Текст книги "Трагедия капитана Лигова"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)
Молодая женщина устремила свой взгляд на китобойное судно. Оно, как и шхуна, шло под парусами. «Геннадий Невельской» скользил, как яхта, чуть кренясь на правый борт. Тамара с таким выражением следила за судном, что Белову стало неловко, точно он тайно присутствовал при свидании влюбленных. Константин Николаевич отошел. Тамара этого не заметила. Она всеми мыслями была сейчас там, на китобойце, рядом со своим любимым. О, если бы не эти странные морские правила, этот нелюдимый норвежец! «Нет, я не могу, я не должна ни о ком плохо думать, – остановила себя Тамара, – это может принести им неудачу».
Тамара обратилась к Белову:
– Когда мы будем в Нагасаки, Константин Николаевич? – И тут же засмеялась: – Простите, я уже, наверное, сотый раз спрашиваю одно и то же!
Ее лицо зарделось: что подумает о ней капитан? Но Константин Николаевич правильно понял молодую женщину и мягко сказал:
– Утром должны быть в порту.
«Утром, – забыв свое смущение, радостно повторила про себя Тамара. – Вот кончится этот день, пройдет ночь, и мы будем в Нагасаки». И еще большее нетерпение охватило ее. Ей показалось, что время стало идти медленнее, вот как эти волны.
…Георгий Георгиевич стоял у широко раскрытого окна своего номера в гостинице и смотрел на бухту. Осеннее, но еще теплое в южных широтах солнце заливало Нагасаки нежным золотистым дождем. Клементьев не видел ни зеленых склонов сопок, ни замысловатых построек. Он не сводил глаз со своих кораблей, что стояли на рейде. Японские власти не разрешили пришвартоваться у пристани. Русские китобойные суда казались чужими и нежеланными гостями в этой красивой бухте. По ее голубовато-шелковистой воде скользили парусные легкие суденышки, катера, оставляя за кормой серебристый след. «Геннадий Невельской», ниже и короче «Надежды», казалось, жался к ее борту, точно искал защиты. Легкий бриз широкими волнами пробегал по полотнищам судовых флагов… В дверь постучали. Клементьев, не оборачиваясь, пригласил войти. Вошел Белов в парадном костюме. Его чисто выбритое лицо с недавно отпущенными усами словно помолодело. Быстрым, упругим шагом капитан подошел к Клементьеву.
– Через полчаса можно ехать, Георгий Георгиевич! Я только что из посольства.
Клементьев машинально достал часы и взглянул на циферблат. Прошел ровно час, как в церкви посольской миссии состоялось его бракосочетание с Тамарой. Жена сейчас отдыхала в соседнем номере. Скоро они поедут на «Надежду», где решено было устроить свадебный обед, после которого суда поднимут паруса и выйдут в море. На обед были приглашены жители маленькой русской колонии в Японии.
– На «Надежде» все приготовлено. – Белов посмотрел в окно на суда. – Гости начнут прибывать через час-полтора.
– Спасибо, Константин Николаевич, – с благодарностью сказал Клементьев. – Спасибо за все, что вы делаете. За беспокойство.
– Э-э, – покачал Белов головой, – какое там беспокойство. Я счастлив. Видел бы нас Олег Николаевич…
В голосе капитана послышались печальные нотки, и чтобы скрыть свое волнение, Константин Николаевич отвернулся.
– Смотрите, как гордо развеваются наши флаги! Салютуют в честь сегодняшнего дня!
Моряки помолчали. Белов чуть сдвинул широкие брови. У переносицы залегла глубокая морщинка.
– Русский флаг над американской шхуной! Не опрометчиво ли мы пришли сюда с «Надеждой»?
Клементьев с удивлением посмотрел на Белова – уж не боится ли капитан, что американцы попытаются отобрать судно?
– «Надежда» – законный трофей!
– Так-то оно так, – кивнул Константин Николаевич. – Но все же…
– Смелее, Константин Николаевич, – улыбнулся Клементьев и сказал решительно: – Провожаю вас до половины пути. Во Владивостоке вооружите всю команду. Буду ждать вас у бухты Чин-Сонг.
– Хорошо, – согласился Белов и вспомнил, как была потоплена его «Аляска». «Неужели опять предстоит то же самое, – невольно подумал он, – будет ли тогда рядом Мэйл?»
