Текст книги "Аритмия (СИ)"

Автор книги: Анна Джолос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Аритмия
Анна Джолос

Глава 1. Академия мечты

Дарина Арсеньева

Наши дни

Москва, октябрь

Монотонная речь многоуважаемого профессора Преображенского обманчивой, убаюкивающей рапсодией разносится по аудитории. Пожилой седовласый мужчина восседает за кафедрой и ведет неспешный диалог с самим собой. Именно так может показаться на первый взгляд… Потому что на большинство его вопросов в ответ звучит лишь постыдная тишина.

Если честно, большая часть студентов откровенно спит. Оно и понятно. Пятница, последняя пара, которая, к слову, заканчивается довольно поздно. Еще и погода как нельзя лучше располагает ко сну – дождь, ритмично барабанящий по крышам, заливает улицы весь день напролет…

Поворачиваю голову влево и не могу сдержать легкую улыбку. Картина маслом: в то время как преподаватель толкует о грамматике, Бобылева и Вершинина возлежат друг на друге и бессовестно предаются сладостному дрему.

Михаил Валерьевич прерывает лекцию и после затянувшейся паузы вымученно-горестно вздыхает.

С запоздалым ужасом понимаю, что он в этот самый момент тоже поймал девочек с поличным. Пристальный, хмурый взгляд из-под очков с широкой оправой и плотно сжатые губы – прямое тому подтверждение.

Аккуратно толкаю Ингу локтем в бок. Притом дважды. Девушка, однако, никак не реагирует и по-прежнему продолжает пребывать в царстве Морфея. Ощутимо наступаю ей на ногу, и только тогда она, часто моргая, распахивает подведенные стрелками глаза.

– Спятила, Арсеньева?! – грозно шипит, не сразу сфокусировавшись на моем лице.

– Вершинина, – глубокий голос профессора тут же проясняет ситуацию, – будьте так любезны, напомните нам, пожалуйста, сколько спряжений имеет латинский глагол?

Инга расправляет спину, изящным жестом перекидывает волосы через плечо и лишь после всех этих манипуляций, с присущей ей невозмутимостью, смотрит на Преображенского.

– Четыре, – прикрывая рот учебником по латыни, шепчу я.

– Четыре, – повторяет она, обольстительно при этом улыбаясь.

– Верно, – глядя на меня, кивает профессор.

– Я всегда вас слушаю, Валерий Михалыч, – зачем-то добавляет Вершинина.

Валерий Михалыч! Стыд какой…

Бью себя по лбу тем самым учебником. Надо сказать, в повисшей тишине выходит чересчур громко.

– Вы бы лучше соседку свою в чувство привели, – недовольно комментирует мой казус преподаватель. – Зарубите себе на носу, в школу идут для того, чтобы научили, а в высшее учебное заведение приходят за тем, чтобы учиться! Улавливаете разницу?

– Я ж вроде правильно ответила на ваш вопрос, – искренне недоумевает Инга, закидывая в рот две плоские таблетки рондо.

Преображенский припечатывает ее гневным взором.

– Хотите? – девчонка вскидывает вверх руку. – Ничего запрещенного, просто мятные конфетки.

Посылаю ей выразительный взгляд.

Подарить бы этому человеку тормоза… Иногда она серьезно перегибает.

– Неслыханная дерзость! – возмущенно кричит профессор, брызжа слюной. – Некоторые из вас… даже до первой сессии не дотянут!

На этих словах голову с парты поднимает и встрепенувшаяся Бобылева.

– Звучит как угроза, – никак не угомонится Вершинина.

– Вместо того, чтобы занимать чужое место, шли бы вы… на завод пахать!

– На завод? Пфф… Не для того меня мать растила, – насупившись, язвит Инга.

– Не надо, – тихо прошу я, под столом накрывая ее ладонь своей.

– И место мое, кстати, оплачено! – угрюмо взирает на него она.

Боже, ну зачем дерзит, провоцируя конфликт?

– Деньги – не гарантия того, что вы останетесь в академии, – опасно прищуривается Преображенский. – Здесь расслабляться нельзя, это вам не шарага какая-нибудь! В любой момент можете вылететь отсюда как пробка!

– И снова угрожаете… – устало вздыхает она, поднимаясь со своего места.

– Я вас еще не отпускал! – пуще прежнего гневается Михаил Валерьевич.

