Текст книги "Аритмия (СИ)"
Автор книги: Анна Джолос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)
Глава 31. Предел терпения
Дарина
Укупник не пришел. Точнее пришел, но прямо перед началом пары у четверокурсников. Раздраженно от меня отмахнувшись, велел подойти к нему вечером.
Забыл. Он просто забыл, что назначил мне пересдачу…
Испустив разочарованный вздох, направляюсь в свою аудиторию. Пятая пара заканчивается в семнадцать двадцать пять. Если пойду пересдавать после нее, то не успею на работу, а Жанна меня точно ждать и прикрывать не станет. Как правило, за минуту до окончания смены она, что называется, уже на низком старте.
В аудиторию залетаю одновременно с преподавателем политологии. Извиняюсь, спускаюсь по ступенькам и сворачиваю налево, чтобы занять место рядом с Риткой. Вершинина на совместных парах с управленцами сидит отдельно. Нетрудно догадаться с кем… Прилипла к Нему намертво.
– Рит… Ты чего?
Только сейчас замечаю, что она плачет.
– Нормально все, – тихо шмыгает носом и вытирает щеки рукавом толстовки.
Уже кто-то успел обидеть, видимо…
Вообще, таких, как мы, здесь чаще просто не замечают. Поскольку, как ни крути, а в ряды золотой молодежи мы ну никак не вписываемся. И если я, да и та же Ритка, смиренно с этим фактом живем, то с Ингой дела обстоят несколько иначе. Она из кожи вон лезет. Мечтает тусоваться в высшей лиге. Только вот не приняла ее здесь эта самоназванная каста. «Пока не приняла», как любит замечать сама Вершинина.
По кабинету прокатывается приглушенная волна смешков. Вижу, что многие пялятся украдкой в телефоны. Невольно перестаю дышать. Разблокировав экран, захожу в чат, созданный Сивашовой.
Вот ведь конченые.
Анимированные стикерпаки. Риткино лицо приделали к туловищу свиньи.
Кладу свою ладонь поверх ее, ледяной и влажной. Ритка поджимает руку под щечку. Показывает, что ей не нужна жалость и поддержка. Закрывается. Замыкается в себе.
– Народ, в чем дело? – недовольно интересуется Егор Михайлович. – Успокоились. Дальше идем. Легитимность и власть…
Внимательно слушаю преподавателя и записываю опорный конспект. Стараюсь не замечать того, что правую щеку невыносимо жжет. Будто угли раскаленные к ней прикладывают.
Не смотри на него, Даша. Не смотри…
Дорисовываю финальный столбик в таблице, и острие карандаша, зажатого меж напряженных пальцев, со скрипом ломается.
Вздыхаю и прикрываю на секунду глаза.
Он делает это нарочно. Наверняка вздумал проверить мою выдержку. Понаблюдать за мной, как наблюдал бы Герман за своими подопытными муравьями.
Ну ничего, я справлюсь. И с тем, что у них с Ингой происходит, тоже. Меня совершенно не должно это волновать, как и зудящий под кожей вопрос «зачем ты здесь?».
«Не преувеличивай свою значимость. Это просто смешно».
Но эхом в голове поселилась другая фраза:
«В тебя мы уже поиграли».
Как же больно было слышать это снова…
Они поиграли, а мой маленький, хрупкий мир разлетелся в щепки, и никогда уже после того дня не будет прежним.
Помню, как горько плакала мама, и как оглушающе громко орал разъяренный отец:
«Разве так мы тебя воспитывали?»
«Где твой стыд, где совесть, Дарина?»
«Раздеваться на камеру до трусов! Как шаболдень какая-нибудь!»
«Остальное даже обсуждать не хочу!»
«Подумать только! Взрослой себя возомнила?»
«Срамота!» – кипел он.
Стояла в центре кухни, стиснув краешек стола до побелевших ногтевых пластин, и, опустив голову, молча глотала удушливые, соленые слезы.
А он все кричал и кричал. Обидными словами хлестал словно розгами. В какой-то момент даже подумала… ударит. Но нет. Сдержался. Оделся. Ушел, однако перед этим на мать спустил всех собак. Обвинил ее в том, что я «пошла по наклонной».
