Текст книги "Аритмия (СИ)"

Автор книги: Анна Джолос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

Глава 60. Мои не родные

Дарина

Первое поздравление я получаю от Савелия. С утра пораньше они с Ромой уже караулят меня у дверей общежития. С букетом, подарком и стихотворением, выученным наизусть.

Как и обещала, едем с Савкой в кафе есть мороженое, куда чуть позже совсем на минутку заглядывает хмурый Абрамов-старший.

Вопросов не задаем. Отправляемся с мелким развлекаться дальше. Смотрим мультик в кинотеатре, а потом играем в настольный футбол.

Днем по телефону меня поздравляет бывшая жена Игоря Владимировича, Марьяна, а также Ромкины родители, с которыми мы видимся в те редкие дни, когда мне удается выбраться к Савелию в загородный дом.

Что до дня рождения, я не собиралась его отмечать, о чем сообщила накануне, однако девчонки, как всегда, решили все по-своему. К вечеру накрыли стол и пригласили кое-кого из ребят, объясняя свой сговор за моей спиной тем, что двадцать – это, между прочим, первый значимый юбилей.

Закатить глаза и сдаться. Других вариантов нет.

– Так, Сашка, подержи-ка моего хулигана, пока я буду речь толкать! – Ритка поднимается со стула и передает малыша Харитошке.

– Иди ко мне, зай, – тут же с готовностью принимается нянчиться та.

– Дашка, – Бобылева поднимает вверх бокал, до краев наполненный соком, – я хочу поздравить тебя с днем рождения и сказать одну очень важную вещь…

Инга недовольно шикает на собравшихся, и ребята тут же прекращают переговариваться между собой.

– Ты – тот человек, которому я буду благодарна вечно.

– Рит… – замечаю, что в ее глазах блестят слезы.

– Не перебивай! – машет ладошкой и шмыгает носом. – Если бы ты не отговорила меня тогда, то… – бросает взволнованный взгляд на шестимесячного сына, – не родился бы на свет мой Степка.

Она все-таки плачет. И я вместе с ней.

– Спасибо тебе, Дарин, – шепчет, потянувшись ко мне.

– Ритка…

– Будь счастлива! И просто спасибо, – обнимает меня крепко-крепко, и я прикрываю глаза.

Вспоминается наш с ней поход в клинику. Это как раз начало января было, каникулы.

Оформились, сдали анализы, все обговорили с врачом. Риски, возможные осложнения сводились, по ее мнению, к минимуму. Вот только меня не отпускало горячее беспокойное чувство. Чувство, что Ритка совершает непоправимую ошибку, о которой обязательно будет потом сожалеть.

Сама Бобылева, казалось, пребывала в состоянии странного коматоза. На УЗИ ревела, а потом вот глубоко ушла в себя…

Мне было страшно, а уж ей подавно. Пальцы, до хруста стиснувшие шариковую ручку, дрожали. Она все никак не решалась подписать согласие на медицинское вмешательство, и меня вдруг перемкнуло.

Помню, как выдрала листок из ее рук, бросила короткое «вставай-одевайся» и начала суматошно собирать ее вещи.

Плохо осознавали, что делаем, но покинули это место с легким сердцем и больше туда не возвращались…

– Я так переживала, что вся жизнь под откос идет, а оказалось, что Степка – и есть моя жизнь. Остальное на второй план ушло. Наверстается, – повторяет отрывок из эмоционального монолога матери.

Надо сказать, что та тепло встретила дочь на пороге родного дома. Без скандала и осуждения.

«Ничего, поднимем и Степку. Поможем, чем сможем».

И Ритка наконец выдохнула…

В академии до последнего скрывала живот, а потом вернулась к родителям и с головой ушла в предстоящие заботы-хлопоты.

Антон Яковлев, тот который Степкин отец, на новость о существовании ребенка отреагировал как самый настоящий… Нет, не мужчина, трус. Ни на шутку испугался замаячившей на горизонте ответственности и того, что Бобылева начнет с ним судиться.

