Текст книги "Трагедия капитана Лигова"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 43 страниц)
Джиллард верил в предчувствия. Сейчас он пытался проанализировать свое настроение. Он чувствовал себя скованным по рукам и ногам. Только цепи его были невидимы. Ноги были связаны Дайльтоном, руки – Кисуке Хоаси. Ну а что же произойдет, если хозяева потянут цепи в разные стороны? Советник даже остановился. «Но я же дипломат, – успокаивал он себя. – Дипломат должен всегда найти выход из положения».
Джиллард вернулся к креслу, уселся, заботливо укутал ноги и прикрыл глаза: «Буду думать о японочках». Несколько минут он вызывал в памяти образы хорошеньких гейш, которые, увы, не всегда были уступчивы. Чаще всего приходилось довольствоваться девушками из дома свиданий, дарившими свою любовь многим мужчинам. Джиллард вспомнил девушку в сиреневом кимоно, которую как-то пригласил для него Кисуке Хоаси, и беспокойство вновь завладело советником. «Я должен рассказать Хоаси, зачем иду во Владивосток, – думал Джиллард. – Японцы, наверное, тоже захотят заполучить этого нового русского китобоя. И, может, Хоаси решит, чтобы это сделал я».
Джиллард рывком откинул плед, встал и, не в силах сдерживать себя, спустился в ресторан. Здесь он заказал бутылку французского коньяка. Подняв первую рюмку, подумал об установленном для себя режиме и, невесело усмехнувшись, выпил. Хотелось забыться.
…В Нагасаки советника никто не встречал. Он с палубы рассматривал пристань, но среди немногочисленных зевак и встречающих Кисуке Хоаси не было. «Может быть, он не получил мою каблограмму?» – старался утешить себя Джиллард.
Порт заливало осеннее солнце. Бриз доносил с соседнего парусного судна нежный аромат. Палуба его была заставлена плетеными бамбуковыми корзинами с фруктами. На пристани сновали японцы. Лицо Джилларда омрачилось: Кисуке не пришел. Это дурной знак – он чем-то недоволен.
По трапу советник спустился последним и отправился в ближайшую гостиницу. Шагая следом за боем, несшим его саквояж, Джиллард решил: «Черт с ним, с этим желтомордым убийцей. Не встретил – не надо. Отдохну несколько дней, попривыкну, а потом и о деле подумаю. Никогда не спешить!» – вспомнил он одно из своих правил.
Придя к такому решению, Джиллард повеселел и бодрее зашагал за носильщиком. Гостиница для европейцев находилась вблизи порта. Так японским властям было удобнее наблюдать за ними: по пятам каждого европейца, как только он вступал на японский берег, ходил сыщик. Он не прятался, а, наоборот, даже подчеркивал свое присутствие. Джиллард обернулся, чтобы проверить себя, и расхохотался. В трех шагах за ним шел широкоскулый японец в коричневом кимоно. Нижняя челюсть на желтом лице сильно выдавалась вперед. Встретившись глазами с Джиллардом, он оскалил в любезной улыбке крупные зубы и закивал, втягивая в себя воздух, точно успокаивая советника: «Я здесь, я на месте». «Ну и обезьяна», – презрительно подумал Джиллард и тихо, чтобы его не услышали, произнес в адрес японцев:
– Макаки!
В полутемном вестибюле портье, плохо говорящий по-английски, так встретил Джилларда, словно именно его и ожидал. Это польстило советнику, и он еще раз возблагодарил бога за то, что принадлежит к белой расе. Портье провел его до двери номера и, гостеприимно распахнув ее, пропустил Джилларда вперед. Советник вошел, отбросил в сторону трость и, подняв руку, чтобы снять цилиндр, застыл. У окна, выходившего на внутреннюю террасу, в европейском кресле сидел и курил сигару Кисуке Хоаси.
– Вы? – вырвалось у Джилларда почти испуганно, но он тут же овладел собой. – Добрый день, мистер Хоаси.
