Текст книги "Трагедия капитана Лигова"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)
Царское правительство сквозь пальцы смотрело на подобные факты, и американские китобои стали чувствовать себя хозяевами на русских берегах. Командир брига «Константин», принадлежавшего Российско-Американской компании, Гаврилов, крейсируя вдоль Курильских островов, видел, что иностранцы расположились здесь, как у себя дома. «Китоловы, – писал Гаврилов, – производя во Множестве промысел у островов, покрыли море жиром, а берега китовыми остовами и китами, издохшими от ран. Китобойные же вельботы пристают к берегу, в особенности по ночам, и разводят повсюду огни, от дыму которых бегут не одни бобры, но и сивучи и нерпы».
Салотопки, вырубка леса и частые возникавшие из-за небрежности китобоев пожары наносили серьезный урон пушному хозяйству компании, снижали доходы пайщиков, и правление компании стало настаивать на присылке военных крейсеров для охраны колоний.
Пока в Петербурге решался вопрос о посылке военного судна в восточные воды, здесь открылась новая страница разграбления национальных русских богатств.
Летом 1848 года американский капитан Ройс на судне «Супериор» так удачно провел промысел в русских водах и получил такие огромные барыши от проданного жира и уса, что вызвал «китовую лихорадку». На другой год к русским берегам ринулись сто пятьдесят четыре судна. В продолжение лета американцы добыли здесь 206 тысяч 850 бочек китового жира и 2 миллиона 480 тысяч 600 фунтов уса. В следующем году американцы натопили 243 тысячи 680 бочек жира и 3 миллиона 654 тысячи фунтов уса. Сообщая 5 апреля 1852 года о результатах этих экспедиций сенату, правительство Соединенных Штатов Америки заявило: «Вся американская торговля не приносит того, что могут добыть эти промышленные суда… Богатства правительства в эти годы увеличились больше чем на 8 миллионов долларов».
С 1847 по 1861 год американские китобои ходили на промысел китов в Охотское море эскадрой в двести судов из Бостона, Нью-Бедфорда и Род-Айленда. Каждый корабль за сезон принимал в свой трюм до четырех тысяч бочонков жира. На зимнюю стоянку китобойная эскадра шла в Гонолулу. Там же было и место сбыта добычи. Жир продавали по сорок долларов за десять пудов, а китовый ус – по четыре доллара за фунт. Его приходилось до тринадцати фунтов на бочонок. Среднее китобойное судно, промышлявшее в Охотском море, давало Что пятьдесят – двести тысяч долларов дохода. В 1855 году у острова Феклистова американцы охотились с шестидесяти судов и забивали в день по пятьдесят китов. За четырнадцать лет американские китобои добыли жира и уса в русских водах на сто тридцать миллионов долларов.
В 1850 году в Тихий океан вышел из Кронштадта военный «Оливуца». Он должен был нести службу охраны, «чтобы в морях, омывающих русские владения, повсюду соблюдался должный порядок».
Но малочисленные русские военные корабли не могли обеспечить охраны, и иностранные китобои вели промысел по-прежнему.
В 1850 году в городе Або, в Финляндии, образовалась Российско-Финляндская китоловная компания для лова китов в Тихом океане. В числе ее пайщиков была и Российско-Американская компания, и по уставу, принятому новым китоловным товариществом, четыре китобойных корабля должны были плавать под флагом Российско-Американской компании.
«Суоми» – первое судно новой компании – в 1852–1853 годах в Охотском море заготовило 29 тысяч 90 пудов жира и 47 тысяч 846 фунтов китового уса. Это судно пришло в Бремен с полным трюмом. За проданную добычу было получено восемьдесят восемь тысяч рублей. Компания получила около четырнадцати тысяч рублей прибыли и корабль со всем оборудованием. Однако судно не вернулось больше в Охотское море. Шла Восточная война 1853–1856 годов, и оно было продано под предлогом, что ему угрожает опасность быть захваченным неприятелем.
В сентябре 1853 года в восточные моря пришло второе судно той же компании – «Турко». Им за два месяца было добыто девять гренландских китов. Оно успешно промышляло до конца сезона 1859 года, но и его постигла участь «Суоми»: судно продали иностранцам. Третий китобойный корабль «Аян» в конце 1854 года был захвачен и сожжен англо-французской эскадрой, осаждавшей Петропавловск-на-Камчатке. Четвертое судно «Граф Берг», лучшее по своему снаряжению и мореходным качествам, провело промысел неудачно и не оправдало затраченных на него средств.
