Текст книги "Аритмия (СИ)"

Автор книги: Анна Джолос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

– Прямо, вон до того резервуара. Там налево, – объясняет мне мужчина. – Это недалеко. И давай быстро. Устроили мне тут не пойми что.

– Извините.

– Иди, околел небось совсем. Часа три назад уходить отказался. Уже и ментами его пугал, да что толку…

Киваю и шагаю по нетронутому, скрипучему снегу. Подсвечиваю дорогу, а все равно от страха душа в пятки уходит.

Темно, зимой ведь поздно светлеет, и тишина такая, что аж в перепонках гудит.

По сторонам стараюсь не особо глядеть, а все равно картинка пугает до жути. Поникшие под весом снега ветви деревьев, кресты. Памятники с фотографиями. Так и кажется, что все эти люди прямо на меня молчаливо смотрят.

«Сколько лет работаю, постоянно сюда тридцать первого в ночь таскается. В прошлом году только пропустил».

Рома рассказывал мне об этой «традиции», но одно дело слушать и представлять, и совсем другое, ощутить и увидеть собственными глазами.

Аж дурно становится. Никогда не думала, что однажды посреди ночи окажусь на кладбище…

Останавливаюсь у бака, заданного в качестве ориентира. Выдыхаю, выпуская небольшое облако пара изо рта.

– Соберись, Даша, – саму себя уговариваю и жмурюсь от бьющих по лицу крупных снежинок. Колючих и царапающих.

Сворачиваю влево, как было сказано. Пробираюсь меж оград и всматриваюсь в темноту. Желудок от ужаса сводит.

– Ян, – зову беспомощно дрогнувшим голосом.

Иду дальше. Какие-то звуки всюду мерещатся, да так и ожидаешь, что кто-то из-за деревьев выскочит. Напугает.

Мне бы только найти его. Только бы найти…

На секунду притормаживаю. Замечаю нечеткий мужской силуэт и срываюсь с места.

Ноги тонут в снегу, но я все равно пробираюсь к калитке. Захожу, застываю. Первым делом замечаю на могильной плите замерзшие розы.

Поднимаю глаза. С припорошенного снегом черного памятника на меня смотрит девочка.

Как же они похожи…

Бросаюсь в угол. Туда, где стоит скамейка и стол.

– Ян…

Он сидит неподвижно, уронив голову на сложенные перед собой руки. Волосы покрыты инеем. Рядом стоит практически пустая бутылка дорогого виски, и теперь я понимаю, почему его голос звучал так странно.

– Слышишь меня, Ян! – пытаюсь растолкать, растормошить.

Дотрагиваюсь до его лица.

Ледяной весь, и в какой-то момент мое бедное сердце едва не останавливается. Ведь кажется, что пульса нет, и он не дышит.

– Очнись, прошу тебя, очнись! Абрамов! Ну же! – уже фактически бьюсь в истерике, когда он поднимает голову и, щурясь от яркого света, пытается сфокусировать на мне взгляд. – Ты с ума сошел? – убираю телефон и склоняюсь ближе. – Сколько времени ты вот так здесь сидишь?

Молчит. Смотрит на меня как-то растерянно. Будто бы не верит, что все происходит на самом деле.

– Что же ты делаешь?! – пытаюсь застегнуть на нем знакомую куртку, совершенно точно принадлежащую Илье. Стаскиваю с себя вязаный шарф, заматываю поплотнее его шею. – Разве можно так? Ты насмерть хочешь замерзнуть?

Качнувшись, трет веки. Озирается.

Но он словно не со мной. Не здесь…

– Ян…

Беру его околевшие ладони в свои. Подношу к губам, грею дыханием, и слезы безостановочно катятся по щекам. Обжигая. Застывая на воспаленной коже.

– Арсеньева, – произносит наконец хрипло.

– Я это, я. Поехали домой, пожалуйста. Ты ведь заболеешь.

Смеется. Закашливается.

– Слышишь меня, идем.

– Как настоящая, – сам себе говорит. Не то бредит, не то еще что. – Глючево долбаное.

– Пожалуйста, давай уйдем отсюда, – молю отчаянно.

– Мне здесь… хорошо, – упрямится он.

– Давай, надо встать, – тяну его за собой, но бесполезно. Даже сдвинуть не могу. Не поддается.

– Алису нельзя оставлять. Ей итак там под землей одиноко и холодно.

У меня от его слов озноб ползет вдоль позвоночника.

– Пожалуйста, Ян. Пошли домой.

– Нет… дома. Давно. Нет.