Клементьев, как будто отгадав его думы, сказал:
– Обязательно возьмите Джо! Он будет руководить разделкой китов.
В дверь постучали.
– Войдите, – отозвался Клементьев.
В номер вошел Ходов. Старый боцман был одет во все новое. Переход из Владивостока в Нагасаки под парусами, свадьба отвлекли Фрола Севастьяновича от грустных мыслей, вывели из апатии, и сейчас это был почти прежний энергичный моряк. На нем ладно сидел темный суконный китель с горевшими новенькими латунными пуговицами. Тугой воротник обручем охватывал медно-красную шею. Таким же багровым было и лицо боцмана. Видимо, Фрол Севастьянович уже успел пропустить не одну чашечку сакэ: не часто приходится боцманам бывать на свадьбе своего капитана.
– Что тебе, Фрол Севастьяныч? – спросил Клементьев.
– Японец до вас рвется, Георгий Георгиевич, – откашливаясь и прикрывая рот ладонью, сказал Ходов. – Хоаськой называет себя. У шельмеца глаза так и шныряют, как поплавок во время клева…
– Хоаси? – Капитаны переглянулись. Вот уж не ожидали они такого посетителя. Белов вспомнил свидание с Хоаси на транспорте «Уссури», когда Лигов прибыл из Петербурга.
Секундное молчание капитанов Ходов истолковал по-своему:
– В шею его, шельмеца. В такой день суется…
Он повернулся, чтобы выйти, но Клементьев приказал:
– Пригласи сюда, и повежливее.
Ходов остановился озадаченный, потом сердито, рывком надвинул фуражку на лоб:
– Есть пригласить!
Что-то ворча себе под нос, он вышел.
– Зачем мы понадобились ему? – спросил Белов. Клементьев пожал плечами:
– Сейчас узнаем.
– Будьте с ним осторожны, – предупредил Белов. – Очень пронырлив и хитер этот коммерсант. Да и нагл безмерно.
Хоаси, видимо, предугадывал, с каким настроением встретят его русские, и поэтому повел себя совершенно неожиданно. В европейском платье – фраке с белоснежной манишкой и хризантемой в петлице, – Хоаси держал в руках шелковый цилиндр с чуть изогнутыми полями. Он корректно, со сдержанным уважением поклонился.
– Разрешите от имени японских китопромышленников, которых я имею честь представлять, и лично моего поздравить вас с бракосочетанием и пожелать счастливой жизни вашей супруге Тамаре Владиславовне и вам, Георгий Георгиевич!
– С кем имею честь говорить? – спросил Клементьев, удивляясь чистому русскому выговору Хоаси.
– Ваш коллега, – поклонился опять Кисуке и взглянул на капитана шхуны «Надежда». – Господин Белов Константин Николаевич, очевидно, меня помнит?
– Да, – резко ответил Белов, но Хоаси сделал вид, что не заметил тона.
– Мы, японские китобои, счастливы вас приветствовать у себя, в нашей маленькой и скромной стране. Русские китобои всегда вызывали у нас восхищение и желание подражать их смелости и искусству.
«Что он имеет в виду?» – спросил себя Клементьев и промолчал, предоставляя Хоаси возможность говорить дальше.
– Ваш переход из Христиании во Владивосток, – говорил Кисуке, – восхитил всех моряков. Приход «Надежды» под русским флагом – доказательство вашей смелости. Это справедливое возмездие.
«Черт возьми, – выругался про себя Клементьев. – Он все знает».
– Чем могу служить? – сухо прервал коммерсанта Георгий Георгиевич и взглянул на часы.
– Приношу тысячу извинений, что осмеливаюсь в такой неповторимый для вас день отнимать время. – Хоаси сделал шаг вперед и уже деловым тоном заговорил: – Мы знаем, что вы намереваетесь начать промысел у берегов Кореи.
– Ну и что? – вызывающе спросил Белов.
– Воды у берегов Кореи богаты китами, – продолжал Хоаси. – Можно рекомендовать залив…
– Благодарю, – прервал его Клементьев. Теперь он был убежден, что весь их разговор с Беловым несколько минут тому назад был подслушан. – Я надеюсь, что вы уже выполнили поручение.