– Меня тошнит. Надо бы разобраться в чем дело, – сообщает Инга, закидывая вещи в сумку. – Так что шалом.

Шалом! Господи…

Стук ее каблуков эхом отзывается от стен.

Мы с Бобылевой переглядываемся. У Инги итак отношения с Преображенским весьма натянутые, а теперь серьезных проблем точно не избежать.

– И откуда вы только такие борзые беретесь! – профессор швыряет на стол старенькие очки. – Понаедут из этих своих мухосрансков, а гонору…

Здесь я с ним в корне не согласна. Можно подумать только приезжие так себя ведут. Вон местные москвичи и не то себе позволяют.

– Дальше материал записываем, горе-лингвисты…

– Извините, но лекция, как бы, подошла к концу, – очень вовремя вмешивается Яковлев.

– Лекция, Яковлев, закончится тогда, когда я решу! – громогласно ревет преподаватель.

Собственно так и происходит. Обе группы остаются в аудитории еще минимум на полчаса. Сна уже ни в одном глазу, все корпят над своими конспектами (по-настоящему или только делают вид, неважно), ведь Преображенский после выходки своей студентки явно не в самом добром расположении духа, а у нас с ним семинары впереди. Про экзамен вообще молчу. Все мы наслышаны о том, что с первого раза у него сдают единицы.

– Какая муха ее укусила? – уже в коридоре, зевая, интересуется Ритка.

– Це-це, – хохочет Яковлев, пристраиваясь сзади. – Че, Дарин, подкинуть вас до общаги?

– Нет, спасибо, – стиснув зубы, отзывается вместо меня подруга.

– Бобылева, извини, но тебя в расчет не беру. У меня тачка итак низко лежит, а с тобой, боюсь, даже не тронемся, – наигранно виновато разводит руками.

– Антон, прекрати, – одергиваю его я, сурово нахмурив брови.

В общении с Ритой этот парень зачастую переходит всякие границы. Это ее очень расстраивает, но, надо отдать ей должное, она стойко держится и вида не подает.

– Наконец-то! Чего так долго? – Инга захлопывает пудренницу и спрыгивает с подоконника.

– По твоей милости, Вершинина, нас и задержали, – тоном учительницы начальных классов бросает мимо проходящая староста.

– Шагай в свою библиотеку, Сивашова! Это единственное место, где тебя ждут.

– Инга, – качаю головой.

Умеет она надавить на больное. С Таней действительно никто особо не общается. Так уж повелось…

– В отличие от тебя, я хотя бы знаю, в каком крыле она находится, – обиженно каркает та в ответ.

– Иди-иди, – отмахивается Вершинина, – зубы свои кривые только не сломай, когда будешь грызть гранит науки.

Спускаемся по лестнице. На первом этаже по традиции суета и толкучка. Студенты галдят, выстроившись в длинную очередь. Все торопятся поскорее забрать свои вещи и покинуть здание университета. Но гардеробщицу это мало волнует. Она выдает верхнюю одежду в присущей ей манере: неспешно и с кислым выражением лица.

– Как теперь будешь ходить на пары к Преображенскому? – интересуется Ритка, глядя на Ингу.

Та крутится перед зеркалом и придирчиво осматривает себя с ног до головы.

– Не грузи, Бобылыч, – морщится при упоминании его фамилии.

– Тебе не надо было грубить ему, – присоединяюсь я к словам Риты.

– Еще какой-то старый козел будет рассказывать мне, что я занимаю чье-то место! – злится она, одергивая воротник модного бежевого плаща, идеально сочетающегося с ее темными волосами. – Взъелся на меня и зуб точит! Я уже начинаю думать, что он ко мне неравнодушен.

– Ты уже третий раз за месяц путаешь его имя-отчество, – озвучиваю истинную причину ненависти оскорбленного профессора, ничуть не сомневаясь в том, что дело именно в этом.

– И что с того? – забирает сумку из моих рук и ждет, пока я накину куртку. – Это не повод бросаться на меня с наездами. Просто мой мозг отфильтровывает ненужную информацию.

Ритка закатывает глаза.

– Не стоит заводить здесь врагов, – зашнуровывая кеды, сообщаю свою позицию я.

– А чего мне бояться? – тот самый гонор, о котором говорил Преображенский, из Вершининой так и прет. – Это вы, бюджетники, как зайцы трясетесь, что вас турнут, а меня выкинуть не имеют права.