Как же больно… Как мне больно за него.

– Неправда, есть. Вставай.

Чувствую, что меня трясет. Нервы сдают.

Темень непроглядная. Кладбище. Ян, который явно не в себе.

Все, что вижу, глубокой раной где-то там внутри навсегда отпечатывается. Словно раскаленным железом накрепко приложились.

– Идем! – настаиваю громче.

– Нет, – звучит все так же отрешенно.

Обессиленно опускаюсь рядом. Хватаю за ворот куртки.

– Прошу тебя. Давай уйдем. Ты замерз, нам нужно… – всхлипываю и шмыгаю носом.

Вот-вот захлебнусь от безысходности. Она топит меня. Накрывает волной.

– Имей совесть. Делай, что девчонка говорит, – раздается за моей спиной голос его отца.

Вздрогнув от неожиданности, медленно выдыхаю.

Приехал.

– Что за на… – Ян выставляет вперед руку, закрываясь от мощного луча фонаря.

– Поднимайся, живо! – командует Абрамов-старший.

– А не пойди бы тебе…

– Мать твою! Отойди, Дарин, – аккуратно меня отодвигает. Направляется к сыну, вздергивает того на ноги. – Сколько выжрал, дурень? – косится на большую пузатую бутылку. – Тебе же нельзя пить! – закидывает руку Яна себе на шею.

– Можно без колес. Отвали…

– Шевели копытами. О себе не думаешь, так хоть ее пожалей.

Пропускаю их вперед, забираю со стола неработающий телефон и уже собираюсь уйти.

Делаю шаг. На секунду оборачиваюсь, смотрю на Алису, и на мгновение мне мерещится, что выражение ее лица изменилось. Она будто расстроена и плачет…

– Господи, помоги мне, – шепчу тихо.

Сморгнув морок, отвожу взгляд и спешно через сугробы пробираюсь к выходу.

Нагоняю Игоря и Яна, то и дело сбивающихся на диагональ.

– Не ее. Кого угодно, но ее… зачем? – слышу обрывки фраз.

– Будь добр, заткнись и активнее переставляй ногами, – гневается Абрамов-старший.

– Я если узнаю, что ты… Да я тебя… убью.

– Протрезвей для начала.

У ворот нас встречает смотритель кладбища. Присвистывает, оценивая состояние парня. Открывает калитку шире.

– Дарин. Все нормально? – испуганно пищит невесть откуда взявшаяся Инга.

И пока Игорь насильно заталкивает Яна в свою машину, мы с ней растерянно смотрим друг на друга.

Глава 64. Моя-твоя боль

Дарина

У дома Абрамовых автомобиль тормозит уже двадцать минут спустя.

– Дарина, дверь открой с той стороны, а ты, – строго обращается Игорь Владимирович к Инге, – жди в машине.

– Еще чего, я с вами иду! – Инга отвечает в свойственной ей дерзкой манере.

– Я сказал, сидишь тут и ждешь! – повышает на нее голос Абрамов-старший, выбираясь из салона «Мерседеса». – Или пешком назад до Москвы пойдешь!

Подруга начинает возмущаться, но он на нее больше не реагирует.

– Просыпаемся. Приехали, – грубо тормошит отключившегося в дороге Яна. – Держи, иди открывай, – вкладывает мне в руки связку ключей.

Послушно направляюсь к центральному входу внушительного по размерам дома, быстро поднимаюсь по ступенькам и подхожу к двери.

Я здесь никогда не была, но нечто такое, конечно, представляла.

Мои пальцы все еще дрожат, когда подбираю ключи от верхнего и нижнего замка.

– Разобралась?

– Вроде да.

Заходим в дом. Здесь тихо, повсюду горит свет, но судя по всему, мы одни, ведь нас никто не встречает.

– Пусть проспится в комнате для гостей. Наверх не дотащу, свалимся с лестницы.

Они прямо в обуви проходят дальше, а вот я спешу разуться. Подобной наглости себе позволить не могу.

– Дашка! – на пороге появляется Инга.

Так и знала, что не усидит…

– Ты как? – посматривает на меня с беспокойством. – Нормально?

Киваю, стаскивая с себя верхнюю одежду.

– Пипец, шок в шоке. Что он делал на кладбище ночью? – подруга таращится на меня во все глаза.

– К сестре приходил, – снимаю шапку и прячу ее в рукав куртки.

Поднимаю взгляд на Ингу и только сейчас замечаю все детали ее внешнего вида.

– Знаю-знаю, выгляжу отвратно, – тут же принимается причитать она. – Эта бездушная сволочь довела меня до слез.