– Не совсем, господин Клементьев, – покачал головой Хоаси. – Я уполномочен своей компанией предложить вам покупку вашего китового сырья в любом количестве и по выгодной для вас цене.
Хоаси заговорил о том, что волновало Клементьева и его друзей. Они уже не раз обсуждали, как и где лучше будет сбывать ворвань и ус. На русском рынке пока этот товар не находил сбыта. Георгий Георгиевич вспомнил совет Корфа – торговать с японцами. Он так и поступит. Предложение Хоаси было как нельзя более своевременным. Кисуке заметил, что русские заинтересовались, и предложил:
– Я понимаю, что сейчас не время обсуждать мое предложение, но я нижайше прошу вас подумать о нем. – Он достал из кармана пакет и положил на стол. – И прошу, господа, считать, что мы будем всегда счастливы вас видеть в нашем порту. Соседи должны жить в дружбе и помогать друг другу.
– А вы будете держать друзей на рейде, – съязвил Белов.
– О, – покачал головой Хоаси и бросил взгляд в окно на русские китобойные суда. – Произошло досадное недоразумение, которое, смею вас заверить, не повторится.
– Хорошо, мы подумаем о вашем предложении, господин Хоаси. – Клементьев протянул японцу руку. Тот крепко пожал ее. Белов неохотно последовал примеру Георгия Георгиевича. Хоаси откланялся и вышел. Капитаны посмотрели друг на друга. Константин Николаевич произнес:
– М-да… ловки эти островитяне, а впрочем, стоит задуматься. Скажу только одно – торговали они с Олегом Николаевичем честно. Обмана не было. Зол я на Кисуке за оскорбление Лигова у меня на «Уссури».
Клементьев молча шагал по номеру. Из соседней комнаты, где переодевалась Тамара, послышался ее голос: – Георгий, Георгий, иди сюда!
В голосе слышалась радость. Клементьев открыл дверь и с удивлением остановился на пороге. Вся комната была в цветах. Из бамбуковых легких корзинок поднимались, как на клумбах, огромные букеты хризантем и камелий, дышавших тонким ароматом.
– Константин Николаевич, – пригласил капитан Белова. Они вошли в комнату. Тамара в свадебном наряде стояла среди цветов. «Какой сегодня день, какой день!» – шептала она, счастливая и возбужденная. Щеки ее пылали. Клементьев смотрел на эту красивую молодую женщину и не узнавал в ней прежнюю хрупкую Тамару. Она пополнела, расцвела. Георгий Георгиевич обнял Тамару и, не стесняясь Белова, нежно поцеловал.
– Как я счастлива… – шепнула Тамара мужу и показала руку, на пальце которой сверкнуло обручальное кольцо.
– Чудесно, чудесно! – говорил Белов, рассматривая большую шкатулку, сплетенную из китового уса. На крышке золотыми и серебряными нитями выткана гора Фудзияма, а по стенкам аисты в вишневом саду, мостики над водопадами и золотые рыбки.
– Кто принес все это? – спросил Клементьев.
– Когда вы были заняты, вошли пятеро японцев, все вот это поставили и ушли с поклонами, – говорила Тамара. – Я думала, что вы знаете.
– Хоаси, – произнес Белов. – Это от него.
– Вот тут и записка, – указала Тамара на листок бумаги, видневшийся в одном из букетов.
Клементьев прочитал ее: «Вечное счастье и любовь будут в вашей жизни. Ваш нижайший друг Кисуке Хоаси». – Ловок, – покачал головой Белов и открыл шкатулку. – Что это? – воскликнул Константин Николаевич.
Клементьев достал из шкатулки кимоно. Оно было точно соткано из солнечного света. Нежно-золотистое на плечах кимоно темнело к поясу и становилось вишневым у подола.
– Какая прелесть! – прошептала Тамара.
Георгий Георгиевич накинул кимоно на ее плечи. Вдруг Тамара пошатнулась. Она ощутила непонятную тревогу, какой-то страх. Прижавшись к мужу, она проговорила:
– Боже, что со мной?
