Текст книги "Трагедия капитана Лигова"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)
– Я согласен с вами, капитан, – наклонил свою большую голову Ингвалл.
– Почему же в Шанхае вы беседовали с репортером? – Голос Клементьева звучал требовательно и строго.
Ингвалл посмотрел в глаза Клементьеву:
– Я не говорил в Шанхае с репортером, капитан!
– Здесь ваше имя. – Клементьев показал гарпунеру газету.
– Я ни с кем в Шанхае не говорил о нашем судне, – спокойно сказал Ингвалл. Светлые глаза гарпунера смотрели прямо, честно. «Он не лжет», – решил Клементьев и вспомнил, что гарпунер действительно не покидал судна в Шанхае, а репортеров принимал он сам. В беседе с ними Клементьев не упоминал о некоторых особенностях своего китобойца. От кого же о них узнал автор статьи в «Сан-Франциско пост»? «Кто-то очень интересуется моим судном, – думал Клементьев, отпивая кофе. – Для чего? Надо быть осмотрительным».
– Через несколько дней выйдем на охоту, – переменил тему разговора Клементьев.
– Я всегда готов стать к пушке. – Ингвалл осторожно поставил маленькую чашечку на блюдце. – Капитан выбрал район охоты?
– Эти воды. – Клементьев бросил на гарпунера испытующий взгляд: как он отнесется к его сообщению? Ингвалл остался равнодушным. Он покорно кивнул:
– Хорошо, капитан. В Тихом океане я охотился только у Командорских островов.
– Много там китов? – заинтересовался Клементьев.
– Да, но сейчас туда идти поздно, капитан. Зима!
– Может, вы пройдете в город? – спросил Георгий Георгиевич.
– Хорошо, капитан. – И опять равнодушие.
Ингвалл поднялся из-за стола, поблагодарил и вышел. «Немного странный человек», – подумал Клементьев и стал переодеваться. Пора было идти к генерал-губернатору.
За годы, что Клементьев не был во Владивостоке, город заметно изменился. В порту поднялись пакгаузы, у самого порта раскинулся большой базар с длинными рядами, где торговали рыбой, моллюсками, трепангами, овощами…
Дымились кухни, которые китайцы переносили на длинных бамбуковых коромыслах. Матросы тут же ели из фарфоровых пиал крупные, политые соевой приправой горячие пельмени, тянули бесконечные нити белой лапши. У широких корзин, из которых конусообразной пирамидой поднимался ярко-красный стручковый перец, сидели в белоснежных куртках корейцы. Торговцы причмокивая посасывали перламутровые мундштуки длинных трубок с маленькой бронзовой чашечкой, в которую едва входила щепотка табаку.
Миновав базар, Клементьев быстрым шагом вышел на Светланскую улицу и направился к дому генерал-губернатора, одному из немногих кирпичных домов города. На улицу он выходил парадным подъездом, под железным навесом которого стояли двое казаков.
Клементьев вошел в вестибюль, ему помог снять шинель старый солдат с медалью. Видимо, капитана уже ждали. Едва он прошел в приемную, как адъютант Корфа моментально скрылся за дверью и через несколько секунд появился из кабинета, приглашая капитана войти.
– Прошу, прошу, дорогой Георгий Георгиевич, – приветливо говорил Корф, идя навстречу Клементьеву и протягивая ему руку.
В кабинете он был не один. У окна стоял бывший командир Клементьева капитан второго ранга Рязанцев. Он, как и генерал-губернатор, крепко пожал руку китобою.
– Ну как, немного отдохнули? – спросил Корф. – Прошу! Все опустились в кресла у небольшого круглого столика.
– Я рассказывал господину Рязанцеву, как мы воевали против предоставления коммерсанту Ясинскому монополии на китобойные промыслы у Шантарских островов. – Корф сдержанно улыбнулся, погладил свою холеную бородку. – Ловкий народ коммерсанты. Нет ни одного китобойного судна, а монополий испрашивал.
– Господин Ясинский хлопотал не для себя, – покачал, головой Клементьев. – Для американской компании Дайльтона. Господин Лигов…
– Да, да, – закивал Корф. – Олег Николаевич мне многое рассказал. Наконец-то в нашем обществе обратили внимание на его печальную судьбу.