Протискивается к зеркалу.

– Твою за ногу! – принимается поправлять поплывший макияж.

– Ты как здесь оказалась?

Это, в общем-то, не мое дело, но я все-таки решаюсь спросить.

– Сюрприз Игорю хотела сделать. Смотри, – поворачивается ко мне и, распахнув полушубок, демонстрирует костюм Снегурочки. (Если его так можно назвать. Уж слишком откровенный и развратный).

– Инга… – взглядом пытаюсь выразить все, что думаю на этот счет.

– Н-да, он тоже не оценил, – с досады цокает языком. – Но это ничего, я сдаваться не намерена, – повторяет настырно. – Все равно теперь, согласно народной примете, с кем Новый год встретишь, с тем его и проведешь.

– Немного не так…

– Дарина, иди сюда! – недовольно зовет меня «бездушная сволочь».

– Пошли, – Инга подталкивает меня вперед. – Комната для гостей вон там. Я уже изучила план дома. Охренеть у Абрамовых хоромы, да? Ты, кстати, бывала здесь раньше?

Не слушаю ее трескотню. Захожу в комнату и останавливаюсь у двери. Наблюдаю за тем, как дядя Игорь осматривает лицо и руки отпрыска, пока тот матерится в ответ.

– Если в течение десяти часов процесс не пойдет дальше, останется с пальцами и ушами, – заключает по итогу осмотра.

– Выруби его, – Ян мучительно стонет и щурится от яркого света ламп.

– Какого звездеца ты сбежал из больницы, идиот? Неделю подождать не мог, пока все бумажки оформят?

– Не мог. Мне к нему… надо было. Поздравить… хотел. Почему ты не сказал про операцию? – цепляется за отцовское пальто.

– Протрезвеешь – поговорим!

– Ты и его хоронить без меня хотел? М? Чтобы как в прошлый… раз… крест увидел и все? – голос парня ломается, и я почти физически ощущаю, как больно ему произносить это.

– Да, если бы пришлось, – шокирует своим ответом Абрамов-старший. И самое ужасное, что я понимаю: он говорит правду.

– Охренел? Ты охренел! – слетает с катушек Ян и, разозлившись, бросается на отца.

– Ой, мамочки! – испуганно пищит Инга, отпрянув к стене.

– Ян, не надо! Пожалуйста, не надо! – влезаю между ними, и кажется только это не позволяет ему продолжить начатое.

Висну на нем, крепко обнимаю за шею. Оттесняю собой, вынуждая отступить от отца на пару шагов назад.

– Тихо. Все. Успокойся, не надо, – повторяю шепотом, будто мантру.

Сама же вместе с ним задыхаюсь. Чувствую, как неистово бьется его сердце, и как он весь горит. Ненавистью. Яростью. Обидой.

– Игорь, у тебя кровь! – испуганно констатирует Вершинина.

– Гаденыш разбил мне нос, – доносится сзади.

К счастью, слышу, как Абрамов-старший уходит. Инга, громко стуча каблуками, несется следом.

Хлопает дверь, отрезая нас от внешнего мира. Мы остаемся наедине, и только убедившись в том, что Ян затих, отстраняюсь.

* * *

Весь день бесцельно слоняюсь по дому. Игорь Владимирович из города не вернулся. Остался в московской квартире. Злой и раздраженный сообщил, что приедет только после того, как уладит возникшие в психбольнице проблемы.

Ян долго спит. Периодически проверяю, как он, и к вечеру замечаю тревожные симптомы: озноб, беспокойный сон, частое дыхание и горячий лоб.

Градусник, который удается отыскать не сразу, выдает тридцать девять и пять. Заболел, как я и предполагала…

Иду на кухню, щелкаю кнопкой электрочайника и достаю из аптечки жаропонижающее. Моя возня в общей сложности занимает от силы минут десять, но я корю себя за нерасторопность.

Когда прихожу в спальню, обнаруживаю абсолютную темноту и Яна, соорудившего из одеяла плотный кокон.

– Эй, так не пойдет.

Возвращаю приглушенный свет бра. Оставляю на прикроватной тумбочке чай с лимоном, таблетки и бутылку воды.

– Придется избавиться от этого, – тяну одеяло на себя, но Ян, пребывая в состоянии полудремы, упрямо хватается за него пальцами.

Проявляю настойчивость и отбираю возможность греться.

– Холодно, – сипит недовольно.

– Вставай, – аккуратно тормошу его.

Приподнимается на локтях. Не без усилий открывает глаза. Поворачивает кисть и бросает осоловевший взгляд сперва на часы, а потом на меня.

