Текст книги "Аритмия (СИ)"

Автор книги: Анна Джолос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Глава 33. Электрик Сережа

Ян

– Не знаю, что там в школе между вами тремя происходило, но Дашку мне не обижайте! – доносится до нас строгий голос Инги.

– Заразилась от Арсеньевой? – намекаю на инцидент в столовой.

– Не обижайте, – повторяет с нажимом. – Небось травили ее в этой своей мажористой гимназии…

– Она тебе так сказала?

Встречаемся с ней глазами в зеркале заднего вида.

– Нет, конечно! – качает головой. – Я сама это поняла. Типичная ситуация. Простая невзрачная девчонка из региона попала в эту вашу цитадель пафоса и понта. Нетрудно догадаться, что вынудило ее перевестись в обычную школу.

Беркут многозначительно хмыкает.

«Невзрачная».

Отчего-то мысли спотыкаются об это колючее слово… Не подходит оно моей Арсеньевой, если быть честным с самим собой.

Лично для меня Дарина была как глоток свежего воздуха в удушливой пустыне. Такие девушки в природе встречаются крайне редко. Они заметно выделяются среди однотипных пластмассовых размалеванных кукол, которых толком и не запоминаешь.

Почему-то в памяти всплывает наше знакомство, состоявшееся при свидетелях: окосевшем Иа, поддатой сове и поплывшем Пятачке. Мне тогда одного взгляда на девчонку хватило, чтобы понять – хочу нарисовать. И так сильно пальцы зудели, что нарисовал ведь… в тот же вечер.

Зацепила.

Чем конкретно?

Да было в ней что-то особенное. Естественное, не наигранное, живое. Ее саму словно книгу можно было читать, ведь каждая эмоция тут же красочно отражалась в мимике, жестах, глазах.

Полная противоположность душевному мертвецу, коим я себя считал…

Шли дни. Чем больше наблюдал за ней (а наблюдал я за ней пристально), тем острее и явственнее ощущалась пропасть между нами. Потому и возникло непримиримое желание оттолкнуть. Знал ведь наперед, ничем хорошим наша связь не закончится.

Навсегда запомню выражение ее лица, когда стояли на лестничной клетке моего подъезда. Растерянность, разочарование, стыд, обида… Показал же тогда, что хлебнет всего этого сполна, если не оставит свои попытки залезть ко мне в голову.

Но она все равно туда залезла. И разбомбила там все под руины.

Дура… До сих пор не могу понять ту ее нездоровую тягу ко мне.

– А этот блаженный откуда взялся? – зачем-то интересуется Беркут.

– Матвеев? Так они уже полгода вместе. Познакомились еще в школе. Он у них там какие-то занятия от своего колледжа проводил. По электромонтажу, что ли.

Электрик Сережа.

Приложить бы его геометрично мордой об асфальт…

– У них с Даринкой-мандаринкой все серьезно, – продолжает словесную пытку Вершинина.

Что за идиотское прозвище? Аж до тошноты. Какая мандаринка? Ей что пять лет?

– Он над ней трясется, как может. Пылинки сдувает. Сюсюкает. Встречает, провожает, чтобы поздно одна не возвращалась.

Провожает… Тоже мне подвиг. Так и должно быть.

– Чтобы ее никто не обидел.

Стискиваю челюсти, поигрывая желваками.

Защииитник. Какого дьявола он допустил ее участие в мужской драке? Не в состоянии донести до нее элементарные вещи? Так я сам ей доходчиво поясню в понедельник.

– Вот везет Дашку на выходные в Подмосковье, – слышу фоном ее трескатню. – С родителями знакомить.

Матерь Божья!

– И правильно. Я свою Аленку тоже почти сразу с предками познакомил, – одобрительно кивает Рома.

– А толку? – гадливо усмехаюсь, и он мгновенно тухнет.

– Ян, ты как? Очень все болит? – заботливо шуршит у моего уха Инга, когда подъезжаем к общежитию. – Может, мне стоит остаться с тобой?

Это что-то новенькое.

– Нет, не стоит.

– Тогда я позвоню позже? – мурлычет, поглаживая плечо.