«Как зайцы трясетесь, что Вас турнут».

Так-то это правда. Я, например, до сих пор благодарю Всевышнего за то, что имею возможность учиться в этом месте.

Чудо, не иначе…

К поступлению в ПМГА[1]1
  ПМГА – Первая московская государственная академия международных отношений. Вымышленное учебное заведение.


[Закрыть] я готовилась на протяжении четырех лет. Дополнительные занятия, факультативы в школе, курсы и частные репетиторы, на которых родители тратили уйму денег… По итогу, набрала сто баллов ЕГЭ по двум предметам, но, честно говоря, абсолютно не была уверена в том, что это учебное заведение будет мне по силам. (Не по карману уж точно, учитывая стоимость обучения за год)…

– Если сессию завалишь, отчислят, – робко произносит Ритка.

– Бобылыч, рот не прищеми, когда будешь застегивать пальто. Если оно застегнется на тебе, конечно, – хмыкает Инга, улыбаясь.

– Так, все на выход! – киваю в сторону турникета.

В противном случае зацепятся языками, не остановишь.

– Между прочим, это Ритка виновата в том, что я уснула! – возмущается за моей спиной Вершинина. – Она знаешь, какая мягкая? Как пуховое одеяльце! Вот я и прикорнула. Ай! Убери от меня свои культяпки, Бобылыч!

Выбираюсь на улицу, и звонкие голоса девчонок гасит разбушевавшийся ливень. Запах сырости тут же пробирается в ноздри, а холод, неприятно лизнув открытую шею, разгоняет по телу мурашки.

– Ну зашибись! – Инга морщит нос и поджимает губы. – Народ, есть у кого-нибудь зонт?

– Ты ж утром говорила, что это – не наша туча! – дразнится Ритка.

– Плыви уже на базу, крейсер! – раздраженно цокает языком в ответ.

– Офигеть, – нарисовавшийся поблизости Яковлев присвистывает, оценивая масштабы бедствия.

Небо затянуто тяжелыми графитовыми тучами. Мрачно, пасмурно. Погода и впрямь разошлась не на шутку: промозглый ветрище, вода сплошной стеной. По асфальту растекается бескрайнее море…

– Где твоя машина? Далеко? – Вершинина отступает назад, дабы не намочить свои дорогущие замшевые ботиночки.

– На парковке естественно, где ж ей еще быть, – хмыкает парень, устремляя взгляд вверх.

– А до парковки мне каким образом добираться?! – недовольно верещит она.

– Добежим…

– Вот еще, – фыркает брюнетка. – На ручки меня бери, Яковлев.

Ритка кривится, наблюдая за одногруппником, покорно исполняющим просьбу Инги.

– Дарин, ты опять сегодня зависаешь со своими стариками? – громко кричит она.

– Да.

Столпотворение на крыльце вынуждает сдвинуться вперед. Крупные капли дождя тут же касаются моего лица и забираются за шиворот.

– Осторожнее, Тох, не урони, блин!

– Ой, да че тут того веса, Вершинина! А вот с тобой, Бобылыч, так не прокатит, – проходя мимо нас, снова хохочет Антон, в то время как Инга перекидывает руку ему за шею. – Спину сорву или грохнусь к чертям.

– Ну что, идем? – покрасневшая до алого Ритка вскидывает подбородок и воинственно раскрывает зонт, игнорируя очередной выпад в свою сторону.

Киваю и спускаюсь со ступенек, моментально ощущая, как мокнут ноги.

Надо поговорить с Антоном. Это уже ни в какие ворота…

Раскат грома заставляет нас непроизвольно пригнуть голову и плотнее прижаться друг к другу. Заливисто смеясь и шлепая по лужам, мы с Риткой добегаем до остановки. Мокрые до нитки, продрогшие, но зато счастливые…

Глава 2. Украденный борщ

Дарина

Жизнь в общежитии кипит круглосуточно. Вот и вчера шумные соседи из двести двенадцатой практически всю ночь активно мешали нам спать. Громко и с размахом праздновали день рождения грозной старшекурсницы Екатерины Кулаковой (имеющей весьма говорящее прозвище Катя-кулак).

Гудеж, громкий смех за стеной и постоянное хлопанье дверьми – это далеко не полная картина того, что там происходило. Но настоящая пытка для всех нас началась чуть позже, когда Герман Левицкий принялся мучить струны несчастной гитары, исполняя популярные шлягеры восьмидесятых.