– Выпей лекарство, у тебя жар, – пока он плохо соображает, заставляю принять таблетку.

– Арсеньева… – садится и хмурится, явно что-то прокручивая в голове.

– Это надо снять, ну-ка, приподними руки, – пользуясь очередной заминкой, ловко стаскиваю с него пропитавшийся потом свитер. – Ни в коем случае нельзя греться при высокой температуре, – поясняю свои действия, отчаянно при этом краснея.

По идее его надо раздеть полностью, но я не думаю, что мне хватит смелости.

– Чай.

– Свет…

– Выпьешь – и я выключу, – подношу кружку к пересохшим губам и совсем ни к месту думаю о том, как смертельно по нему скучала.

Глоток. Второй. Еще.

Все бы ничего, но он смотрит на меня так пристально, что от этого даже ладони, которыми держу чашку, трясутся.

– Ложись. Совсем плохо? – отмечаю бледность кожных покровов и некоторую дезориентацию.

Неопределенно мотнув головой, укладывается на подушку.

Вздохнув, как и обещала, выключаю свет.

Комната снова погружается во мрак, и только узкая полоска света из коридора слегка подсвечивает окружающее нас пространство.

На кухне снова завариваю чай с лимоном, после чего иду в ванную.

Помню как-то в детстве я особенно сильно простудилась… Мама тогда две ночи без сна со мной просидела. Переживала страшно. Отпаивала травами и делала мне холодные компрессы. Легче становилось точно…

Возвращаюсь в спальню с мокрыми хлопчатобумажными салфетками в руках и снова опускаюсь на кровать.

– Давай так попробуем, – прикладываю охлаждающий компресс к пылающему жаром лбу. Обтираю тело тонким полотенцем, смоченным в холодной воде.

Сколько раз это делаю – не знаю. Параллельно заставляю Яна много пить и не разрешаю укрываться одеялом, игнорируя его недовольство. По ощущениям температура то падает, то вновь поднимается. И так мы с ней воюем всю ночь.

– Куда? – он вдруг резко перехватывает мое запястье, когда я собираюсь встать с постели.

– Я…

В растерянности замираю.

– Иди… ко мне, – произносит хрипло, не оставляя шанса на побег.

– Мнеее надо на кухню, – пищу, пытаясь оказать сопротивление.

– Нет, сюда иди, – отвечает он сонно и настырно тянет к себе, вынуждая лечь рядом.

Сохраняя дистанцию, укладываюсь на подушку, однако уже в следующую секунду взволнованно краснею, потому что Ян придвигается ближе, и я попадаю в плен его рук.

– Арсеньева… – стискивает так крепко, что того и гляди захрустят мои несчастные косточки.

– Спи, все хорошо, – дернувшись влево, непроизвольно прикрываю глаза, когда он шумно тянет воздух, утыкаясь носом в изгиб моей шеи.

– Ты пахнешь раем, Арсеньева…

Господи, помоги мне!

Пахнешь раем!

– Эээто все температура, – поясняю сдавленным шепотом.

– Пустишь туда моих демонов?

У него явно горячка. Бредит.

– Пускай они поживут там.

– Спи… – все, что могу произнести в ответ.

– Впусти их, – повторяет настойчиво.

Вновь вспоминаю кладбище.

Как теперь избавиться от жутких картинок той ночи – не представляю. Так и вижу его там. Одного посреди могил.

Он ведь мог замерзнуть насмерть.

А его слова про Алису. Про дом…

Как же это страшно! Как больно!

«Ты и его хоронить без меня хотел? М? Чтобы как в прошлый… раз… крест увидел и все?»

Меня холодный пот прошибает. Я вдруг представила, что это случилось бы. Что ничего не подозревающий Ян мог прийти на кладбище и обнаружить рядом с сестрой…

Нет, даже думать об этом невыносимо.

 
– Ты теперь внутри навсегда,
Отравила кровь мою вирусом,
Но понятно было уже тогда
Плюс на минус останется минусом.
Не взрасти в пустыне цветам,
Не пролиться дождю на сухую траву
Там, где выжжено все дотла
Ничего уже не найдут…
 

Не дышу, пока слушаю незнакомые мне строчки. Кто написал их, не знаю. Головой понимаю, что Ян сейчас не совсем в себе, но ничего с собой поделать не могу.

– А еще… – давлю осторожно.

– М? – отзывается спросонья.

– Еще почитай что-нибудь, – тихонько выпрашиваю.

– Ммм… – мычит неопределенно.

