Текст книги "Трагедия капитана Лигова"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)
Абезгауз без стеснения рассматривал испанца. Продрогший Пуэйль стал согреваться. На его желтом лице выступил румянец. Погладив подбритую полоску усов, Фердинандо дружелюбно, как старому приятелю, сказал:
– Джиллард посылает вам привет!
Штурвальный кивнул, не то благодаря, не то соглашаясь. «Черт возьми, немец, кажется, не из разговорчивых», – додумал Пуэйль, соображая, как подступиться к Абезгаузу.
Когда перед испанцем оказалась пузатая с длинным толстым горлышком темная бутылка рому, он налил два стакана и, подняв свой, сказал:
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье, – буркнул Петер.
Они выпили, и снова – молчание. «С этой мумией можно промолчать весь вечер», – обозлился Пуэйль. Теперь он с неприязнью рассматривал багровое вытянутое лицо немца. Петер пил, не отказываясь. Когда оба захмелели, Пуэйль спросил штурвального:
– Что же вы не поинтересуетесь, как живет Джиллард? – и, помолчав, добавил: – Он очень благодарит вас за письмо о Стардсоне.
Последние слова испанца явно взволновали Абезгауза. Он вынул из губ трубку, кашлянул и спросил:
– Откуда вы знаете мистера Джилларда?
– Представителя компании Дайльтона, лучшей компании среди китобоев? – продолжал Пуэйль, подливая ром в бокал собеседника. – Между прочим, эта компания собирается строить новый флот, паровой. Китобойцы будут сильнее «Геннадия Невельского».
Абезгауз не скрыл своего удивления осведомленностью испанца.
– Откуда вы знаете о «Геннадии Невельском»?
– Я же инженер-судостроитель, – убедительно солгал Пуэйль и, нарочито горячась, добавил: – Пригласили сюда меня русские строить суда, а у самих ничего нет. Стапелей приличных нет. Работать у русских – это значит рисковать своей репутацией. Прав был Джиллард, когда ругал русских. Мы жили с ним в одном отеле в Нагасаки. Номера наши были рядом. Тогда он много хорошего о вас рассказывал.
Опьяневшему Абезгаузу похвала Пуэйля пришлась по душе, но еще больше расположили неодобрительные замечания о русских. Немец презрительно сплюнул:
– Дикари русские, животные. Не могу больше у них работать. В Японии уйду с китобойца.
– И я в Японию направляюсь, – подхватил Пуэйль. – Хотя японцы и азиаты, а быстро европейскую культуру перенимают.
Он пустился в пространные рассуждения о Японии. Пересказав все, что ему удалось запомнить из газет и случайно подслушанных разговоров о Японии, Пуэйль заключил:
– Буду для японцев строить китобойные суда! И сокрушенно вздохнул:
– Дорог каждый день. А вот приходится сидеть на берегу, ждать парохода. Раньше чем через неделю судно в Японию не ожидается. Ваш китобоец не пойдет?
– Завтра… – кивнул Абезгауз, потягивая из стакана.
– Может, взяли бы меня? – спросил Пуэйль. – Я бы заплатил хорошо.
– Наш капитан, черт возьми… – начал Петер, вспомнив приказ Клементьева, и с силой ударил кулаком по столу. – Плевал я на этого русского дикаря. В моей каюте будете. В Японии вместе уйдем с судна.
Штурвальный был уже пьян. Пуэйль достал из кармана несколько золотых монет и одну из них бросил перед подбежавшим слугой.
Вид золота отрезвил Абезгауза. Он жадно проследил, как Пуэйль спрятал в карман остальные монеты, потом сердито взглянул на слугу и сказал испанцу:
– Много заплатили.
– Мелочь, – махнул рукой Фердинандо. – Так слово моряка, берете меня до Японии?
Абезгауз поднял руку с раскрытой ладонью:
– Я сказал!
Выйдя из кабачка, они направились по Верхне-Портовой улице к лучшей гостинице города.
Пуэйль занимал один из дорогих номеров. Коридорный открыл дверь и внес в номер керосиновую лампу. Абезгауз осмотрелся и подумал: «Видно, есть деньжата у этого инженера, раз занимает такой номер. Сколько же мне взять с него?»