– Я очень обязан Олегу Николаевичу. – Клементьев с глубоким уважением произнес имя Лигова. – Его тяжелый опыт окажет мне величайшую помощь.
– В Петербурге многие сомневаются в успехе вашего предприятия и сожалеют, что вы отказались от военной карьеры, – напомнил Корф.
– Карьера, карьера! – воскликнул Клементьев, и его лицо вспыхнуло. – Кто только ни твердил мне об этом! Да, я пожертвовал для китобойного дела своей службой в военном флоте, равно пожертвовал и всеми моими средствами. Но это мое дело, господа! Я беру на себя риск. Я вознагражу себя с избытком! – Георгий Георгиевич говорил горячо, запальчиво. – Я хочу доказать своим соотечественникам, что стыдно ссылаться на невозможность создания русского китобойного промысла, сидя у камина в душной петербургской комнате!
– Вот бы услышали наши столичные господа, – улыбнулся Рязанцев.
– Слышали уже, – Корф потянулся за сигарой, – слышали от Георгия Георгиевича, но никто не захотел рискнуть средствами.
– Так ли уж доходен китобойный промысел? – спросил Рязанцев, который все еще сожалел о потере талантливого молодого офицера.
– Выгодность китобойного дела в наших водах Тихого океана может доказать помещенный в одной американской газете отчет о результате промысла сан-францисских китобойных судов в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. Из отчета этого, – Клементьев достал из кармана листок бумаги, – видно, что всего на промысле было сорок два судна, ими добыто восемнадцать тысяч шестьсот семьдесят баррелей [23]23
Баррель – мера веса – десять пудов (англ.).
[Закрыть]жира, триста четыре тысячи девятьсот тридцать один фунт китового уса и пять тысяч двести семьдесят три фунта моржовых клыков. – Георгий Георгиевич еще раз взглянул в развернутый листок. – Небольшие парусные шхуны «Европа», «Огайо» и «Жозефина», которые были в Охотском море, увезли из наших русских вод китовых продуктов каждая на сумму не менее ста десяти тысяч рублей серебром.
– Дело, это, конечно, стоит того, чтобы им заняться, – заговорил Корф. – Почему американцы и не обращают внимания на конфискацию нашими военными крейсерами их шхун, незаконно промышлявших в русских водах.
– Стоимость такой американской шхуны с расходами по их снаряжению, – добавил Рязанцев, – всего не более пятидесяти тысяч рублей!
– Таким образом, – воскликнул Клементьев, – процент, получаемый на затраченный капитал, таков, что конкурировать с ним могут разве только петербургские ростовщики, ссужающие деньги по двенадцати процентов в месяц.
Корф и Рязанцев переглянулись. Они знали, что Клементьев, находясь в весьма стесненных денежных обстоятельствах, был вынужден занять деньги, предложив страховой полис на собственную жизнь на сумму шесть тысяч рублей.
– Россия лишилась доблестного морского офицера, но приобрела китобоя, – улыбнулся Рязанцев, стараясь отвлечь Клементьева, от невеселых воспоминаний.
– Я решил оставить морскую военную службу, по крайней мере, на мирное время, – отозвался Клементьев, и его глаза заблестели. Он выпрямился в кресле и, разделяя слова, точно отдавая рапорт, сказал: – Я прошу о принятии моего парохода в случае войны России с морской державой на Востоке в полное распоряжение морского министерства.
– Спасибо, Георгий Георгиевич, – наклонил голову Корф.
– «Геннадий Невельской», конечно, непригоден как боевой корабль, – продолжал Клементьев, – но, обладая быстроходностью, он может оказать военному флоту некоторую услугу как сторожевой или разведывательный корабль.
– Нет, лейтенант Клементьев не потерян для военного флота! – засмеялся Рязанцев. – Он по-прежнему несет вахту!
– Да, господа, – серьезно проговорил Клементьев. – Здесь, на Востоке, мы все время живем на пороге войны.
– А чем мы можем быть вам полезны, в чем можем оказать поддержку? – спросил Корф.
– Кроме парохода, ваше превосходительство, для промысла необходимо еще хотя бы старое парусное судно, как подвижной склад запасов и всего добытого на промыслах, – быстро произнес Клементьев, и собеседники поняли, что это одна из главных забот молодого капитана.