Вот где мрак-то… Там не то, что медведь на ухо наступил, там вообще кошмар полный: ни слуха, ни голоса. Эдакая гремучая смесь Джигурды и Витаса в одном флаконе. Даже не знаю, как нам удалось пережить это издевательство над инструментом…

Субботнее утро тоже начинается далеко не с приятной ноты. Сперва, зареванная и расстроенная Ксюша Иванова будит нас новостью о том, что ее подопечный, хомяк по кличке Боцман, совершил побег.

Вообще в нашем общежитии строго-настрого запрещено держать любых животных. За подобную шалость светит выселение. Но я уже поняла, что любые правила воспринимаются подавляющим большинством студентов не иначе как вызов.

Так вот вернемся к нашим баранам, а точнее хомякам. Подавленная грустным событием Ксюша горько оплакивает свою потерю, выпивает залпом стакан воды и отправляется на поиски грызуна. А мы, прибитые и осоловевшие, дружно зевая, идем в общую душевую. Однако и там удача, увы, оказывается не на нашей стороне. Уж очень много в выходные желающих почистить перышки…

Пока ждем своей очереди в списке, затеваем с Риткой уборку, поровну распределив обязанности. После ритуала наведения порядка, принимаемся за приготовление обеда. И даже Ингу, частенько отлынивавшую от подобных бытовых забот, удается привлечь ко всеобщему делу. То ли настроение у нашей белоручки хорошее, оттого, что родители перевели ей приличную сумму денег, то ли совесть проснулась. (Но скорее все же первое.)

* * *

Кто не успел, тот не успел… Ближе к одиннадцати в общежитии внезапно отключают горячую воду. Об этом нас оповещает в край возмущенная Инга, появившаяся на кухне.

– Не ну это просто трэш! Мало того, что очередь размером с анаконду, так еще и приколы какие! – кричит она, скручивая на голове замысловатый тюрбан из полотенца. – Только пеной намылилась и на тебе! Я буду жаловаться! Двадцать первый век на дворе! Столица! – всплескивает руками. – А если я заболею от этой ледяной воды и слягу с воспалением легких?

Инга едва не плачет. Наша тепличная ростовская принцесса не привыкла к таким экстремальным условиям. В первую неделю заселения у нее вообще случилась депрессия. Все ее удручало: недостаточно мягкая кровать, унылые обои, отсутствие штор, общий шкаф и холодильник. Держалась она с нами холодно и напряженно, но потом волею обстоятельств мы все-таки сдружились.

Жаловаться Вершинина, конечно, не пойдет, это просто игра на публику. Ингу итак по понятным причинам в это общежитие заселили с большой неохотой. И, естественно, не за бесплатно.

– А че вы такие потерянные? – наконец замечает печать озадаченности на наших лицах.

– Кастрюлю угнали, – загробным голосом сообщает Ритка, почесывая левую бровь.

– Борщ? Наш борщ? – вопит Вершинина. – Ну, знаете ли… Они тут вообще все дикие, что ли?!

Вздыхаю, хмуро глядя на плиту. Мне на работу скоро, а обед, похоже, отменяется. Впрочем, как и душ, наверное.

– Я за солью в комнату ходила, – рассказывает Бобылева, все еще пребывая в состоянии шока. – Сюда возвращаюсь, а кастрюли нет…

– Надо было лучше за ней следить!

– Да кто ж знал-то! Я на пару минут ее оставила! – огорченно причитает Ритка.

– И кто по вашему стащил наш борщ? – задумчиво склоняю голову.

– Левицкий, сто процентов! – зло прищуриваясь, выдает свою версию Инга. – На прошлой неделе Федорова чехвостила его за съеденную картошку. Ох, я те щас устрою, чертило питерское!

Угрожающе скрипнув зубами, Инга хватает из моих рук половник, разворачивается и с немыслимой скоростью устремляется в коридор с громким воплем «Левицкий, тебе хана»!

Мы с Бобылевой несемся следом, нагоняя ее лишь у комнаты Германа.

– Открывай, скотина! – брюнетка остервенело дубасит кулаком по двери, но отзываться никто не спешит.

Может, Герман и не слышит. По ту сторону стены громко играет песня «Белая ночь», в исполнении Виктора Салтыкова.