– Не утруждайся.

Обреченно вздыхает.

– Ром, ты отвези его все-таки к врачу. Вдруг там реально что-то с головой.

Не могу сдержать смешок.

Сегодня все такие проницательные…

Вершинина осторожно целует меня в не битую скулу и выходит из тачки.

– Что?

Бесит этот его взгляд.

– На черта тебе сдались шашни с Дашиной подругой? – подозрительно прищуривается.

Шашни!

– А почему, собственно, нет? – откручиваю крышку на бутылке с водой.

– Некрасиво поступаешь по отношению к Арсеньевой, – мямлит себе под нос этот клоун.

Морщусь, соприкоснувшись разбитой губой с пластиком.

– Некрасиво? Грехи других судить вы все усердно рветесь, начните со своих и до чужих не доберетесь, – отвечаю ему цитатой Шекспира.

– Ну я хотя бы раскаиваюсь в содеянном… – хохлится он. – Твое изречение про доверие – это просто звездец, Ян. Даже я подвис.

– Первое, что пришло в голову… – жму плечом.

– Нет, ну ясно, что это был шифр-посыл Матвееву, но по факту, в неудобное положение ты поставил именно Дашу. Я ее красные щеки даже в полутьме разглядел.

– Не надо стесняться, как пел Ваня Дорн, – отзываюсь равнодушно.

Но да, от смущения и злости Дашка вспыхнула как спичка. И от этого меня конкретно вштырило.

– Ты придурок, – вздыхает, останавливаясь на светофоре. – Рожу Сережи в этот момент видел, не?

Какой там. Я вообще кроме Нее ничего не видел.

Дрянь. И не вытравить же, сколько не пытался.

– Пусть соплежуй знает, что к чему. А лучше пусть представит…

Держу пари, сейчас с пеной у рта требует от нее объяснений. Вот только ни хера она не скажет. Будет молчать… О чем рассказывать? О том, как дрожала, задыхалась и стонала подо мной? Или может о том, что любила, как ненормальная, этой своей слепой, щенячьей любовью.

– Ну, у него очевидное преимущество, – заявляет Беркут вдруг.

– Это какое же? – осведомляюсь насмешливо.

– Все, что было с тобой, теперь в прошлом. Сам подумай, зачем ему что-либо представлять, если он все выходные может раскладывать ее как угодно и где угодно.

В салоне «Лексуса» повисает напряженная пауза, в течение которой я перебираю всевозможные варианты того, что могу сделать с электриком Сережей.

Иногда Птицын такой… дерьмовый друг. Хочется еще разок хорошенько вломить ему для проформы.

– Ты бы оставил уже Арсеньеву в покое… Хватит с нее.

– Ты бы засунул свои советы глубоко-глубоко в черную дыру, – откидываюсь на спинку сиденья и прикрываю глаза.

Голова по ощущениям будто надвое раскалывается. Еще и печень ноет. Привет гриндерсам Каримова.

Он у меня их жрать будет, мразь. Или примет через другое отверстие.

– Что случилось там, на парковке? – замечает мою руку, проверяющую масштабы нанесенного ущерба.

– Одногруппники пытались продемонстрировать яйца и преподать мне урок воспитания.

– Раскрасили тебя знатно…

Криво улыбаюсь, а у самого внутри по новой закипает.

Смеется тот, кто смеется последним.

– Толпой, что ли?

Молчу.

Мать твою, стремно получилось… Не потому что в итоге все равно оказался на земле, а потому что все это произошло на глазах у Арсеньевой и ее вафлежуя. Прекрасный такой расклад. Еще и нашла в себе силы платок протянуть. Если бы не знал, какие черти в ней рядом со мной просыпаются, рискнул бы снова назвать святошей.

– Сколько их было? – не унимается Беркутов.

– Семь или восемь.

Нецензурно выражается и таращится на меня во все глаза.

– Троих я ушатал, еще одному сломал пару ребер и кисть. А дальше пошла слаженная работа команды, не устоял. Не терминатор.

– Н-да, Абрамыч. Умеешь ты друзей заводить, – недовольно цокает языком.