Тот встал с кресла, держа в левой руке дымящуюся сигару:
– Хэллоу, мистер Джиллард!
Это было произнесено таким тоном, точно они расстались только вчера. Черные глаза маленького японца смотрели на советника пристально, изучающе. Пожав сухую руку японца, Джиллард разделся. Он делал все неторопливо, чтобы собраться а мыслями, продумать, как лучше вести разговор. Хоаси спокойно, в то же время тоном приказа пригласил:
– Садитесь!
Джиллард покорно опустился в ближайшее кресло. Он все еще не мог подавить в себе удивление той метаморфозой, которая произошла в поведении Хоаси. Куда девались приторная вежливость, цветистость фраз, бесконечные улыбки, к которым за минувшие годы так привык Джиллард. Хоаси был деловит и краток, как любой бизнесмен с Маркет-стрит во Фриско.
– Я получил вашу каблограмму. Вы что-то хотите мне сообщить?
Джиллард отметил, что Хоаси говорит по-английски совсем без акцента. Маленький японец в темно-вишневом кимоно на вате сидел, откинувшись на спинку кресла, и курил, следя, как тлеет, превращаясь в серо-голубоватый пепел, кончик сигары.
– У русских… – начал Джиллард, но Хоаси перебил его:
– Капитан Клементьев будет бить китов. Мешать ему не надо. Мы должны проверить качества его китобойца. Может быть, мы построим такие же суда, как «Геннадий Невельской».
Джиллард не мог не оценить решения Кисуке. Дайльтон, не подумав о качестве судна, готов захватить его уже сейчас.
– Хорошо, – наклонил голову Джиллард. – Однако поручение мистера Дайльтона…
– Вы дипломат, – улыбнулся Хоаси. – Дипломаты любят долгие переговоры.
Они помолчали. Хоаси бросил сигару в пепельницу – оранжевую раковину с длинными трубчатыми иглами по краям.
– Клементьев знает вас? Нет? Очень хорошо. Договоритесь, чтобы сырье он продавал нам…
– Но я же… – начал Джиллард. Хоаси не слушал его:
– Господин Ясинский по-прежнему упорствует, не желает С нами торговать. Делайте что хотите, но он должен торговать с нами. Нам надо много лесу.
Хоаси перечислял интересующие его товары, и Джиллард не скрыл своего удивления:
– Вы, мистер Хоаси, представляете китобойную компанию «Той – Хогей – Кабусики – Кайша», зачем вам лес и…
– Я коммерсант, – холодно отрезал Хоаси и прежним тоном продолжал: – Во Владивостоке не задерживайтесь. Мистер Дайльтон уже строит паровые китобойцы?
Джиллард покачал головой:
– Заказы будут сданы после того, как мы получим чертежи судна капитана Клементьева.
– Копию немедленно пришлите мне, – приказал Хоаси. И спокойно продолжал: – Моя компания хочет иметь акции компаний норвежской «Берген-ваал» и немецкой «Миллер и сыновья».
– Вам не продадут акции! – воскликнул Джиллард. – Вы же знаете, что эти компании стараются избавиться от многих акционеров.
– У вас большие связи, мистер Джиллард. – Хоаси словно не замечал замешательства советника. – Например, мистер Ясинский может приобрести акции для нас…
– Это очень трудно, – почти простонал Джиллард.
– Это надо. – Хоаси встал, давая понять, что разговор окончен. – Завтра в полдень во Владивосток отходит русский пароход «Волга». Для вас уже заказана каюта.
«Вот и отдохнул», – мелькнуло в голове Джилларда, и, очевидно, это отразилось на его лице, потому что Хоаси почти дружеским тоном сказал:
– Вам хватит ночи, мистер Джиллард, чтобы вспомнить прелести японских красавиц.
Хоаси захлопал в ладоши. На вызов явился японец с выдающейся вперед челюстью. Он низко поклонился. Хоаси что-то сказал ему по-японски и обернулся к советнику:
– Этот мистер побеспокоится, чтобы ваше ограниченное время было приятно заполнено.