– Какие будут предметы промысла? – поинтересовался Рязанцев.
– Обычные. – Клементьев стал перечислять на пальцах: – Китовый жир, обработка которого и доставка к месту сбыта будет обходиться очень дорого. Затем китовый ус, дающий большие барыши.
– Куда же мясо животных? – Корф с интересом следил за Клементьевым.
– Придется уничтожать, – с досадой сказал Георгий Георгиевич. – В первые годы мы не сможем построить завод для переработки всей туши. При случае же будем отдавать мясо инородцам, конечно, безвозмездно.
– А помните, что было в условиях Ясинского? – улыбнулся Корф.
– Мы не будем продавать ничего не стоящее для нас мясо, – покачал головой Клементьев, – как это ставил себе в обязательство господин Дайльтон, то бишь Ясинский в просимой им монополии.
Губернатор и командир клипера внимательно следили за лицом Клементьева, на котором отражались все его заботы. Им очень хотелось помочь молодому капитану. А Клементьев продолжал:
– Сумму, необходимую на приобретение парусного судна, я рассчитываю получить заимообразно на два-три года у правительства или частных предпринимателей под обеспечение застрахованного парохода.
– На кого вы рассчитываете? – поинтересовался Корф. Клементьев пожал плечами:
– Еще не нашел…
– Если же таковые не найдутся? – продолжал допытываться Корф.
– В крайнем случае, быть может, обращусь к иностранцам, которые, несомненно, предложат принять их в участники этого промысла.
Последние слова Клементьев произнес с горечью и задумался. Он высказал все, что хотел. Как-то к этому отнесутся Корф и Рязанцев, как расценят его решение?..
В кабинете было тихо. Георгий Георгиевич поднял глаза на губернатора и с удивлением увидел, что тот, поглаживая бородку, улыбается. Чему?
Капитан перевел взгляд на Рязанцева – и тот тоже смотрел на капитана веселыми глазами.
– Я не понимаю, господа, что… – начал Клементьев, но его перебил Корф.
– Вам, Георгий Георгиевич, не придется принимать предложения иностранцев, так ведь, господин. Рязанцев? – обратился он к командиру. Тот согласно кивнул. Корф, несмотря на свою грузность, легко поднялся с кресла и сказал. Клементьеву: – Прошу вас!
Капитан, недоумевая, встал.
Губернатор взял его за, локоть и подвел к окну, выходившему в сад, расстилавшийся до самой бухты. Узкая полоса пляжа отделяла его от воды, Георгий Георгиевич скользнул взглядом по молоденьким, уже лишенным листвы фруктовым деревцам – предмет гордости Корфа, по бронзовой статуе Вакха в центре сада, привезенной губернатором из Италии, и остановился на пустынной полоске золотистого песка.
Клементьев вопросительно обернулся к Корфу. Тот поднял руку и указал влево:
– Вот там, у свай, видите шхуну?
– Да. – Клементьев пристально рассматривал судно, стоящее на приколе со снятым парусным оснащением. Оно показалось ему чем-то знакомым, но рассмотреть название не удалось.
– Нравится? – спросил Корф.
– Видно, что крепкой постройки. Ходкая. – Клементьев внимательно смотрел на шхуну.
– Георгий Георгиевич, неужели вы не узнаете судно, которое мы арестовали? – вмешался в разговор Рязанцев.
– Не утерпели? – с шутливой укоризной покачал головой Корф.
– «Ирокез»?! – воскликнул Клементьев.
– Он самый. – Рязанцев подошел к капитану. – Наш первый приз.
– И этот приз мы вручаем вам, Георгий Георгиевич, – сказал Корф и, подойдя к столу, взял бумагу, пробежал по ней быстрым взглядом серых выпуклых глаз и протянул ее Клементьеву: – Вот свидетельство тому, что шхуна вам передается во временное и безвозмездное пользование.
Клементьев был изумлен и обрадован. Он растерянно перевел взгляд с генерал-губернатора на командира клипера и взволнованно поблагодарил:
– Спасибо, большое спасибо, господа…
Он хотел еще что-то добавить, но не находил слов. «Скольким я обязан Корфу, – пронеслось в голове Клементьева, – за его заботливое участие, с которым он отнесся к моему делу еще в Петербурге».