– Сдались они мне. Телок моих обдолбанных по туалетам зажимать? – бросаю ядовито.

– Всю жизнь попрекать теперь будешь? – скрипя зубами, заводится как старые механические часы. – А как мою Лису по лесу гонял, забыл?

Лису по лесу…[4]4
  Лису по лесу – Роман имеет ввиду события, которые происходили в одиннадцатом классе. История Романа Беркутова и Алены Лисицыной называется «Девочка-лед».


[Закрыть]

– С убогой осечка вышла. Сам знаешь, какие слухи про нее ходили. Да и потом, мне просто нужна была твоя реакция. Хотел убедиться в том, что ты, ишак тупой, на ней повернут.

– Убедился? – шипит змеей. – Твои методы бесчеловечны, Ян!

– Зато эффективны. И хватит строить из себя безгрешного. Ты вообще, благодарить меня должен, кстати.

– Че? За пневмонию, которой она заболела, благодарить? – орет, как придурочный.

– Чекало картонное, за то, что ты во всей этой паршивой истории героем-спасителем убогой вышел.

Птицын весь аж клокочет от ярости. Того и гляди перья полетят в разные стороны.

– Понравилось тебе твое состояние?

Матерится.

– Не называй ее больше убогой, – кривится раздраженно.

– Ну ты же сам когда-то придумал это деликатное прозвище, – услужливо напоминаю ему я.

– Дурак был потому что.

Затыкается.

Минута-две. Тишина.

Сидит, давится нахлынувшим чувством вины и…

– Беркут, ты сифонить вздумал? – скрыть шок удается с трудом.

– Отвали, – пялится на дорогу. Сопит, носом шмыгает.

Дела… Последний раз при мне он пускал слезу лет в двенадцать. На могиле своего отца.

Жесть какая-то. Смотрю на него и ловлю себя на мысли, что мне его… жаль. Расклеивается все больше. И на себя прежнего становится похож все меньше.

– В себя приди. Хватит сопли на кулак наматывать, мужик ты или кто?

Вытирает глаза рукавом свитера.

– На кой дьявол ты привез меня в клинику?

– Пошли, Ян, – глушит мотор. – Ты сам знаешь, что надо.

– Не делай мозги, Беркут. Просто на хату отвези, а?

– Вставай сказал, – нудит, вылезая из тачки. – Весь в крови. Шить надо морду, не втыкаешь? И заодно кишки с ребрами просветить.

– Заживет как на собаке.

– Зеркало дать, Франкенштейн?

Падла, не отстанет ведь.

Закатываю глаза и выхожу на улицу.

Глава 34. Малевич

Ян

– Ооо, Малевич, че это ты у нас такой «красивый» сегодня? – стебется Эмиль, хозяин автосервиса, в котором я с недавних пор работаю.

Ага да. Работаю. Прямо даже самому не верится. Как дошел до жизни такой?

– С лестницы упал, – отвечаю недовольно.

– Ну-ну… Высоко падал, я так понимаю… – усмехается, направляясь ко мне.

Молчу. Плавно прорисовываю контур, распыляя аэрографом краску.

– Срань Господня! – лупится на тачку. – Страшный жесть!

– Какого заказали, – поясняю я ему.

– Чикануться можно, – наклоняется ближе.

– Арахнофобия? – предполагаю, глядя на Эмиля, разглядывающего огромного мохнатого тарантула, «сидящего» на капоте.

Его аж передернуло…

– Да у меня на хрен волосы во всех местах дыбом встали, он ведь как живой! – кривится и отходит на пару шагов назад. – Тьфу… Фантастическая мерзость, Ян.

Сомнительный комплимент, но да.

– Ты реально крут. Амирян, как дите, ей богу, всю ленту инсты засрал фотками своей тачки. У меня уже в глазах рябит от этого его Джокера[5]5
  Джокер – суперзлодей вселенной DC Comics, главный и заклятый враг Бэтмена.


[Закрыть]. Тот еще урод.

– Это его любимый персонаж.

– Фахиров ждет свое грозовое небо. Когда начнешь?

– Завтра.