По окончании Восточной войны Российско-Финляндская китоловная компания построила судно «Амур». В 1858 году «Амур» вышел в Охотское море и в мае 1862 года привез в Европу пять тысяч пудов жира и четыре тысячи пятьсот фунтов уса. Но и «Амур» вскоре был продан иностранным китобоям.
Так закончила свое существование первая русская китобойная компания, созданная для промысла в Тихом океане. Это вполне устраивало иностранные китобойные компании, которые всячески мешали развитию русского промысла. Оно угрожало им конкуренцией на мировом рынке и возможным прекращением охоты на китов в русских водах.
3
Козакевич умолк и посмотрел на китобоев. Те сидели, подавленные услышанным. Лигов, опустив голову на руки, вспоминал о том, как еще во время деятельности Российско-Финляндской китоловной компании в Гельсингфорсе организовалось новое русское товарищество для ведения промысла китов в Тихом океане. Оно имело единственное самое быстроходное, отлично снаряженное судно «Петр Великий». В октябре 1857 года Олег Лигов вывел его в море. Бил он китов у берегов Новой Зеландии, Новой Голландии, Африки… Сама удача вела его корабль, и китобои мира скоро услышали имя Лигова, за которым утвердилось прозвище «Капитан Удача». А вот теперь он сидит здесь, в далеком Николаевске, капитан без корабля…
Его мысли прервал громкий голос Алексея Северова. Яростно сверкая глазами, он с негодованием, быстро говорил:
– Да это же настоящее пиратство! – Алексей вскочил с кресла и зашагал по кабинету. Лицо его раскраснелось: – Неужели же нельзя их обуздать?
Козакевич вздохнул:
– Нужен флот, а сейчас, пока мы преследуем одного китолова, сотня других преспокойно бьет китов. Просил много раз и Иркутск, и Петербург о помощи, но там молчат… Молчат.
Контр-адмирал задумался, забарабанил пальцами по столу. Лицо его осунулось, стало заметно старым. Лигов сидел стиснув зубы, нахмуренный. Алексей, все еще продолжая кипеть негодованием, спросил:
– И почему мы, русские, до сих пор не могли здесь основать свое китоловство? Неужели же здесь не нашлось достойного человека…
– Достойного? – с горечью проговорил Козакевич и взял другой лист. – Вот послушайте, господа, о нашем русском китобое… – В его голосе зазвучали горечь и презрение. – Капитан-лейтенант русского флота господин Ульфоберг организовал небольшую китоловную факторию в Тугурской губе. У него были китобойное судно «Аян», шхуна, несколько вельботов.
Господин Ульфоберг за три сезона свою добычу – двадцать семь тысяч пудов жира и тридцать одну тысячу фунтов уса – продал американцам, а доход положил в американский банк. Вот вам и русский китобой! Только днями узнал я, что он рубил наш лес и сбывал его в Гонолулу. А теперь ушел в отставку и уехал жить в Италию. Так-то!
– Мерзавец! – воскликнул Алексей.
– Согласен, согласен… – кивнул Козакевич.
– Наше правительство не хочет заниматься китобойным промыслом, – негодовал Алексей, вспоминая свое посещение департамента земледелия и беседу с советником министра Мораевым.
– Возможно, – проговорил контр-адмирал, но по его тону было понятно, что он согласен с Северовым.
Лигов вспомнил предложение американца, купившего его судно, о переходе к нему на службу и глухо произнес:
– Иноземные китоловы против нас, а в Петербурге им потворствуют. Иначе мыслить не могу. Другой причины не имелось продавать мое судно!
Козакевич промолчал, но по выражению его лица было видно, что он разделяет и мнение Лигова. В кабинете стало тихо. Алексей Северов спросил:
– Нынче тоже американцы в наших водах промышляют? Козакевич, убирая папку в стол, сказал:
– Во время войны северян с южанами американские китобойные корабли на время почти перестали у наших берегов появляться. Заходили изредка норвежцы да голландцы. А вот прошлой осенью американцы вновь были замечены. Китоловы с одной шхуны сожгли стойбище эвенков и увезли с собою женщин.
– Корсары! – воскликнул Алексей.
– Думаю, – продолжал Козакевич, – что вам лучше всего основать свое предприятие на том месте, где было эвенкийское селение. Место удобное, лес близко, берег широкий.