 
– Черные простыни, бледная кожа
Мы с этой девочкой так не похожи
Грела костром зимнюю стужу
Я ей зачем-то тогда был нужен
Дикий, пустой, сплошные изъяны,
Шрамы снаружи и внутри шрамы,
Мертвый в душе, сердцем калека,
Только лишь с ней был живым человеком.
 

Потрясенно моргаю. Если я правильно понимаю, то…

– Расскажи мне еще что-нибудь, Ян, я хочу послушать, – бесшумно глотаю слезы и ласково перебираю пальцами мягкие завитушки. – Пожалуйста… Давай.

На мои уговоры поддается не сразу. Но все же…

 
– Двое и ночь. Питера крыша…
Стук ее сердца отчаянный слышу
Падает снег, ложится на плечи,
Жаль этот вечер с тобою не вечен.
Трепет ресниц, и в глазах небо
Память рисует, где бы я не был…
 

Резко прерывается. Подозрительно долго молчит.

– Ян… – рискую потревожить.

– Арсеньева, ты… здесь, – выдыхает с облегчением и вслепую трогает мое лицо.

Проснулся, видимо.

Неожиданно и так жаль!

– Ты плачешь?

– Ннет, – отзываюсь задушенно.

– В чем дело? – спрашивает обеспокоенно.

– Все нормально, – стараюсь придать голосу безмятежность, но, учитывая мое пограничное состояние, выходит из рук вон плохо.

– Хочешь уйти?

Как же от этой фразы веет холодом!

– Я не знаю, – признаюсь абсолютно искренне.

Так больно мне внутри… Словно разорвалась граната.

– Ты мне нужна. Останься, – горячий шепот в самые губы. – Не трону. Обещаю. Слышишь… – его объятия вопреки словам становятся крепче.

Киваю.

В полутьме находим глаза друг друга. Так и лежим, боясь лишний раз шелохнуться… Кажется, что если совершим одно неверное движение, разобьемся окончательно вдребезги.

Не собрать. Не склеить.

Раскаленная тишина томит и бьет по нервам. Дышать все тяжелее. Кожа горит, а тело на его близость мелкой дрожью отзывается.

– Нет. Не могу, – издает вымученный вздох и подается вперед.

Замираю, когда прижимается к моим губам своими. Коротко. Осторожно. Целомудренно, но так отчаянно!

Легким не хватает воздуха. В солнечном сплетении разгорается нечто щемящее и разрушительное.

Печет. Саднит. Ноет.

Нехотя отстраняется. Перехватывает мою руку, опускает на свою шею, а затем ведет вниз по рельефу плеча к груди…

Теперь я физически могу ощутить, как сильно бьется за ребрами его сердце. Грохочет на разрыв, качает вскипевшую кровь на износ. Подобно моему собственному.

– Ян…

Снова преодолевает жалкие сантиметры, разделяющие нас.

Он вздрагивает и, надсадно дыша, сгребает мои волосы на затылке в кулак.

Рваный нецензурный шепот. Короткие касания. Такие невинные, но столько в них всего… Раздирающей в клочья острой тоски. Стремительно разгорающейся страсти. Болезненной обоюдной потребности.

Вдох-выдох.

Спичка – бензин.

Оголенные провода.

Вот-вот вспыхнет.

Замкнет.

– Один поцелуй, Арсеньева… – не то требует, не то предупреждает.

И все…

На этот раз ничего общего с целомудрием.

Притянув к себе, горячо и настойчиво врывается в мой рот. Чувственно и жадно терзает своими губами мои. Подавляет. Дарит знакомое удовольствие. Призывает сдаться ему на милость. Подчиниться.

Не могу не ответить. Пусть буду слабой и безвольной.

Я так сильно скучала… Слишком часто вспоминала то, что было между нами когда-то. То взрослое, порочное. Случившееся так рано и так не вовремя.

Подминает под себя, сжимает мое лицо ладонями. Целует. Одержимо. Умело. До слез…

Переполняющие меня чувства распирают изнутри грудную клетку. Ломают ребра. Разрывают бедное сердце. Ему итак досталось, но все мало…

Поворот головы влево. Глоток кислорода.

Оставляет неконтролируемый страстный засос на шее, и я слышу свой постыдный непроизвольно-громкий вздох будто со стороны.

Тут же нежно ласкает пострадавшую кожу, словно извиняясь за причиненную грубость.

Хватаемся друг за друга, как хватается утопающий за брошенный спасательный круг.

Вот только что будет дальше?

Утонешь? Выплывешь? Спасется кто-то один?

