Текст книги "Аритмия (СИ)"
Автор книги: Анна Джолос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)
– Это, мать твою, что такое?
Его тон никак не вяжется с визуальной картинкой. Потому что прикосновение к лицу девчонки настолько бережное и осторожное, что невозможно смотреть.
Именно сейчас я остро ощущаю себя здесь лишней. Будто стою и в замочную скважину подглядываю.
– Уйди.
– Кто?
– Уйди!
– Вчера? – глухое отчаяние, вибрирующее в его голосе, отзывается болезненным спазмом под ребрами.
– Уйди. Пожалуйста, уйди.
Она сбрасывает с себя его руки, вымученно вздыхает и опускается на кровать.
– Даша…
Ян садится и упирается лбом в ее коленки. Его колотит от накатившей ярости.
– Скажи. Мне, – просит, тяжело и часто дыша. – Каримов?
– Скоро об этом вся академия узнает, если я не заберу документы…
– Что он сделал? – шумно тянет носом воздух.
– Я домой хочу, Ян, – произносит она тихо. – Второй раз… я это… не переживу.
Глава 52. Точка невозврата
Дарина
– Дамы и Господа, мы готовимся к взлету и просим вас: выключить все электронные приборы, убрать откидные столики, привести спинки кресел в вертикальное положение, открыть шторки, застегнуть ремни. Благодарим за внимание!
Самолет катится по взлетно-посадочной полосе аэропорта Шереметьево. Четыре часа спустя я буду в родном Новосибирске. Дома.
Отворачиваюсь к иллюминатору. Спокойно выдохнуть могу только теперь, оказавшись на борту боинга. Сейчас железная птица взлетит в небо и оставит позади Москву. Город, который я люблю и ненавижу единовременно.
Столица подарила мне вожделенные крылья, но вскоре обломала их и лишила навсегда. А еще безвозвратно изменила меня прежнюю. Внутри погас тлеющий огонек. Огонек надежды и веры. В добро, людей…
Поступая по совести, продолжая слушать сердце и доверять, что я получила взамен? Разочарование, горькое на вкус. И опустошение. Полное. Пугающе осязаемое.
Мир вовсе не такой, каким казался в детстве. Он холодный и неприветливый. Сплошные оттенки черного. Это мир, в котором унижают, предают и причиняют боль. Мир, в котором правда и закон – параллельные прямые. Мир, в котором, люди чрезвычайно жестоки по отношению друг к другу. Даже самые близкие.
У таких, как я, совершенно нет шансов на то, чтобы выжить. Рано или поздно стекла розовых очков разбиваются, и ты начинаешь видеть все в ином цвете. Ты вдруг понимаешь, что те принципы и установки, которые годами в тебя закладывали родители, не работают. Справедливость не торжествует. То хорошее, что ты пытаешься привнести в жизнь других, – не ценится. Дружба с легкостью может оказаться фальшивкой, а красивая любовь существует лишь на страницах женских романов. Только там слова «я люблю тебя» и «навсегда» имеют хоть какую-то ценность.
Знаете, никогда не считала себя особенной и сейчас не пытаюсь изображать невинную жертву обстоятельств, просто я всегда думала, что самое главное в человеке – это его душа. И за ее содержимое не должно быть стыдно.
В церковно-приходской школе с детства внушали, что она должна быть чистой, невзирая на происходящее вокруг. Нельзя впускать в нее злость, обиды, желчь и грязь. Нужно бороться. Каждый день, каждую минуту.
Выстояла ли я в борьбе за свою душу? Мне кажется, что нет. Потому что там, в темном переулке она медленно умирала. И я ничего не могла с этим поделать…
Мне было очень-очень холодно. Лицо пекло. На языке ощущался металлический привкус. Коленки жгло от ледяного снега, а в глазах стояли слезы.
Мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Мне хотелось домой, к маме. Мне хотелось проснуться и с облегчением выдохнуть, но, увы, этот кошмар происходил наяву.
«Ну не ной, Арсеньева, ты же, как выяснилось, любишь раздеваться на камеру. Порадуй и нас маленьким представлением. Всего-то пара фоток, от тебя не убудет. Вперед».
Сама бы я ни за что не стала исполнять этот его приказ. Но мне услужливо «помогли».
Раздели догола.
Поморщившись, прислоняюсь лбом к стеклу и зажмуриваюсь. Взлетели, а я будто в бесконечную пропасть падаю и никак не разобьюсь.
«Да никто тебя не тронет, сопли подотри. В самом деле, мы ж не звери какие-нибудь».
Я даже нашла в себе силы рассмеяться в ответ на эту его фразу.
«Приму извинения за стукачество, возьму с тебя обещание забрать документы из академии и отпущу с Богом. Даже до общаги доставлю. По моей вине ты пропустила автобус…»
Откручиваю крышку на бутылке, жадно пью, а затем машинально вытираю губы тыльной стороной ладони. Мерзкие картинки никак не желают убираться из моей головы.
«Давай. Прощение надо заслужить. Вставай на колени».
Руслан виртуозно играл на нервах и прекрасно понимал, что творилось со мной в тот момент. Ему нравилось пугать и ломать меня. Нравилось видеть в глазах страх и протест. И когда я произнесла «лучше убей», в ответ прозвучало снисходительное «Ботинки целуй. Сто тридцать первой даже в планах не было. Я, по-твоему, идиот?».
Знание статей уголовного кодекса теперь не удивляет. Поход в отделение расставил все по своим местам. Мой рассказ вызвал у следователя лишь подобие ленивой улыбки.
«Девушка, а о чем, собственно, идет речь? Сами ведь говорите, что ничего не было. Нет оскверненного тела – нет дела».
Леша молчать не стал. Вступил с сотрудником полиции в словесную перепалку. Долго возмущался, пытался воззвать следователя к совести и даже начал угрожать обращением в вышестоящие инстанции. После чего нас напрямую предупредили, идите мол домой, ребята, и в следующий раз хорошо подумайте прежде, чем приходить с подобной клеветой. Каримов Арсен Амирович – уважаемый человек.
Насколько уважаемый, Леша потом с помощью гугла выяснил…
– Поезжай пока домой, ладно?
– Леш, – цеплялась за брата, рыдая у него на плече.
– Мы разберемся, Даш. Все обязательно разрешится, – обещал он, крепко меня обнимая. – Поезжай. Родители будут рады. Мать всегда плачет, когда за тебя спрашивает.
И я решила последовать его совету. Ян отговаривал, пытался заставить меня поехать к нему, к Роме, в гостиницу. Куда угодно, только не в Новосибирск. Но я, глядя в его горящие отчаянием и безумием глаза, все отчетливее понимала: надо. Надо забирать свои документы из академии. Надо опять начинать с чистого листа. Снова бежать. От Него. Насовсем. Потому что мне все еще больно…
«Что если мне не нужна другая?»
Я столько думала об этих его словах…
Не нужна?
Он говорит одно, а делает совершенно иное.
Вершинина осталась у него ночевать. Ее сообщение, адресованное Рите, развеяло все мои глупые сомнения, но сорвавшееся с его губ «не уберег» все же царапнуло по сердцу острой бритвой. Как и то, что он, потерянный и удушенный чувством вины, склонив голову, сидел у моих ног.
Не уберег.
А разве ты когда-то пытался, Ян?
Все-таки насколько жестокая ирония у судьбы. Я так жаждала спасти его душу, а в итоге безвозвратно потеряла свою…
* * *
Аэропорт Толмачево встречает суетой. Бесконечные чемоданы. Шум. Голоса. Объявления. Опаздывающие пассажиры. Провожающие. Встречающие.
Меня вот никто не встречает, хотя я знаю, что Леша сообщил родителям о моем приезде…
Закинув рюкзак на плечо, плетусь к выходу. Ехать на такси одной страшно. Поэтому, затерявшись в толпе, встаю в очередь на автобус. Так добираюсь до метро, а там уже по красной ветке до Октябрьской.
Иду по знакомому маршруту, разглядываю дома, магазины, аллеи. Странное дело, совсем ничего не чувствую. Ни ностальгии, ни тоски, а я ведь так давно здесь не была… Должно бы что-то всколыхнуться внутри, но чуда не происходит даже у двери нашей квартиры.
Пальцы не сразу тянутся к звонку, а когда эта самая дверь открывается, и на пороге появляется мама, я окончательно теряюсь.
– Даринка, – ее теплые руки обнимают меня на короткое мгновение. – Ой…
Замирает, обеспокоенно осматривая мое избитое лицо. Прижимает ладонь ко рту, в точности повторяя жест Вершининой.
– Что это с тобой? – интересуется испуганно.
– На меня около центра напали, но со мной все в порядке, мам.
Не хочу, чтобы она в очередной раз из-за меня переживала.
– Какой ужас! Денег хотели?
– Да.
Лгу, ведь так нам обеим будет проще.
– Сволочи! Ты проходи, дочка, не стой, – отступая назад, запускает меня в квартиру.
Снимаю рюкзак, расстегиваю куртку и стаскиваю сапоги. Мама все это время внимательно за мной наблюдает. Выпрямляюсь. Сцепив руки в замок, робко улыбаюсь, ведь повисшая между нами тишина начинает давить и нервировать.
– Натаааш, кто там? – доносится до меня взволнованный голос бабушки.
– Ба, это я.
– А… Вернулась, блудница треклятая, – получаю вместо приветствия.
– Идем на кухню. Ты извини, что не встретила в аэропорту. Бабушку сейчас нельзя оставлять одну. Она тут недавно упала с кровати, а я в магазине была…
– А где папа? – осматриваю нашу маленькую кухоньку.
Когда-то мы всей семьей засиживались здесь до позднего вечера. Гоняли чаи, играли в настольные игры под ненавязчивый шум старенького телевизора. Делились новостями, обсуждали планы. Грядущий переезд в Москву.
– Папа… – она как-то сникает и странно меняется в лице. – Папа у Степаныча. Садись. Ты голодная? Я тут салат нарезала, курицу запекла. День рождения, как никак.
День рождения. Он у нас с ней в один день. А я без подарка. Стыдно. Что-нибудь куплю для нее завтра.
– Чай налить?
– Да я, наверное, ничего не хочу, мам.
– Тебе надо… Вон какая худющая!
Выставляет передо мной салатницу, тарелку с кабачками и блюдо с запеченой курицей. Присаживается напротив.
– Как твои дела? Учеба? Работа?
– Все нормально, – глаза в глаза.
Учеба. Работа. Разве ты не видишь? От меня одна оболочка осталась. Я ведь даже живой себя не чувствую.
– Ешь.
А я понимаю, что кусок в горло не лезет. Ее показная радушность так не вяжется с теми эмоциями, что написаны на осунувшемся, постаревшем лице.
– Мам…
Из ее глаз начинают катиться слезы.
– Ой, дочка… Врешь мне. Все ты врешь! – достает платок из кармана застиранного халата. – Домой теперь вернешься?
Неужели Леша все рассказал ей? Но я ведь просила. Никому.
– Я…
– Боже мой, Даша, ничему тебя жизнь не учит! – рыдая, качает головой. – Ну куда нам внуков сейчас? – смотрит на мой абсолютно плоский живот. – Отца сократили, он пьет беспробудно. Бабушка после перелома не встает. Я сутками с ней вожусь. Ну почему ты совсем о нас не думаешь?
– Какие внуки, мама? – уточняю ошарашенно.
– Я все знаю. Сережа утром мне звонил. Поздравлял… Как-то само собой разговорились.
Ах, Сережа звонил! Это многое объясняет.
– Такого парня бог послал! А тебя понесло опять! По рукам пошла!
– Мы просто расстались, только и всего.
По рукам пошла.
Во мне закипает обида.
– Дитя нагуляла и сразу о родителях вспомнила!
– Мама, посмотри на меня, пожалуйста, – в отчаянии кричу я.
– Столько сил в твое воспитание вложили! С таким трудом в один из лучших вузов страны устроили! – ее плечи ходят ходуном.
– Мама, – выдыхаю порывисто.
– Я-то помогу, чем смогу, но ты хоть представляешь, какой позор нас ждет? – она громко сморкается. – Слухи поползут среди соседей, знакомых, родственников. Скажут, привезла из столицы в подоле. Учебу бросила. Срам какой…
Вспоминается Ритка. Прямо как будто ее слова звучат.
Встаю. Возвращаюсь в прихожую.
Ноги механически влезают в сапоги.
Рука сдергивает с вешалки пуховик.
Вообще ничего объяснять не хочется. Так противно и тошно вдруг становится.
Зачем я сюда приехала? На что вообще рассчитывала? На сострадание, поддержку и тепло? Смешно. Эти люди давно поставили на мне жирный крест.
– Ну куда ты собралась на ночь глядя?
– Не могу здесь находиться.
– Натаааш, чего там? – затягивает бабушка. – Воды мне дайте! И пусть эта хать зайдет поздороваться. Совсем совести нет?
Небрежно повязываю шарф на шею. Хватаю рюкзак, брошенный на пороге, проворачиваю ключ влево.
– Дарина… – мать цепляется за рукав моей куртки. – Подожди, куда же ты? Дарина… Даша!
– Нет причин так убиваться, мама. Я не беременна, – обернувшись, успокаиваю ее, уже стоя на лестничной клетке. – И даже если это когда-нибудь случится, поверь, вы будете последними, кто узнает. Прощай.
Сбегаю по ступенькам, толкаю тяжелую дверь подъезда на улицу. Задыхаясь, глотаю морозный воздух, потому что внутри все горит. Плавится.
Даже и не помню, как в метро оказалась. И как вернулась в Толмачево – тоже.
Сижу и смотрю на большую, нарядную елку, мерцающую разноцветными огоньками. Глаза сухи, лишь ладони немного дрожат. Белый шум в голове, зияющая дыра в груди.
Я так хотела домой, а оказалось, что его у меня и нет вовсе.
Ничего нет.
Никого нет.
Совсем никого…
* * *
Ночевать остаюсь в аэропорту. Просто потому что не знаю, что мне делать дальше и куда идти. Надо что-то решать, а я сейчас на это вообще не способна. Такая безысходность накрыла, что хоть вой. Да только слез не осталось.
Возвращаться в Москву не хочу. Оставаться в Новосибирске тоже. Здесь, конечно, есть родственники и знакомые, но, учитывая мой внешний вид, соваться к ним в гости – полнейшее безумие. Ведь случится страшное! Поползут слухи и домыслы, а этого так боится мама!
Кстати о ней. Она с ночи обрывает мой телефон, но я совершенно не настроена с ней разговаривать. Мой приезд был ошибкой, и вчерашняя встреча поставила окончательную точку в наших отношениях. Я больше не буду навязываться и стучаться в закрытые двери. Я устала бесконечно оправдываться и что-то доказывать. Мне надоело распинать себя за то, что я так и не сумела стать идеальной дочерью. Не сумела, да, сожгите меня за это на костре…
Разве не должны родители любить и принимать своих детей такими, какие они есть? Оказывать поддержку в трудной ситуации? Вставать стеной?
Разве не должен отчий дом быть самым безопасным местом на свете? Обителью тепла и света…
Разве не должна мать интуитивно чувствовать внутреннюю боль своего ребенка и его душевное состояние?
В общем-то у нас была обычная среднестатистическая семья. Со своими тараканами, конечно. Один только «режим» чего стоил. Строгие правила и четкие установки. Шаг вправо, шаг влево – расстрел, но все это «ради моего же блага».
Так мне раньше казалось. В это я раньше верила.
Честно говоря, одно могу сказать точно: мне всегда не хватало какой-то элементарной родительской ласки. Может поэтому сама я придаю чересчур много значения тактильным ощущениям, поцелуям, объятиям.
Помню, как на первых порах Яна озадачивало мое поведение. Я ведь могла запросто взять его за руку, когда мы шли по улице. Могла остановиться посреди нее же и вдруг обнять.
Прощаясь, у подъезда, прижаться к широкой груди и, зажмурившись, долго слушать, как бьется его сердце. Перебирать часами колечки темных завитушек, пока он лежал на моих коленях. Целовать: нежно и совсем не по-взрослому…
Для меня это было способом сказать: «ты мне нужен».
Я хотела, чтобы он чувствовал. Чувствовал, что его любят. Потому что была абсолютно уверена, в желании «быть нужным» мы с ним очень сильно похожи, ведь в наших с ним семьях с лаской было туго. Только вот все равно есть между нами разница: я, несмотря ни на что, научилась дарить тепло окружающим меня людям, а он, к сожалению, нет…
Что-то щелкает внутри, когда слышу, как объявляют о начале регистрации на рейс до Санкт-Петербурга. Гонимая чем-то необъяснимым, покупаю билет в кассе «Аэрофлота», и даже жаба не душит за кусачую цену. Благо, у меня всегда есть неприкосновенный запас.
Несусь к указанной стойке, встаю в длинную очередь, и дурная волна пьянящей свободы захлестывает с головой.
* * *
Питер, утопающий в снегу, невероятно красив. Поверить не могу, что рискнула сюда отправиться. Вот так спонтанно, да еще и одна.
С каким-то особым трепетом провожаю взглядом здания исторического центра, мелькающие за окошком. Мне спокойно и хорошо. Словно я пришла на встречу со своим старым другом. И он тоже рад меня видеть.
Заселяюсь в гостиницу, номер которой удалось забронировать еще в Толмачево. Осматриваюсь. Разбираю вещи, принимаю душ и забираюсь в уютную постель. Глаза помимо воли слипаются, потому что там, в аэропорту, как впрочем и в самолете, толком поспать не удалось. Косточки ломит, голова болит, и мысли сбиваются в кучу.
Проваливаюсь в беспокойный сон и просыпаюсь лишь несколько часов спустя, когда тело и разум немного приходят в себя.
Включаю телефон и перезваниваю только одному человеку. Брату.
– Даша, ты где? Мать воет, ничего понять не могу.
– Со мной все в порядке.
– Ты в Новосибирске? – спрашивает встревоженно.
Молчу. Вот что я должна ему сказать?
– Нет.
– В Москву прилетела?
– Я в Питере.
Поднимаюсь с постели. Босыми ногами шлепаю по ковру и, распахнув шторы, смотрю в окно на улицу Восстания.
– Когда вернешься?
– Пока не знаю.
Не хочу даже думать об этом.
– Ты… будь, пожалуйста, осторожна. Поздно никуда не ходи.
– Ладно.
Сбрасывает вызов, а я еще какое-то время слушаю короткие гудки. До тех пор пока в области желудка не ощущаю острую боль. Вторые сутки ничего не ем, вот он и решил о себе напомнить.
Собираюсь долго и муторно. Сперва пытаюсь замаскировать лицо тональной основной и пудрой, но вариант «после» выходит в разы хуже чем «до». В итоге смываю неудачный макияж и обрабатываю пострадавшую кожу. Царапина от массивного кольца глубокая и длинная. Отек на скуле все еще не спал. Синяки расцвели пышным цветом, а на губе образовалась корочка. В общем, видок, конечно, тот еще. Девушка, сидящая за стойкой, провожает меня таким сочувствующим взглядом, что не по себе становится.
Невский Проспект, на котором я оказываюсь спустя десять минут, украшен праздничной иллюминацией. Витрины магазинов пестрят гирляндами и стильными елочками. Туристы греются традиционным питерским способом, а с неба крупными хлопьями срывается снег.
Петербург прекрасен в любое время года, но сегодня – это самая настоящая зимняя сказка, очутившись в которой, на какой-то момент забываешь о своих невзгодах. Просто становишься частью чего-то прекрасного. Просто прикипаешь к этому городу навсегда. В моем случае это было неизбежно. С этим городом меня связывает самая настоящая любовь с первого взгляда.
Останавливаюсь, чтобы послушать музыкантов. Затем бреду куда глаза глядят, и вскоре упираюсь носом прямо в «Дачники».
Естественно, я не могу пройти мимо. Тяну на себя дверь и отряхиваю пуховик от снега. С трудом отыскав свободное местечко, устраиваюсь поудобнее. Улыбаюсь, тихо подпевая советским хитам, и заказываю всего понемногу: картофельные дранники, компот, сырники и… солянку.
Сытая, обогревшаяся и довольная снова отправляюсь на улицу. Неспешным шагом прогулявшись до Эрмитажа и обратно, возвращаюсь в гостиницу. Не поздно, как и обещала Леше.
Не включая свет, забираюсь на подоконник и под бормотание плазмы, висящей на стене, несколько часов кряду с интересом наблюдаю за тем, что происходит снаружи. Гадаю, куда и к кому торопятся проходящие мимо люди. Почему ругаются мужчина и женщина в доме напротив. По какой причине заливисто и звонко смеется внизу молодежь…
В половину первого на телефон приходит сообщение.
ЯН:
Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя…
Год не прошел – спроси и сведай,
Что уцелело от нея?
Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.
Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески живой?
И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!
Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла![17]17
Стихотворение Ф. И. Тютчева «О, как убийственно мы любим».
[Закрыть]
Залезаю в кровать. Глотая соленые слезы, перечитываю строчку за строчкой. Понимаю, что до него дошли те унизительные фотографии. Не знаю, наверное, нутром чувствую…
Подсознательно молю «позвони мне», однако этого не происходит.
Пальцы печатают ответное сообщение, но тут же стирают все до последней буквы, закрывают мессенджер и выключают звук. Натягивают одеяло по самые уши, и я отворачиваюсь к стене.
Видел. Он все видел.
А я так этого не хотела…
Глава 53. Девятый вал
Дарина
В историческом центре Санкт-Петербурга расположен сложный комплекс Государственного Русского Музея, основанного в далеком тысяча восемьсот девяносто пятом году. На сегодняшний день музей считается крупнейшим в мире собранием искусства. Выдающиеся произведения различных авторов можно посмотреть в зданиях, которые являются памятниками архитектуры восемнадцатого-девятнадцатого веков, – Михайловском, Строгановском и Мраморном дворце.
Удивительная коллекция насчитывает около четырехсот тысяч экспонатов. Здесь можно встретить все: от старинных икон и произведений живописи до скульптур и нумизматики. Основная экспозиция музея расположена в Михайловском дворце, проект которого разрабатывал небезызвестный архитектор Карл Росси. Туда-то на третий день пребывания в Питере я и отправляюсь. Чтобы найти нечто определенное.
Зал четырнадцать. Меня интересует «Девятый Вал» Айвазовского. Напротив нее я и замираю.
Автор-маринист изображает такое буйство красок, что на мгновение кажется, будто вздымающиеся, бушующие волны, шипящие пеной, находятся в движении, а облачный сизый туман, согреваемый красными лучами, соприкасается с ними, сливаясь воедино.
Яркое алое солнце разрывает тяжелую завесу мрачных туч. Грозовые всполохи подсвечивают летящие брызги, переливающиеся всеми оттенками радуги.
Эта картина поистине прекрасна. Развернувшаяся стихия, чей образ отражен на ней, пугает и вместе с тем восторгает. Гребень девятого вала грозно возвышается над людьми, пытающимися спастись на обломках своего судна. Самая мощная. Самая сильная волна вот-вот накроет пострадавших. Символично, что в эту самую секунду они стремятся спасти не только себя. Но и того, кто погибает рядом.
Здесь так отчетливо чувствуется заложенный автором посыл: борьба стоит того, чтобы жить. Я плохо разбираюсь в искусстве, но думаю, именно эту мысль хотел донести Айвазовский. Каждый из нас должен верить в силу своего духа, ведь даже в самую страшную минуту над нами обязательно блеснет луч надежды.
Вот только блеснет ли…
Ответ на мой вопрос не заставляет себя долго ждать. Уже покинув здание, перезваниваю на неизвестный номер, настырно докучавший мне во время экскурсии.
– Алло.
– Если настойчиво звонят, следует ответить, – зло раздается в трубке.
– Кто это?
– Я говорю с Дариной?
– Да.
– Игорь Абрамов, – представляется мужчина, и внутри у меня все обрывается. – Полагаю, мы знакомы.
– Знакомы. Что-то случилось? – выдавливаю из себя я, ощущая острую нехватку воздуха в легких.
– Случилось. И учитывая тот факт, что последние исходящие сообщения с телефона моего сына были отправлены на твой номер, к тебе это имеет самое прямое отношение.
Сообщения…
То, которое пришло посреди ночи, я так и не прочла. Не нашла в себе сил и смелости. Как могла оттягивала этот момент.
Убираю телефон от уха и дрожащими пальцами открываю мессенджер.
ЯН:
Абрамов-старший завершает наш телефонный разговор всего одной командой: «возвращайся в Москву ближайшим рейсом». Что, собственно, я и делаю. Потому что необъяснимая тревога печет в груди с той самой секунды, как я услышала его голос в трубке.
* * *
Он звонит в тот момент, когда я, уже будучи в Москве, собираюсь покупать билет на аэроэкспресс. Сообщает, что меня ожидает водитель. Присылает номер столба и номер авто. Честно, спорить я просто не в силах. За прошедшие несколько часов успела накрутить себя до такой степени, что едва дышать могу.
– Добрый вечер. Дарина? Меня зовут Михаил.
– Здравствуйте, – смущенно здороваюсь с водителем, открывающим мне дверь.
Предполагаю, что это просто входит в его обязанности, но все равно не по себе.
Осторожно забираюсь в автомобиль, присаживаюсь, осматриваюсь и на нервной почве принимаюсь теребить шнурок от рюкзака.
Водитель занимает свое место, после чего тонированный черный «Мерседес» увозит меня в неизвестном направлении. Немного успокаивает тот факт, что Михаил сразу отзванивается Игорю (как выяснилось, Владимировичу) и докладывает о том, что забрал девушку из Шереметьево и скоро доставит к нему.
Пытаюсь откинуться на сиденье, приняв удобное положение, но у меня не получается. В полутьме дорогого, изысканного салона жутко некомфортно. Абсолютно все раздражает. И медленная, расслабляющая музыка, которая сейчас совершенно на меня не действует, и тонкий ненавязчивый аромат цитрусов, пробирающийся в ноздри.
За окном поздний вечер. Сотни машин играют в шахматы. Предновогодняя Москва равнодушно переливается яркими мириадами огней, а моя и без того израненная душа не на месте.
Ладони потеют, дрожа в неконтролируемом треморе. Тошнота подкатывает. Паника с каждой минутой только усиливается, отчего всю дорогу меня трясет так, будто голой на мороз вышвырнули.
Не самое приятное сравнение в моем случае, но уж как есть…
Час спустя вижу знакомый район. Сердце начинает биться в разы чаще. Мы подъезжаем к дому, в котором располагается квартира Яна, и мне вдруг становится настолько страшно, что ноги противятся и отказываются выходить из машины.
– Я вас провожу, – почувствовав мое настроение, информирует водитель.
Растерянно киваю. Так и заходим в подъезд вместе. Поднимаемся по ступенькам, останавливаемся на лестничной клетке, где мою голову тут же начинают атаковать воспоминания.
Вот я стою с шарами и взволнованно ожидаю именинника-Яна.
Вот меня перехватывают его шумные друзья, а потом выходит и он сам.
Вот звучат жестокие, хлесткие слова.
Как обидно мне тогда было, не передать. Как я злилась. Как ненавидела. Как зарекалась, что больше никогда-никогда не появлюсь здесь.
Вышло, конечно, иначе. В памяти всплывают и другие моменты. Добрые. Яркие. Счастливые.
Так и вижу… Вот они мы: мокрые, ввиду чрезмерного увлечения снежной стрельбой, громко смеющиеся и оба раскрасневшиеся от кусачего мороза.
Ян пытается достать из кармана ключи, но я активно ему мешаю. Такой он невозможно красивый, что не остановиться здесь, прямо сейчас, – настоящее преступление.
Потерпев поражение, нецензурно выражается мне прямо в губы и толкает к двери, припечатывая к ней собой.
Целуемся. Нежно-грубо. Страстно, развязно. Так неприлично горячо, что не оторваться…
Его ледяные пальцы пробираются под шарф и ложатся на вспыхнувшую кожу шеи, вынуждая непроизвольно вздрогнуть. Они сжимают, оглаживают ее, поднимаются выше. Каждое его касание, как разряд, а сама я, будто оголенный провод.
«Совсем уже стыд потеряли?» – возмутилась тогда соседка, проходящая мимо.
Потеряли, видимо. Потому что я даже не заметила, как она появилась. Неприятно вышло, но Яну было плевать. Он даже не удосужился разорвать поцелуй.
Сморгнув морок, поднимаю взгляд. Михаил собирается нажать на кнопку звонка, но дверь, на которую наклеена какая-то бумажка с печатью, открывается еще до того, как он успевает это сделать.
– Игорь Владимирович, передаю из рук в руки.
– Свободен. А ты – в квартиру.
На пороге стоит Абрамов-старший. Идеальный костюм, начищенные до блеска ботинки. И да, манера общения этого человека с посторонними людьми, как и прежде, оставляет желать лучшего.
Снимаю капюшон, расстегиваю куртку, а в голове набатом стучит «Опечатана. Его квартира опечатана».
– Сюда проходи.
Оставляю рюкзак у порога. Разуваюсь, семеню следом за Игорем Владимировичем и в ужасе осматриваю гостиную. Сразу в глаза бросается не присущий ей бардак. Все перевернуто вверх дном, словно кто-то что-то искал.
Представившаяся картина вызывает новый, острый приступ неконтролируемого беспокойства, мгновенно расползающегося по клеточкам всего организма.
– Садись, – приказывает, когда оказываемся на кухне.
– Где Ян? – спрашиваю не своим голосом.
– Сядь, – повторяет тоном, не терпящим возражений.
Послушно опускаюсь на стул и жду ответа, ощущая, как глаза наполняются слезами. Предчувствие чего-то страшного, неотвратимого, непоправимого не отпускает ни на секунду.
– Где он?
– В пенитенциарном учреждении, – опершись о столешницу, складывает руки перед собой и внимательно всматривается в мое лицо.
– Что это? – шмыгаю носом, пытаясь сдержаться и не заплакать.
– Ян в СИЗО. Надо пояснять, что это за место? – интересуется он мрачно.
Ян в СИЗО.
Следственный изолятор…
Сердце, ухнув, болезненно ударяется о ребра и падает куда-то вниз, а слезы… Слезы все-таки не удержать. Они срываются с ресниц и скатываются извилистыми дорожками одна за одной. Обжигают пострадавшую скулу. Застывают солью на губах.
– Руки моего сына по локоть в крови. Хотелось бы узнать подробнее о мотивах, подтолкнувших к содеянному.
Вскидываю на него испуганный взгляд.
– От него самого сейчас ничего не добиться, и я очень рассчитываю на твою помощь, – ставит передо мной стакан воды. – Выпила. Вдохнула, выдохнула и пришла в себя! Нытье тут совершенно бессмысленно.
Вытираю глаза салфеткой и делаю так, как он говорит.
Глоток воды.
Глубокий вдох-выдох.
Как ни странно, это работает. По крайней мере, окончательно разбиваясь на мелкие осколки внутри, снаружи я остаюсь достаточно спокойной.
– Ну вот и молодец, – отодвигает стул, присаживается напротив. – А теперь, Даша, давай рассказывай, – открывает синюю папку, одиноко лежащую на столе, достает оттуда кипу бумаг и бросает их передо мной. – И желательно все, от начала до конца…