Хоаси распрощался.
– Возвращаясь из Владивостока, вы остановитесь в этом же номере, и я буду рад снова, беседовать с вами.
Джиллард остался наедине с переодетым полицейским. На ужасном английском языке он сказал:
– Желает ли мистер осчастливить своим посещением лучший чайный дом недостойного вас города?
– Желаю, желаю – гейш, сакэ! – прокричал Джиллард и выругался.
3
Тамара опустила на колени маленький томик в тяжелом из коричневой кожи переплете и посмотрела на Лигова.
Он лежал на спине, вытянув вдоль тела руки. Глаза на землистом лице с впалыми щеками были закрыты. Моряк тихо дышал. «Уснул», – подумала Тамара и, осторожно поднявшись, подошла к окну, отодвинула портьеру. Отсюда, со склона сопки, хорошо была видна бухта Золотой Рог, стоявшие в ней суда. Наступил ранний декабрьский вечер. Бирюзовая дымка густела в воздухе, красила выпавший накануне снег. В первых сумерках он казался лиловым.
Тамара поправила на плечах шаль и протерла вспотевшее от ее дыхания стекло. Она ждала мужа. Георгий должен был сегодня вернуться. Как редко они бывают вместе! Георгий все время на судне, все время находится в Гайдамаке. Неужели так будет всегда, всю жизнь? «Жена моряка», – прошептала Тамара, и на ее побледневшем, усталом лице появилась слабая, чуть грустная улыбка. «Жена моряка», – повторила она про себя и улыбнулась уже веселее. Горячим лбом Тамара прижалась к холодному стеклу окна. Она ждала, ждала с нетерпением Георгия, чтобы сказать ему, что она будет матерью. Сегодня днем, когда Настя была около Лигова, Тамара, сгорая от стыда, готовая вот-вот разрыдаться, побывала у старого доктора, который в дни болезни навещал ее еще у родителей.
Страшась взглянуть в добрые глаза старика, она дрожащим от волнения голосом рассказала ему о своих подозрениях, и он подтвердил их.
«Вы станете матерью», – сказанные доктором слова непрерывно звучали в ее ушах: – «Вы станете матерью».
Тихий скрип двери отвлек молодую женщину от мыслей. В кабинет (Лигов настоял на том, чтобы лежать в кабинете) тихо вошла Настя. Она несла зажженную керосиновую лампу. Желтый свет падал на ее лицо, золотил волосы.
Девушка поставила лампу на стол и фарфоровым экраном на бронзовой ножке заслонила ее от Лигова. Мягкий свет слабо осветил больного.
– Спят? – прошептала Настя.
Тамара не успела ответить. Послышался слабый голос Лигова:
– Алексея… Георгия… когда… придут…
– Вам говорить нельзя, – бросилась к нему Тамара. – Нельзя! Нельзя!
– Алексея… Георгия… когда… придут… – Лигов не открывал глаз, облизывал кончиком языка сухие губы. – Пить! Когда Алексей… Клементьев…
– Хорошо, хорошо, Олег Николаевич, – торопливо проговорила молодая женщина. – Как они придут, сразу же будут у вас.
Она взяла из рук Насти кружку с водой и напоила больного. Он повернул лицо к кожаной спинке дивана, давая понять, что хочет остаться один. Настя и Тамара вышли в гостиную. – Совсем они плохие, – прошептала Настя. – Бедные.
– Очень плох, – кивнула Тамара. – Как дети?
– Чего же им, несмысшленышам? Корабли строят. Скоро кормить их. Пойду на кухню.
– Я тебе помогу. – Тамара хотела идти следом, но Настя остановила ее и указала глазами на кабинет:
– А если им что потребуется?
– Ты права. Я останусь тут. – Тамара села к столу, на котором лежали петербургские и московские журналы, доставленные сегодня пароходом «Волга».