Мужчины понимали состояние молодой женщины, а она, уже забыв страх, прислушивалась к пробуждавшейся в ней новой жизни. Лицо ее светлело, а глаза стали глубокими-глубокими, и взгляд их был настороженным и ожидающим.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Беспокойство, которое Ингвалл особенно остро почувствовал в день похорон Лигова, все нарастало. Гарпунер не понимал, что с ним происходит. Все чаще в шуме, волн слышались ему голоса, которые просили: «Иди к нам, иди к нам». Сидя в своей маленькой, похожей на большой гроб каюте, в которой едва поместились узкая койка, стенной шкаф да столик, Ингвалл, вытянув шею, прислушивался к этим понятным только ему голосам. А когда над головой на палубе кто-то пробегал, гремя сапогами, норвежец вздрагивал, съеживался, покрывался липким потом.
Дрожащими руками он раскупоривал бутылку рому и жадно тянул из горлышка обжигающую жидкость. Алкоголь долго боролся с крепким организмом, но наконец овладевал им, окутывал мозг туманом. Ингвалл, просыпаясь, долго лежал и в страхе слушал, как море снова зовет его…
Все чаще приходили мысли о Лиге гарпунеров. О, как он ненавидел эту Лигу! Она лишила его любимого дела, ради которого стоило жить, лишила угрозой смерти. Он долго терпел, но когда увидел новое китобойное судно, построенное для русского, сразу же решил. Ингвалл представил, как узкий металлический китобоец стремительно режет волны острым форштевнем. Остановив взгляд на гарпунной пушке на носу судна, Ингвалл сжал руки в кулаки, прижмурил левый глаз, точно уже выбирал себе цель на темном могучем теле кита.
Долго стоял так гарпунер на берегу и мечтал, а когда очнулся, то увидел, что он не на палубе, не у пушки, а на мокрой гальке берега. К ногам подкатываются волны, желая увлечь его. Вот тогда, кажется, Ингвалл впервые услышал в рокоте волн призыв: «Иди к нам, иди к нам…»
Ингвалл пришел к Клементьеву, нарушив все законы Лиги, нарушив ее запрет. Желание вновь бить китов оказалось сильнее страха перед местью Лиги.
Ингвалл успокаивал себя тем, что русский китобоец поведет промысел вдали от других.
Во время перехода он не сходил на берег в тех портах, где мог встретить китобоев, а во Владивостоке был настолько осторожен, что даже не позволял себе на берегу выпить и стакана вина.
Казалось, все было хорошо, но вот к концу плавания, особенно во время стоянки в бухте Золотой Рог, Ингвалл начал терять спокойствие. Оно все больше уступало место тревоге. Впервые она кольнула сердце, когда Клементьев сообщил гарпунеру о том, что сообщение в газете «Сан-Франциско пост» о китобойце «Геннадий Невельской» подписано, его именем. Кто это сделал – было уже неважно. Главное – теперь все знают, что он снова у гарпунной пушки. А это уже вызов Лиге гарпунеров.
Ингваллу стало казаться, что за ним следят. И это ощущение крепло все больше. Норвежец пытался освободиться от него, стряхнуть, но не хватало сил. Он пытался убедить себя, что вблизи нет ни одного человека, который хотел бы причинить ему горе, но все было бесполезно. Он чувствовал, что на него кто-то смотрит пристально и враждебно, а иногда ему казалось, что кто-то подкрадывается к нему, готовится ударить в спину. Ингвалл резко оборачивался, чтобы застигнуть преследователя, встретиться с ним лицом к лицу, но оказывался перед пустотой… Это не успокаивало, не развеивало тревожных предчувствий. Ингвалл был убежден, что преследователь успел скрыться за угол… Усталый, измученный, он брел на судно, запирался в каюте и пил, пил и прислушивался, как волны за бортом звали его: «Иди к нам, иди к нам…» И в этом зове было какое-то утешение. «Море хочет спасти меня, скрыть, – в алкогольном угаре думал Ингвалл. – Море – настоящий друг…»
Он бил кулаком в борт, чтобы море услышало его, и, прижавшись пылающим лбом к обшивке каюты, шептал: «Я приду, приду, вот расправлюсь с негодяем, который хочет по приказу Лиги напасть на меня, и приду, ты меня спрячешь, укроешь. Верно, спрячешь?»
Утром он ничего не помнил. В Японии Ингвалл не сходил на берег: у пирсов он увидел несколько голландских и английских китобойных судов.