Контр-адмирал подошел к карте:
– Вот, в сорока верстах севернее реки Тугур. Постройте там зимовье, бараки для хозяйственных нужд, печи для топления жира. Удобное место, – повторил он и подчеркнул: – Возведение там вашего предприятия кое-кому не по душе придется. Кто из вас собственноручно китов бил?
Алексей вопросительно посмотрел на Лигова. Тот покачал головой:
– Всего три кита. На наших судах гарпунерами были норвежцы.
– Лиха беда начало, – весело улыбнулся контр-адмирал. – Я вам дам в проводники эвенка. У него американцы увезли жену. Может вам пользу сослужить. Здесь, в Николаевске прожил всю зиму и вчера, приходил, просить отправить его назад, на родное место. Вам товарищ и спутник будет верный. Уверен, что вы с лаской к нему подойдете, – и, остановив жестом молодых людей, пытавшихся что-то сказать, с горечью продолжал: – Я ненароком видел, что вы обратили внимание на купчишку, что шел под стражею. Мелкий воришка Сыркин, купец из Иркутска. – Козакевич рассказал о его преступлении и вздохнул: – Таких, господа, много нынче в нашем крае. И мелкий чин, и крупный так и норовит обидеть, обобрать аборигенов, людей доверчивых, истинных детей природы. К водке пристрастили туземцев. Сколько крови, смертей принесла она, а голода…
Козакевич встал из-за стола, прошелся по кабинету и вдруг горячо, быстро заговорил:
– Стыд, срам великий жжет душу, когда видишь, как наши русские люди, уподобляясь мелким мошенникам, обманывают инородцев, за медную пуговицу, за осколок зеркала забирают соболей. Одурманят зельем, да еще рукоприкладство дозволяют. Многие стойбища обезлюдели, некоторые в дебри лесные ушли, да там от хвори погибель принимают. Ох, как нужны здесь честные русские люди, которые бы стали, как учит нас бог, братьями ласковыми и заботливыми. Ежели сие не совершится, обезлюдеет и разорится сей великолепнейший край, разворуют его богом данные сокровища и наши алчные русские люди казенной службы и вольного промысла, и всякий иноземец.
Козакевич пригласил китобоев к себе отобедать. Жил он в небольшом бревенчатом домике. Навстречу в переднюю выбежали двое мальчиков. Повиснув на шее отца, они поцеловали его и уставились на гостей. На китобоев повеяло домашним уютом. Жена Козакевича, средних лет женщина с миловидным лицом, с нескрываемой грустью расспрашивала моряков о Петербурге. Она не жаловалась на то, что живет здесь, на окраине, но было видно, что она скучает по родным местам.
После обеда Козакевич повел китобоев на берег Амура. Шагая по кривой грязной улице, он приветливо здоровался со встречными, и по всему было видно, что жители маленького поста любят своего начальника, уважают его.
– Вот и наша верфь, – пошутил контр-адмирал и подвел китобоев к низкому сараю, из широко раскрытых дверей которого доносились перестук топоров и шарканье пил.
В весеннем воздухе тянуло запахами свежего дерева. В сарае плотники мастерили большую шлюпку.
– Братцы, – обратился Козакевич к плотникам. – Нужна крепкая посудина.
– А на какую надобность? – густым басом спросил высокий плотник в широченной распоясанной рубахе, которая все же была ему тесна в груди.
Окладистая борода, черная и блестящая, закрывала почти все лицо. Резко очерченный нос с горбинкой и горящие глаза в черных ресницах придавали лицу разбойничье выражение.
Отложив топор, плотник подошел к Козакевичу. Лигова и Северова он словно не замечал.
– Вот господа, – контр-адмирал указал на них, – китов будут промышлять за Тугуром. Ты, Антон Прокопьевич, дай-ка им лучшее, что у тебя есть.
– А мы плохие не делаем, – спокойно, без нотки подобострастия ответил плотник. Потом, без стеснения, в упор рассматривая китобоев, спросил Козакевича: – Наши, што ль, будут, Петр Васильевич?
– Наши, наши, – контр-адмирал засмеялся. – Недоверчив ты. Разве я к тебе приведу чужих людей?
Плотник пригласил всех за собой. Он вышел из сарая и, обогнув его, остановился перед старым судовым баркасом. Был он футов двадцати длиной и семи шириной. От времени и непогоды баркас побурел, но был еще крепок и надежен.