Настя ушла на кухню. Она стала в доме своим человеком. Хозяйничала, ухаживала за детьми, вместе с китайцем-поваром готовила обеды. За это время девушка успокоилась, и страхи той ночи, когда ее втолкнули в кабинет к Тернову, стали понемногу забываться. Быстрая, расторопная, со всеми приветливая, она чуждалась только Джо Мэйла, который теперь стал членом команды «Геннадия Невельского», и даже бывала с ним грубовата. Когда Мэйл находился в доме, что теперь случалось редко, то Настя или совершенно не замечала его, или же на его обращение сердито поводила плечом и однообразно отвечала:
– Вот еще!
…Клементьев и Северов пришли домой только вечером на следующий день.
– Как Олег Николаевич? – обнимая и целуя жену, еще в прихожей спросил Клементьев.
– Плох, очень слаб. Все время спрашивает вас.
– Эх, Олег, Олег! – горько вздохнул Северов и, сбросив шапку, пригладил волосы. – Боюсь, что это его последние дни. Пойдемте к нему.
Олег Николаевич, очевидно, слышал их приход. Когда они осторожно, стараясь меньше шуметь, вошли в кабинет, Лигов встретил их взглядом.
Он был очень плох. На сером лице, в котором не было на кровинки, лихорадочно блестели глаза, но этот блеск был непостоянный. Он то появлялся, то исчезал, и тогда глаза становились тусклыми. «Умирает», – подумал Клементьев с болью и тоской.
Лигов сделал рукой слабый жест, приглашая сесть поближе к нему. Они пододвинули стулья. Лигов, видимо, собрав силы и стараясь скрыть свою слабость, громко спросил:
– Как в Гайдамаке? Все говорите!
Это был приказ. Клементьев положил свою ладонь на руку Лигова и пожал ее:
– Хорошо! Вот Алексей Иванович расскажет.
– Ну, Олег! – заговорил Северов. – Идем на всех парусах при полном ветре. На косе склады почти готовы. Знаешь, где плотников достали? Около бухты на одной речушке деревня есть – Душкино. Так там переселенцы недавно поселились. Хорошие, умелые мужики. Чем им голодать до нового урожая, решили наняться на всю зиму к нам. Мы приняли. Одобряешь?
Лигов внимательно слушал Северова. При его вопросе он прикрыл глаза и чуть заметно кивнул, Алексей Иванович продолжал:
– Печи тоже начали класть, но морозы мешают. Лигов приподнял брови. Северов продолжал:
– Пусть мужики построят себе землянки. Печи весной закончим. Нашелся и бондарь. Говорит, что у себя в России бочки делал. Сказал ему, чтобы подручных себе нанял да всю зиму и мастерил бочки. Просто везет нам! – почти весело закончил Северов.
Олег Николаевич перевел взгляд на Клементьева, спросил громко, точно рассказ друга придал ему силы:
– Когда… охота?
– Зимой!
– Да, да, у Кореи… – Лигов жадно глотнул воздух, на его лбу выступил пот. – У Кореи…
– Молчи. Говорить тебе нельзя! – по-дружески прикрикнул на него Северов.
– У нас все хорошо идет, – успокаивающе сказал Клементьев. – Поправляйтесь! Вместе на охоту пойдем. Вы первый выстрел сделаете.
Лигов отрицательно покачал головой и жестом попросил пить. Пока он медленно утолял жажду, моряки переглянулись. Тонкие пальцы Лигова, обхватившие кружку, были совсем прозрачны. Рука дрожала. Вспомнилось наставление докторов, что Лигову очень вредны волнения. Доктор с «Иртыша» признал у Лигова нервное истощение и прописал покой, а китайский врач, приведенный Ходовым, сказал, что у Лигова очень больное сердце и что вылечить его уже нельзя. Со спокойствием человека, видавшего, как люди умирают, он сказал:
– Господина Лигова Новый год встречать не будет!
А ведь до Нового года осталась всего неделя. Клементьев пытался отогнать печальные мысли и сказал как можно веселее:
– Господин Белов Константин Николаевич стал капитаном «Надежды».