– Зараза! – Вершинина снова раздосадовано лупит ладонями по гладкой поверхности. – Есть идеи как его вытравить оттуда?

– Пожар! – кричу я во все горло.

– Горим, Герман! – подхватывает Ритка, переходя на неистовый ор.

Клянусь, я аж вздрагиваю от неожиданности. Но самое главное, что уже через несколько секунд дверь резко распахивается, саданув при этом Вершинину прямо по лбу.

Она роняет половник, а Ритка хватается за сердце. Потому что перед нами стоит Левицкий, облаченный в противогаз.

– Ты, придурок! Кто ж так делает? – Инга растирает ушибленный лоб.

– Я вас спасу.

Кажется, он говорит именно это. Толком и не разберешь.

– А тебя уже ничего не спасет, – набрасываясь на него, зло отзывается разъяренная Вершинина. – Где мой борщ? Для тебя я, что ли, его готовила?!

– Правильно ты сделала, что заставила ее почистить овощи, – одобрительно кивает Ритка, наблюдая за тем, как Инга колошматит Германа.

– Мы правда горим? – скучающим тоном интересуется Настя Лопырева, поправляя крупные бигуди на голове.

Только сейчас замечаю, что в коридоре выстроилась толпа любопытных студентов. Вон уже и на телефон снимают бойцовской клуб имени Инги Вершининой, в этот самый момент восседающей на Германе.

– Забери, пожалуйста, у Чернышова телефон, – прошу я Ритку, пробираясь в эпицентр.

– Да не трогал я ваш борщ! – уверяет распластавшийся на полу Левицкий.

– Врешь, гаденыш! – яростно шипит девчонка, отбрасывая в сторону противогаз.

– Да не вру я. Говорю ж не трогал!

Добираюсь до цели, бросаю тревожный взгляд на Германа и начинаю звонко смеяться. Вершинина, кстати, наоборот, гневается пуще прежнего, продолжая раздавать несчастному тумаки.

– Дайте ему зеркало.

– Умора, блин.

Дружный хохот ребят эхом прыгает от стен. Герман хлопает глазищами, изображая из себя саму невинность. А у самого рыльце в пушку. Точнее рот в борще.

– Эт, чё, вы мне тут устроили! – доносится до нас грозный голос комендантши.

– Фюрер! – Лопырева свистит, и в коридоре моментально начинается невообразимая давка.

Инга быстро поднимается на ноги и направляется в обитель Германа.

– Вставай уже, Гер, – протягиваю руку Левицкому.

Как-то жалко его стало, что ли… Получил он от Вершининой знатно. Лицо расцарапано, рубашка порвана. Вон даже очки в двух местах треснули, съехав на бок.

– Прости, Дарин, не удержался, – кряхтя, оправдывается парень. – Я только крышечку приподнял, чтобы в полной мере насладиться ароматом. И, собственно, стал заложником своих рецепторов. А я ж еще чеснок на окне выращиваю, так что…

– Ясно, – окончательно смягчившись, улыбаюсь я.

Что с них взять-то, с мальчишек? Одних я как-то уже застала за интересным делом. Картошку «варили» в кастрюле, просто открыв кипяток.

– Что происходит, Арсеньева? Левицкий? – комендантша сурово взирает на нас обоих, уперев при этом руки в бока.

– Наглый грабеж посредь бела дня, вот что! – недовольный рев Вершининой, показавшейся со знакомой кастрюлей в руках, раскатом грома проносится по коридору. – Обедать, двести одиннадцатая!

Она бросает свирепый взгляд в сторону раскрасневшегося Левицкого и, круто развернувшись, удаляется, страшно довольная собой.

– Арсеньева, – женщина подозрительно прищуривается. Наклоняется, подбирает пожарный противогаз. – Это что?

– Это мое, Зоя Васильевна! Мы тут тренировку по антипожарной безопасности решили провести, – с серьезным видом заявляет ей Левицкий.

– Вы мне зубы-то не заговаривайте, шушера!

– Все у нас в порядке. Мы уходим, – хватаю Бобылеву под руку и спешу вместе с ней покинуть место происшествия.

– Стоять! – гаркает она. – О чем распиналась та пигалица? О каком грабеже шла речь? В вашем блоке появились воришки?

Ей только повод дай всех прошерстить.

– Мы с Германом просто перепутали кастрюли, только и всего, – жму плечом.