– Вот, – указал плотник на баркас. – По мне он добротный.
Лигов обошел баркас, поставленный на катки, заглянул внутрь. Судно было вместительное. Если настлать палубу да поставить мачту, то для каботажного плавания баркас вполне подойдет. Он так и сказал Козакевичу. Тот, несколько смущенный неприглядным видом баркаса, торопливо проговорил:
– Вот и берите, берите его. А отремонтируем вместе, Антон Прокопьевич, пособишь?
Плотник молча кивнул. Он все чаще посматривал на Северова и Лигова, и его строгие глаза были насторожены, точно плотник о чем-то напряженно думал и чего-то ожидал. Неожиданно, без всякого повода, он сказал, обращаясь к Лигову:
– Ходкий баркас.
Когда китобои возвращались с Козакевичем в его дом, Лигов спросил:
– Кто такой Антон Прокопьевич? Запоминающееся лицо, да и держится с достоинством.
– Хороший мастер, – уклончиво сказал контр-адмирал. – Честный человек. Живет здесь пятый год.
Лигов обернулся. На пороге, облитый солнечным светом, стоял плотник. Он смотрел им вслед. Ветер с Амура развевал его черные блестящие кудри. Поблескивал в руках остро отточенный топор.
– На разбойника похож, – засмеялся Алексей. – Так и кажется, что сейчас топором хватит.
Петр Васильевич внимательно посмотрел на Алексея, хотел что-то сказать, но удержался и погладил бородку.
Вернувшись домой, Козакевич, испытывая к молодым гостям симпатию и думая о том, какие испытания ожидают китобоев, сочувственно произнес:
– Провизией я вас поддержу, ну а насчет денег… – Козакевич безнадежно махнул рукой. – Пойдете берегом от устья Амура до Уды, а то и дальше. Здесь можно много китового уса собрать. Морем тут выброшено за века превеликое множество китов. Об этом я проведал от аборигенов, да и сам видел. Но хранил в тайне. Вам и брать ус для положения Начала русского китоловного предприятия.
Лигов и Алексей с сомнением посмотрели друг на друга. Так ли уж много можно найти выброшенного морем китового уса, чтобы возлагать на него такие большие надежды? Но иного выхода не было.
– Спасибо… – сдержанно, но от всего сердца поблагодарил Лигов. – Так мы и сделаем.
Вечером, войдя в домик, где они остановились, китобои застали Ходова и Федора Тернова беседующими с двумя незнакомыми, уже в годах людьми. В комнатушке было накурено. Лигов широко раскрыл дверь:
– Ну и начадили!
Вскочившие при его входе незнакомцы ответили:
– Виноваты, ваше благородие! Капитан с любопытством взглянул на них. Одетые в старые, поношенные, но аккуратно зачиненные бушлаты, они чем-то походили друг на друга, хотя один из них носил коротко подстриженные усы, а другой отпустил черные узенькие бакенбарды, удлинявшие его лицо. Оба оказались отставными матросами.
– Вот, имеют желание идти с нами промышлять китов, – сказал Ходов.
– Так точно! – подтвердили матросы.
– Боцман себе команду подбирает, – пошутил Алексей.
– Будет команда – будет боцман, – насупился Ходов. – Люди-то в здешних местах плавали.
– Как звать? – обратился Лигов к матросу с усиками. У него было широкое рябое лицо, глаза с хитринкой.
– Петр Игнатьевич Суслин, – отчеканил матрос. Второй назвался Павлом Ивановичем Прохоровым. Алексей засмеялся:
– Вот у нас и свой Петропавловск. Возьмем их, Олег?
– Зачисляй в свою команду, – сказал Лигов боцману. – А завтра примешь корабль под одним парусом.
– Есть принять! – обрадовался Ходов.
Его лицо в оспинах расплылось в улыбке. Соскучился боцман по настоящему делу.
В этот вечер он вернулся поздно, в сопровождении матросов. Он нетвердо стоял на ногах, и матросы бережно поддерживали его. Заметив строгий взгляд Лигова, боцман проговорил:
– Все в порядке, капитан!
Лигов и Алексей при свете свечи писали в далекий Петербург.