Абезгауз молча осматривался, следил, как испанец собирал вещи в маленький баул. Большой чемодан крокодиловой кожи стоял в углу. Пуэйль присел около него, щелкнул замками, невысоко поднял крышку и что-то переложил в нем. Снова щелкнули замки, и Пуэйль поднялся с колен, пряча в жилетный карман ключи.
– По стакану перед дорогой! – предложил он, открывая бутылку рому.
Рассчитавшись с коридорным, моряки вышли из гостиницы и зашагали вниз по мокрым доскам узкого тротуара. Абезгауз нес баул, в руках Пуэйля был чемодан. Штурвальный, подогретый ромом, говорил:
– Уйду на другой китобоец. Пойду служить к японцам. Хоть к самому дьяволу, только бы не у русских. Не уважают они настоящих моряков. Сам капитан меня, лучшего штурвального, от штурвала отгоняет.
Абезгауз выругался. Пуэйль не перебивал его, терпеливо слушал, все время опасаясь, как бы штурвальный не передумал взять его на борт китобойца. «Черт возьми, – говорил сам себе Пуэйль, – никогда еще так не волновался. Стар стал, что ли, или нервы ослабли!»
Он смахнул со лба пот. Чемодан был тяжелый, ручка врезалась в ладонь. Пуэйль улыбнулся своим мыслям, представив, как бы перетрусил немец, если бы знал, что в чемодане. И тут же признался себе, что ему не терпится расстаться с этим дорогим чемоданом.
Моряки вошли в порт и, миновав штабеля кирпича, бочек, ящиков, различных грузов, покрытых брезентом, по которому дробно стучали капли дождя, оказались у трапа, ведущего на китобоец. Несколько иллюминаторов смотрело в темноту своими круглыми желтыми глазами. На палубе угадывалось какое-то движение. Пуэйль остановился и негромко выругался. Абезгауз обернулся:
– А, черт, – с наигранной досадой произнес Пуэйль. – Вот память-то! И как я мог забыть?
Он хлопал себя по карманам. – Да что? – дыша в лицо испанца винным перегаром, спросил Петер, которому не терпелось войти в теплую каюту, улечься в постель, забыть и этот дождь, и капитана Клементьева, и свою неудачливую судьбу.
– Когда судно выходит в рейс? – спросил Пуэйль.
– Рано утром, – буркнул Петер, которого раздражала задержка. – Капитан никогда не отменяет своих распоряжений.
– Ну вот, – вздохнул Пуэйль. – А я забыл в гостинице в гардеробе фрак, а в нем документы.
Абезгауз сказал довольно грубо:
– Не тащиться же нам назад.
– О, я должен очень извиниться перед вами, – как можно любезнее проговорил Пуэйль. – Прошу вас, возьмите вещи к себе в каюту, а я сбегаю в гостиницу.
– Гм… – произнес Абезгауз. – Вас одного на китобоец не пропустят. Когда мне встречать вас?
Доверие Пуэйля, который оставлял ему свои вещи, очень льстило немцу, и он тут же подумал: «Может, опоздаешь к отходу или кто тебя пристукнет ночью. Услышь, мой бог, молитву! Чемодан-то хорош».
– Через час или на рассвете? – спросил Пуэйль, догадываясь, о чем думает Абезгауз.
– Лучше на рассвете, – ухватился штурвальный. – Так будет проще вас провести в каюту, чтобы капитан не увидел. В море-то он вас за борт не отправит. Ну а с вахтенным я улажу дело.
– Хорошо, – согласился Фердинандо, весьма довольный, что все идет так гладко. – Берите чемодан!
Абезгауз торопливо ухватился за ручку, поднял и удивился:
– Тяжеловат! Что у вас тут?
– Вещи, да и кое-что подороже, – многозначительно объяснил Пуэйль. – Будет на что повеселиться в Японии. Ну, я пошел. Значит, встречайте на рассвете. Уже скоро.
Пуэйль быстро зашагал назад, опасаясь, что его остановит штурвальный. Но испанец еще не успел скрыться за штабеля грузов, как Петер почти бегом направился к трапу.
На палубе китобойца вахтенный сказал штурвальному:
– Капитан спрашивал вас.
– Что ему надо? – грубо спросил Петер.
– Чтобы вовремя на вахту встали.
Абезгауз по-немецки, чтобы не понял вахтенный, выругался и направился в свою каюту.