Фюрера мое пояснение явно не устраивает. Она, кажется, собирается сказать нам что-то еще, но в эту самую секунду раздается пронзительный вопль Вершининой. А затем и страшный грохот.

– Ааа! Мышь, здесь мышь! – кричит Инга.

Зоя Васильевна, протяжно охнув, бежит в дальнее крыло, а мы тем временем стараемся от нее не отставать.

– Похоже, нашелся сбежавшийся иммигрант, – смеется Ритка, очевидно имея ввиду хомяка, незаконно проживающего у Ивановой.

– Похоже, все мы без обеда, – подытоживаю я, глядя на испачканный пол. – Что ж… Так не доставайся же ты никому, отвоеванный борщ!

Глава 3. В кругу друзей

Дарина

Зонт мешает грациозно и быстро запрыгнуть в автобус. Он все никак не желает закрываться, и я всерьез рискую остаться на остановке.

Думаю, именно это и произошло бы, если бы не помог паренек, стоящий позади меня.

– Спасибо, – с благодарностью смотрю на своего спасителя.

– Это тебе спасибо за то, что задержала автобус, – смеется он, подмигивая.

Рассеянно улыбаюсь и прохожу дальше по салону. Сегодня здесь нет привычной будничной сутолоки. Народ в субботу предпочитает оставаться дома. Я имею ввиду тех счастливчиков, у которых человеческий выходной.

Сажусь у окна и достаю вибрирующий в кармане телефон.

– Алло.

– Здравствуй, дочка.

– Привет, мам, – закрываю левое ухо ладонью, чтобы отгородиться от постороннего шума.

– Ты как там? – сухо и уже по обыкновению прохладно интересуется она.

– Еду на работу. У меня тут три смены подряд вырисовываются. Наташа приболела. Екатерина Георгиевна попросила ее подменить.

– Ясно, – какое-то время она молчит. – Сама-то не болеешь? У вас погода испортилась вроде, если прогноз не лжет.

– Дожди. Сыро…

Выдыхаю на окошко пар изо рта.

– Одевайся тепло.

Грустная улыбка трогает мои губы.

– С учебой все в порядке? Занимаешься?

– Конечно. Все хорошо, – уверяю я.

На самом деле мне столько всего хочется ей рассказать! Поделиться впечатлениями. Поговорить о непростой, но веселой жизни в общежитии. О замечательных ребятах, с которыми удалось познакомиться и подружиться.

Мне не хватает нашего с ней теплого общения, но, к сожалению, как прежде уже не будет никогда…

– Как папа? – осторожно ступаю на зыбкую почву.

– Нормально. Работает… Штат сокращают, как бы не уволили, – тревожно добавляет она.

– То есть? Они ведь сами просили его вернуться, – нахмурившись, вывожу незамысловатые узоры на стекле.

– Да кто их разберет! – тяжело вздыхает. – Вадима Евгеньевича уволили, несмотря на то, что он отдал заводу тридцать лет своей жизни.

– Печально. Но надо ведь во всем видеть плюсы. Может и к лучшему, он, как никто другой, заслужил этот отдых.

Поднимаюсь со своего места, предлагая вошедшей старушке присесть.

– Спасибо, детонька.

– К лучшему? Боже упаси, Дарин. А жить его семье теперь на что?

Она опять неверно истолковала мою мысль.

– Мам, здоровье не беспокоит? Сердце? – виновато опускаю взгляд. Стыдно…

– Пока терпимо.

– А бабушка как себя чувствует?

– Нормально.

Ох уже эти ее односложные ответы! Блеклое и ничего не значащее «нормально» я начинаю ненавидеть всей душой.

– Что говорят врачи?

– Да что они могут сказать… – ее голос пропитан безысходностью. – Бабушке семьдесят девять, и у нее перелом шейки бедра. На благоприятный исход рассчитывать не приходится.

– Кто ж так делает! – возмущается проходящая мимо женщина, когда автобус резко тормозит.

Чуть не упала бедная.

– Погоди секундочку, мам, моя остановка.

– Все, Дарин, иди спокойно, я и сама в магазин собралась, взмокла уже.

– Пока. Папе и бабушке передавай… привет.

Но она не слышит мою просьбу. Разъединила вызов первой. Как всегда…

Еще пару секунд расстроенно смотрю на потухший экран, а затем, встрепенувшись, пробираюсь к дверям. Пять минут пешком – и я буду на месте.