«Уходи. Все кончено».

Ни единого звонка, ни сообщения.

Хладнокровно вычеркнул.

Зачем-то прислал цветы.

Чего же он хочет? Знает ли сам?

Снова оттолкнет?

Меня внезапно охватывает паника.

– Все, все, – успокаивает, встречая позднее сопротивление.

Носом дышу. Часто-часто.

– Не трону, обещал ведь. Тсс… – перекатывается в сторону, возвращая мнимую свободу. Целует висок.

Не трону.

Что мне тело, когда там, внутри, адов костер полыхает и норовит уничтожить подчистую то, что от меня осталось…

Глава 65. Ты не один

Ян

Пробуждение, как процесс, проходит довольно медленно. Глаза постепенно привыкают к темноте, пальцы ловят пустоту.

«Ушла», – вот, собственно, самая первая мысль, посетившая мою больную голову.

Она была здесь. Я отчетливо помню, как просыпался, и девчонка тут же бросалась ко мне. Лечить. Кормить. Впихивать лекарства.

Странная ломота в теле, озноб, слабость и дикое желание отоспаться – такой себе неожиданный коктейль. Вышибло конкретно. Даже и не вспомню, когда вообще болел в последний раз. Вон Беркутов любит шуткануть на тему того, что меня никакая холера не возьмет. А вот на тебе…

Принимаю сидячее положение, прислушиваюсь к тишине. Сглатываю. Горло болит, да к тому же, меня мучает жажда.

Протягиваю руку. Прищурившись, щелкаю выключателем. Приглушенный свет торшера заливает комнату, и мне удается обнаружить на тумбочке бутылку воды. А еще блистер с таблетками и телефон. Ее телефон.

Не ушла значит?

Я, черт возьми, не могу не признать, что этим фактом очень доволен.

Дотрагиваюсь пальцем до экрана и, зависнув на пару секунд, перевариваю информацию.

Второе января. Двадцать сорок пять.

Ни хера себе.

Взгляд случайно цепляется за уведомления мессенджера. Листаю. Какие-то группы. Вершинина. Михаил Потасов.

Что еще за конь?

А последнее так вообще вынуждает стиснуть зубы до скрипа.

Входящее сообщение от «Сергей Матвеев». Пропущенный звонок от него же.

Клянусь, прямо сейчас испытываю абсолютно дурацкое, необъяснимое и жгучее желание набрать электрика. Чтобы уточнить, смертник ли он.

Убираю одеяло и опускаю босые ноги на пол.

Опять с ним общается? Сошлись? Встречаются?

И кто такой Потасов?

Прямо, сука, нарасхват моя Арсеньева. Это дико-дико бесит.

Твоя Арсеньева? Ты ее вроде как отпустил. Какие претензии?

Кривой походкой добираюсь до ванной комнаты. Там в зеркале обнаруживаю свою помятую, недовольную морду. Чищу зубы, снимаю штаны и лезу в душевую кабину. Некоторое время тупо стою под потоком воды. Она бодрит, помогает прийти в тонус, но зародившуюся в груди вспышку агрессии, увы, не гасит.

Ясно одно: до тех пор пока не вытрясу из Арсеньевой подробности, легче мне не станет…

Снимаю полотенце. Только сейчас понимаю, насколько убоги и смехотворны мои стенания. Год прошел. Это приличный срок. Если не электрик, то этот, как его там, Михаил Потасов вполне может оказаться нынешним парнем Арсеньевой.

Уж не думаешь ли ты, Абрамов, что она ждала твоего возвращения из дурки?

Внутренний голос прямо-таки захлебывается ядовитым сарказмом.

Бред. Но да, хотелось. Эгоистично хотелось, чтобы ждала. Чтобы никого к себе и близко не подпускала.

Закатай губу.

Достаю из шкафа черные спортивные брюки, одеваюсь и выхожу из комнаты. Спускаюсь по лестнице, останавливаюсь и пытаюсь понять, откуда доносятся обрывки разговора.

В гостиной никого, только поленья в камине потрескивают. Отправляюсь на кухню и притормаживаю в коридоре.

– Почему не позволили ему проститься с Алисой?

– Ян был не в себе, у него ехала крыша. Я не мог допустить его присутствия на похоронах! – гаркает отец.

– И где же он был?

– Врачи укололи его. Он спал, – будничным тоном сообщает донор.

– Нельзя было так с ним поступать! – искренне возмущается девчонка.

– Ты просто не видела, в каком состоянии был Ян, – вмешивается в этот экспрессивный диалог мать.