Ритка сказала, что после рождения Степана родители Яковлева приезжали в деревню. Требовали сделать тест ДНК и поделились предположениями относительно того, что Бобылева – охотница за деньгами и под их сына легла целенаправленно.

Угрожать даже пытались, да так и обомлели, когда Риткин батька ружье со стены снял со словами «вон пошли ироды, не то пристрелю».

– Ну хватит нюни распускать, меланхолики! Давайте, кто там следующий на очереди? – ободряюще забивает повисшую паузу Вершинина.

Слово берет Сашка. Долго и красиво говорит, ласково треплет меня за уши, а потом под гитару исполняет несколько своих песен.

Тикают часы на стене. Нас немного, но в маленькой общажной комнатушке душно и тесновато, хотя это не мешает ребятам веселиться и вспоминать интересные истории из прошлого. Они шутят, активно поедают салаты, по традиции приготовленные Ингой в паре с Левицким, и не скупятся на теплые поздравления.

Вот вроде хорошо все, спокойно, а на душе кошки скребут…

Дурное предчувствие с самого утра терзает, и потому когда раздается деликатный стук в дверь, ничего хорошего я уже не жду.

– Войдите! – великодушно разрешает Инга.

Оборачиваюсь. На пороге стоят мои родители. Люди, которые меня вырастили и воспитали.

Я не общаюсь с ними уже ровно год. На звонки не отвечаю, сообщения удаляю, даже не прочитывая и, что самое интересное, мук совести при этом совершенно не испытываю.

– Здравствуйте, – приветствует их Левицкий.

– Добрый день.

– Мам, пап, вы чего здесь? – озадаченно осведомляется Леша.

Пока они, раздеваясь, топчутся у двери, Ритка принимается тихонько выпроваживать немногочисленных гостей на кухню.

– Да вы садитесь, че уж, раз явились, – довольно резко бросает в их сторону проходящая мимо Харитонова.

Она единственная из присутствующих знает правду. Оттого и злится. А вот я до определенного момента вообще никаких эмоций не испытываю…

– Ой, Дарин, что ж это я стою! С днем рождения! – суетится мама Наташа.

Вкладывает мне в руки хризантемы, коротко целует в щеку и ставит на стол упакованный в пластик торт. Три шоколада. Мой любимый.

– Саш, – толкает мужа в бок, и тот молча достает из кармана маленькую бархатную коробочку.

«Пьет папа Саша», – с грустью думается мне, пока я за ним наблюдаю.

Отмечаю месячную щетину, мешки под глазами и неопрятный вид. Выглядит он не очень…

– Мы с миром пришли, Дариночка. Ну негоже близким людям обиды так долго друг на друга держать, – усаживаясь на кровать Инги, сообщает мама Наташа.

– Я не держу, – выпрямляю спину и невольно дергаюсь, когда Леша инстинктивно берет меня за руку.

– А что же тогда? – она достает из кармана носовой платок. – Бойкот нам на пару объявили. Ни слуху, ни духу. Что один, что второй.

– А то ты не знаешь почему, – цокает языком Алеша. – Выставили девчонку в ночь из дома. По-человечески это, ма?

– Не так все было, – принимается уверять она. – Даша сама вспылила. Убежала, ничего не разъяснив.

– Я ее к тебе отправил в надежде, что ты поддержку окажешь. А ты…

– Ну вот что, – вмешивается папа Саша. – Не смей в таком тоне разговаривать с матерью!

– Ой молчи вообще, бать, – отмахивается Леша. – Тебя где тогда носило? Да ты хоть знаешь, что тут происходило…

– Леш, – перебиваю сразу же. – Не надо. Пожалуйста.

– Ни к чему, ты права, – кивает, перехватывая мой умоляющий взгляд.

– Нет уж, сказал «а», говори «б»! – не унимается отец.