Мама плакала, пила валокордин, хваталась за сердце и причитала: «Ну как же так, Даша! Как же так? Стыд какой! Позор какой!»
Леше пришлось вызвать врача, потому что ей стало плохо после этого семейного скандала.
Из-за меня. Все из-за меня.
Я очернила репутацию добропорядочной семьи. Не оправдала родительского доверия. Огорчила их и разочаровала.
Но не буду лгать, не только это ранило мое кровоточащее сердце…
В ушах гудело.
Спор. Всего лишь спор.
И как легко теперь было объяснить настойчивое внимание Ромы. Слова и поступки Яна. Его нежелание видеть меня рядом с Беркутовым.
Я стала для них разменной монетой. Временной забавой. Игрушкой. А значит, все было не по-настоящему.
Теплоход. Крыша с ночной панорамой Петербурга… Прогулки по заснеженной Москве. Традиция обмениваться книгами и непременно обсуждать их. Его картины. И то, что было между нами.
Фальшь. Имитация.
Наивная девочка-дурочка. Повелась. Да впрочем… сама охотно отдала ему и тело, и душу.
Ведь просто хотела его отогреть… Теплом, которого он давно не чувствовал.
«Да-ша» – жаркий шепот россыпью мурашек по коже.
Смотрит своими глазами невыносимыми. В самую глубь. Неотрывно. Ни на секунду не отпуская. Поджигая нутро. Выдирая наживую захлебывающееся кровью сердце.
Тону в почерневшем зеленом море.
И снова острую тишину разбивает его хриплое, страстное «хочу» и мое нежное, трепетное «люблю», сказанное одновременно.
Уже тогда стоило понять, что для него наше «вместе» ровным счетом ничего не значит. Но нет, я слепо верила в то, что он испытывает ко мне нечто особенное.
Ловит ртом мой судорожный вздох. Целует… То медленно и чувственно, то нетерпеливо горячо.
Гладит испачканными краской пальцами мое лицо, волосы. Собирает губами слезы, замершие росой на ресницах. И мой внутренний протест гаснет. Как погасла бы свеча от сильного ветра.
Очередная девочка, которую он быстро уложил на лопатки. Вот кем я для него была…
– Даш, идем? – Ритка осторожно трогает меня за плечо.
Сморгнув пелену болезненных воспоминаний, выдыхаю и трясущимися руками складываю вещи в сумку.
Не думать. Не жалеть себя. Ни в коем случае, нет.
Еще одна пара проходит словно в тумане. А потом мы отправляемся в студенческое кафе, где передо мной обед, к которому даже притрагиваться не хочется. Потому что напротив сидят Он и Она.
Теперь еще и за общим столом находиться будем? Зачем она привела его сюда?
Инга без умолку болтает, поклевывая ненавистный овощной салат. Улыбается. Кокетничает, не забывая при этом томно стрелять глазами. То и дело невзначай касается плеча Яна. Его волос.
Щебечет что-то, а потом и вовсе целует. Коротко, игриво, но и этого достаточно для того, чтобы в моей груди взорвалась граната, осколки которой мешают дышать.
На столе лежит тетрадь по теорфонетике, и я пытаюсь сконцентрироваться на ней. Но получается из рук вон плохо… Текст скачет и плывет.
– Бобылыч, – проходящий мимо Яковлев, останавливается у нашего стола. – Ты за шутку со стикерпаками не дуйся. Чисто поржать, не в обиду. Вот те в знак примирения и компенсации морального ущерба…
Ставит на стол поднос.
– Первое, второе, толстая сосиска в тесте, пару булок. Все, как ты любишь, – подмигивает ей.
– Ну ты и придурок, Тоха! – смеется Инга, качая головой. – Забей, Бобылыч.
Щеки Ритки стремительно покрываются красными пятнами, глаза наполняются слезами, а меня вдруг такое негодование захлестывает… То ли оттого, что терпению пришел конец, то ли потому что вижу, как ей больно. Как он измучил ее своими постоянными издевательствами и унижениями. Кто право дал? Всему есть предел!