– Вернулся. – Глаза Лигова засияли. – Зовите его…
Он безуспешно попытался приподняться, но на лице отразилась боль.
– Лежи, лежи. Больше ни слова, – потребовал Северов. – Завтра расскажем, какие новости в газетах. Тут мы получили их чуть ли не за год. Спи!
Он пожал руку Олегу Николаевичу. Клементьев последовал его примеру, и они вышли из кабинета, провожаемые лихорадочным взглядом Лигова. Даже когда плотно закрылась дверь и бронзовая ручка, повернувшись, застыла, Лигов долго смотрел на нее, точно звал друзей…
…Ночью Тамара, положив голову на грудь Георгия, слушала, как бьется его сердце. Они долго молчали. Георгий нежно гладил волосы жены.
На грудь Георгия упала слеза Тамары, вторая, третья…
– Тамара, ты плачешь? – прошептал испуганно Георгий и, обняв голову жены, поднял ее лицо к себе. Слабый свет лампады упал на него, и Георгий Георгиевич с изумлением увидел, что Тамара улыбается.
– Что ты, что с тобой? – уже испуганно спрашивал Клементьев, но Тамара молчала, потом, сильным движением высвободив голову из рук мужа, прошептала:
– Георгий… я буду матерью.
Она снова спрятала голову на груди мужа и услышала, как застучало его сердце, и ей показалось, что в этот момент где-то под ее сердцем откликнулось что-то новое-новое, возникающее из таинственных глубин жизни. «Он», – подумала Тамара и крепче обняла мужа.
В этот момент перестало биться сердце Лигова.
Утром на крик Насти, первой вошедшей в кабинет, сбежались все. Капитан Удача лежал на спине с закрытыми глазами. В его сложенных на груди руках моряки увидели квадратную дощечку сандалового дерева с вырезанным на ней барельефом Марии. Это был подарок гавайцев в день проводов из Гонолулу русских китобоев.
На маленькой тумбочке, что стояла рядом, белел конверт. Северов осторожно, точно боясь разбудить Лигова, взял его и, прочитав надпись, протянул Клементьеву. На конверте рукой Олега Николаевича было написано:
«Русскому китобою господину Клементьеву». «Почему только мне, – подумал Георгий Георгиевич, – а не Северову, не нам обоим?» Он взглянул на Алексея Ивановича. Тот стоял у тела друга и, не отрываясь, смотрел на спокойное лицо Олега Николаевича. «Вот и ты ушел, Олег, – говорил про себя Алексей Иванович. – Ушел навсегда, и я остался один. Не сбылись наши мечты. Что же мне делать? Мы ведь с тобой и не простились…»
В темных глазах Алексея Ивановича было столько горя, что Клементьев поспешил его увести.
– Пойдемте, – тихо сказал он, тронув Северова за руку. – Пойдемте!
Тот не в силах был ответить и только часто закивал. Они осторожно вышли из кабинета.
– Надо послать за Ходовым и Мэйлом, – сказал Клементьев заплаканной Насте.
Он сейчас как бы стал на место Лигова, заменил его, почувствовал ответственность за судьбы всех людей этого дома, судьбу китобойного промысла, который начал капитан Удача. «Какая злая ирония. Капитан Удача, которого преследовали одни несчастья», – думал Клементьев.
– Я побегу. – Настя сочувственно посмотрела на тихо плакавшую Тамару и, глубоко вздохнув, направилась к двери. – Я одним духом!
– Садись! – Клементьев пододвинул Тамаре кресло, погладил по голове. – Такова жизнь – радость сменяет горе, улыбку – слезы, жизнь – смерть, а смерть – жизнь. Это и есть жизнь.
Северов, опустившись в кресло, закрыл лицо руками, поставил локти на стол. В гостиной стояла гнетущая тишина. Клементьев почему-то вспомнил высказывание Вольтера о времени.
В памяти прозвучали сказанные накануне Северовым слова: «Идем на полных парусах».