Они с Лешей начинают бурно пререкаться друг с другом и, как всегда, остановить это практически невозможно.

– Ой, ну что же мы как не родные в самом деле! Нельзя так! Саш! Алешенька! Давайте не будем!

На секунду их голоса затихают.

– Доченька, мы вот тебя по телевизору увидели. Папа так тобой возгордился! Позвал меня. Смотри, говорит, наша Даринка за московское «Динамо» играет!

Возгордился.

До подкатывающей тошноты.

– Галка позвонила. Ей Володька все уши про тебя прожужжал. Велел телевизор включить. А она до сих пор не верит, что это ты… Завидует!

– Можно один вопрос? – опускаю голову и пытаюсь сглотнуть, физически ощущая вставший в горле ком.

– Задавай конечно, – с готовностью соглашается она, не подозревая, о чем пойдет речь.

Киваю и делаю глубокий вдох. Потому что легким катастрофически не хватает воздуха.

Вот оно, накатило враз. Сдавило грудь точно тисками…

– Будь я вам родной дочерью, тоже взяли бы деньги от Абрамовых? – поднимаю взгляд.

Мама Наташа разительно меняется в лице. Бледнеет, краснеет поочередно.

Папа Саша замирает с открытым ртом, а Леша… Леша стискивает мои пальцы так сильно, что больно становится. Но разве эта боль сравнится с той, что выжигает меня изнутри?

– Взяли бы? – дрогнувшим голосом озвучиваю свой вопрос еще раз.

– Мы… Мы… – заикается женщина.

– Даша, что это значит? – волнение брата, подобно электрическому заряду, передается и мне.

Поворачиваюсь к нему. В глазах парня – полнейшая растерянность.

– Пусть сами расскажут, – отвечаю тихо.

Стоило, конечно, сказать ему, но, увы, тогда я не нашла в себе сил на это. Элементарно испугалась его реакции.

– Дариночка… Ну что за глупости такие-то? – разнервничавшись, лепечет мама Наташа. – Ты с чего…

– Я документы видела, – перебиваю резко. – Знаю, что родом из Одессы. Отец был священником, а мама учителем. И что погибли они тоже знаю.

Справа от меня шумно выдыхает Лешка, но снова посмотреть на него я не могу.

– Ой, Саш… – мама Наташа ударяется в слезы.

– Почему вы не рассказали мне?

– Дарин, но как же?! Саш… – ищет поддержки в лице мужа.

– Я говорил тебе, что так будет. Говорил, – раскатом грома ревет ей в ответ.

Она закатывается воем. Плечи ходят-ходуном.

– Посмотри, что ты наделала! – это он явно ко мне обращается. – Сидишь, на судьбу жалуешься, жертву из себя корчишь.

– Я не жалуюсь.

– Вырастили с пеленок! Выкормили! Образование дали! – отец багровеет с каждой секундой все больше.

– Я благодарна вам за это, – признаю совершенно искренне.

– Переезд в Москву. Гимназия. Репетиторы. Один из лучших вузов страны. Все, что ты имеешь сейчас, – наша заслуга! – кипит, тыча в меня пальцем.

– Да ни черта, – глухо отзывается Лешка. – Она сама…

– Сама, – кривится тот в ответ. – Говорил я тебе, Наташа? Говорил, что так будет? Вот оно как! Выросла, отблагодарила за то, что в детском доме не оказалась!

– Ой, Сашааа, Сашаааа, – рыдает жена. – Дарин!

Бросается ко мне, но я вообще никак на ее объятия не реагирую. Застыла каменным изваянием. Разве что непрошенные слезы льются по щекам.

– Дариночка! Алеш! И что теперь? Это все? Все? – повторяет взахлеб. – Мы же тебя как свою любим! Ты же наша! Доченька! Наша! Скажи ей, Саш! Скажи!

– Поднимись с пола, Наталья! Где твоя гордость? – басит он возмущенно.