Стоянка в Нагасаки, свадьба, обед на «Надежде», выход в море – все прошло мимо него. Ингвалл лишь изредка ночью покидал свою каюту, тщательно запирая ее, а возвращаясь, осматривал каждый уголок, заглядывал в ящик под койкой, в платяной шкаф, проверял, крепко ли задраен иллюминатор.
Все это время Абезгауз следил за Ингваллом, выжидая, когда лучше нанести первый удар. «Ты у меня забьешься, точно кит на гарпуне», – злорадно думал Петер. Он предвкушал удовольствие, которое получит от травли Ингвалла. А что делать – у Абезгауза уже был составлен план. Поручение Совета Лиги гарпунеров будет выполнено. Немец усмехнулся про себя. Есть люди, испытывающие удовлетворение, доставляя другим горе и мучения. Может, это болезнь, может, особенность характера малоудачливых людей.
Таким человеком был Петер Абезгауз. И вот когда «Геннадий Невельской» в Японском море расстался с «Надеждой», штурвальный начал действовать.
Из Нагасаки оба судна шли в кильватер. Клементьев находился на шхуне вместе с Тамарой. За эти немногие дни она неузнаваемо изменилась. Бракосочетание, освященное церковью, вернуло ей спокойствие, дало большую уверенность. Тамара часто посматривала на руку с золотым кольцом и облегченно вздыхала, точно с ее груди был сброшен тяжелый камень.
Светлая улыбка часто появлялась на ее лице. Она торопилась домой. Но тут же ее взгляд становился грустным – предстояла разлука с любимым на долгие месяцы.
Тамара сидела в отведенной ей каюте Белова и молча смотрела на мужа. Георгий Георгиевич, склонившись над столом, писал письмо Северову. Через час суда должны расстаться, и Клементьев только сейчас вспомнил о письме. Перо его быстро двигалось по бумаге. Тамара с любовью рассматривала профиль мужа – высокий лоб с опустившейся на него прядью волос, слегка нахмуренные брови. Тамаре очень хотелось подойти к мужу, обнять его и поцеловать. Но она сдерживала себя, чтобы не мешать ему. Георгий Георгиевич заканчивал свое послание Северову:
«…Итак, дорогой Алексей Иванович, я решил принять предложение Кисуке Хоаси. В письме, которое он оставил, были указаны условия. Японцам нужен снятый пластами и просоленный китовый жир, который они употребляют в пищу, а также хвосты, плавники и хрящеобразный жир. Это, по вкусу островитян, – отличный деликатес. Ус они тоже желают приобретать, из коего различные вещи изготовлять японцы великие мастера. Да ты и сам воочию убедишься, когда увидишь шкатулку, которую Хоаси презентовал Тамаре Владиславовне. Цены предложены приличные. Жир и прочие китовые части намереваются покупать по 40 долларов за баррель, ус до 4 долларов за фунт! Если, бог даст, охота пойдет успешно, то наши финансовые дела будут отменные, и мы тогда сможем в бухте Гайдамак построить салотопный завод. И тогда товары наши сможем отправлять в Россию, как то и положено нам, русским людям. Надеюсь, ты полностью разделишь мои намерения. Поспеши отправить назад «Надежду» и с ней Джо. С каждой оказией буду присылать тебе письма о наших делах…»
Георгий Георгиевич написал еще несколько строк и, подняв голову, с улыбкой посмотрел на жену:
– Прости, дорогая, что последний час с тобой провожу за письмом. Считаю своим долгом все собственноручно написать Алексею Ивановичу. – Он подошел к жене, опустился рядом с ней на диван, взял за руки. – Прошу тебя, не скучай. У меня будет все хорошо. Весной приду во Владивосток. И береги себя, береги его…
Голос Клементьева стал нежным и взволнованным. Он сжал руки жены, привлек ее к себе… Так они сидели несколько минут. С палубы донесся голос Белова, отдававшего команды. Георгий Георгиевич, подняв голову, прислушался.
– Убирают паруса! Нам пора расстаться.