Резко смахиваю поднос влево. Тарелка с борщом переворачивается и в полете заливает светлые брюки Антона. В районе паха и ниже. Хаотично и неравномерно разбрызгивая содержимое неаккуратными кляксами.
Инга визжит, ведь посуда с громким «дзинь» разбивается о плитку, разлетаясь битыми частями в разные стороны.
Гул в кафетерии на секунду прекращается. Все взгляды устремляются к нашему столу.
– Приятного аппетита!
– Ты… ты че, Арсеньева? Спятила?! – Яковлев ошарашено смотрит на испачканные штаны и джемпер, которому уже никогда не стать белоснежным. – Да ты вообще в курсе, сколько эти шмотки из ЦУМа стоят?
Пялится на меня возмущенно. Выдергивает салфетки из рук не менее изумленной Вершининой и выдает крепкий забористый мат.
– Пошел отсюда, урод моральный! Вообще не приближайся. Тебе ничего с ней не светит! – прищуриваюсь зло.
Ну и лицо мастерит… Кривится. Лупится на меня во все глаза. А потом и вовсе начинает истеричным смехом заходиться.
– С кем? С Бобылевой? Да на кой хрен она мне сдалась?! Страшная беспонтовая корова!
– Продолжай убеждать себя в этом, превращаясь в еще большее ничтожество.
– Ты вообще берега попутала, нищебродка новосибирская? – напирает на меня. Стискивает запястье, дергая на себя.
– Руки убери от нее, – в спокойной, характерной для него манере вмешивается Ян.
– Не с тобой разговариваю, Абрамов, – злится, сжимает челюсти, но все-таки отпускает мою кисть.
Судя по всему, собственные целые конечности у него в приоритете.
– Ну так поговори. Или ты у нас только с девочками мужик? – усмехается.
Провоцирует. Но мне плевать, что там у них будет дальше. Конфликт между ними ведь так и не разрешился. С тех самых пор, как Ян отказался пожать ему руку.
Забираю пострадавшую тетрадь, цепляю под локоть испуганную Ритку и ухожу.
– Эй! А платить кто будет за посуду? – доносится нам в спину от кухрабочей.
Мажоры заплатят. Не обеднеют.
– Даш… Даш…
Бобылева тормозит меня в коридоре второго этажа.
– Зачем… Зачем ты это сделала? Кто просил вмешиваться? – плачет с надрывом.
Теряюсь от этой ее неожиданной реакции.
– Они же меня… – тянет носом воздух, – теперь еще больше гнобить будут.
– Нет, Рит… Не будут, – пытаюсь успокоить.
– Ты не понимаешь! Не знаешь, что это такое! – истерит она, захлебываясь слезами. – Они же мне жизни не дадут в этом университете. Устроят самую настоящую травлю!
– Рит…
– Оставь меня в покое!
– Постой, давай поговорим! – прошу настойчиво.
Но она уже сбегает вниз по лестнице. В гардеробную.
– Черт…
Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Раздосадованно прикладываюсь лбом к прохладному стеклу.
Ну почему так? Хотела как лучше, а получилось как всегда…
Глава 32. Провокатор
Дарина
Пришлось звонить Екатерине Георгиевне, предупреждать о том, что задержусь. Ожидала недовольства с ее стороны, но она вдруг взяла и освободила меня от смены. Совсем… Сказала, чтобы спокойно отдыхала до понедельника. Мол сами справляются, а я итак переработала в прошлом месяце.
На самом деле так и есть. Сверхурочно я оставалась не раз…
Две пары английского, пересдача темы дотошному Укупнику, и вот я, с чувством выполненного долга, покидаю стены родной академии.
Где-то здесь, неподалеку, меня должен ждать Сережа. Хотел проводить до работы, но, услышав от меня новость о незапланированном выходном, предложил поехать в Подмосковье к родителям сегодня, а не завтра. И я согласилась, уж очень давно он просит меня об этом…
Спускаюсь по ступенькам.
Темнеть так рано стало… И снова дождь накрапывает.
– Даринка-мандаринка! – Серега нападает сзади.