– Дарин!

Цветной фотопленкой в голове сменяются яркие кадры из детства…

– Нельзя вот запросто взять и вычеркнуть родителей из своей жизни, – цепляется за мою ладонь.

– Это вы меня давно вычеркнули, – срывается шепотом.

– Встань, Наташа! – приказывает ей муж.

– Неблагодарная! Да разве можно так?! – восклицает она. – Я в тебя всю душу вложила. Богу доказала, что своих собственных детей достойна.

Своих. А я своей так и не стала…

– Уйдите сейчас. Уйдите! – просит Леша, ощущая, как меня трясет.

– Алеш!

– Мам, потом. Не сейчас.

Привлекает к себе порывисто. Стискивает в своих руках и выдыхает лишь тогда, когда громко хлопает дверь.

Молчим…

– Даша, – заговорит он не сразу.

А в моей голове бьется лишь одна отчаянная мысль.

– Ты все равно мне сестра. Сестра самая настоящая. Понимаешь?

Даже звука из себя не получается выдавить. С трудом восстановленные «шестеренки» ломаются по новой. Разлетаются в пыль..

– Ты сестра мне. Сестра, несмотря ни на что, – настойчиво повторяет он. Будто себе внушает, отказываясь верить в истину.

Они все не родные, не кровные. У меня никого нет. Никого…

Вот она, горькая правда.

Открываю глаза. В комнату тихонько заходит рыжая Санька. Замирает у стены и, виновато потупив взгляд, тягостно вздыхает. Будто молча извиняется за вторжение.

Тикают настенные часы.

В руках у Харитоновой огромный букет цветов.

Красные розы. Длинная ножка. Нераскрывшиеся бутоны. Идеальные. Один к одному. В прошлом году точно такие же были…

Сердце, ударившись о ребра, срывается в пропасть, а Лешины слова запоздало звучат в голове отдаленным гулким эхом.

– Дашка, я с тобой буду. Все равно с тобой буду, слышишь? Буду оберегать и защищать тебя. Как ему и обещал…

Глава 61. Чудик

Ян

Голос Беркутова слышу еще из коридора. Судя по интонации его нервы на пределе, и мне это не нравится. Так и не научился держать себя в руках.

Толкаю дверь и захожу.

– Я говорил тебе, не трогай! Нельзя! – ругает мелкого недовоспитатель.

– Почемууу?

– Потому что!

– Зачем оно?

– Я уже объяснял, Савелий! Это устройство непрерывно регистрирует электрокардиограмму на носитель памяти.

Ой идиот… Еще бы понятнее задвинул.

– Яяяян! – громко восклицает Савелий. Широко улыбается и тянет ко мне свои ручонки, нетерпеливо при этом мотыляя ногами.

– Здорово, Чудик, – забираю его у Беркута.

– Яяяяян, – жмется ко мне и до боли стискивает шею. Того и гляди придушит, но, черт возьми, как же это приятно.

– Ну хоть ты скажи ему, что нельзя трогать холтер! Я уже задолбался! – возмущается друг, активно при этом жестикулируя.

– Хватит орать на ребенка, Рома! – опускаюсь на стул.

– Не ну а че он как маленький, ей богу! – ершится в ответ.

«Как маленький».

Смотрю на него как на дебила.

– Сав, – отлепляю его тельце от себя. – Ты зачем трогаешь присоски? М?

– Че-шет-ся! – в подтверждение своих слов снова лезет к груди.

– Ну вот видишь. Ему некомфортно, – приподнимаю на мальчишке свитер.

– Тууута, – жалобно хнычет он.

– Здесь? – аккуратно дотрагиваюсь до того местечка, на которое он указывает.

– Ага.

Осторожно потираю кожу вокруг присосок.

– Оооо…

Так потешно прикрывает веки, балдея. Кошак…

– Ты должен поиграть со мной, – поясняю, пока мы почесываемся.