Она-то как здесь оказалась?

– Мне достаточно того, что я увидела тридцать первого ночью, – сухо отзывается Дарина. – Простите, но происходящее – просто за гранью. И слова смотрителя кладбища… Сколько лет это уже длится?

– Первый раз он сбежал туда в ночь на годовщину со дня смерти Алисы, – шмыгая носом, рассказывает мать. – Мы искали его везде, но не на кладбище конечно.

– А потом? – голос Арсеньевой дрожит.

– Это происходило почти каждый год. Иногда мы закрывали Яна дома. Иногда отправляли к деду в Петербург. Либо уезжали вместе с ним из страны. Однако с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать… ничего уже не могли поделать. Он уходил. Когда считал нужным.

– И вы считаете подобное нормальным?

– Мы пытались помочь Яну преодолеть психологическую травму… – оправдывается мать. – Водили его по врачам. Да и сами посещали специалистов.

На хрена она об этом говорит?

Начинаю злиться. Арсеньевой вовсе необязательно знать подробности.

– Врачи… – неодобрительно выдыхает девчонка. – Может, не они были ему нужны? Может, Яну в тот непростой период просто хотелось чувствовать поддержку своей семьи?

Ее слова подобно стекловате заполняют грудину.

– Он хотел, чтобы мы оставили его в покое, – заводится отец.

– И вы оставили. Оставили его самостоятельно переживать смерть сестры.

– Каждый из нас… справлялся как мог, – цедит он сквозь зубы.

– Очень жаль, дядь Игорь, что вы делали это по одиночке.

Дядя Игорь.

Меня прям бомбит. И то, что он терпит от нее подобные высказывания, по меньшей мере, удивляет.

– Да, родители из нас вышли дерьмовые, но осуждать со стороны все мастера.

– Я не осуждаю.

– Думаешь, легко было с ним? Он рос жестоким и совершенно неуправляемым. Такое временами выдавал! Сколько раз я отмазывал его, не сосчитать!

– Скажите… Почему вы скрыли во время заседания суда правду о Леше?

Откуда она знает? Малой раскололся?

– Потому что мотивы, как мужчина, одобряю. Он же явно перед тобой вину искупить хотел.

– Игорь… Я не очень понимаю. О чем речь? – мать явно в замешательстве, но он на нее не реагирует.

– Будь благодарна за то, что брат остался на свободе и не мели об этом языком.

– Я благодарна. Только этот год Ян мог провести с Савелием, а не в стенах больницы, – произносит расстроенно.

– Это вряд ли. Так себе картина вырисовывается. Брат и бывший парень. Предварительный сговор. Месть… Повезло, что Каримов был в угаре и ни хрена не помнил.

– Игорь…

– Марьян, не сейчас, – отрезает раздраженно.

Молчат. Минута. Две. Три…

– Если Савелий… к нам не вернется… мы все должны будем поддержать Яна, – нарушает звенящую тишину решительно-уверенный голос Арсеньевой.

Внутри что-то резко обрывается.

Если Савелий к нам не вернется… Твою мать. Твою мать…

Отшатнувшись, возвращаюсь в гостиную. Зарываюсь пальцами в волосы. Тяну их. На огонь смотрю. Дышать нечем. Легкие как будто сажей по самый верх забиты.

Иду к двери, сдергиваю с вешалки куртку, обуваюсь и выхожу из дома. Прислоняюсь к кирпичной стене и невидящим взглядом наблюдаю за падающим снегом. Он бесшумно ложится на землю слепяще белым покрывалом.

Черт. Как же больно…

Я вообще не понимаю, как принять это. На этот раз действительно… все? Моего Чудика не станет? Совсем? И что будет дальше? Да я ведь только им и живу все эти годы. Ради него где-то стараюсь быть лучше, чем есть. Рядом с ним гниль свою усердно поглубже закапываю. Прячу. А теперь что? Есть ли вообще хоть какой-то смысл моего жалкого существования?

Оседаю на ступеньки. Удрученно роняю лицо в ладони. Прокручиваю в голове нашу с Савкой последнюю встречу. Вспоминаю его внимательный, такой осознанно-взрослый взгляд. И то, как отчаянно он прижимался ко мне.

«Люблююю».

«Что еще за приступ нежности?»

«Ну, так…»

Горит под ребрами адски. Веки жжет.

«Я выыырасту и буду врачом. Всех нас вылечу».

«Почитать тебе? Давааай. Ложись».

«Вот бы вееелик как в цирке».

«Хочу твои кууучери».

«Моооре нарисуй. Посмотрим его, да?»