«Письмо Геннадия Ивановича решило нашу участь, – докладывал Алексей отцу. – Господин Козакевич живейшее участие в нашем деле принял. Через неделю-другую уходим в море. Побережье разведаем, выберем место для селения и по рекомендации контр-адмирала китовый ус собирать начнем. Если это предприятие успехом увенчается, будем иметь деньги и заведем вельботы, а то и корабль…»
Лигов писал:
«Вечная моя любовь! Закончен наш далекий путь. Мы у Тихого океана. День и ночь твой образ со мной. Твоя любовь дает мне силы и уверенность. Она такая же вечная и сильная, как океан, в котором мы будем плавать. Верю в успех нашего предприятия. Знаю, что пока есть твоя любовь, счастье будет сопутствовать нам в наших трудных делах…» Стук в дверь отвлек его от письма. В комнату вошел плотник.
– Вечер добрый, – прогудел он. – Можно со словом? – Проходите, – пригласил Лигов, вопросительно глядя на плотника. При неверном свете свечи он выглядел еще огромнее, чернее, а глаза ярко блестели. На Антоне Прокопьевиче был овчинный полушубок. В руках он держал такую же шапку. На ногах поскрипывали новые сапоги. Расчесанная борода лежала на широкой груди. Плотник опустился на заскрипевшую под ним скамью. – Давеча Петр Васильевич сказал, что китов промышлять будете. Надумал я с вами идти. – Антон Прокопьевич поочередно посмотрел на китобоев. – В деле пригожусь.
Говорил он спокойно, взвешивая каждое слово. От него веяло большой силой и уверенностью. Предложение плотника обрадовало моряков. Мастер был для них очень нужен. – Соскучился по простору, – продолжал Антон Прокопьевич. – Да и море по душе мне.
Вслушиваясь в слова плотника, Лигов подумал о том, что перед ним необыкновенный мастер, незаурядный человек, какими богата русская земля. За его спокойствием угадывалась большая внутренняя сила. Ему захотелось побольше узнать об этом человеке, и он спросил:
– Откуда родом, Антон Прокопьевич?
Спросил – и понял, что допустил ошибку. Глаза плотника недобро сверкнули, и весь он как-то подобрался, а сильные большие руки сжали шапку. Глуховато, нехотя плотник ответил:
– Далеко моя сторонка. Сюда из Иркутска пришел. Так берете?
– Конечно, – стараясь загладить свою неловкость, сказал Лигов. – Только вот как контр-адмирал?
– Петр Васильевич, – плотник назвал контр-адмирала как старого знакомого, – уже дали свое благословение. Ваше слово.
– Тогда, конечно, ты наш, Прокопьевич! – воскликнул Алексей и, подойдя к плотнику, взял его за руку. – Как баркас, годен для моря?
– О баркасе тревожиться не след вам, господа, – сказал Антон Прокопьевич. – Через неделю на Амуре пробу сделаем. Потрафлю я вам.
Он с достоинством поклонился и вышел.
4
Дайльтон обосновал свою контору в Сан-Франциско. Но надолго ли – он не знал. А пока здесь был центр китобойного дела на Востоке. В новом, недавно отстроенном пятиэтажном здании на Маркет-стрит Дайльтон занимал весь второй этаж. По фронтону здания тянулась вязь позолоченных метровых букв: «Китобойная компания Дайльтон и К°». Правда, никакой компании не было и Дайльтон не собирался с кем-либо делиться доходами или кому-нибудь разрешать совать нос в его дела, но так звучало солиднее, да к тому же жена вскоре собиралась подарить ему ребенка. И если это будет сын, то, значит, приписка на вывеске сделана своевременно.
И сейчас, сидя в своем кабинете, Дайльтон усмехнулся, вспомнив Фердинандо Пуэйля и Питкёрна Смита. Болваны! Хотели с ним бороться. А этот рыжий Смит даже пытался грозить. У того и другого было в общей сложности девятнадцать вполне приличных судов, которые охотились в Чукотском море и начали последние годы ходить к Шантарским островам. Дайльтон предложил китопромышленникам заключить договор, по которому они только ему продавали бы весь добытый жир и ус.
– На нас хочешь нажить капитал! – вскипел Фердинандо Пуэйль. Этот испанский проходимец никогда не отличался вежливостью и хладнокровием. – Нет уж. Свой товар мы сами будем продавать кому захотим. И по какой хотим цене!
– Дело твое, – предупредил Дайльтон, смотря в окно, из которого хорошо была видна гавань. – Я только хотел тебя предупредить, что в Тихом океане и особенно на Севере я решил навести порядок. Меня не устраивает, чтобы здесь били китов все кому вздумается и торговали по своему усмотрению, сбивая друг другу цены.