Тамара обняла мужа. Целуя ее, капитан почувствовал слезы на лице жены и, осторожно их вытирая, говорил:
– Не надо… дорогая… все хорошо…
Они вышли на палубу. «Надежда» теряла ход. Большинство парусов было убрано. Зимнее солнце блекло освещало темно-синее море. Льдов не было видно, но вода дышала холодом…
Слева по борту едва виднелся берег. Белесая мгла затягивала прибрежные скалы, дальние сопки. Чуть позади «Надежды» покачивался китобоец. Клементьев и Тамара стояли у фальшборта и смотрели на корейскую землю:
– Что ждет тебя там? – прошептала Тамара.
Георгий Георгиевич молча ободряюще пожал, ее руку. К ним подошел Белов в теплом бушлате и шапке.
– На траверзе – Чин-Сонг, Георгий Георгиевич. – Он махнул в сторону берега. – Шлюпка у борта.
– Пора расставаться. – Клементьев поцеловал жену, чувствуя, как она вся дрожит, потом протянул руку Белову. – Счастливого плавания! И жду как можно скорее. Письмо Алексею Ивановичу у вас в каюте.
– Скоро придем! – уверенно сказал Белов. – Счастливого плавания!
Клементьев ловко спустился в шлюпку, которую придерживал за штормтрап Ходов. Едва капитан сел на корму, как боцман скомандовал матросам:
– Навались!
Весла погрузились в воду, и шлюпка помчалась к «Геннадию Невельскому». Клементьев, обернувшись, смотрел на шхуну, поднимавшую паруса. Над бортом маленьким белым язычком бился платок Тамары, прощавшейся с мужем. Он в ответ поднял фуражку. «До свидания, до свидания, моя дорогая, – мысленно говорил капитан. – Не тоскуй, я вернусь». Как ни держал себя в руках Клементьев, все же тоска коснулась и его. Он жадно смотрел на шхуну, на белый бьющийся по ветру платок.
Все моряки во время этой непродолжительной остановки в открытом море высыпали на палубы. Вышел из каюты и Ингвалл. Он по многолетней привычке прошел к пушке и, облокотившись о нее, смотрел на шхуну. Это заметил Петер Абезгауз. Китобоец лежал в дрейфе, и Абезгауз мог отойти от штурвала.
Штурвальный сбежал с мостика и незаметно для остальных оказался у двери каюты гарпунера, схватился за ручку.
На лице Петера отразились разочарование и злость: «Закрыто». Он выругался и воровато оглянулся. В коридоре никого не было. Абезгауз вынул из кармана вчетверо сложенный листок бумаги и просунул его под дверь.
На мостик Абезгауз вернулся в тот момент, когда шлюпка с капитаном отвалила от борта «Надежды». Гарпунер по-прежнему стоял у пушки. У Петера блеснули глаза. «Хотел бы я увидеть твое лицо, когда ты прочтешь мое послание», – злорадно подумал он и от удовольствия хлопнул по плечу рядом стоявшего матроса. Тот посмотрел на него удивленно:
– Ты что размахался?
– Скоро китов начнем бить, – подмигнул Абезгауз. – Кончились наши морские прогулки!
– Вчера шесть штук видел во время вахты, – сообщил матрос. – Огромные!
– В этих водах синих должно быть много, – вспомнил штурвальный разговоры китобоев, ходивших в северные воды Тихого океана, и забыл о гарпунере.
Пришли мысли о заработке. С каждого кита, что добудет капитан, он тоже будет получать свою долю. Может быть, удастся скопить приличную сумму. Ее бы можно солидно увеличить, достав чертежи китобойца. Но браться за это сейчас Петер опасался. Правда, Клементьев не ночевал у себя в каюте уже два дня, находился на «Надежде», но Ходов, как тень, бродит по судну. Петер решил проникнуть в каюту капитана при более удобном случае. Вместе с чертежами Петер немедленно отправится в Сан-Франциско; пускай тогда Клементьев попытается найти его…
Шлюпка с капитаном подошла к китобойцу. Георгий Георгиевич взбежал на мостик, взглянул на «Надежду». Она, набирая ход, начала удаляться. Клементьев взялся за рукоятку сигнала и отдал приказ в машину. Три долгих гудка прокатились над морем. На шхуне поползли вверх флажки:
– Счастливого плавания!
«Счастливого», – мысленно попрощался Георгий Георгиевич и отдал команду в машину:
– Тихий ход!