Маленькая, едва вмещавшая койку, столик и шкаф, вделанный в переборку, каюта была залита электрическим светом. Абезгауз сбросил плащ и фуражку, достал из столика бутылку и прямо из горлышка сделал несколько больших глотков. Потом закрыл дверь на запор, присел у чемодана, попытался открыть. Но медные квадратные замки не поддавались. Абезгауз чертыхнулся, вновь взвесил в руке чемодан, покрутил головой и, сев на койку, взялся за бутылку. Не сводя глаз с чемодана, он еще отпил вина и так, сидя, уснул. За иллюминатором мрак начинал синеть. Приближался рассвет…
– На вахту!
Абезгауз тряхнул головой, собираясь с мыслями, увидел чемодан, баул, вначале смотрел на них, не понимая, как они очутились в каюте, потом все вспомнил, бросился к иллюминатору. Было раннее утро. Серая вода бухты рябилась от ветра. Покачиваясь, шла по ветру китайская широконосая шаланда с большим грязным парусом.
Корпус китобойца передавал ритм работавшей машины. Абезгауз, сделав глоток из бутылки, потер лицо руками и вышел на палубу. У трапа стояли жена капитана, Алексей Северов, несколько моряков и портовых рабочих. Пуэйля нигде не было.
Абезгауз вновь подумал о том, что неплохо будет, если ему достанется чемодан инженера.
Клементьев попрощался с Алексеем, пожал руки морякам. Один из них, капитан порта, сказал:
– Повременил бы, Георгий Георгиевич, с выходом в море. Тайфун надвигается.
Тамара вскинула на мужа большие глаза. В них была тревога. Она положила руку на плечо мужа:
– Георгий…
– Полно, полно, дорогая, – засмеялся Клементьев и, обняв жену, поцеловал холодные от осеннего ветра губы. – Мое судно с любым тайфуном справится.
– Тревожно на сердце, – тихо сказала Тамара.
– Твое сердечко всегда тревожно бьется, как листок на осине, – пошутил Клементьев и что-то тихо, очень тихо прошептал ей на ухо.
Лицо Тамары покрылось румянцем. Она улыбнулась и а нежностью посмотрела на мужа, подняла руку, перекрестила его:
– Счастливый путь. Да сохранит тебя бог!
Клементьев взбежал на палубу. Трап убрали. Капитан поднялся на мостик и отдал команду Ходову:
– Отдать швартовы!
Рабочие на берегу сбросили с кнехта канаты. Они упали в воду, но их быстро выбрали на палубу. Сильнее заработали машины. Под кормой забурлила вода.
Абезгауз переложил штурвал… «Геннадий Невельской» отошел от стенки и направился к выходу из бухты Золотой Рог.
– Счастливого пути! – крикнула Тамара. На ее глазах стояли слезы. Она всегда тяжело переживала уход мужа в море. – Скорей возвращайся!
Она высоко подняла руку, привстала на носки. Моряки махали вслед судну фуражками. Над китобойцем поднялся белый султан, и гудок, за ним второй, третий прокатился над бухтой, эхом откликнулся в сопках. Низко сидящее, вытянутое, устремленное вперед судно резало воду и быстро набирало ход.
– Скорей возвращайся! – уже тихо проговорила Тамара, опуская руку.
Она, Северов и моряки проводили взглядом судно, которое скрылось за мысом Голдобина. Провожал его и Пуэйль. Он стоял у входа в китайскую харчевню, на углу Алеутской и Верхне-Портовой улиц. По его лицу блуждала насмешливая улыбка. Он знал, что видит «Геннадия Невельского» в последний раз. Когда китобоец исчез из виду, Пуэйль вошел в темную, пропахшую дымом и горьковатым соевым маслом харчевню, потребовал вина. Ему подали фарфоровую чашку мутной, отдающей резким запахом рисовой водки. Он залпом выпил.
…Выведя судно в открытое море, Георгий Георгиевич, как обычно, сам проложил курс в Нагасаки и приказал Абезгаузу:
– Так держать!
– Есть так держать! – сквозь зубы процедил Петер, мотнув головой. Ему не терпелось скорее сдать вахту, запереться в каюте и вскрыть чемодан. Штурвальному уже мерещились сотни золотых монет, таких же, какие он видел в руках Пуэйля.
Капитан вышел на мостик, позвал Ходова.
– Через полчаса выстрой команду, будем проходить могилу Олега Николаевича!