Он вспомнил, что в самый тяжелый момент, когда его предприятию грозил провал, на помощь пришел Корф. А было это так. Клементьев продал за 60 тысяч рублей свое имение в Тульской губернии, занял деньги у кого только можно было, и все же ему еще недоставало пятидесяти тысяч. За ними он обратился к правительству. Министр финансов долго не отвечал и не принимал Георгия Георгиевича, но тот был настойчив, и вот состоялась их встреча.
Небрежным жестом в сторону кресла министр пригласил Клементьева сесть. Лейтенант изучал холеное лицо известного ученого, профессора математики, о котором говорили, что лучшие свои вычисления он делает на бирже [24]24
И. А. Вышнеградский – министр финансов с 1887 года, известный профессор-математик и крупный биржевой делец.
[Закрыть]. По тому, с каким ледяным выражением лица министр читал его прошение, Георгий Георгиевич понял, что здесь рассчитывать на поддержку не придется, и он сразу возненавидел и ровный пробор на чуть склоненной голове, и белые тонкие руки, которые небрежно держали бумагу.
В большом, роскошно обставленном кабинете было тихо. Эту тишину нарушил шелест отодвинутой бумаги. Министр поправил очки в тонкой золотой оправе и откинулся на кожаную спинку резного кресла. Вышнеградский и Клементьев встретились взглядами. За очками плохо было видно глаза министра, но Клементьеву казалось, что они смотрят зло, неприветливо. Ровным голосом министр сказал:
– А знаете ли, лейтенант, сколько нужно русским крестьянам перерезать баранов, чтобы подарить вам эти пятьдесят тысяч?
Этот вопрос прозвучал для Клементьева как пощечина. Он же не просил их «подарить», он указал в прошении, что вернет их, а пока просит под залог своего китобойного парохода. Сразу же в памяти всплыли разговоры о том, что новый министр финансов непрерывно увеличивает таможенные тарифы. Это способствовало вторжению в русскую промышленность иностранных капиталов. Ввоз капитала обеспечивал иностранцам большие прибыли. Клементьев знал, что за минувшее десятилетие вложения иностранного капитала в русскую промышленность увеличились вдвое и достигли двухсот миллионов рублей. «Стригут иностранцы нас, как овец, – проговорил про себя Клементьев. – Если так будет продолжаться, то и китобойное дело приберут к своим рукам». Но что же делать? Министр явно не намерен давать ему денег. «Ну и черт с тобой», – молча выругался Георгий Георгиевич и громко, почти весело ответил министру:
– Не меньше, ваше превосходительство, чем потребуется баранов для уплаты жалованья министру финансов!
Министр поморщился, на его холеном лице выступили пятна. Он хотел выставить лейтенанта из кабинета, но сдержался. Клементьев все же был отпрыском старого дворянского рода, да и, как слышал министр, много влиятельных людей довольно благосклонно относятся к его затее. Он криво усмехнулся, но на дерзость не ответил, а пообещал еще раз поразмыслить над прошением Клементьева и закончил аудиенцию.
От министра Георгий Георгиевич вышел в мрачном настроении. Было ясно, что теперь уже о субсидии нечего и мечтать.
Об этом он рассказал генерал-губернатору Корфу. Тот покачал головой, но в его глазах, как показалось Клементьеву, вспыхнули веселые огоньки, а губы плотно сжались, чтобы скрыть улыбку.
– Разве с министрами так говорят, Георгий Георгиевич? Корфу все больше нравился молодой офицер, и он охотно помогал ему, видя в нем человека, озабоченного положением русского морского промысла на далекой окраине, где Корф был губернатором.
К тому же Корф чувствовал себя отчасти виноватым в трагической судьбе Лигова. Вот почему он добивался отказа в предоставлении монополий Ясинскому, вот почему немедленно стал хлопотать о субсидии Клементьеву. В поддержку Клементьева выступило и Российское общество рыбоводства и рыболовства, Географическое общество и другие. Вновь заговорили об истории Лигова, стало складываться мнение, что надо всячески поддерживать продолжателя его дела.