Смеюсь, когда он хватает меня и звонко целует в щеку.
– Привет, Сереж!
– Как дела? – игриво щиплет за нос.
– Хорошо.
– Сдала?
– Сдала, – киваю, улыбаясь.
– Ну что, тогда в общагу заедем и погнали? Как раз на электричку успеваем, – берет меня за руку и озорно подмигивает.
– Давай.
– У тебя зонт в общаге найдется? А то как ливанет…
– Найдется.
Болтая о всякой ерунде, идем в сторону остановки, однако внезапный женский крик вынуждает нас притормозить.
– Что там такое? – прищуриваюсь, пытаясь разглядеть то, что творится на углу полупустой, плохо освещенной парковки.
Толпа парней. Шум. Толкаются.
Драка?
Дурное предчувствие тугим жгутом стягивает легкие.
Еще один громкий испуганный вопль, и я безошибочно определяю, что голос принадлежит Вершининой.
– Даш, ты куда?
– Что-то нехорошее происходит, Сереж.
– Нас это не касается, – упрямо тянет меня за руку назад.
– Там Инга, слышишь? – смотрю на него испуганно.
– Твоя подруга? – хмурится, глядя вдаль. – Тогда, конечно, давай подойдем.
Я практически бегом направляюсь к парковке. Матвеев не отстает. И мою руку из своей не выпускает.
Драка. Совершенно точно. Вот только нечестно толпой нападать на одного. А именно так это и выглядит, уж слишком слаженно действуют…
– Перестаньте! – сиреной вопит Вершинина и лупит одного из них сумкой.
– Охранника позови! Пусть звонит в полицию, – кричу я ей.
Оцепеневшая от страха Инга, резко дергается, кивает, и, несмотря на высокие каблуки, со всех ног припускает к центральному входу.
– Эй! Прекратите! – пытаюсь пробраться в самую гущу, расталкивая их локтями.
– Даша, стой! Не лезь туда! – доносится до меня команда от Матвеева.
Капюшоны… Но я все равно узнаю некоторых из них. Кого-то по верхней одежде, кого-то по голосу.
– Довыдолбывался?
– Не дайте ему встать!
Видимо, тот, на кого напали, все-таки оказывается на земле. Потому что они начинают с особой жестокостью избивать его ногами.
– Не надо! Перестаньте! Не надо!
– Парни, вы обалдели совсем? Остановитесь! – Сережа предпринимает попытку вмешаться словестно, но эффект от этого нулевой.
Разве помогут тут какие-либо разговоры?
– Гаси! Гаси!
Промелькнувшего цвета куртки достаточно для того, чтобы я задохнулась от ужаса и сковавшей на секунды безысходности.
Тело пробивает крупная дрожь, сердце заходится дробью и по ощущениям подпрыгивает к самому горлу.
Нецензурная брань и глухие звуки ударов болезненно резонируют в груди.
– Прекратите! Вы звери, что ли?! – отчаянно цепляюсь за куртку Каримова, висну на нем, дерусь, царапаюсь. – Не трогайте его! Пожалуйста!
– Слезь с меня, дура!
– Разойдитесь! – на этот раз Матвеев пытается их растолкать.
Весь этот кошмар продолжается до тех пор, пока не раздается грубый возглас охранника и окрик преподавателя, проходящего мимо.
– Что ж вы делаете, сволочи?! – охнув, возмущается она.
– Валим.
– Гнида, ребро мне по ходу сломал.
– Михе помоги, сам не встанет.
– Совсем ошалели, ироды! – прибавляя шагу, кричит охранник. – Ментам щас позвоню! И в деканат! Поисключат вас на хрен!
– Валим сказал!
Исчезают с парковки очень быстро… Разбегаются врассыпную, и след простыл.
– Блин, капец, капец! – белугой ревет Инга. – Они как накинулись разом. А я стою и ничего не могу поделать!
Да… Мои опасения подтверждаются. На земле лежит Абрамов.
Чего-то подобного я и боялась, прекрасно понимая, что так просто местные шакалы не спустят ему его вызывающее поведение.
– Ян, Ян, ты как? – бросается к нему Инга. – Ян! Живой? Божечкиии!