Суда расходились. «Геннадий Невельской» направился к берегу, а «Надежда» взяла курс, на север. Только когда шхуна начала таять вдали, «Геннадий Невельской» ускорил ход. Клементьев смотрел вперед на приближающийся берег. Что ждало его впереди?..
Петер Абезгауз легко перекладывал штурвал и в то же время следил за Ингваллом. Проводив взглядом шхуну, гарпунер направился в свою каюту. Петер крепче сжал ручки штурвала и старался представить, что сейчас делает гарпунер. Вот он подошел к каюте, достал из кармана ключ, открыл дверь, шагнул в каюту и увидел на полу помятый листок бумаги. Вот он поднял его, развернул и…
– Лево руля! – раздался над ухом Абезгауза сердитый голос Клементьева. – Вы на полрумба отклонились от курса!
Окрик капитана вернул штурвального к действительности. Петер пробормотал:
– Виноват, капитан!
«Геннадий Невельской» вернулся на прежний курс и полным, ходом шел к берегу. Сосредоточенно следя за компасом, Абезгауз думал: «Что сейчас делает Ингвалл?»
…Норвежец стоял посредине своей каютки и широко раскрытыми от ужаса глазами смотрел на дрожащий в руках листок бумаги. Там было написано: «Вы нарушили закон Лиги».
Ингвалла точно обдало кипятком. У него перехватило дыхание, а сердце так сжала боль, что он опустился на койку. Мысли разбегались, он никак не мог сосредоточиться. А слова всплыли из тумана и все росли, росли. Они заполняли всю каюту и, казалось, пытались выбраться из нее, просочиться сквозь стены.
«Дверь открыта!» Ингвалл бросился к раскрытой двери, с треском захлопнул ее. Приникнув ухом к двери, прислушался – не стоит ли кто за ней. Но в коридоре было тихо.
Ингвалл облизал сухие губы, достал бутылку, выпил половину. Стало как будто легче. Он снова перечитал записку: «Вы нарушили закон Лиги». «Ну и что?» – думал Ингвалл. В нем поднялся протест, возмущение. «Ну и что? Почему я должен подчиняться Лиге? Я хочу работать, хочу охотиться на китов. Я не признаю вас».
Он в ярости изорвал на мелкие клочки записку и хотел выбросить в иллюминатор, но, взявшись за вентили, отдернул руку. Нет, открывать иллюминатор он не будет. Белые клочки бумаги посыпались на столик. Ингвалл снова взялся за бутылку и, осушив ее, опустил голову на руки. Пришло то, чего он так боялся все это время. Они настигли его, они теперь не выпустят его из своих рук и прикончат, как прикончили Кнута Хорстейна с китобойного судна «Фея морей». Он нарушил закон Лиги, и ему отрубили руки флейшерным ножом, бросили за борт…
В этот момент крупная волна ударила в борт «Геннадия Невельского», и брызги поползли по стеклу иллюминатора. В шума моря Ингвалл слышал уже знакомое: «Ида к нам, иди к нам!» «Вон Они, – думал машинально Ингвалл, смотря на ползущие по иллюминатору струйки воды. – Это их щупальца, они хотят забраться ко мне, оплести меня и утащить с собой».
– Нет! Нет! – крикнул он, затряс головой и вскочил на ноги. – Я не боюсь никого, никого!
По лицу гарпунера бежали слезы.
2
Джо Мэйл много лет тосковал о своей Элизе, много раз давал клятвы, что только она, одна-единственная девушка в мире, существует для него. Джо думал, был уверен, что нет ничего сильнее его любви. Но время победило ее, как побеждает все. Далеким бледным воспоминанием стала для него черная девушка из Кентукки. Весь жар нерастраченного чувства был обращен к Анастасии. Мэйл любил ее, любил самозабвенно, с той светлой радостью, которая для влюбленного делает весь мир прекрасным.
Вот почему Мэйл вдруг увидел, что снег так же красив, как и хлопок, что и зимой, холодной и ветреной, может ласково греть солнце… Джо обрадовался, что Клементьев оставил его. Он мог помогать Насте присматривать за детьми. Мог находиться рядом с девушкой.
Анастасия знала о любви Мэйла, но девичья застенчивость не давала ей понять всю ее глубину. А своих ответно зарождающихся чувств Настя боялась. Быть может, поэтому и была она так часто груба с Джо, прикрикивала и, не стесняясь, командовала:
– Эй, Джо! Принеси воды!