Клементьев получил не только пятьдесят тысяч рублей, но еще солидную сумму, собранную частными лицами по подписке. Среди них были ученые, моряки, журналисты – люди все прогрессивные, заботящиеся о далеких русских землях.
– Чем же я смогу отблагодарить вас, господа? – оторвался от дум Клементьев. – Вы так добры ко мне!
– Верной службой Отчизне! – Корф перекрестился, его примеру последовали моряки.
– Кому и где вы, Георгий Георгиевич, намереваетесь продавать китовое сырье? – Корф заговорил о том, что уже давно беспокоило Клементьева.
– Признаться, я еще окончательно не решил, – Капитан чуть нахмурился. – Мы далеко находимся от мировых рынков. Возможно, что мне придется ходить о грузом в Европу.
– Сколько потратите времени, – заметил Рязанцев. Клементьев пожал плечами:
– Ничего не поделаешь. К тому же сейчас, когда я имею транспортное судно, это мало будет сказываться на результатах охоты.
– Я думаю, господа, что нашему китобою не обязательно ходить в Европу, – улыбнулся Корф. – Рынок сбыта есть и у нас рядом.
– Где? – нетерпеливо спросил Клементьев.
– Япония.
Ответ Корфа был таким неожиданным, что моряки молчали и не скрывали своего удивления. Корф продолжал:
– Да, да, Япония. Она наш сосед. И будет очень хорошо, если мы станем дружными соседями. Граф Путятин заложил основы этого [25]25
В 1855 году Путятин подписал договор с Японией о границах и о торговых и дипломатических отношениях между странами.
[Закрыть]. Помните, господа, что мы никогда не участвовали в военных экспедициях против Японии.
– И я должен с японцами торговать! – воскликнул Клементьев.
– Добрая торговля лучше всякой ссоры, – засмеялся Корф и уже серьезно повторил: – Да, я вам рекомендую завязать торговые отношения с японскими купцами, пока мы не сможем широко потреблять китовую продукцию у себя.
– Американские китобои по-прежнему бесчинствуют в Охотском море, – заговорил Рязанцев. – Зверобои охотятся у Камчатки и Чукотского полуострова.
– У себя в газетах они нагло бахвалятся тем, что нынешним годом продажа одних клыков от моржей, набитых в русских водах, дала им прибыли сто восемьдесят тысяч долларов. – Корф обратился к Клементьеву и почти тоном приказа сказал: – Я прошу вас, Георгий Георгиевич, быть стражем наших морских богатств. Пароход ваш быстроходный, любого браконьера настигнет.
– Есть! – вытянулся Клементьев.
– Только не увлекаться, – предупредил Корф, заметив, а какой готовностью ответил на его предложение моряк. – И о рейсах предполагаемых сообщайте капитану второго ранга…
– Вы, Георгий Георгиевич, отправитесь в Охотское море весною? – спросил Рязанцев. – Значит, зимовать будем вместе?
– Нет, – покачал головой Клементьев, приняв окончательное решение сразу же после получения шхуны. – Сейчас осень. Охотское море уже закрыто льдом. Зачем же мне терять время, когда у меня есть «Надежда».
– Какая надежда? – не понял Корф, подняв светлые брови.
– Простите, господа, – поклонился Клементьев. – Так я решил назвать шхуну «Ирокез». Каждый российский патриот идет сюда, на Восток, с большими надеждами послужить Отечеству. Вот и я тщу себя надеждой большой, что сослужу службу Отечеству, создам наш истинно российский китобойный промысел.
«Сколько людей шли сюда с надеждами, – подумал Рязанцев. – Но как редко сбывались эти надежды. Сколько было разочарований, горя, смертей, мучений». Он вспомнил Лигова, но ничего не сказал, чтобы не портить настроение Клементьеву. Об этом же думал и Корф, но думал по-своему, иначе. Если сбудется надежда Клементьева, то, быть может, сбудется и его надежда.
3
От губернатора Клементьев направился к Лигову, он почти бежал, не обращая внимания на прохожих. Георгий Георгиевич даже не сократил шага, когда дорога пошла в гору. Раскрасневшийся, в расстегнутой шинели и сдвинутой на затылок фуражке, он стремительно распахнул калитку, пересек Двор и взбежал на широкое крыльцо, около которого стояло несколько узлов, баулов и корзинок, сплетенных из бамбука. Дверь была распахнута, и из дома доносились оживленный говор, звонкие детские голоса.