– Спасибо, Георгий Георгиевич, – растроганно произнес боцман и, чтобы скрыть слезы, опустил голову.
Клементьев понимал состояние старика и, оставив его одного, ушел в каюту переодеться. Капитан порта был прав. Надвигался шторм.
Георгий Георгиевич достал из шкафа плащ, теплую шапку. Натягивая плащ, он скользнул взглядом по столу, увидел портрет Тамары. «Ну чего ты всегда так беспокоишься, дорогая? – молча разговаривал он с женой. – Трусишка ты, трусишка! А ведь ты можешь быть храброй, очень храброй. Помнишь, как ты сама пришла ко мне сюда, в эту каюту».
Он поставил на место фотокарточку, но рамка скользнула по столу и упала. Китобоец тряхнуло бортовой волной. Георгий Георгиевич вышел на мостик, приказал Абезгаузу переложить руль. Теперь «Геннадий Невельской» резал волны своим стальным острым форштевнем.
Клементьев осмотрел море. Горизонт уже был затянут штормовой дымкой. Все громче посвистывал ветер в вантах, небо стало низким, тяжелым. Капитан был спокоен. Он сверился с картой, с приборами и отдал в машину команду сбавить ход до самого тихого. На мостике его ждал Ходов. У Фрола Севастьяновича было печально-торжественное лицо. Он отрапортовал, что команда выстроена. Голос у боцмана дрогнул. Клементьев увидел, как сильно постарел, сдал Фрол Севастьянович… «Стар стал боцман, – подумал он. – Пора ему и на отдых. Вернемся во Владивосток, предложу или у меня жить, или у Алексея. Пусть с ребятами забавляется. Отходил свое по морю».
– Приспустите флаг, Фрол Севастьяныч, – сказал Клементьев, зная, что это будет приятно старому моряку.
Ходов ничего не ответил. Он молча спустился по трапу, подошел к мачте и взялся за лини. Флаг, бившийся по ветру, стал медленно сползать с флагштока и еще сильнее заполоскал полотнищем. Все, кто находился на мостике, следили за ним. Но вот флаг остановился. Клементьев громко, твердо сказал:
– Моряки-китобои! Мы проходим место, где в морской пучине похоронен капитан Удача, первый русский китобой Олег Николаевич Лигов, дело которого мы продолжаем. Будем достойными его наследниками! Почтим его светлую память. Аминь!
Клементьев, а за ним все сняли головные уборы. Ветер перебирал редкие седые волосы на опущенной голове Ходова, густые черные пряди Мэйла. Гарпунер стоял у пушки и не сводил глаз с капитана, ждал его сигнала.
Капитан поднял руку, и Мэйл выстрелил из гарпунной пушки. В ту же секунду гул выстрела слился с грохотом взрыва и скрежетом рвущейся стали. Яркое пламя ослепило капитана и тут же померкло.
Разорванный надвое китобоец моментально затонул. Среди обломков и каких-то вещей, плавающих на волнах, показались две-три головы моряков, но и они скоро скрылись под водой. Стремительно бегущие с севера волны разметали следы катастрофы. Море стало пустынным…
Над волнами пронесся ураганный ветер, и на секунду стало необычайно тихо. Но постепенно где-то вдали стал нарастать гул. Приближался шторм.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
– Ха-ха-ха! Значит, виноват шторм?
– Вот свидетельство капитана Вальтера Юнга!
– Ха-ха-ха! – Дайльтон закатывался от смеха, сверкая золотыми зубами.
Он рывком поднялся из мягкого кресла, подошел к камину, поворошил щипцами пламенеющие поленья. Президент был о шелковом халате. В его домашнем кабинете стояла приятная полутьма.
Бросив щипцы, Дайльтон вновь залился смехом, подошел к Джилларду, хлопнул его по плечу:
– Как, Уильям, можем мы еще делать дела?
– О! – самодовольно произнес советник.
Он стоял у стола в вечернем костюме. Этот вечер Джиллард хотел провести куда более интересно, но письмо капитана Вальтера Юнга, опубликованное в вечерней газете, привело его к президенту. Никогда не мешает приобрести лишний раз благосклонность хозяина.
– Скажите, Уильям, только правду, сколько стоило вам это правдивое авторитетное заявление капитана… как его…
Он заглянул в газету, но не мог разобрать мелкий шрифт и поискал на столе очки. Джиллард подсказал:
– Капитан Юнг!