«Мы с тобой навсегда?»

Раскачиваюсь и, стиснув челюсти до хруста, пытаюсь не заскулить.

Несправедливо. Неправильно. Не так все должно быть…

За спиной хлопает входная дверь.

Плевать.

– Ян, ты слышал, да? – обеспокоенно спрашивает мать, нависая надо мной.

– А что? Не собирались говорить? – не поднимая головы, интересуюсь зло.

– Сынок…

– Оставь меня, – убираю от себя ее руки.

– Сынок, вернись в дом. Ты ведь болеешь.

– Уйди!

Вздумала играть в заботу? Кому оно сейчас надо?

Ощутив на себе мой чрезмерно агрессивный настрой, уходит. Только и минуты не проходит, как на улице появляется Арсеньева. Мне даже видеть ее не надо. Чувствую, что это она. Невербально считываю.

Сколько сидим не знаю. Поднимаю на нее взгляд далеко не сразу.

– Поедем к Савелию завтра? – шмыгает носом и смотрит на меня глазами, полными слез.

– Без тебя разберусь, мать Тереза. Или ты не успокоишься, пока долг не исполнишь?

– Снова грубишь? – печальная усмешка трогает розовые губы.

А меня вдруг накрывает. Понимаю, что она здесь только потому что, мать его, «благодарна», «должна».

– Чего-то другого ожидала?

– Честно? – склоняет голову чуть влево. – Нет.

– Разобрались значит, – бросаю холодно.

– Я просто хотела быть рядом. Хотела, чтобы чувствовал: ты не один.

– Это лишнее.

Кивает. Встает. Надевает шапку и спускается по ступенькам.

– Куда втопила? – ору ей вслед. – Дядю Игоря подожди. Или позвони своему дружку.

Игнорирует. Идет в сторону ворот.

Поздно. Подмосковье. Как и с кем поедет?

– Арсеньева!

Не оборачиваясь, показывает мне средний палец.

Зараза.

Приходится пойти за ней. Прямо дежавю долбаное!

– Я сказал тебе, донора дождись! – нагоняю почти у самых ворот. Ловлю за капюшон, вынуждаю остановиться.

– Такси вызову, – отвечает спокойно.

– В дом вернись. Он отвезет.

– Это лишнее. Отпусти, – дергается, разозлившись.

– В дом. Вернулась! – командую настойчиво.

– Да пошел ты, Абрамов! – взбеленившись, рьяно пытается освободиться от моего захвата.

– Ночь на дворе!

– Мне все равно! – кричит, вырываясь. – Не надоело? – шипит змеей.

– Что конкретно? – сильнее сжимаю ее в кольце своих рук.

– Играть со мной не надоело? Нужна – не нужна! – гневно смотрит на меня исподлобья. – Достал!

– В дом. Вернулась, – повторяю еще раз.

– Нет! Я ухожу! Пусти! – ловко изворачивается, но я в последний момент успеваю ее задержать.

– Мне не нужна твоя жалость. Не нужна забота из чувства долга. Ясно? – зачем-то решаю объясниться.

– Дурак… – разочарованно сипит.

– Да. У меня и справка с диагнозом есть. Ты же знаешь, – с силой сдавливаю через куртку тонкие косточки.

– Я задохнусь сейчас! – задирает голову вверх, к небу.

– Прикопаю во дворе, – парирую невозмутимо.

– Пусти! – вопит громко.

Рывок. Не удержав равновесия, на пару заваливаемся у фонаря в сугроб.

– Аааай! Холодно!

– С электриком у тебя что? – придавливаю ее собой, утрамбовывая в снег.

– Ты бредишь, Ян? – пытается из-под меня выбраться. Активно боремся друг с другом, и в процессе ее идиотская шапка сползает набок.

– Михаил Потасов кто такой? – сжимаю ладонями девичьи щеки. – Отвечай мне немедленно!

Аж трясет всего. Колошматит.

– Кто? – настойчиво требую пояснений.

– Отвечу, – на ее лице отражается хитрая улыбка. – Но сначала расскажи мне до конца стихотворение про Питер. Что там после трепетных ресниц и глаз, в которых небо?

Замираю. Подвисаю.

– Ты мне всю ночь стихи свои декларировал! – выдает на полном серьезе, открывает рот и беззаботно ловит танцующие на морозном воздухе снежинки.

Какого… Да не может быть! Я не стал бы читать ей эту дичь!

– Стоп, что это? – в ее голосе звучит наигранная тревога. – У тебя скулы порозовели, Ян? Или мне кажется?