Георгий Георгиевич, взявшись за бронзовую, до блеска начищенную ручку, остановился в недоумении. Он ожидал, что дом Лигова стоит погруженный в тишину, что в его просторных комнатах царит полумрак, грустный покой, все так, как было перед его отъездом в Норвегию…
– Заждались вас, Георгий Георгиевич, – раздался голос Ходова. Боцман стоял на пороге с раскрасневшимся, довольным лицом. Глаза его сияли. Он улыбнулся. – Ждут вас. Божий сегодня денек. Радости-то сколько!
На боцмане была старенькая тужурка, а в руках он держал веник. Он совершенно не походил на того торжественного и нарядного Ходова, который ушел утром с корабля.
– Пожалуйте, ваше благородие, – шире распахнул дверь Фрол Севастьянович и пошел по коридору. Капитан последовал за ним. Коридор был загроможден узлами и корзинами. Из большой, цилиндрической корзины пахло ананасами. Под приподнятой крышкой капитан увидел крупные коричневые плоды. Клементьев снял шинель и фуражку, одернул китель.
Едва они вошли в гостиную, как мимо них с криком пробежали два до удивления похожих друг на друга мальчика лет десяти – одиннадцати.
– Джо! Джо!
Они так быстро скрылись в одной из дверей, что Клементьев успел только заметить их темно-шафранные лица и черные прямые волосы, разделенные пробором.
– Ишь, пострелята! – добродушно покачал головой Ходов, Клементьев хотел спросить боцмана о детях, но тот открыл дверь в кабинет Лигова и торжественно объявил:
– Его высокородие Георгий Георгиевич Клементьев! Клементьев вошел и в первую секунду из-за густого табачного дыма ничего не мог рассмотреть. Он закашлялся.
– Фрол Севастьяныч, открывай окна настежь, – весело приказал Лигов. – А то Георгий Георгиевич задохнется.
Он подошел к Клементьеву и протянул ему руку:
– Наконец-то! Жду не дождусь!
Лигова было не узнать. Куда девались грустное, унылое выражение лица, вялость в движениях. Олег Николаевич словно помолодел. Откинутая назад голова, улыбка и блеск голубых глаз говорили о большой радости, переживаемой Лиговым. В руках он держал наполовину выкуренную сигару.
– Знакомьтесь, – Лигов взял капитана под локоть и повернул к дивану. Навстречу легко поднялся человек в штатском костюме. Был он ниже Лигова, тоньше. Смуглое лицо с темными глубокими глазами как-то не вязалось с совершенно седыми волосами. В тонких чертах лица было что-то восточное.
«Где я его встречал?» – силился припомнить Клементьев, пожимая протянутую руку.
– Северов, – быстро представился незнакомец. – Не можете вспомнить, где меня видели? А бухта Счастливой Надежды?
– Да, да, конечно, – закивал Георгий Георгиевич, и перед ним ярко, до самых мелких подробностей всплыли в памяти события того дня, когда «Мария» подверглась нападению американской шхуны «Блэк стар», а потом русские моряки и китобои хоронили жену Лигова.
Бухта Счастливой Надежды! Это название болью отозвалось у каждого в сердце. Лигов посмотрел в открытое окно, глубоко затягиваясь сигарой. Лицо его моментально утратило жизнерадостность. Алексей Иванович Северов грустно улыбнулся:
– Счастливой Надежды! Надежды, надежды… Сколько их было у нас. Но, кажется, ваши, Георгий Георгиевич, начинают сбываться.
Клементьев живо подхватил:
– Наши надежды, господа! Так будет вернее, если вы, конечно, не откажетесь.