Пуэйль был взбешен. Ведь всего каких-нибудь десять лет назад Дайльтон имел одну шхуну, а теперь диктует всем законы. От злобы он не мог спокойно говорить. Его верхняя губа с узенькой полоской усиков подергивалась, открывая желтые зубы.
– Ты, ты… слишком возомнил о себе!..
– Стараюсь тебе подражать, – усмехнулся Дайльтон и спокойно предложил: – Поразмысли о своих судах. Самое лучшее для тебя – продать их мне.
Пуэйль вскочил и вылетел из кабинета, хлопнув дверью. Дайльтон злобно посмотрел ему вслед. «Берегись теперь, Пуэйль!»
Вторым был приглашен Смит. Он спокойно выслушал предложение Дайльтона и сказал:
– Я согласен работать с тобой. Доходы пополам. Дайльтон усмехнулся. У Смита башка варит, но дело в том, что он, Дайльтон, ни с кем не собирается делить прибыли. Смит выслушал отказ и предупредил:
– Со мной шутки плохи. Я знаю, как ты нажил доллары. Оружие и южанам и северянам поставлял. К тому же лондонская полиция не забыла о неком Пите Дингане, а американской неизвестно, как ты стал подданным наших Штатов. Выбирай одно из двух: или по рукам со мной, или окажешься за решеткой.
Лицо Дайльтона стало багровым. Глаза налились кровью, но президент компании вежливо распрощался со Смитом. Едва тот закрыл за собой дверь кабинета, как из другой двери на звонок вышел Стардсон. Дайльтон спросил:
– Слышал?
Капитан кивнул. Дайльтон поднял указательный палец и, согнув, его, прищелкнул языком. Джон понимающе подмигнул. Наутро Смита нашли в порту с проломленным черепом. Это произошло осенью, а сейчас все корабли того и другого – у Дайльтона. Пришлось сыграть на понижении цен на жир и ус. Пуэйль разорился. Для покрытия расходов он продал корабли на сторону, не зная, что покупатель был подставным лицом Дайльтона. Правда, Дайльтону пришлось потерять изрядную сумму, но игра стоила свеч, и Дайльтон был доволен. Его замысел осуществился.
…Президент компании посмотрел на маленькие бронзовые часы, стоявшие на широком письменном столе. Сейчас должны быть Стардсон и Уэсли. Весна. Пора отправлять флот на промысел…
Дайльтон не ошибся. Вскоре открылась дверь, и вошли одетые в котелки и костюмы Стардсон и Уэсли.
– Садитесь, красавцы, – насмешливо процедил сквозь зубы Дайльтон. Он достал из стенного шкафчика бутылку с ромом и два стакана. Когда китобои выпили, Дайльтон сказал: – А теперь слушайте. Ты, Уэсли, станешь капитаном «Орегона».
Лицо Уэсли расплылось в довольной улыбке, а Стардсон нахмурился. Его шрам стал багровым. Дайльтон бросил:
– Ты, как индюк, краснеешь быстро. Ты станешь капитаном «Блэк стар».
– Год дэм! – вырвалось от восхищения у китобоя. – Это верно?
– Как то, что ты будешь висеть когда-нибудь на рее, – подтвердил Дайльтон и продолжал: – Через неделю выходите В море. Идите к берегам России. – Голос Дайльтона стал резок и сух. – Вы китобои, но бейте китов для вида, когда за вами будут наблюдать. Крейсируйте от Чукотки до Кореи и, если набредете на любое китобойное судно не нашей компании, – отправляйте его на дно. Пушки на судах будут установлены завтра.
Дайльтон нагнулся над столом, вглядываясь в лица моряков. Стардсон и Уэсли ожидали от своего патрона всего, но не этого. Дайльтон явно перехватил. Уэсли так и сказал:
– На рее я всегда успею побывать. Сейчас не тороплюсь.
Стардсон промолчал, но был того же мнения. Дайльтон чертыхнулся и сказал:
– Я всегда был убежден, что у вас вместо мозгов – дерьмо! А им трудно соображать!
Он достал из бювара два листа плотной бумага с гербом.
– Вот, – один лист он протянул Стардсону, другой бросил через стол Уэсли. – Это разрешение федерального правительства, которое поручает «Орегону» и «Блэк стар» нести охрану китовых стад в американских водах от браконьеров, а также охранять суда моей компании.