– Играть! Играть! – в своей привычной манере начинает заводить он.

– До завтра ты – Электроник. Мальчик-робот. Усек?

– Ро…робот? – лупится на меня во все глаза.

– Да.

– Как трансфоооормер?

– Типа того.

– Оптимууус. Баааамблби, Магнус[20]20
  Автоботы. Протагонисты вымышленной вселенной трансформеров, герои обширной коллекции комиксов, книг, мультфильмов и кинофильмов.


[Закрыть], – принимается перечислять любимых персонажей, и Беркут закатывает глаза.

Очевидно вспомнил, как мы ломали мозг, когда собирали этих самых трансформеров из кубиков лего. Сам же и купил тот огромный набор. Придурок.

– В общем так, Бамблби, провода, присоски и вот эту штуку, – указываю на аппарат в чехле, – трогать до завтра нельзя. Это ясно?

– А почему? – озадаченно хмурится.

– Потому что если тронешь… сработает сигнал и прилетят десептиконы[21]21
  Антагонисты вымышленной вселенной трансформеров, противники автоботов.


[Закрыть].

– Ооой, – по-настоящему пугается.

– Прилетят и захватят нашу планету. Ты же этого не хочешь?

– Неееет.

Звучит как полная чушь, но Савелий помешан на этой франшизе, так что, думаю, как раз вот такой бред и сработает.

– А потом похитят тебя, – продолжает фантазировать Рома. – Посадят в летающую тарелку, заберут к себе за непослушание и останешься ты там…

Ощутимо наступаю ему на ногу.

Совсем охренел?

– Я не буду троооогать, – обещает Чудик, всерьез разволновавшись.

– Вот и молодец. Рассказывай, как дела.

Он принимается нести свою тарабарщину, а я просто молча его слушаю. Клянусь, часами так сидел бы.

Я вижу Савелия не так часто, как мне хотелось бы, но и за эти встречи Покровскому безмерно благодарен. Он лучше остальных знает, как важно мне общаться с ребенком. Наверное поэтому нередко нарушает правила и действует в обход нового главврача.

Тот еще козел, кстати. Уже дважды переносил мою комиссию.

– Мы с Дааашей лепииили снегобааабу.

Естественно мозг цепляется за это его «мы с Дашей».

Собственно и все, что я уловил из его сумбурного монолога.

– Воооот такууую! – раскидывает руки в стороны.

– Круто, – отзываюсь сухо.

– А пооомнишь колобкааа? – снова улыбается и лезет в лицо.

– То был Квадраччио, – щипаю его за нос.

– Потому что ру…ко…жо…пы! – выдает он, припоминая мою же фразу.

Говорю же, у этого мальчишки феноменальная память.

Беркут хохочет, я тоже, но за грудиной так адски болит… Потому что вспоминается тот зимний день и наши придурочные забавы.

– Пошли на улицу! Там снееег! Много! – воодушевленно таращится и цепляется за меня.

– Скоро, Сав, скоро… – обещаю ему я. – Стих давай репетнем. Ты доучил?

– Да… С мааамой.

Старательно зачитывает четверостишия. Лицо еще такое серьезное при этом делает. Как будто не девчонку поздравлять собирается, а самого президента. Не меньше.

– Пойдет. Шишак такой огромный откуда? – интересуюсь, осматривая лоб.

– Бум. Бах, – очень «понятно» разъясняет он.

– Ясно. Что сегодня рисуем? – пододвигаю к себе чистый лист. – Может елку? Новый год скоро, все дела…

– Дааашу.

Мать твою. Я понимаю, конечно, что он не нарочно, но это прям издевательство. Будто мне мало Даши в моей голове.

– Ёлку рисуем, – хочу приступить, но Савка впивается в мою руку.

– Дааашу! – требует капризно.

– Ладно, я согласен на Снегурочку. Пойдет?