Лигов повернулся к Клементьеву и смотрел на него с благодарностью. Лицо его посветлело, он осторожно положил окурок сигары в пепельницу, внимательно прислушиваясь к тому, что говорил Клементьев:
– Я, господа, только ваш последователь. И все, что имею, также принадлежит вам. Сегодня генерал-губернатор Корф… Он подробно пересказал встречу с Корфом и Рязанцевым. По мере его рассказа Лигов все больше оживлялся, а Северов взволнованно ходил по кабинету и изредка прерывал Георгия Георгиевича короткими репликами:
– Наконец-то! Давно пора…
– Сегодня счастливый день, господа! – воскликнул Лигов, когда Клементьев умолк. – Очень счастливый и тем, что у вас все так складывается, Георгий Георгиевич, и тем, что я снова вижу тебя, Алексей, вижу твоих мальчиков.
Клементьев понял, что Северов только что приехал к Лигову. «Так мальчики – сыновья Алексея Ивановича», – догадался Клементьев и вспомнил, что жену Северова убили американские китобои в бухте Счастливой Надежды.
– Прочитал в газете сообщение о том, что вы находитесь в Сингапуре, – обратился Северов к Георгию Георгиевичу, – да еще получил письмо от Олега, ну и потянуло назад. Спешил вас встретить во Владивостоке, но вот на денек опоздал. Скажу откровенно, господа, скучно, тяжело русскому человеку на чужбине. А как узнал, что наше китобойство возрождается, почувствовал – заново начинается жизнь!
Быстро, весело, с улыбкой говорил Северов, но где-то в глубине, за словами чувствовалось тревожное ожидание: как отнесется Клементьев к его признанию. Ждал ответа и Лигов.
– Господа, – торопливо, точно опасаясь, что его прервут, заговорил Клементьев, – я пришел просить вашей помощи и поддержки, вашего личного участия в китобойном промысле. Ваш опыт, знания… Я не мыслю начать промысел без вас.
Лигов поднял руку, остановил Клементьева:
– Я ждал вашего прихода и все обдумал. Мы принимаем предложение. Я помогу лишь советом, тут ослабло. – Олег Николаевич приложил руку к левой стороне груди. – Алексей Иванович поможет вам в создании берегового завода для перетопки китового жира…
– Охотно, весьма охотно, – загорелся Северов. – Готов хоть сегодня взяться за дело!
Лигов со слабой улыбкой покачал головой: – До сих пор не остыл, хотя на голове и сугроб снега. Эх, Алексей, Алексей!
Северов пятерней взлохматил седые, волосы и ответил шуткой:
– От этого сила. Голова всегда свежая. Так где же будем ставить завод?
Клементьев вопросительно взглянул на Лигова.
– Вы, Олег Николаевич, хорошо знаете наше пустынное побережье.
Георгий Георгиевич пока воздержался от высказывания своих планов. Он думал о бухтах, в которых побывал на, клипере, но ему хотелось услышать мнение более опытного моряка и китобоя. Лигов подошел к столу, положил руку на развернутую карту побережья Приморья. На ней Клементьев увидел пометки, видимо, сделанные Олегом Николаевичем.
– Вот я размышлял, – Лигов постучал пальцем по карте. – Думаю, что надо выбрать пустынную бухту с пологим берегом, удобную для стоянки судов и для строения. Нравится мне очень бухта Гайдамак. Это миль шестьдесят севернее Владивостока…
Северов с удовольствием следил за Лиговым, который сейчас напоминал ему прежнего Олега Николаевича, полного сил и энергии, когда создавал он колонию в бухте Счастливой Надежды. Олег Николаевич продолжал:
– Бухта небольшая, расположена в южной стороне западного берега залива Восток. Удобная якорная стоянка. Грунт илистый или песчаный. В головной части есть еще бухточка Гайдамачик, в диаметре приблизительно полутора кабельтовых [26]26
Кабельтов – морская мера длины 185,2 м.
[Закрыть]. Хорошо защищена от ветров… Впрочем, лучше взглянуть…
Лигов говорил с увлечением. Последние слова выдали его желание выйти на китобойце в море. Клементьев закивал:
– Обязательно, господа. Как только решите…
– Завтра! – воскликнул Северов.
– На той неделе. – Лигов усмехнулся своей спокойной грустной улыбкой. – Привыкайте, Георгий Георгиевич, к темпераменту Алексея Ивановича. Ему все не терпится, все спешит. Так на той неделе пройдем в Гайдамак?