– Да, капитана Юнга. – Дайльтон перестал улыбаться, деловито спросил: – Кто он?
– Хозяин небольшого судна. Ходит по фрахту японцев.
– Так. – Дайльтон задумался. Лицо его стало строгим. Тоном человека, принявшего решение, сказал Джилларду: – Этого лжесвидетеля и подлеца возьмем к себе. С такими людьми можно работать.
– Возможно, он не захочет, – начал советник, но его перебил Дайльтон:
– Сколько вы ему заплатили за показание «очевидца»?
– Сто долларов!
– Оно может ему обойтись в десять тысяч, – угрожающе произнес Дайльтон. – Так ему и скажите. А Юнг нам потребуется. Он работает с японцами. Будет нашим осведомителем. Японцы нам еще доставят хлопот… Значит, так, – оборвал себя Дайльтон. – Подведем некоторый баланс. У русских нет больше китобоев. Едва ли кто из них отважится последовать примеру Лигова или Клементьева. Урок дан неплохой.
– Дорого нам обошелся, – сказал Джиллард.
– Пустяки, – махнул рукой Дайльтон. – Моря русских должны быть нашими. Но теперь времена другие, и русские должны бить китов для нас!
– Как? – удивился Джиллард. – У них же нет ни флота, ни китобоев.
– Будут, – нараспев произнес Дайльтон и захохотал. – Есть среди русских близкие нам люди. Вот они вам и помогут. Пуэйль уже встретился с одним. Это его третья удача в Европе. Граф Кайзерлинг. Слышали? Нет. Нельзя сказать, чтобы он был совсем русским. Больше немец. Но это не важно. Лишь бы русский паспорт.
– Я, кажется, начинаю понимать, – оживился Джиллард, вспомнив тост президента в честь Пуэйля. – Этот граф создаст китобойную флотилию и будет вести охоту так, как нам потребуется.
– Вы способный ученик, Уильям, – похвалил Дайльтон. – А не выпить ли нам по этому случаю старого вина?
Джиллард слегка нагнул голову. Президент позвонил. Бесшумно вошел слуга. Отдав ему распоряжение, Дайльтон продолжал:
– Мы больше не будем действовать так, как все эти годы. Мы можем оказаться на дне рядом с Уэсли или со Стардсоном на виселице… – Он замолк, следя за входившим слугой. Когда тот поставил поднос с бутылкой вина и двумя бокалами и вышел, президент налил вина, поднял бокалы: – Выпьем за то, чтобы удача в новом предприятии не покидала нас. За русскую китобойную флотилию графа Кайзерлинга!
Они выпили и рассмеялись. Джиллард сказал:
– Если бы мне год назад сказали, что вы будете произносить тост за процветание русских китобоев, я бы скорее согласился пустить себе пулю в лоб, чем поверить.
– Ваша пуля от вас не уйдет, – с усмешкой проговорил Дайльтон. – Если вы когда-нибудь мне измените.
Джиллард вздрогнул. Что это, своеобразная шутка или президент о чем-то догадывается? Нет, не может быть. – Ну, чего надулись? – засмеялся Дайльтон, наливая вино. – Я пошутил. Вам верю, как себе. Так вот, Уильям, надо приниматься за дело.
– Готов, – склонил голову Джиллард. – Где сейчас граф Кайзерлинг?
– У вас память дипломата, – одобрительно заметил Дайльтон. – С одного раза легко запомнили эту длинную и трудную фамилию. Граф в России. У него есть связи в высшем свете, и, возможно, ему удастся получить от правительства субсидию на организацию промысла. Я думаю, что удастся. Остальное дадим мы. Вы готовьтесь отправиться в Норвегию. Отберете там для графа, ну, скажем, десяток лучших китобойных судов со всем снаряжением.
…Долго в этот вечер беседовали президент китобойной компании и его советник. Когда они расставались, в бутылке оставалось вина лишь на донышке. Но оба были почти трезвы. Когда Джиллард откланивался, президент снова спросил:
– Значит, Вальтер Юнг видел, как русское китобойное судно погибло во время шторма. Ха-ха-ха!
Президент компании вновь залился смехом. Увлеченные разговором, Дайльтон и его советник не заметили, как в кабинет вошел Рандольф в мягкой домашней куртке. На его узком лице с большим выпуклым лбом было любопытство. В руках он держал вскрытый пакет.