Выхожу навстречу проливному дождю, с завидным упорством заливающему Москву вторые сутки подряд. Вставляю наушники и раскрываю старенький, убитый временем зонт. Плетусь неспешным шагом по аллее и прокручиваю в голове разговор с матерью.

Мои приветы она вряд ли передаст… Я же, считай, что изгой. Позор семьи. Только она со мной связь и поддерживает…

Вообще мы переехали в Москву два года назад. Как-то так удачно совпало. Тренер по волейболу порекомендовал мою кандидатуру одной московской гимназии со спортивным уклоном, а отцу предложили хорошую должность на основном заводе. С окладом, втрое больше того, что был в Новосибирске. Так что и речи не шло о том, чтобы упустить такую шикарную возможность. Возможность перебраться в далекую столицу.

Собрались всем семейством по-быстрому и купили билеты на поезд. Так и началась наша новая жизнь. Совершенно внезапно…

Брата родители определили в обычную среднюю школу, а меня устроили в ту самую гимназию. Весьма непростую, учитывая контингент учащихся, но мне там нравилось. До тех пор, пока я не умудрилась заработать печать позора…

Все рухнуло в одночасье. Маме пришлось срочно забрать мои документы и экстренно перевести к Леше. Другого варианта просто не было. Скандал разгорелся страшный… Меня бы заклевали насмерть. Да и сама я не выдержала бы. Не после того, что случилось.

Как бы там ни было, роковая ошибка стоила мне дорого. И расплачиваюсь я за нее по сей день…

Больно вспоминать жесткое осуждение со стороны брата. Глаза отца, горящие острым разочарованием. Маму… У которой в тот тяжелый для меня период случился микроинсульт.

Отношения с родителями необратимо испортились, ведь, оступившись, я подорвала их доверие и выпачкала в грязи репутацию нашей добропорядочной семьи…

Может поэтому они с большой охотой вернулись этим летом в родной Новосибирск. Хоть и повод для этого был отнюдь не радостный – бабушка упала с лестницы и сломала шейку бедра.

Мама и папа уехали, мы же с Лешей остались в Москве. Я поступила в академию, а брат захотел учиться в колледже.

Думаю, родители даже рады такому исходу…

Открываю двери, предварительно справившись с капризным зонтом, и достаю на проходной карточку.

– О, Даринка! – охранник отвлекается от любимых сканвордов. – У тебя ж сегодня вроде выходной?

– Добрый день, дядь Жень. Уже нет, – развожу руками.

– Тю… Не дают девчонке отдохнуть.

– Да я только рада. В общежитии сейчас так шумно… – прохожу через турникет.

– А тут прям благодать, ага, – смеется он. – Тратишь свои лучшие годы непонятно на что.

Угощаю мужчину пирожками, купленными по дороге, и торопливо переставляю ноги, чтобы приступить к своей смене вовремя.

– О, Арсеньева, снова ты! – Ленка радостно хлопает в ладоши, а затем звонко чмокает меня в холодную щеку. – Я так и подумала, что вредина-Жанна не выйдет вместо Наташки. А на тебя, безотказную, центр может рассчитывать круглосуточно, семь дней в неделю.

Пожимаю плечами и снимаю с себя верхнюю одежду. Мне нетрудно. Всякое бывает.

– Какие новости?

– У нас прибавление, – хмуро сообщает Ленка. – Новенькая. Филатова Мария Сергеевна, страшная бука. Ни слова не произнесла, пока мы ее заселяли.

– Захочешь тут говорить при таких обстоятельствах, – сочувственно бормочу я. – А кто привез?

– Сын сдал. Ходил тут зажравшимся гусем по коридорам. Покажите мне то, покажите мне это, – кривляется Ефремова, профессионально меняя интонацию. – Можно подумать, на курорт мать отправляет. Тьфу! Все у нас здесь в равных условиях.

– А в какую палату ее определили? – закусываю губу, застегивая на себе халат.

– Ща упадешь! – заливисто хохочет она. – В пятнадцатую. К Гриппу. Вот кто нашу Несмеяну разговорит!

Да уж, «повезло». Агриппина Игоревна – та еще компанейская «девчонка». Жутко склочная и порой даже агрессивная.

– Ладно, пойду, а то время уже, – бросаю быстрый взгляд на часы.