Только тут он подумал о конверте, который все еще держал в руке. Конверт не был запечатан. Капитан достал из него сложенные пополам два листа веленевой бумаги и увидел почерк Лигова.
– Я прочту последнее письмо Олега Николаевича.
Ему никто не ответил, но все ждали. Георгий Георгиевич стал негромко читать:
«Дорогой Георгий Георгиевич! Я чувствую; я знаю, что скоро меня не станет. Уйду к своей Марии. Но вы останетесь, вы живете, вы молоды и энергичны. Вы смело взялись за дело, начатое нами и принесшее нам горе. Продолжайте его. Эта земля, эти моря – наши, русские, и мы здесь хозяева. Китоловный промысел должен быть наш, а не заморский. Мне стыдно, что отступил, что сжег шхуну «Мария» и бросил колонию в бухте Счастливой Надежды. Родина, я виноват перед тобой, прости своего сына! У него не было больше сил.
Капитан Клементьев! Успех вашего предприятия искупит и мою вину. Верю, что в этих морях русских будут развеваться флаги на русских китобойных судах, а браконьеры и пираты килями своих кораблей никогда не осквернят наши воды! Верю!
Мой верный друг Алексей Иванович стал вашим другом и первым помощником. Берегите его и любите!
Дом и все мое состояние завещаю вам обоим для блага нашего предприятия.
Прошу исполнить мою последнюю волю. Похороните меня в море, просто, как хоронят умерших в дальнем плавании моряков. Похороните на морской дороге, чтобы я слышал, как надо мной проходят корабли. Побывайте в бухте Счастливой Надежды и поправьте могилу Марии. Я страдаю, что не посетил ее. Не оставьте Фрола Севастьяныча! Не вступайте в компанию с Ясинским. Он лакей американцев! Прощайте и будьте счастливы в делах, в любви к Тамаре Владиславовне! Да не оставит вас бог!
Капитан Лигов».
Клементьев опустил письмо. Северов сидел неподвижно. Тамара сквозь слезы посмотрела на мужа: – Ты должен исполнить все!
Их глаза встретились, и в них Георгий Георгиевич увидел бесконечную, непоколебимую веру в него. Он сказал, будто Лигов был среди них:
– Исполню, Олег Николаевич!
…«Геннадий Невельской» входит в залив Петра Великого и замедляет ход. Над морем нависли тучи. Солнце у горизонта, и его косые, по-зимнему белесые, с легкой желтизной лучи падают на воду столбами. Ветер развевает приспущенный до половины кормовой флаг. Кажется, что солнце точно прожекторными лучами ищет на поверхности моря и корабль, на котором лежит тело Лигова, и место на волнах, где он должен быть погружен.
На китобойце тихо. Северов и Рязанцев смотрят на тело Лигова, лежащее на юте. Оно, по морскому обычаю, зашито в чистую койку, а к ногам привязаны две четырехпудовые балластины. Тело прикрыто флагом со шхуны «Мария». Его Северов обнаружил в кабинете Олега Николаевича. У сердца Лигова лежит сандаловая дощечка с барельефом Марии.
Моряки смотрят на дышащее холодом суровое море, и им кажется, что их обдает могильной сыростью.
Северов думает о друзьях Лигова. Ходов, Мэйл… Где же остальные? Как жаль, что нет сейчас с ними Белова. Константин Николаевич ушел с последним рейсом в Японию и переходит на «Надежду». Какой печальной вестью встретят его друзья. Клементьев коротко отдает команду в машину, и она затихает. На судне наступает траурная тишина, и только море шумит да ветер посвистывает в вантах.
– На молитву! – отдает команду Клементьев, и голос его тверд, хотя и печален.
Команда выстраивается на юте. Георгий Георгиевич спускается с мостика и подходит к телу Лигова. Ветер рвет флаг «Марии». Клементьев начинает читать молитву.