Увидев Джилларда, сын президента компании спрятал конверт в карман и стал внимательно изучать лицо советника. Юношу первым заметил Джиллард и указал на него глазами президенту. Тот повернулся и ласково проговорил:
– О, мой мальчик! Ну, иди ко мне, – он протянул к сыну руки. – Ты так бесшумно вошел, что я не слышал.
Он обнял сына за плечи, погладил по аккуратно разделенным пробором светлым волосам. Жесткое лицо Дайльтона смягчилось. Президент с нежностью смотрел на сына.
Джиллард хотел откланяться, но Дайльтон остановил его:
– Мы еще не окончили наш разговор, – и, перехватив взгляд советника, брошенный им на юношу, сказал:
– Пусть его присутствие вас не смущает. Рандольф должен знать все о деле, которое он возглавит после меня. Так ведь, мой мальчик?
Сын поднял на отца большие серые глаза, улыбнулся:
– Да, отец!
– Ну, вот и молодец. – Дайльтон еще крепче сжал плечо сына и деловым тоном обратился к советнику: – После Клементьева осталось какое-нибудь оборудование? Мне помнится, вы как-то говорили о каком-то его заводе.
– Да, да, – закивал Джиллард. – Вблизи Владивостока… – Он на мгновение задувался, напрягая память, затем воскликнул: – В бухте Гайдамак! – Холеное лицо советника расплылось в улыбке: – Там и салотопный завод с оборудованием, и склады!
– Этот завод купит Кайзерлинг, – решил Дайльтон, – и как можно скорее. Иначе он достанется японцам. Вот, кажется, все. Уильям! Покойной ночи!
Джиллард повернулся, чтобы выйти из кабинета, но тут же остановился:
– Забыл вам сказать. Пуэйль-то убит. Его вчера нашли с пробитым черепом.
– Да? – поднял брови Дайльтон, но в его голосе не было ни удивления, ни сожаления. – Бедняга! Он так хорошо выполнял поручения. Но что поделаешь, старые, отслужившие корабли идут обычно на слом!
Закрывая за собой дверь, Джиллард мельком увидел, что Дайльтон с улыбкой что-то говорил сыну.
«Наверное, уже знал об убийстве Пуэйля, – думал Джиллард, спускаясь по широкой мраморной лестнице в холл. Вдруг он остановился: – Быть может, Пуэйля убили по заданию президента? Да, да, именно так. Пуэйль слишком много знал. Теперь – постарел. Стал больше ненужным». Джиллард вспомнил, что Дайльтон с большой неохотой встретился с Пуэйлем после его возвращения из Владивостока. А наутро его уже нашли мертвым. Шевельнулась мысль: «И тебя так же, когда станешь ненужным».
Джилларду стало страшно. Он быстро сбежал в холл, где слуга ожидал его с пальто в руках. Скорее, скорее в ресторан «Голд-Фриско»! Пока экипаж мчался по торцовым мостовым, то спускаясь вниз по улицам, то медленно взбираясь на подъем, советник думал о том, как ему сообщить Кисуке Хоаси о новом деле Дайльтона. Игра становилась крупной, рисковать нельзя.
«Главное – не торопиться, – решил Джиллард, – Может, все это пройдет мимо японцев. В случае чего объясню Хоаси, что с графом все переговоры вел Пуэйль…»
Но тут же Джиллард признался, что слишком крепко он связан с Хоаси, чтобы обманывать его.
Джиллард передернул плечами. Экипаж остановился перед ярко освещенным подъездом. Подбежавший швейцар негр в красной ливрее открыл дверцу.
Когда Джиллард, ушел, Рандольф спросил отца:
– Что бы ты сделал, если бы тебя обманул Джиллард?
– Он этого никогда не сделает, – засмеялся Дайльтон. – Он слишком хорошо меня знает. Почему ты спросил об этом?
– Я тебе скажу позднее. А все-таки, что бы ты сделал, если бы Джиллард тебя обманул? – настаивал Рандольф.
– Ну, если тебе так хочется знать, – усмехнулся Дайльтон. – Что бы я сделал? – повторил президент, сжав пальцы в кулак, и вдруг повернулся к сыну: – А ты бы что сделал с человеком, обманувшим тебя?
– Убил бы его, – спокойно сказал Рандольф.