– Не ори, Вершинина, – переворачивается, морщится.
Держась то ли за ребра, то ли за живот, принимает сидячее положение. Матерится.
– Фонарь мне тут, поди, спецом заранее расхерачили. Еще и за это получу! – ворчит охранник, устремляя негодующий взор наверх.
– Вы, блин, серьезно, дядя? Человек пострадал, а вас гребаный фонарь беспокоит?! – напирает на него с обвинениями Инга.
– Парень, скорую вызвать? – встревоженно интересуется женщина.
– Нет, – поджимает ноги к груди и опирается на них локтями.
– Точно?
– Я в порядке, – отвечает, упрямо стиснув челюсти.
Она протяжно вздыхает и отходит к своей малолитражке.
– А надо бы. У тебя, похоже, что-то с головой, – нахмурившись, осторожно замечает Сережа.
– Лучше и не скажешь, – ухмыляется Ян, бросая странный, оценивающий взгляд в его сторону.
Голова… Да он весь в крови! Губа и нос разбиты. Бровь рассечена. Скула опухла. Костяшки пальцев содраны до мяса.
Мне даже просто смотреть на это больно. А каково ему это чувствовать – не представляю.
Раздраженно стирает рукавом куртки алую жидкость, стекающую по виску.
Идиот. Вечно встревает в подобные передряги из-за своего отвратительного характера.
Руки трясутся в неконтролируемом треморе, но я настырно копошусь во внутреннем отделении сумки.
– Держи, – достаю чистый платок и подхожу ближе.
Встречаемся глазами. В моих – точно испуг и слезы. А в его… моментом загорается что-то очень нехорошее. Темное. Опасное и вызывающее.
Нечаянно соприкасаемся пальцами, и он забирает чертов платок гораздо дольше по времени, чем следовало бы. Вряд ли этот преднамеренный жест ускользает от внимания присутствующих, но я сейчас в ступоре. У меня в ушах до сих пор звучит весь тот ужас, который творился здесь.
– А как насчет поиграть в медсестру, Арсеньева? Не? – откровенно издевается.
Зачем напоминает мне о Питере… Сейчас. Да еще и при Сереже.
– Обойдемся без этого.
Спешно выдергиваю свою ладонь из его. Кожа горит. Будто ожог получила…
Кивает. По-прежнему удерживает мой взгляд, и я успеваю заметить, как уголок его разбитой губы глумливо дергается вверх.
Прижимает платок к носу, и белоснежная ткань мгновенно пропитывается кровью.
Свет фар заливает темную парковку. Знакомая машина резко тормозит, после чего из нее выходит Рома.
– Не пооонял, Ян… что за на хер? – приближаясь, тянет обеспокоенно.
– Беркут, глянь по-братски, зубы целы? – задает в ответ, как ему кажется, главный вопрос. – Погоди…
Сплевывает кровь, улыбается диким оскалом.
Ненормальный…
– Целы. А что, собственно, произошло? – Рома помогает ему встать.
– Заварушка небольшая.
То есть он вот так это называет, да?
– Выглядишь дерьмово, друг…
– Тоже мне новость.
– Ян, давай к врачу поедем, а? Я что-то переживаю, – щебечет и заботливо вьется вокруг него Инга. – Просто жесть. Ты весь избит. Тебе очень больно?
Отворачиваюсь.
– Идем, Сереж. Дальше, думаю, они сами справятся.
Матвеев берет меня за руку, и мы отправляемся к остановке. Он молчит. Я тоже. Слишком беспокойно и путано в мыслях, да и стресс, если честно, до сих пор не отпустил.
Стоим чуть сбоку от людей, ожидая наш автобус.
– Ты в порядке, Дарин? Тебя не задели? – внимательно осматривает меня с ног до головы.
– Нет-нет. Все нормально, – успокаиваю его я.
– Не делай так больше.
– Как «так», Сереж?
– Не влезай в мужскую драку. Что угодно может случиться… А если бы у кого-то из них был нож или пистолет?
– И что? По-твоему как нужно было поступить? Пройти мимо?
