, тихонько постанывая, и я готов финишировать только от звука ее ангельского голоса.

Сгребаю пятерней волосы на затылке и выдаю на ухо непечатную пошлятину.

– Ты чего как дикий? – возмущается шепотом, а сама бесстыдно млеет от каждого моего слова и прикосновения.

Искрит в ответ. Посылая недвусмысленные сигналы.

– Хочу тебя, Арсеньева, – в очередной раз выдаю как есть, без сантиментов и прелюдий.

Запоминаю визуальную картинку, ведь сейчас в лучах предзакатного солнца она до невозможного красивая.

Целует, пристально глядя при этом в глаза.

Обещает.

Знаю. Все будет. Ночью, когда мы останемся наедине.

– Савка! – зовет мелкого, разрывая мучительный зрительный контакт. – Плыви сюда, зай!

Чудик барахтается, оживившись. Гребет ручонками, застегнутыми в яркие, оранжевые нарукавники.

– Оп-па! – резко тяну его за круг к себе, и мальчишка радостно хохочет.

– Ему тут нравится. Давай еще на пару дней задержимся? – ластится ко мне хитрая кошка.

– Нам уже надо возвращаться.

Планирую показать ей купленную для нас квартиру. Просторную двушку в том самом жилом комплексе «Горизонт», которым она так восхищалась.

– Два дня, – обнимает меня за шею.

– Яяяя. Моооре. Папа-Яяян, – вдруг заводит Чудик после пяти месяцев молчания.

Обалдев, вытаскиваю его из круга. Ошарашено заглядываю в лицо, а затем прижимаю к торсу, позволяя обхватить себя руками-ногами.

– Липучка.

– Яяян, – маленькие ладошки ложатся на мои скулы. – Моооре.

– Я ведь обещал, – глядя в синие, как небо глаза, сглатываю тугой комок, вставший в горле.

– Мооооре и мыыы, – повторяет он громче.

– Море. И мы, – Дарина, не сдерживая слез, поправляет на Чудике потешную пеструю панамку. А я, глядя на них, думаю о том, как счастлив.

Счастлив оттого, что рядом со мной эта добрая, нежная, искренняя, непохожая на других, любящая меня всем сердцем девочка.

Счастлив оттого, что рядом со мной мой Чудик. Улыбающийся во все тридцать два. Довольный. Радостный…

* * *

Счастлив.

Напишу я в своем дневнике час спустя.

Безоговорочно. Безгранично. Безмерно.

По-настоящему…