– Правильно, молодец! – одобрил Дайльтон. – Только никогда об этом никому не говори. Так почему же ты задал мне этот странный вопрос о Джилларде?
– Читай! – Рандольф вытащил из кармана письмо. – Я вскрыл его, увидев русскую марку. Взял для своей коллекции, а письмо прочитал – оно от Ясинского о Джилларде.
По губам юноши зазмеилась улыбка. Дайльтон взял письмо. Рандольф следил за отцом. Дайльтон поднял глаза на сына:
– Джиллард предатель! Предателей расстреливают!..
Утром Джиллард не застал президента в конторе, но на столе нашел записку: «Жду на «Норде». Советник, у которого болела после вчерашнего кутежа голова, пожал плечами. «Что ему там надо? Старый болван. Сам таскается по судам да еще и меня за собой тянет». Но нужно все же идти.
Русские шхуны стояли у причалов компании Дайльтона, одинокие, пустынные. Команды были отпущены. Оставлены только боцманы. Джиллард по трапу поднялся на «Норд». Здесь его встретил боцман.
– Вас ждут в каюте капитана!
Джиллард отворил дверь. В каюте сидел Дайльтон. Советник бросил шляпу на стол, повалился в кресло:
– Черт, башка трещит. Вечером… – и тут он осекся, увидев глаза Дайльтона. «Что с ним?» Джиллард полез в карман за платком.
– С какого, времени вы на службе у Кисуке Хоаси? – спокойно спросил Дайльтон.
От неожиданности Уильям выронил платок, которым обтирал пот.
– Что?.. Нет… Кисуке…
Президент вытащил из кармана пистолет и направил на советника:
– Всю правду на стол!
– Что вы? – Джиллард съежился, прижался к спинке кресла. – Я же служил вам…
– Это писали вы. – Дайльтон швырнул листок, на котором рукой Джилларда был написан адрес Кисуке Хоаси. Его советник дал Ясинскому для пересылки акций.
– Да… но… так… видите ли… а-а-а…
Выстрел заглушил крик Джилларда. Он сползал на пол. Из простреленного лба текла тоненькая струйка крови. Дайльтон встал, обыскал труп и, взяв свою записку, вышел на палубу. У трапа стоял боцман. Дайльтон сказал:
– Ночью на шлюпке свезешь подальше. Груза на ноги не жалей.
– Хорошо, сэр!
– Получай. – Дайльтон вытащил из кармана пачку долларов. – Будь здоров.
2
Зябко кутаясь в пуховый платок, хотя в комнате было тепло, Тамара стояла у окна, смотрела на покрывающуюся льдом бухту Золотой Рог. Лед был еще некрепкий, и суда легко его ломали, оставляя за собой дорогу чистой синей воды. Берега бухты и сопки были слегка запорошены снегом. Он искрился на солнце. От берега, у самой воды, на которой вразброс стояло несколько китайских фанз, шла дорога. Она белой пустынной лентой легла через лес и на хребте мыса обрывалась. Долгими часами не сводила глаз с этой седловины Тамара Владиславовна. Чего она ждала, о чем думала?
Когда пришла первая весть о том, что «Геннадий Невельской» не пришел ни в один из портов Японии и стало ясно, что китобои погибли, Тамара слегла в горячке. Алексей, друзья Клементьева были в тревоге за ее жизнь. Она бредила, звала Георгия, умоляла его сойти к ней с корабля, кричала и плакала…
Поправлялась очень медленно и наконец встала. Но это была не прежняя жизнерадостная женщина. Тамара стала молчалива, все о чем-то думала. Она часами простаивала вот так у окна, нем и ночью, следя за входящими в бухту судами. Ей казалось, что вот сейчас должен показаться из-за мыса Голдобина «Геннадий Невельской». Иногда ей уже виделся китобоец. Вот он выходит. Вот его нос с пушкой, вот фок-мачта с бочкой наблюдателя, вот развевается флаг… Она с широко раскрытыми глазами прижималась лицом к стеклу, судорожно впивалась тонкими пальцами в раму окна. Видение исчезало, и Тамара несколько минут стояла растерянная, не понимая, что произошло, а потом бросалась на диван, и ее худые плечи вздрагивали от рыданий…
А когда началась зима и появился первый ледок, Тамара как-то случайно услышала от капитана порта, что если лед забьет вход в бухту Золотой Рог, то суда смогут причаливать в бухте Улисс или Диомид. С тех пор Тамара следила за дорогой, ведущей из этих бухт.