– Давай. В четыре жду на чай, не опаздывай! – машет коробкой с печеньем и занимает свой пост на регистратуре. – Ухажеру привет.

Дурында…

Аркадий Семенович, конечно, замечательный человек и весьма импозантный мужчина, но ему, на минуточку, семьдесят четыре.

Шагаю по длинному коридору и по очереди захожу в палаты. Частью геронтологического частного центра «В кругу друзей», я стала год назад. Раньше здесь работала моя мама, а я так… помогала трижды в неделю на добровольных началах.

Когда мама увольнялась этим летом, заведующая центром поинтересовалась у нее, нет ли у меня желания получить эту вакансию. Я, естественно согласилась. Во-первых, уже привыкла к центру и прикипела к постояльцам, а во-вторых, любому студенту, как ни крути, нужны деньги. Пусть и небольшие. А тут еще и навстречу мне пошли, удобный график составили, чтобы работа учебе не мешала. Здорово же…

Стоит, наверное, сказать пару слов о нашем учреждении социального обслуживания.

Частный центр «Круг друзей» оказывает услуги и помощь гражданам пожилого возраста, а также инвалидам, частично или полностью утратившим способность к самообслуживанию. Эти люди по состоянию здоровья нуждаются в наблюдении и постоянном уходе. Родственники не всегда могут таковой обеспечить. Не имеют возможности находиться со своими близкими двадцать четыре часа в сутки (или не хотят, что, к сожалению, случается гораздо чаще). Потому и привозят их сюда.

Обязанностей у меня много. Прежде всего, это посильная помощь всем гостям центра, уход за лежачими больными, организация их досуга. Работать здесь, честно говоря, непросто, но я совсем не жалуюсь, нет. Меня все устраивает. Не получается ввиду обстоятельств быть рядом со своей бабушкой, так хотя бы здесь какую-то пользу обществу приношу.

– Дариночка, ты ли это? Неужто Наташка от нас сбежала? – интересуется Аркадий Семенович, стоит мне войти в его палату.

– Добрый день, не сбежала, приболела. Так что сегодня я за нее!

– Вот так счастье! – он лучезарно улыбается, отчего морщинки в уголках его глаз становятся немного заметнее.

– А я вам разминку для ума принесла! – разжимаю кулак и протягиваю мужчине пестрый кубик рубика.

– Спасибо, солнце! – с благодарностью принимает его из моих рук.

– Да не за что! Играйтесь! Только пойдемте сначала на обед вас отведу.

– Она была как ангел божий: красива, статна и добра. Вам не найти другой, похожей, таких на миллион одна… – Аркадий Семенович цитирует очередное свое творение, пока я помогаю ему подняться с кровати. – Как бриллиант среди подделок, как свет, пробившийся сквозь мглу. Моя прекрасная, Дарина, забыть я Вас уж не смогу.

– Ну все, прекращайте! – мои щеки горят красочным смущением.

– А что поделать, душа моя. Смотрю на тебя – и слова сами собой в рифму играют.

– Идемте, – смеюсь, надежно придерживая старичка.

– В обход по левой стороне! – командует Раиса Федоровна, намывая пол.

– Не вовремя вы это затеяли, – с опаской смотрю на глянцевую поверхность.

– Спрашивать еще у тебя буду, когда и что мне делать! – себе под нос ворчит она.

– Сейчас на обед всем идти, а вы создаете травмоопасную ситуацию.

Раиса Федоровна поднимает голову и зыркает на меня с лютым недовольством.

А разве я не права?

– Намывала Рая пол, чтоб блестел он чистотой. Чтоб разбили себе лбы инвалиды всей толпой. Пусть во благо будет труд, неугодных – в лазарет. На что только не пойдут, сэкономить чтоб обед.

– Замолчи уже… Есенин недоделанный! – она нехотя прекращает свое действо. Раздраженно бросает тряпку в ведро и гордо удаляется. Побаивается, что расскажу заведующей.

– Ну вы даете, рифмоплет! На ходу сочиняете, – пораженно качаю головой, когда мы заходим в столовую.

– Да бросьте, Дариночка. Дилетааант, – тянет он скромно.

Киваю двум работницам центра в знак приветствия. Помогаю мужчине присесть, а сама подсчитываю и рассматриваю присутствующих, чтобы понять, кто из потеряшек не дошел.