Обычно компромиссы у нас заходят на отлично, но сегодня – явно не мой день. Это я понял еще утром, когда Одуван обставил меня в шахматы.

Друган мой. Никита Фадеевич. Ему шестьдесят семь. Милейшее создание, если не знать о том, что он бегал за женой с топором в руках.

– Дааашу! Дааашу! – горланит Савелий, бастуя.

– Свет на ней клином сошелся?

Раздражает порой его упертость.

– Почему холтер назначили носить? – сгребаю Савкину ладошку в свою, так чтобы он тоже ухватился за карандаш.

– Так это… Чудик у нас в обморок падать начал, – массируя виски, сообщает Рома.

– И с чем связано?

Мне это вообще не нравится. Как будто эпилепсии нам мало в дополнение к основному диагнозу.

– Ну вот пытаются выяснить. С сосудами опять что-то. Мы в пятницу поэтому и не пришли. Мать возила Савку на диагностику. Завтра еще на МРТ записаны.

Непроизвольно давлю на карандаш сильнее.

Как же достало. Так хочется, чтобы ребенок просто спокойно жил. Без всего вот этого…

Я никогда не относил себя к рьяным атеистам, но, похоже, скоро начну, ведь кое-кто там наверху жестко халтурит, допуская то, что происходит в нашем ненормальном мире.

– Сам-то почему такой потасканный? – на пару секунд отрываюсь от нашего с Савкой занятия. – Опять бухаешь?

– Пьююющенко! – подмечает младший брат.

– Н-да, конечно, ага, – Рома корчит морду. – Я, блин, пашу в «Беркутстрое» с восьми до восьми. Как раб на галерах! – недовольно вздыхает. – Сергей за меня взялся капитально. Приставил к Бирюкову, так этот крючконосый с его подачи вообще берега попутал! Дрессирует меня как псину. Время по секундам засекает на обед и на туалет. Не, ну где это видано, Ян? Я, между прочим, сын основателя холдинга!

– Ой, слышь, сын основателя, не петушись. Сам виноват, не хер было на все забивать.

– Серый мне еще заявил, мол сессию летом сам закрывать будешь. Далась мне вообще эта заочка… – фыркает и прямо-таки кипит весь.

– Не тупи, вышка нужна, – перемещаю карандаш и Савкины пальцы ниже.

– На кой шланг, если у меня пожизненный фронт работ намечается? – искренне недоумевает Птицын.

– Не мне тебе пояснять простые вещи. Савелий, сам вот так волосы рисуй, – показываю ему как именно. – И карандаш возьми, пожалуйста, правильным хватом.

– Даше мяяяяч надо, – замечает юный художник.

– Это портрет, Савелий, куда ты предлагаешь мяч поместить?

– Ну суда, – заявляет с умным видом, обозначая место.

– Куда сюда?

– Надо мяч! – хмурится.

– Это они на матч «Динамо» – «Спарта» ходили, – поясняет Рома.

– Кто они?

– Дядь Игорь и Чудик.

– Савелий, больше усердия. Нормально рисуй, – наставляю строго.

– Да…

– Что это такое? Это не волосы, а змеи. Медуза Горгона она тебе, что ли?

– Гургона, – хихикает, повторяя за мной.

– Ровнее и мягче. Вооот так, – демонстрирую еще раз.

«Дядя Игорь и Чудик», – рикошетит тем временем в мозгу.

Козел старый. Зашибись, уже и туда таскается?

Закипаю внутри. Как-будто кислоты в кровь плеснули.

Прислоняюсь к спинке стула. Раздраженно сжимаю челюсти. Дышу. Носом.

Рома вопросительно вскидывает бровь.

– Ты че с батей не контачишь щас? – дергается, когда на улице кто-то резко начинает орать.

Молчу. Мы с папашей действительно крупно поскандалили. Опять же после вот такой нашей беседы с Беркутом. Эта ж сорока всегда кучу новостей на хвосте приносит. И обязательно вываливает то, о чем я знать не хочу.