– Согласен! Команда успеет отдохнуть, судно приведу в порядок. – Клементьев начал благодарить Лигова и Северова за их любезное участие, но Олег Николаевич недовольно нахмурился:
– Мы выполняем свой долг, и мне очень неприятно, да, да, неприятно слышать от вас благодарность. За что? Мы же русские люди, и это наш долг перед Отечеством. – Лигов смотрел уже жестко, а вокруг губ резче обозначились глубокие складки. – Только убеждение, что мы делаем для развития русского промысла все, что в наших силах и возможностях, может содействовать нашему успеху. Простите за резкость!
– Вы правы, – нагнул голову Клементьев и, быть может, только сейчас со всей полнотой понял Лигова, его любовь к Родине, бескорыстность. Олег Николаевич уже прежним товарищеским тоном спросил:
– Кого же вы думаете пригласить капитаном на шхуну «Надежда»?
Георгий Георгиевич только пожал плечами – об этом у него еще не было и мысли. Клементьев перебирал в памяти имена знакомых моряков, но ни на ком не мог остановиться.
– Затрудняюсь сказать и тут жду вашего совета.
– Слышали о Константине Николаевиче Белове?
Но прежде чем Клементьев успел ответить, Северов воскликнул:
– Константин Николаевич дал мне клятву после потопления «Аляски» больше никогда не ступать на палубу китобойного судна!
– Кто хоть раз бил китов, – твердо, отчеканивая каждое слово, сказал Лигов, – тот навсегда останется охотником! Ты же вернулся!
– Ну, я… – смешался Северов.
– Белов такой же, как ты, как я. – Лигов обратился к Клементьеву: – Ваше мнение?
– Я не имею чести знать господина Белова, но ваша рекомендация… – начал Клементьев. Его перебил Северов:
– Отличнейший моряк! Человек – еще лучше! Будет вашей правой рукой.
Открылась дверь кабинета, и на пороге показался Ходов. Его лицо, покрасневшее, быть может, от жара кухонной плиты или лишней рюмки рома, было торжественно-радостно. Расправив усы, Фрол Севастьянович громко проговорил:
– Ваше высокородие, кушать подано!
– Вы не откажетесь отобедать у меня? – обратился Лигов к Клементьеву, жестом приглашая гостей в столовую.
Большой овальный стол был ярко освещен лампами, бросавшими белый свет на блюда, бутылки, бокалы. Только сейчас Георгий Георгиевич заметил, что уже наступил вечер. Все заняли места, но оставалось еще три свободных прибора. «Кого-то еще ждут», – подумал Клементьев, наблюдая, как Ходов по знаку Лигова разливал в рюмки водку.
– Ну, что же твои мешкают? – обратился Лигов к Северову. Алексей Иванович нетерпеливо крикнул в раскрытую дверь, ведущую в глубину квартиры:
– Джо! Дети! Мы ждем вас!
– Идем, папочка! Идем! – донесся звонкий детский голос, и из полумрака коридора выбежали мальчики, которых Георгий Георгиевич видел при входе в дом. Следом за ними вошел высокий негр. Это был Джо Мэйл.
Мальчики подошли к Северову, поцеловали его в щеки и с любопытством, без всякого смущения стали рассматривать Клементьева. Было видно, что дети привыкли быть на людях, находиться среди взрослых.
– Что же вы не здороваетесь с господином Клементьевым? – с мягкой укоризной сказал Северов. Он с любовью смотрел на мальчиков и, повернувшись к Георгию Георгиевичу, представил их: – Мои сыновья Геннадий и Иван.
Сыновья Алексея Ивановича подошли к Клементьеву и смело встретились с ним взглядом. Теперь капитан мог хорошо рассмотреть детей. Они были несколько высоки для своих лет, с необычно смуглыми лицами, большими темными, как у отца, глазами, опушенными длинными ресницами. Широкие скулы придавали им нерусские черты. Это еще больше подчеркивалось черными прямыми волосами.
Братья обменялись с Клементьевым крепким рукопожатием. В темных глазах ребят было любопытство, им хотелось о чем-то спросить Клементьева, но они сдержались и заняли свои места. Затем Северов представил негра:
– Джо Мэйл, наш товарищ и лучший друг моих сыновей! Негр сдержанно улыбнулся и с сильным акцентом проговорил:
