Текст книги "Аритмия (СИ)"

Автор книги: Анна Джолос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

– Да не только в постель, – добавляет громко и ловит мое запястье. – В свою… Жизнь. Во всех смыслах хочу. Это ясно?

Замираю на мгновение. Отдергиваю руку. Контуженно на него пялюсь. Оглушенная. Обалдевшая.

– Чтобы по-нормальному. Как у всех… Понимаешь? М? – смотрит в глаза, сплетает наши пальцы.

– Понимаю, – шепчу тихо, боясь даже дышать.

– Не спеши с ответом: согласна или нет. Я не давлю и не требую его прямо сейчас.

– Ян…

– Я оставлю тебе ключи от своей квартиры, – прижигает меня взглядом, в котором читается целая гамма противоречивых эмоций. – Если ты придешь, это будет означать, что ты готова дать мне шанс. Если нет… Я приму это.

Совершенно оцепенев, не знаю, как реагировать.

– Я хорошо помню твои слова про яму. В полной мере осознаю, о чем прошу, и на что тебя подписываю, – продолжает уверенно. – Ты должна очень хорошо подумать, Дарин. А перед этим выполнить одну мою просьбу…

Глава 71. Девушка мечты

Дарина

В десятом часу Ян уходит. Я же еще какое-то время в одной и той же позе сижу на кровати, прокручивая в памяти все то, что произошло ночью и утром. В особенности наш разговор, состоявшийся перед тем, как он покинул мою комнату.

Стук в дверь вынуждает отвлечься от тревожных мыслей и выйти наконец из этого странного состояния оцепенения.

– Кисуль, я не помешаю? – в проеме показывается Инга.

– Нет. Я одна.

– А где Кучерявый? – интересуется удивленно.

– Недавно ушел. Ты прости, что тебе пришлось оставить нас наедине, – извиняюсь виновато.

– Да ладно, не понимаю я, что ли. Поговорили хоть или некогда было? – спрашивает, по пояс ныряя в шкаф.

– Поговорили, – выдыхаю, перебирая пальцами бумажную визитку, которую не выпускаю из рук вот уже больше часа.

– Смирнова там уже всему этажу растрещала, что застукала тебя в комнате за поцелуями с горячим темноволосым красавчиком.

– Рот-помело, – заливаясь краской стыда, качаю головой.

– Значит все хорошо? Примирительный кекс состоялся? – выглядывает из-за дверцы и прищуривается.

– Не состоялся. Спасибо Смирновой.

Хотя, в общем-то, и правда спасибо. Я ведь совсем голову потеряла от его откровенных прикосновений и страстных поцелуев.

– Ну коза, Смирнова! Но вы тоже, даете, хоть бы на ключ закрылись. Чай будешь? – направляется к столу.

– Угу.

– В целом, как прошла ночь? Спокойно? Наша скромная мебель, смотрю, цела. И правда разговаривали только? – обернувшись через плечо, недоверчиво вскидывает бровь.

– Не только, – отзываюсь приглушенно. – Ругались, спорили, целовались…

– Милые бранятся, только тешатся. А если серьезно, Даш, твой Кучерявый меня немного пугает. Кукла еще эта… – косится в сторону полки. Туда я примостила ее утром.

– Эта кукла принадлежала его сестре. Я просила подарить. Вот он и принес ее мне, – пожимаю плечом.

– Блин, лучше б ты не говорила, – усаживается на стул, поджимая ноги к подбородку. – Я ж итак боюсь их, а теперь буду думать, что в ней живет дух маленькой девочки.

– Дурочка, – кручу пальцем у виска. – Это все твои фильмы ужасов, – поднимаюсь и, закутавшись в одеяло, шагаю к столу.

– Ну а так вообще, к чему пришли? Вместе, не вместе? – отправляет в рот печенюшку.

Вместо ответа в нерешительности кладу перед ней прямоугольную карточку.

– Это что? – поднимает ее и крутит меж пальцев. – Покровский Максим Леонидович. Врач-пси… Психотерапевт, – читает вслух.

– Ян хочет, чтобы я с ним встретилась.

– Жесть, Арсеньева, – почесывает нос и сочувствующе на меня смотрит.

– Он предложил начать все заново, но сказал, что я должна хорошо подумать.

– Ясное дело. Связаться с психом – такое себе. Спасибо, что хоть сам псих это осознает.

– Инга, – выразительно стреляю глазами. Ей хорошо известно, что я терпеть не могу, когда она использует по отношению к нему подобные слова.

– Давай называть вещи своими именами. Ян – душевнобольной. В большей или меньшей степени – это уже второстепенно. Честно, Даш, оно тебе надо? Кладбища и прочее. Я бы не рискнула точно.

– Вспоминается твой первый восторг, – не могу удержаться от язвительного комментария. В начале первого курса она так отчаянно хотела заполучить его себе.

– Мой восторг был вполне объясним. Абрамов – ходячий секс. Сильный. Умный. С характером. Энергетика эта его мрачная. Потому и заинтересовалась, – невозмутимо разводит руками.

– И стоило ему отказать тебе, как интерес пропал.

– Поправочка, – выставляет палец вверх. – Интерес пропал после того, как я погуглила названия найденных в ванной таблеток. А уж потом, после истории с Каримовым…

Прозвучавшая фамилия резонирует неприятным эхом в груди.

– Прости, что напомнила.

– Ничего, – обхватываю ладонями пузатую чашку и всматриваюсь в свое отражение.

– Надеюсь, Руслан отлично проводит время в колонии-поселение. Все-таки какой Игореша молодец! Столько всего раскопал на эту мразь, что даже папа-мент ничем помочь сыночку не смог. Вот это я понимаю, адвокат!

– Сашка сказала, что Каримов-старший собирается подать в отставку, – делюсь с ней последними слухами.

– Давно пора! Жаба мерзкая, – кривится подруга.

У нее внезапно звонит телефон.

– О! Гляди кто! – Инга принимает видеовызов. – Бобылыч!

Прислоняет смартфон к стене и активно машет руками, едва не опрокинув кружку.

– Девчонки, не вижу вас. А вот, вижу.

На экране появляется изображение. Измученная Ритка в легком сарафане и улыбающийся Степка, сидящий у нее на руках.

– Мамаша, здрасьте! Как дела?

– Степка, привет! – здороваемся с Вершининой наперебой.

– Степка ваш уже три ночи спать всему дому не дает.

– А че такое?

– Зубы у нас, че! Нижние резцы показались. Причем на пару, – сообщает она, отбирая у сына свою порядком отросшую косу.

– Ой, я видела статью в журнале. Зубы у младенцев – это жопа, – кивает Инга.

– Журналы, – пренебрежительно фыркает Бобылева. – Приезжай к нам, послушаешь Степкины концерты вживую.

– Не-не-не, спасибо! Итак впереди сессия. Да здравствует зубрежка, недосып и Дашкины конспекты!

– Плачет? – спрашиваю, наклоняясь ближе.

– Даш, капризный стал, жуть, – рассказывает Ритка. – Сил нет уже никаких. От груди не оторвать. С рук не сходит. В кроватку не положить, сразу истерика.

– Дя! – подтверждает мелкий. Разумеется, произносит он этот слог случайно, но получается очень в тему.

– Ты еще похудела, что ль? – внимательно разглядывает подругу Вершинина.

– Ага, что в общем-то удивительно, ведь мама следит за каждым моим приемом пищи. Не обо мне заботится, нет, вы не подумайте. О Степочке! – произносит с ревнивой интонацией. – Все. Теперь у нас мир только вокруг него одного крутится.

– Перестань, Ритка! – журит ее мать.

– А не так, что ли? – отзывается дочь. – Чувствую себя фабрикой по производству молочной продукции.

– Бобылыч, у тебя послеродовая депрессия началась? – постукивая длинными ногтями по столу, с видом знатока уточняет Инга. – Я читала об этом в «Космо».

– Лучше бы ты Дашкины книжки читать начала! – раздражается та в ответ.

– Пффф.

Очередной стук в дверь мешает разжиганию конфликта.

– Да.

На пороге появляется Левицкий. Растрепанный. Без рубашки. Без очков.

– Инга, можем поговорить? – спрашивает взволнованно.

– Не можем! – отчего-то сильнее обычного ершится она. – У меня тут… трансляция важная. Бери Евгения и давай… Не мешай нам.

– На минуту выйти нет возможности? – парень предпринимает еще одну попытку завладеть ее вниманием. И от меня не укрывается тот факт, что Вершинина старательно избегает зрительного контакта.

– Нет возможности, – сухо чеканит по слогам.

– А когда будет?

– КАК-НИБУДЬ ПОТОМ, ГЕРА! – психует брюнетка, резко поднимаясь со стула.

– Почему ты ушла? – в его голосе сквозит растерянность.

– По качану и по капусте! – солдатским маршем пересекает комнату, берет в руки пластиковый контейнер с улиткой, возвращается и вручает его Левицкому. – На!

– И все-таки, на секунду, Инга, – проявляя несвойственную ему настойчивость, Герман вынуждает ее выйти в коридор. Правда длится их беседа на повышенных тонах совсем недолго. Вершинина по громкости Левицкого перекрывает. Кричит. Возмущается. Однако толком разобрать, что там у них происходит, не представляется возможным. Нам с Бобылевой остается разве что молча смотреть друг на друга и гадать, что к чему.

Финальный аккорд. Инга от души хлопает многострадальной дверью и, прислонившись к ней затылком, возводит глаза к потолку.

– Капец! – выдыхает шумно. – Вот угораздило, блин!

– Что случилось? – обеспокоенно на нее смотрю.

– Что-что! – снова гневается она. – Это все домашнее вино бабушки Левицкого! И ты! Ты виновата не меньше, Арсеньева! Тебе нужен независимый мужской совет. Бла-бла-бла. Покажи грудь Герману. Он тщательно осмотрит и подскажет, нужна ли операция! – передразнивает мою манеру говорить. – Показала на свою голову!

– И?

– Ииии… Переспали мы с Левицким! С ЛЕВИЦКИМ! – сокрушаясь, бьет себя рукой по лбу.

Бобылыч взрывается приступом хохота, а я от изумления рот захлопнуть не могу.

– И как? – любопытничает Ритка.

– ЧТО КАК? ЭТО ЖЕ ГЕРМАН! – впервые краснеет на моих глазах Инга Вершинина. – Ничего особенного. ДА Я И НЕ ПОМНЮ ТОЛКОМ ВООБЩЕ, – переходит на комариный писк.

– Ну-ну…

– ОТСТАНЬТЕ! – рычит, роняя лицо в ладони.

– Ладно, девчонки. Весело с вами, но меня ждет смена подгузника. Перезвоню! – смеясь, бросает Бобылева и отключается.

Не решаюсь нарушить повисшую тишину первой. Слышу, как Инга шаркает по полу тапочками, а потом, тягостно вздохнув, садится на кровать. Сосредоточенно разглядываю поклеенные нами обои, старательно скрывая улыбку.

Вот так номер!

– Сама не понимаю, как так случилось, – зачем-то начинает оправдываться. – Как начал комплиментами сыпать. Глазища дурные, бешеные. Люблю, говорит, спать-есть не могу! Ты девушка мечты и все такое! Целоваться полез…

– Герман давно к тебе чувства испытывает, ты же знаешь, – поднимаюсь из-за стола.

– Но я-то к нему их не испытываю! – восклицает она.

– Уверена? – хмыкаю, подпирая шкаф плечом.

– Боже, Арсеньева, ты себя слышишь? Это ЛЕВИЦКИЙ!

– И что? – искренне недоумеваю.

– КАКИЕ НА ФИГ ЧУВСТВА? – вопит во все горло. – Чокнутый очкарик-ботаник, одетый в ретро, помешанный на экономике, дурацких изобретениях и своей драгоценной улитке! Фрик! Да над ним вся общага угорает! Если кто-то узнает, что я с ним того…

– Инга…

– Успокойся, никто не узнает, – раздается за моей спиной спокойный голос того самого очкарика-ботаника, о котором идет речь.

Герман обходит меня и направляется к замолкнувшей, заметно растерявшейся Инге. Останавливается напротив, берет за руку.

– Ты оставила, – вкладывает ей в ладонь цепочку, после чего выходит из комнаты. И выражение его лица, преисполненное острым разочарованием и обидой, ранит меня до глубины души. Могу только представить, насколько неприятно ему было слышать ее слова.

– Ну и отлично! Теперь, надеюсь, навсегда отстанет, – глядя на цепочку, сдавленно произносит Девушка мечты…

Глава 72. Желтый дом[23]23
  Желтый дом – так назывались заведения, где содержались и проходили лечение психически нездоровые лица.


[Закрыть]

Дарина

Покровский Максим Леонидович встречает меня прямо у ворот психиатрической больницы. Сам он возвращается с обеденного перерыва, и его пунктуальность приятно удивляет. На месте мужчина появляется уже за пять минут до назначенной встречи.

– Здравствуйте! Я…

– Добрый день, Дарина, – здоровается он со мной, улыбнувшись. – Позволю себе пригласить вас в свой кабинет, не возражаете?

– Не возражаю, – отзываюсь тихо, отмечая какой-то странный блеск в его глазах.

А ведь говорят, что все врачи, работающие с психически нездоровыми людьми, тоже «того».

– После вас.

Вместе проходим через контрольно-пропускной пункт. Там, неприветливый, усатый дядечка записывает в журнал данные моего паспорта и уточняет цель визита.

– Девушка со мной, – коротко сообщает ему Покровский, и охранник лениво кивает в ответ.

Молча направляюсь следом за врачом, уже на улице попутно осматривая внушительную территорию больницы, огороженную высоким забором, на верхушках которого поблескивает замысловато скрученная колючая проволока.

– Мороз и солнце, день чудесный! – цитирует Пушкина врач, бодро шагая впереди.

Не разделяю его энтузиазма. Унылые здания и голые деревья – не вызывают во мне столь жизнерадостного настроения. Скорее наоборот. А уж когда попадаем внутрь…

Пока иду за Покровским вдоль длинных коридоров, невольно заостряю внимание на каждой детали. Всматриваюсь в лица тех, кого встречаю на своем пути. Реагирую на каждый звук.

– Мама, – дотронувшись до моей руки, вдруг произносит пожилой мужчина, когда я прохожу мимо него.

– Владимир Геннадьевич, как дела?

– Они снова приходили, Максим Леонидович, – рассказывает тот, пристраиваясь сбоку. – Требуют, чтобы я летел с ними.

Кто «они» и куда предстоит лететь – непонятно.

– Миссия говорят. Никто кроме меня не справится. Надо лететь, полагаете?

– Обсудим чуток позже.

У окна замечаю молодого парня, моего ровесника, наверное. Абсолютно пустой, стеклянный взгляд, бледность кожных покровов и трясущиеся руки, сжимающие старую, замызганную игрушку. Таким я его запомню.

– Нам в это крыло, – сообщает Покровский, указывая налево, и как раз в этот самый момент вдоль стен разносится чей-то жуткий смех. От него мороз по коже. И нет, я не нагнетаю.

Мне действительно здесь очень не по себе. Честно, я не представляю, каково тут находиться с утра до вечера на протяжении года.

– Проходите, – жестом приглашает присесть, когда мы оказываемся в просторном светлом кабинете, ничем не отличающимся от тех, что есть в поликлиниках. – Чай?

– Нет, спасибо, – опускаюсь на стул.

– Конфетку? – подмигивает, застегивая на себе халат.

Отрицательно качаю головой.

– Что ж, тогда давайте по делу, – надевает очки, занимает место напротив и откладывает в сторону стопку каких-то документов, коими захламлен практически весь стол. – Сказать по правде, звонок Яна меня удивил, а уж его просьба побеседовать с вами, и вовсе озадачила.

Молчу, теряясь под его внимательным взглядом. Вцепившись пальцами в пуговицы на куртке, предпринимаю попытку расслабиться, но отчего-то сделать это никак не получается.

– Стало быть, наметился прогресс? – интересуется он.

– Я не знаю.

– Это скорее констатация факта, не вопрос, – улыбается доктор. – Его желание показать вам реальную картину происходящего дорогого стоит. Долгие месяцы разговоры о вас были для нас табу. Сундук под замком.

– Что с ним? – набираюсь наконец мужества и задаю самый главный вопрос. – Я понимаю, что трагедия, произошедшая тринадцать лет назад, повлияла на его психику, но как именно? Вы можете объяснить мне?

– Есть понятие врачебной тайны, но учитывая некоторые обстоятельства, пожалуй, да, могу. Разумеется, не вдаваясь в некоторые подробности, – добавляет, складывая ладони вместе. – Вам страшно? Вы напряжены и скованы.

– Все-таки передо мной врач-психиатр, – бормочу смущенно.

– Психотерапевт, – поправляет меня он, – но да, психиатром я отработал пятнадцать лет своей жизни.

– Простите.

– Ну что вы, извиняться Вам не за что, – отмахивается беззаботно.

– И все-таки, – теперь уже мне любопытно.

– Психиатр занимается лечением психических расстройств посредством медикаментов. Психотерапевт отдает предпочтение терапии, медикаментозное лечение в данном случае является лишь дополнительным методом, – терпеливо разъясняет он. – Зачастую в учреждениях данного типа с пациентами эти врачи работают в паре.

– Ясно.

– Скажите, Дарин, Ян снова был на кладбище? В ночь на тридцать первое.

– Да. Нам с Игорем Владимировичем удалось забрать его оттуда лишь под утро.

Снова от этого эпизода внутренности скручивает. Как вспомню… Снега по колено. Кромешная тьма. Памятники, кресты и он: замерзший, ледяной.

– Плохо, – недовольно поджимает губы.

– Он пил.

Не знаю, можно ли озвучивать это, но тем не менее, говорю, как есть.

– Очень плохо.

– Как он сбежал? – рискую спросить.

– Наш мрачный юноша умеет использовать людей в своих целях, – расплывчато отвечает Покровский. – Но вернемся к теме нашего разговора. Вам знаком термин ПТСР?

– Нет.

Максим Леонидович кивает, постукивая пальцами по столу. Я же в этот момент изучаю его лицо. Осунувшееся. Усталое. Покрытое тонкой сеточкой морщин.

Думаю, тяжело работать в таком месте.

– Посттравматическое стрессовое расстройство, в нашем случае комплексное и перешедшее в хроническую форму, – это тяжелое нарушение психики. Ян не смог справиться с психотравмирующим переживанием. Детский возраст. Сильная привязанность. Потеря близкого человека далась ему тяжело, ведь это произошло на его глазах.

Мое сердце ноет и болит. Дышать невозможно. Горло будто спазмом сдавило.

– Год за годом он анализирует случившееся, снова и снова возвращаясь к пугающим воспоминаниям, – замолкает ненадолго, а потом продолжает. – Диссомния[24]24
  Диссомния – расстройство сна.


[Закрыть], стробоскопические флэшбэки, депрессия, замкнутость, негативные мысли о себе, сепарация от семьи и друзей, снижение эмпатии[25]25
  Эмпатия – способность сопереживать чувствам других людей.


[Закрыть], необоснованная агрессия, эмоциональная «глухота» – то есть состояние, при котором человек полностью или частично утрачивает способность к эмоциональным проявлениям.

Чем больше я слушаю Покровского, тем явственнее ощущаю, что все это действительно про Яна. В особенности про того Яна, которого я встретила три с половиной года назад.

– Описывая динамику переживания травматической ситуации можно выделить четыре стадии. Первая – это отказ восприятия случившегося. Шок. Растерянность. Мы знаем о произошедшем, но не может принять это на эмоциональном уровне.

– Отрицаем?

– Отрицаем и не верим, – кивает он. – Вторая стадия – фаза агрессии и вины. Особо остро ее переживают те, кто имел прямое или косвенное отношение к травмирующему событию и не смог повлиять на его исход.

Конечно Ян относится именно к этой категории.

– Фаза номер три – депрессия. Мы ощущаем чувство отчаяния, беспомощности и одиночества. Боль усиливается день ото дня, теряется смысл жизни. А вот четвертая стадия – фаза исцеления, – его интонация меняется. – Мы принимаем свое прошлое и, что называется, видим свет в конце тоннеля. Но это – модель благополучного протекания дистресса. При посттравматическом стрессовом расстройстве…

– Человек застревает на второй и третьей стадии, – неосознанно перебиваю его я.

– Совершенно верно.

– Почему?

– Причины могут быть различными: интенсивное моральное самобичевание, глубокий эмоциональный кризис, истощение. Или, например, отсутствие поддержки со стороны близких, ведь переживший нервное потрясение, а в особенности ребенок, как никто другой нуждается в любви и заботе. Важно быть рядом, проводить время вместе. Ни в коем случае нельзя винить, осуждать, третировать.

– Скажите, флэшбэки, связанные с пожаром, как часто они проявляются? Это происходит во сне?

– Во сне и наяву. Флэшбэки – наиболее характерный симптом ПТСР. Периодически Ян видит яркие вспышки картинок из прошлого. Эти воспоминания сопровождаются ощущением паники, отчаяния, тревоги и ужаса. По сути он каждый раз переживает трагедию заново. Часто эти приступы сочетаются с нарушениями работы вегетативной нервной системы. Увеличивается частота сердечных сокращений, повышается артериальное давление, развивается мигрень, на коже проступает холодный пот.

«По сути он каждый раз переживает трагедию заново».

Вспоминается пожар в Питере и его состояние в первые минуты после.

– Сейчас это происходит гораздо реже, чем раньше, – уверяет Максим Леонидович, потирая покрасневшую под очками переносицу. – Но нельзя недооценивать тот факт, что Ян, испытывая токсичное чувство вины, находится в состоянии постоянного стресса долгие годы. Это крайне негативно отражается на его ментальном здоровье. Если и дальше так будет продолжаться, то станет только хуже.

– Что вы имеете ввиду?

– Хроническое затяжное расстройство опасно прежде всего для самого индивида. Зависимость: алкогольная или иная. Появление суицидальных наклонностей. Вот чего я боюсь, Дарина.

Нельзя ему пить, говорю же!

– Это ПТСР… Оно вообще лечится? – сглатываю с трудом. Сердце трепыхается за ребрами. Глаза жгут слезы.

– Лечим, – выдыхает Покровский, поднимаясь со своего стула. – Используем комбинированную терапию – сочетание медикаментозных и психотерапевтических методов. Со вторым имеется ряд сложностей. Важно ведь, чтобы сам пациент имел определенный настрой и желание помочь самому себе.

– У Яна такого желания нет?

– Во время пребывания в этих стенах не наблюдалось. Но здесь уж скорее действовали по принципу «не навреди», ибо место у нас весьма специфическое и угнетающее. Альтернативы не было, мы с вами знаем.

– Мне кажется, что Ян сейчас эмоционально нестабилен.

– В чем это проявляется? – хмурится доктор.

– Он ведет себя противоречиво.

– Впадает из крайности в крайность? – уточняет обеспокоенно.

– Да. У него слишком резко меняется настроение. Это… пугает меня, – признаюсь, поколебавшись.

– Естественная реакция.

– Не всегда ясно, что с этим делать.

– Лукавить и скрывать не стану, строить отношения с человеком, имеющим расшатанную психику, крайне непросто.

– Сейчас эта ситуация с Савелием. Я чувствую ответственность…

– Час от часу не легче, но вы поймите, далеко не все зависит от нас.

– Не уверена в том, что смогу справиться, – вырывается из меня прежде, чем я успеваю это обдумать.

Покровский опускает взгляд. Смотрит на пуговицу, зажатую меж моих дрожащих пальцев. На нервной почве я все-таки открутила ее и оторвала от куртки.

– Порой Ян так жесток: отталкивает от себя и может глубоко обидеть…

– Что случалось, наверное, не раз, – пристально глядя мне в глаза, размышляет вслух. – Вы сами-то хорошо себя чувствуете?

Какая проницательность!

– Нормально, – спешу с ответом. Не хватало еще того, чтобы меня здесь закрыли.

– Что ж… – потирает подбородок. – Между нами говоря, помните об одном, никто не вправе вынуждать вас делать то, чего вы не хотите. Крайне важно ощущать в себе силы и ресурсы. Иначе… вместо одного больного на выходе мы получим двоих. Такое на практике – не редкий случай.

У него звонит стационарный телефон, от резкого звука которого, я вздрагиваю. Что, опять же, не укрывается от его внимательного, чуткого взгляда.

– Да, Валерий Петрович, слушаю, – открывает толстый блокнот с потрепанными страницами. – Девин? Это который с биполяркой[26]26
  Биполярка – психическое расстройство, основными проявлениями которого являются резкие перепады настроения от сниженного (депрессивная фаза) до повышенного (маниакальная фаза). При этом колебания часто происходят без какого-либо повода, беспричинно.


[Закрыть]? Снова разбил лицо о дерево во время прогулки? А, понял. Хорошо. Давай приму, у меня как раз окошко сейчас, – одной рукой придерживает трубку, второй наливает из графина воду в стакан, а затем ставит его передо мной. – Давай, дорогой. Договорились. Веди.

Пить хочется страшно, но со времен того происшествия в кафе остался неприятный осадок, потому от предложенного стакана отказываюсь.

– Я пойду, – встаю, как только он кладет трубку.

– Вас проводить?

– Нет, я сама, – дергано перекладываю куртку из левой руки в правую. – До свидания.

– До свидания, Дарин.

У двери притормаживаю. Шумно вздохнув, стискиваю холодный металл ручки и оборачиваюсь.

– Можно совет?

– Конечно, – с готовностью отзывается он.

– Есть еще кое-что. Ян отдал мне свой дневник, но я, как самый последний трус, боюсь его читать.

– Не знал о его существовании, – искренне удивляется Максим Леонидович.

– Что делать? Вернуть, не притронувшись? – выпаливаю на одном дыхании.

– А если это его способ показать вам нечто значимое? – вскидывает бровь. – Как вариант, можете отдать его мне. Мое любопытство, увы, превалирует над чувством такта.

Дверь распахивается, едва не стукнув меня по затылку.

Замираю на пару секунд. Поздоровавшись с вошедшими санитарами, ускользаю в коридор, который преодолеваю за рекордное время. Впрочем как и лестницу.

Перед глазами все еще стоит жутковатая картина. Мужчина. Лицо в крови. То самое, разбитое о дерево, видимо.

Почти бегу по ступенькам. Настолько не терпится поскорее оказаться вне больницы. Все на меня давит. Цвет стен, запах хлорки. Еще и колонну пациентов встречаю, уж не знаю, куда их ведут.

В этот раз стараюсь ни на кого не смотреть. Звуки попросту пытаюсь игнорировать.

Вдохнуть спасительный кислород полной грудью получается только на улице. И только оказавшись за забором.

Сажусь в первый попавшийся автобус и, прислонившись лбом к запотевшему стеклу, думаю о том, что услышала во время беседы с Покровским.

Доезжаю до знакомой кофейни. Там занимаю столик в самом углу. Заказываю капучино и, терзаемая сомнениями, все-таки достаю дневник Яна, который предусмотрительно взяла с собой, ведь оставить его в общежитии – идея заведомо абсурдная.

Открываю первую страницу и на пару часов выпадаю из жизни. Первый час читаю. Второй – перевариваю.

Сообщение пишу ему не сразу. Уже из общежития. Руки трясутся. Слезы застилают глаза. Покрутив в руке ключи, кладу их в боковой карман сумки.

«В 8 на старом месте в парке».

Отправляю и закусываю до боли губу.