Фрол Севастьянович с низко опущенной головой стоит у изголовья Лигова. По его темному лицу катятся слезы, но никто не осуждает боцмана. Все стоят, склонив головы, и неясные, тревожные мысли бегут…
Только у Абезгауза спокойное лицо, он смотрит вперед. Его не трогает картина похорон, настроение моряков, и он гордится этим. Сейчас он занят одним – удержать судно против волны, не дать ей ударить в борт, а значит, не дать Клементьеву повода сделать замечание. Печальное лицо капитана радует его, будто это он, Петер, причинил Клементьеву боль.
Молитва окончена. Клементьев читает псалом «Живый в помощи Вышнего», а затем все запели «Святый Боже». Моряки сдерживают голоса, поют ровно.
Клементьев следит за Ходовым, но боцман медлит исполнить свое самое тяжелое в жизни дело. Секунды кажутся часами. Все словно чего-то ждут, ждут какого-то чуда. Солнце уходит за горизонт, за сопки далекого берега и быстро гасит свои лучи. На море упала огромная тень.
– Берись… – тихо шепчет Ходов, его голос дрогнул, и боцман первый нагнулся к широкой доске, на которой лежит тело Лигова. К ней подошли Северов, Клементьев и Мэйл. Они подняли труп и понесли его к борту.
Ходов и Северов наклоняют доску, и тело Лигова с тихим всплеском исчезает в серо-синей воде. В тот же момент гремит выстрел из гарпунной пушки. Ингвалл смотрит в море и шепчет:
– Ибо твое есть царство и сила и слава во веки веков. Аминь!
Широко раскрытые глаза гарпунера полны ужаса. Он смотрит в воду, и ему кажется, что гребни волн – не гребни, а маленькие и бесчисленные лица, которые смеются, дразнят его и кричат…
– И ты туда пойдешь, и ты… Ингвалл, и ты…
Его тянет к волнам, и гарпунеру очень трудно устоять на месте. А волны продолжают:
– Иди, иди… тебя убьют все равно, ты нарушил закон Лиги… лучше иди сам…
Ингвалл поднял над головой сжатые в кулаки руки и хотел закричать, чтобы они замолчали, но в этот момент Клементьев тронул его за плечо:
– Что с вами, Ингвалл?
– А, что? – очнулся гарпунер. Он секунду непонимающе смотрел на Клементьева, потом шумно вздохнул, опомнился. – Ничего, все хорошо!
Лицо его покрылось мелким бисером пота. Он провел по лбу широкой ладонью и уже спокойнее проговорил:
– Все отлично, капитан!
– Выпейте рому в память о капитане Удаче, – сказал Клементьев. – Вы же слышали о нем?
– Да, очень много. – Ингвалл украдкой бросил взгляд за борт. Волны бежали, но теперь они не смеялись над ним.
– Идите! – сказал капитан. – Выпейте!
– Спасибо, капитан! Ингвалл тяжелым шагом направился в кают-компанию. Клементьев посмотрел ему вслед, нахмурился. Гарпунер показался ему странным. «Что это с ним?» – задал он себе вопрос, но тут же отвлекся. Северов окликнул его с мостика:
– В вахтенном журнале записать координаты могилы Олега Николаевича?
– Да, да! – кивнул Клементьев и отдал приказ матросу поднять кормовой флаг.
«Геннадий Невельской», описав полукруг и оставляя за собой пенистый след, направился во Владивосток. Ходова на палубе не было. Забившись в свою маленькую каюту, он сидел в тоске.
Мэйл стоял на юте и смотрел на воду. Он думал о том, что вот эти волны, наверное, настигнут и те порты, где бывал капитан Удача, и расскажут морякам о его похоронах. Может, когда-нибудь такие же волны докатятся до Америки, войдут в реки и достигнут дома, где живет его Элиза, чтобы поведать ей о похоронах Джо. Но Мэйл не ощутил грусти и обычного волнения, когда в его памяти вставал образ любимой. Все чаще и чаще он думал о Насте с тяжелой косой и лучистыми, как раннее утреннее солнце, глазами.