Горе легло на сердце молодой женщины таким непосильным грузом, что она никак не могла справиться с ним. В ней словно все замерло, остановилось. Она машинально выполняла обычные дела, так же машинально отдавала распоряжения прислуге и снова возвращалась к окну. Даже к дочери она относилась очень странно: то днями к ней не подойдет, то возьмет на руки, прижмет к груди и ходит по комнате часами.
Северов не знал, что делать. Пытался не раз отвлечь Тамару от тяжких дум, но она или молча выслушивала его и уходила к себе, или же слабым голосом просила:
– Не надо, Алексей Иванович. Я хочу побыть одна.
В ее голосе было столько мольбы, что у Северова не хватало сил противиться просьбе, и он уходил, оставляя ее наедине с горем.
Гибель Клементьева и на него произвела тяжелое впечатление. Алексей любил этого молодого, энергичного человека, его смелость, его размах. Северов растерялся, не зная, что же сейчас делать. Надежды, мечты – все рухнуло, исчезло. И снова он один с детьми, с измученной Тамарой. Он никогда не оставит ее. Никогда!
Алексей подошел к столу, на котором стоял ящик с табаком, набил трубку, закурил. Как же дальше жить? Что делать? Для себя Алексей решил. Наблюдений и материалов о биологии китов, их образе жизни у него много. Труд о китах напечатают. А дальше? Он завершит работу Лигова об истории русского китобойного промысла на Дальнем Востоке. Надо рассказать обо всем. И о том, как грабят наши моря иностранцы, как они мешают развитию нашего отечественного промысла, и о судьбе Лигова, Клементьева…
Алексей выбил трубку и, оправив глухо застегнутую тужурку, которая теперь заменяла ему сюртук и китель, хотел направиться к Тамаре, поделиться своими мыслями. Но слуга доложил о приходе капитана Белова.
Северов обрадовался Константину Николаевичу.
– Зови, зови капитана!
Белов вошел быстро, обтирая платком усы. По тому, как он поздоровался, нервным движением сунул платок в карман, Алексей понял, что капитан взволнован. Под левой рукой он держал трубкой свернутую газету. Белов озабоченно спросил, указывая глазами на дверь, ведущую из кабинета в гостиную:
– Как Тамара Владиславовна?
– По-прежнему. Молчит, глаз не сводит с бухты.
– Да! – вздохнул Белов. – Тяжело бедной, но утрата невозвратима!
– Вы что-то недоговариваете! – воскликнул Северов. – Вы знаете что-нибудь новое о судьбе Георгия Георгиевича?
– Горькую истину знаю, – Белов развернул газету. – Сегодня получены американские газеты. Читайте.
Он указал на отчеркнутую карандашом заметку. Алексей быстро пробежал ее глазами. Капитан транспортного судна «Нептун» Вальтер Юнг сообщал, что собственными глазами видел, как у берегов Японии во время шторма погибло русское китобойное судно «Геннадий Невельской». Далее капитан сообщал, что он пытался спасти китобоев, но когда его «Нептун» приблизился к терпящему бедствие судну, оно уже погрузилось в воду, а огромная волна захлестнула нескольких плавающих. Никого спасти не удалось.
– Надежд больше никаких. – Алексей оторвался от газеты. – Кто мог предполагать, что такое судно не выдержит шторма?
– Море. С ним не всегда совладаешь, – качнул седой головой Белов. – Тамаре Владиславовне будете показывать? – Капитан дотронулся до газетного листа.
Алексей подумал и решил:
– Идемте вместе. Ей надо это прочитать. Так будет лучше.
Когда Алексей и Белов вошли в гостиную, Тамара, как обычно; стояла у окна. На их голоса и шум шагов она даже не обернулась. А когда Белов поздоровался, ответила лишь наклоном головы.
– Тамара Владиславовна, – стараясь сохранить спокойствие, проговорил Алексей. – Мы принесли газету с сообщением о гибели…
Он не закончил. Тамара обернулась к морякам и, увидев газету в руках Алексея, взяла ее, сразу нашла заметку. Белов смотрел на молодую женщину и не узнавал ее. Перед ним был на много лет постаревший человек с худым, бледным лицом. Глаза ушли далеко в глазницы. У губ, на лбу появились морщины.