Сегодня мне реально дерьмово.

– Сделать надо идеально. Он наш постоянный клиент. С баблом мужик, но жутко придирчивый. За каждую копейку мозг сосет.

– Сделаю.

Кивает и продолжает искоса поглядывать на мохнатого.

– Есть у меня одна мыслишка, посмотрю еще пару твоих работ и, возможно, доверю тебе свою бэху.

– На кой ляд портить новую тачку? – качаю головой.

Честно, никогда не понимал желания разукрасить свой автомобиль.

– Хочу! Но пока не скажу, что конкретно. Секрет. А то возьмешь и нарисуешь кому-нибудь, – заявляет недовольно.

Небось придумал ту еще херову гениальную идею...

– Мне нужен ресивер и нитроэмаль.

– Саныч закупит, напиши ему на бумажке, что нужно. Только разборчиво, а то он итак читает с трудом.

– И лак надо бы сменить. Этот – отстой полный.

– Понял. Организуем, раз дело пошло.

Пошло то пошло, но когда учиться теперь непонятно. Вечерами, а то и ночами тут на постой зависаю.

– О, Илюха! Иди сюда, – подзывает появившегося в боксе Паровозова. – Ты глянь на это!

Илья подходит к машине и выдает непечатный текст.

Очкуны.

– Мерзость, да? Лапы эти волосатые, жуть! А глаза!

Паровозов внимательно изучает членистоногого.

– Фу, как работать теперь, – причитает Эмиль, отмахиваясь. – Пойду, дел гора. Илья, чуть позже зайди ко мне, перетереть кое-что надо.

У Зарецкого начинает орать телефон, и он спешно покидает зал.

Присаживаюсь на стульчик, закидываю в пасть колесо болеутоляющего и запиваю его водой из бутылки.

– Кто отметелил так? Помощь нужна? – интересуется Паровозов, наблюдая за мной.

– Сам разберусь, – отзываюсь раздраженно.

Порядком задрали уже все своим состраданием…

Хлопает входная дверь. Беркутов явился. На пятнадцать минут раньше, чем должен был. Неймется несчастному.

– Здорово, пацаны.

Пожимает руку мне и Паровозу.

– Ну че? – смотрит на него с надеждой.

– Да ничего, – пожимает тот плечом. – Как сквозь землю провалилась.

– Это невозможно! Невозможно вот так взять и исчезнуть! – орет на весь бокс.

– Если доки фальшивые, то вполне, – не соглашаюсь я с ним.

Меняется в лице.

– Мне тоже самое сказали, – присоединяется к моей версии Илья. – Она может быть кем угодно. Где угодно.

– Я придушу ее! Придушу! – вопит истерично.

– Ты найди ее для начала.

– Может, у нее родственники какие-нибудь есть? Бабушка говорит, что нет, но вдруг… обманывает, – чешет затылок.

– Нет.

– Я не понимаю, зачем Алена это сделала! Харитон…

– Саша, – поправляет его Паровоз.

– Саша… сказала, что Лиса сбежала потому что не хотела усложнять мою жизнь. Это че за бред такой? А сейчас типа упростила?

– Не давил бы на нее, может, и не сбежала бы! – рассуждает бугай.

– И это говоришь мне ты? – ершится Рома.

– Хватит уже, Беркут, – пресекаю конфликт в зародыше. Не то то опять начнется мордобой.

Этим двоим только дай возможность друг другу пятаки начистить.

– В машине подожду тебя. Ты скоро?

– Да.

– Так и знал, что помощи никакой от него не будет, – бросает зло.

Как только он выходит на улицу, поворачиваюсь к Паровозову.

– Ты ведь реально не знаешь, где Лисицына? – внимательно отслеживаю реакцию.

– Не знаю…

– А Саша точно не в курсе? – прищуриваюсь.

– Точно. Ревет до сих пор. Обижается на Алену за то, что контактов никаких не оставила.

Чувствуется вроде, что не лжет.

– Чиканется, если не разыщет, – поднимаюсь со стула и еще раз осматриваю рисунок на предмет дефектов.

– Зато теперь видно его истинное отношение к ней.