– Ну, ты, черномазый, вынеси золу!
– Ну, что уставился? Не знаешь, что такое зола? Вот она, смотри! Да не на меня, я не икона, а в ведро!
Северов только посмеивался, но однажды утром все же заметил девушке:
– Ты бы с Мэйлом поласковее была. Уж очень им командуешь, как боцман!
Анастасия на мгновение смутилась, но тут же постаралась это скрыть:
– Он же не дите, да и плохо по-нашему толкует. Быстрее научится! – Настя отвела в сторону глаза.
Предательский румянец на щеках выдавал ее, и она пошла на хитрость. Всплеснув руками, вскрикнула:
– Молоко сбежит!
Северов не успел сказать и слова, как девушка исчезла. Алексей Иванович с улыбкой покачал головой и вернулся к своим бумагам. Денег становилось все меньше, и Северов с тревогой думал, как им удастся дотянуть до того времени, когда китобойный промысел начнет приносить доход. «Как там у Клементьева идут дела? Молодец он, что решил принять предложение Хоаси. Это сейчас наиболее правильный выход. Лишь бы повезло на охоте», – думал Алексей Иванович.
Он стал писать ответ капитану. Вечером должен зайти Белов. На рассвете «Надежда» выйдет в рейс в корейские воды. Северов подробно писал обо всем. Сообщил он и о том, что наконец взялся за свою книгу по истории китобойного промысла в России.
Алексей Иванович думал закончить ее в течение года и весь гонорар внести в дело Клементьева. Два издателя, московский и петербургский, охотно откликнулись на предложение Алексея Ивановича и ждали рукопись. Столичный издатель далее предлагал под книгу аванс, но Северов принять его воздержался.
Закончив письмо, Алексей Иванович достал из стола темно-синюю папку, развязал тесемки и раскрыл ее. Титульного листа еще не было. Рукопись начиналась с выдержки из письма Олега Николаевича Лигова, которое Северов обнаружил в бумагах. Очевидно, оно было набросано в те долгие, похожие друг на друга дни, когда Лигов жил в этом доме один, усталый, разбитый, но все еще мечтавший о русском китобойном промысле. Это письмо никуда не было отправлено. Одно место из него Алексей Иванович взял эпиграфом к своей рукописи. Как долго он к ней не прикасался! Северов провел рукой по бумаге, точно пытаясь стереть с нее время, и начал перечитывать давно написанные, но по-прежнему волнующие строки Лигова:
«Сейчас в Охотском и Беринговом морях гоняются за китами охотники под чужими флагами, но я верю и знаю, что в эти воды придете вы на сильных судах и начнете разумный промысел, не будете брать только жир и ус, а полностью используете тушу кита, отдавая людям мясо, сало, кости, богатые жиром. И вы будете оберегать стада китов как хозяева! Счастливой охоты, русские китобои!»
Северов вздохнул. Долго сидел задумавшись Алексей Иванович, прежде чем начал читать первую главу своей будущей книги.
В ней содержался краткий обзор развития китобойного промысла в России и на Дальнем Востоке – печальная история русского китобойного промысла…
«На севере нашей страны в далекие времена одними из первых среди европейских народов промысел китов начали русские поморы. На утлых суденышках бесстрашные охотники подплывали к морскому исполину и метали в него гарпун. Часто бывало, что разъяренный кит ударом хвоста разбивал судно и топил людей.
Иностранные купцы, посещавшие Великий Новгород, еще в конце IX века принесли в Европу весть о том, что далеко на севере русские промышляют китов, которыми кишат их воды.
Об этом первыми в начале XVII века вспомнили англичане, когда в Бискайском заливе огромные стада китов были выбиты. В 1611 году из Лондона на Шпицберген пришел китобойный корабль «Мэри Маргарет», на нем было шесть гарпунеров и специалисты по перетопке сала. Вслед за ними в русские воды устремились десятки китобойных судов: датских, французских, испанских и других. Русские потребовали от них или уйти, или платить пошлину, которую брал со всех китобоев город Кола, имевший в своем гербе изображение кита. С этого момента начинается жестокая борьба иностранных китобоев против русских. Иностранные корабли топили суденышки русских, отбирали добычу.