– Даш… – не доволен. Злится. По выражению лица вижу. – Я не о том. Нельзя так рисковать собой, пойми. Мало ли, что у них на уме?
– Не указывай, пожалуйста, как мне себя вести!
Отхожу от него и пинаю носком кроссовка пожухлую траву.
Что за день такой отвратительный!
– Да я же за тебя перво-наперво переживаю!
Замечаю, что у нашего концерта появились зрители. Косятся все кому не лень, и от этого становится неловко. Поэтому на какой-то промежуток времени между нами внегласно повисает тишина.
Поостывши, понимаю, что сорвалась на Сережу сгоряча и зазря, однако продолжаю упрямо дуться, рассматривая подсвеченные лампами здания.
– Все? Не едем в Подмосковье? – первым решает нарушить затянувшуюся паузу.
– Я этого не говорила, – отзываюсь тихо.
– Ты недолго? Рюкзак свой быстро соберешь? – спрашивает мягко.
Как подобрался ко мне, даже не заметила.
– Да. Возьму только самое необходимое. Мне понадобится буквально десять минут.
– Отлично, – разворачивает меня, привлекает к себе и обнимает. – Мир?
– Мир…
Вздыхаю, по привычке уткнувшись носом в ворот его свитера.
– Мама там вовсю готовится к знакомству с тобой. Пироги печет полдня, – рассказывает он.
– Ну и зачем? Неудобно как-то, – смущаюсь, услышав это.
– Волнуется. Ты если что не обижайся на ее излишнее внимание. Она у меня порой чересчур суетливая и много вопросов любит задавать.
– Сереж… Я точно никого своим присутствием стеснять не буду?
Во мне еще жива надежда на то, что этой поездки можно избежать.
– Точно, Даринка-мандаринка, – бережно стискивает в объятиях и целует в щеку.
– Ну хорошо, если так…
Совсем рядом раздается короткий автомобильный сигнал, и я чувствую, как Матвеев напрягается.
Оборачиваюсь.
Лексус Беркутова стоит прямо напротив нас. Стекло со стороны Яна, расположившегося на переднем пассажирском сиденье, опускается.
– Даш, вас, может, подбросить? – интересуется Рома. – До общаги ну или…
– Нет.
– Даш…
– Я сказала нет. Мы сами доберемся, что тебе не ясно?
Уверенно и жестко. Раньше я так не умела. А жаль…
– Ну как знаешь! – сопит недовольно.
Еще и обижается, посмотрите на него!
– Доверие, Беркут, как девственность. Теряют раз и навсегда, – произносит Абрамов, глядя прямо на меня.
В мусорку летит окровавленный платок.
Чудовище! Ненавижу его! И себя ненавижу! Потому что горло сдавливает спазм, а щеки тут же вспыхивают адовым пламенем.
Стыд. Растерянность. Смятение. Я даже не могу описать ту гамму чувств, которую ощущаю в данную минуту.
Провокатор чертов! Как вообще такое можно было сморозить?
– Передай Дашке. Уронила, – слышу голос Инги.
– Твоя идиотская шапка, Арсеньева… – равнодушно объявляет, высовывая руку в окно. – Слетела, когда ты кинулась меня защищать.
Хочется ударить его с ноги. Клянусь, я очень близка к этому, но Сережа реагирует быстрее. Делает два шага вперед и пытается выдернуть из рук Яна мою шапку.
Пытается, потому что тот отпускает ее не сразу.
– Нацепи на нее этот дурацкий колпак, Сережа, – звучит приказным тоном. – У нее уши уже бордовые от холода.
От гнева и ярости они бордовые, придурок!
– Поехали, Беркут, башка трещит адски.
Лексус наконец уезжает, и мы снова остаемся вдвоем. Только теперь, пожалуй, ситуация во сто крат хуже, чем была до.
Сережа отдает мне шапку.
– Правда надень. Холодно.
– Не хочу.
– А рассказать мне ты ничего не хочешь?
Глаза в глаза. Прямой вопрос. И отвечать на него однозначно придется. Только что конкретно говорить я пока не знаю.
– Дарин.
– Наш автобус, Сереж…