– А ты думал… – хмыкаю. – Но у бурных чувств неистовый конец…[6]6
  Цитата У. Шекспира из произведения «Ромео и Джульетта».


[Закрыть]

Убираю аэрограф и отправляюсь в комнату отдыха, чтобы переодеться. Тело ломит, хочется тупо лечь в постель, чем я в ближайшее время и займусь…

Рома сидит в машине. Слушает какую-то сопливую херобору. Башкой лежит на руле. Страдает.

Нехотя принимает вертикальное положение и заводит мотор.

– Ахинею эту выруби.

– Это – хит.

– Это – кровь из ушей и испытание для моей нервной системы.

– Моя машина, что хочу, то и слушаю! – заводится снова.

– Да бога ради, только в мое отсутствие. Тошнит уже от твоего депрессняка, Беркутов.

– Надо было попросить медсестру зашить тебе и рот, – ворчит обиженно. – Хорошие ведь песни!

– Как там Савелий? – меняю тему, ибо о вкусовых музыкальных предпочтениях говорить нет смысла.

– Да вроде ничего, терпимо.

Савка – это его младший брат, мой крестник.

– Но спит опять плохо. Просыпается, долго истерит. У меня сейчас вообще терпения на эти концерты не хватает.

– Давай мне еще из-за бабы на ребенке срывайся. Ополоумел в край? – наезжаю на него.

– Да я держусь, Ян. Просто уже иной раз нервы сдают, – оправдывается виновато.

– Значит, не подходи к нему в таком состоянии.

– Заберешь его как-нибудь к себе на выходные? Ну, когда полегче станет, – просит он.

– Заберу конечно, но, к сожалению, смогу взять только на один день. Я ж теперь пашу как Папа Карло!

– Идет.

Время позднее. Пробок на дорогах уже нет, и Беркутов топит так, как я люблю. Похоже, дело в его мрачном настроении.

– Как думаешь, Паровоз врет про Лису? – спрашивает, уже подъезжая к моему дому.

– Нет.

Вздыхает. Тягостно-мучительно и обреченно…

– Все равно ее из-под земли достану, – повторяет как мантру.

Качаю головой.

– Только прошу не пропадай без вести. Оставь хоть какие-то ниточки, адреса… Я буду искать тебя до бесконечности. Пока мне будет сниться наша весна…[7]7
  Строки, которые, возможно, принадлежат С. Есенину. Так это или нет, доподлинно неизвестно.


[Закрыть]

– Точно. Именно так. До бесконечности, – сам себе кивает.

– Домой езжай, сыщик. Отоспись как следует. Уже глаза на выкате, Птицын.

Усмехается.

– Увидимся.

– Таблы свои жрать не забывай, а то отвезу на больничку, – угрожает, глядя на мою постыдную попытку нормально выползти из машины.

Закрываю дверь, провожаю взглядом «Лексус» до самого поворота и только потом захожу в подъезд. Медленно поднимаюсь по ступенькам, достаю из кармана ключи.

Дедова квартира встречает меня гнетущей тишиной, холодом и темнотой. Но это то, к чему я привык… То, в чем мне комфортно и спокойно.

Не включая свет, скидываю кроссы и снимаю куртку. Направляюсь в спальню и, как есть, в одежде заваливаюсь на кровать. Сил нет даже на то, чтобы принять душ, хотя краской от меня несет, должно быть, за километр…

Физическая боль усиливается, но я кайфую. Это немного отвлекает. Жаль, что не в достаточной степени.

Вытаскиваю из кармана джинс трубу и ставлю будильник. Опаздывать в универ нельзя, потом проблем не оберешься, жопу-то лавандой прикрывать больше некому, а сам я пока столько не зарабатываю.

Таращусь на экран.

Воскресенье закончилось.

Значит, Арсеньева второй день провела в Подмосковье с этим своим электриком Сережей…

Не могу не думать об этом.

«Зачем ему что-либо представлять, если он все выходные может раскладывать ее как угодно и где угодно» – звенят в воспаленном мозгу слова Беркутова.

Козел.

Под ноющими ребрами копошится неприятное, саднящее чувство. Как представлю, что этот правильный до скрежета зубов Сережа раздевает ее, смотрит на нее, трогает… И все. Будто щелочь кипящая по венам разливается. Разъедая к дьяволу нутро.

Вот какого? Казалось бы, плевать. Забудь. Не думай о ней.

Хотел бы, да не получается. И так уже два года. С той лишь разницей, что раньше не приходилось сталкиваться нос к носу каждый божий день. Тот еще садомазохизм… Но мне это нужно.

Зачем? Не задаю себе этот вопрос. Потому что ответ найдется вряд ли. Арсеньева – неизлечимая болезнь. Уже даже привык к тому, что она, как роковой диагноз, с которым надо жить, пока не сдохнешь. Привык, засыпая, думать о ней. Долго и бесконечно много…

Все чаще вспоминаю тот короткий промежуток времени, который мы провели вместе. Отчаянно желая вернуться туда хотя бы на день.

Сука, хорошо ведь было. До одурения хорошо…

Просто говорить с ней. Просто молчать. Слушать ее детский, заливистый смех. Держать за руку. Смотреть в глаза и видеть там то, отчего рассудок мутнеет и внутренности скручивает.

Встаю. Иду в студию, но просидев там с полчаса, понимаю, что настроение – черный квадрат. Пожалуй, только его и могу сейчас изобразить. Причем без цветотени и глубины. Потому что моя жизнь такая и есть. Сплошной черный квадрат. С тех пор как единственное светлое пятно на нем сам своею же рукой и закрасил…

Смотрю на то место, где она сидела, позируя мне.

«Рубашку расстегни».

Помню, как не слушались пальцы. Как они храбро сражались с пуговицами, и как отчаянно при этом краснели ее скулы.

«Волосы убери на правое плечо. Левое оставь обнаженным».

Будучи смелой, делала все, как я просил.

Молчала. Дышала через раз и послушно замирала.

Взгляды. Случайные слова. Краски, отражающие красоту девчонки на холсте… В какой-то момент воздух критично «загустел», а напряжение и волнение между нами начало зашкаливать.

Встревожилась, занервничала, стоило мне приблизиться к ней. Опустила трепещущие ресницы, когда кисточка коснулась нежной кожи шеи. Отклонившись назад, непроизвольно выгнула спину, разомкнула пухлые губы… И я ни черта не соображал уже тогда. Рисовал на вожделенном теле, как умалишенный. Цветы. Витиеватые узоры…

Ловил каждый жест и судорожный вздох. А потом она открыла глаза и совсем накрыло. Нахлынуло. Сомнения снесло волной похоти и желания.

Уйти домой в ту ночь ей точно не светило. Равно как и отделаться невинными поцелуями и прикосновениями. Потому что горел ею неистово, а она… бесстрашно горела и плавилась в ответ. Как та самая свечка, чей огонек отплясывал тенью на стене.

 
Помню, как она глядела —
Помню губы, руки, грудь —
Сердце помнит – помнит тело
Не забыть. И не вернуть.
 

Кажется, так писал Иоганн Гете, если мне не изменяет память.

Снова телефон в руке. Ее номер из общего чата давно уже сохранен в контактах…

Жутко хочется испортить ей ночь. Чтобы, как и я, не спала. Под боком у этого своего электрика.

Пишу сообщение. Отправляю. Жду.

Читает, но не сразу. Однако ответа нет…

Настырно пишу еще. Снова молчит, зараза.

Так занята? И чем же?

Звоню. Один раз, второй…

Сбрасывает, а потом либо в черный список меня отправляет, либо тупо выключает телефон. Абонент не абонент…

Громко смеюсь.

Сижу, привалившись спиной к стене, и, надсадно дыша, давлюсь клокочущей злостью.

Понимаю, что при встрече просто шею ей сверну на почве неконтролируемой ненависти, замешанной на черной ревности, опухолью прорастающей в груди.

Наверное, так обязательно и произошло бы… Но ей повезло. В семь тридцать утра меня, уснувшего прямо на полу студии, будит неожиданный телефонный звонок. И в универ в этот день я не попадаю…