– Но при чем здесь берега России и Кореи? – спросил Уэсли.
– Я один хозяин всех китов в этом океане. – Дайльтон ударил кулаком по столу. – И если тебя, олуха, сцапают – я выручу. Джиллард гарантирует, что с этими бумажками в ближайшие годы тебе не угрожает петля, хотя когда-нибудь тебе ее все равно не миновать.
– Так и быть, – примирительно сказал Уэсли. Я согласен.
– За каждое судно пятьсот долларов приза, при условии, что ни одного человека из экипажа не останется в живых. – Дайльтон снова налил морякам по стакану рома. – Пейте за удачу, красавцы! Команды подобрать стоящие – из парней, кому на берегу нет места и по ком давно скучает веревка.
– О'кэй, – кивнул Стардсон. – Малютки в этом деле не годятся.
Дайльтон засмеялся, но его серые глаза по-прежнему оставались холодными. Руки так сжались в кулаки, что побледнели пальцы. Уэсли, пьянея, заявил:
– У меня такое впечатление, хозяин, что ты хочешь меня задушить!
– Если обманешь! – спокойно предупредил Дайльтон. – Запомни!
– Постараюсь. Ну а сейчас…
– Ну а сейчас проваливайте! – проговорил Дайльтон. Оставшись один, он вызвал Джилларда. Как и предсказывал Дайльтон, Уильям вскоре был отозван из России и стал его советником. Когда Джиллард вошел, президент китобойной компании сказал:
– Что слышно из России?
– Можете быть уверены, что в Петербурге наши действия у берегов Камчатки, да и по всему восточному побережью, не вызовут осложнений. Мораев заверял меня в частном письме.
– Хорошо, – кивнул Дайльтон. – Теперь займитесь тем, чтобы Лига гарпунеров стала нашей.
– Это не так легко. – Джиллард дрожащей рукой пригладил и без того безукоризненно причесанные волосы. Пухлое, холеное его лицо стало озабоченным. С каждым разом президент давал все более и более трудные задания. Последнее казалось особенно сложным и рискованным.
Чуть ли не двести лет назад норвежцы создали Лигу гарпунеров. Ее права неприкосновенны. По ее уставу охотником на китов – гарпунером мог стать лишь тот, кто уже десятки лет провел на море, приобрел навыки и получил благословение Лиги взять в руки гарпун, пику и вступить в единоборство с морскими гигантами. Дело, требовавшее меткого глаза и смелости, было доведено почти до священнодействия, доступного далеко не каждому. Оно доверялось лишь избранным. Промысел был обставлен сложным ритуалом, оплетен суевериями, приметами. Обычно Лига посвящала в гарпунеры норвежцев и очень редко – людей другой национальности. Вот почему на голландских, английских, французских, немецких судах гарпунерами чаще всего были норвежцы. Те, кто пытался стать гарпунером помимо Лиги, обычно расплачивались за это жизнью. Хозяева китобойных судов, правления компаний старались быть в лучших отношениях с Лигой и щедро платили ей взносы, чтобы заполучить лучшего гарпунера.
Совет Лиги состоял из пяти человек. Трое из них были норвежцы, один голландец и один англичанин. Членов Совета Лиги гарпунеры выбирали пожизненно. Замена происходила лишь после смерти одного из них на общем собрании гарпунеров, съезжавшихся зимой на отдых в Гонолулу.
– Пусть состав Совета Лиги будет прежним, но по крайней мере половина его должна служить мне, – тоном, не терпящим возражений, сказал Дайльтон. – Я должен контролировать прием новых гарпунеров в Лигу и назначение их на суда других компаний.
Сжатыми кулаками Дайльтон оперся о стол и многозначительно посмотрел на Джилларда. Советник неуверенно сказал:
– Я попробую…
– Выезжайте в Гонолулу или куда потребуется, – бесцеремонно прервал его Дайльтон. – И не возвращайтесь, пока не сделаете все, что мне надо. Лига должна быть нашей. Слышите, нашей! Не жалейте денег! За деньги можно купить кого угодно. А тому, кого нельзя купить, вовсе не обязательно жить на свете. Идите!
Джиллард поклонился и засеменил к двери. Низенький, полный, он, казалось, катился, как шар. Дайльтон с презрением посмотрел в его спину и, откинувшись в кресле, с удовольствием закурил сигару.