– Демоны! – доносится с улицы. – Изыди!

– Блин, Ян, как ты здесь находишься? Я б не смог, – признается, ссутулившись.

Очкун.

Ему всегда тут не по себе. Вздрагивает как мышь от каждого звука. А я привык.

– Иногда выбирать не приходится.

– Да знаю, но стремно так, – морщится, закатывая рукава на рубашке.

Офисный планктон.

– Зато получаешь ценный опыт, Ром.

– Какой?

– По итогу осознаешь, что застрять тут на всю жизнь не хотел бы…

Молчит.

И как же бесит этот его взгляд! Сочувствующий и жалостливый. Сострадание из него так и прет.

– Много здесь буйных? – спрашивает после того, как раздается очередная порция пронзительного крика.

– Ну есть, – пожимаю плечом. – Их отдельно держат, в другом блоке.

– А те, с которыми общаешься ты? Они как, совсем больные?

Пожалуй, настала следующая фаза. Рому раздирает любопытство.

– Смотря какой смысл ты вкладываешь в понятие «совсем больные». Я так-то тоже не совсем здоров, – криво усмехаюсь.

– Ты не психопат и, как показывает практика, вполне способен сойти за нормального, – ржет, уворачиваясь от оплеухи.

– Ты дразнил меня шизоидом, забыл?

– Ни фига ты злопамятный. Это было в третьем классе! Тебя таскали к мозгоправу каждые выходные.

– И заканчивались эти сеансы всегда одинаково.

Никто из психологов и слова из меня не мог вытянуть. Помню, один из них даже пытался опробовать на мне гипноз. Я сделал вид, что сработало, а затем виртуозно послал мозгоправа в дальние дали, постаравшись использовать весь свой богатый словарный запас.

– Готов к комиссии? Этот твой Кашпировский что говорит? Какие прогнозы? – переключается в настоящее.

– Благоприятные, – беспалевно киваю на Савелия.

Наш маленький Пикассо притих. С головой ушел в творчество. Сидит себе, старательно прорисовывает Арсеньевой прическу.

– Молодец, – хвалю конечно.

Савка поворачивается и задирает нос. Он всегда так делает, когда страшно доволен собой.

– Капец похожа, – перегнувшись через стол, поражается сходству Беркут.

Мелкий потирает глаза.

Так быстро устал?

– Хочу на ручки… – карабкается на колени. Усаживается и обнимает меня руками-ногами.

Так и не отучили, хотя врачи рекомендовали с этим не частить.

– Клещ-присосочник, – комментирую я его действия. – Или пиявка?

Смеется, отклонив голову назад. Смотрит на меня долго-долго и как-то по-особенному пронзительно.

– Что уже задумал? – подозрительно прищуриваюсь. Знаю ведь его, как облупленного.

Кряхтя, приподнимается. Осторожно трогает отросшие волосы, а затем обхватывает ладошками мои скулы.

– Люблююю, – произносит шепотом на выдохе.

– Что еще за приступ нежности? – ошалело замираю, пока он лезет целоваться. Совсем решил меня добить.

– Ну, так…

«Ну, так». Отлично.

– Как девчонка, Савка! – пытается припозорить его брат.

– Заткнись. Не слушай его, Чудик, он просто завидует, – спешу успокоить пацана, когда замечаю, что тот стыдливо опускает взгляд.

– Яяян, мой Яяян, – тихо приговаривает, утыкаясь носом в шею.

Не удержавшись, целую его в лоб и прижимаю к себе.

– Конечно, а Рому за борт, – ворчит Беркут, вставая и поглядывая на часы. – Нам пора, Савелий. Отлипай от папы-Яна. Двигаем.

Но тот в ответ только крепче меня стискивает.

Мокро.

Отодвигаю его через силу, а когда вижу, что плачет, сердце горячей кровью обливается…