Текст книги "Трагедия капитана Лигова"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
– Сильнее! Сильнее! Так его, так! – подавшись вперед и крепко сжимая ручки садового кресла, выкрикивал Дайльтон, одетый в шелковую пижаму и панаму. Его лицо покраснело, а глаза смотрели возбужденно.
На залитой утренним солнцем лужайке, окруженной кокосовыми пальмами, шла очередная боксерская схватка. Два подростка – один сын Дайльтона Рандольф, другой – такого же высокого роста, но шире в плечах, с черными вьющимися волосами, – ходили друг возле друга, боксировали. Рандольф, разгоряченный, но осторожный, пытался дотянуться до подбородка своего противника. Тот или ловко уходил от удара, или умело защищался, и тогда с треском встречались перчатки противников.
Отшвырнув окурок сигары, президент скомандовал:
– Нокаутируй! Ну, бей, бей!
Казалось, что Дайльтон сейчас сорвется с кресла и сам нокаутирует темнокожего противника своего сына.
Чуть широкоскулое лицо канака [30]30
Канак – прежнее название коренных жителей Гавайских островов. Теперь гавайцы.
[Закрыть]было спокойно, а глаза с насмешкой следили за Рандольфом. Канак уже давно мог бы уложить этого американского белобрысого мальчишку, но сдерживался: рассердившись за поражение своего сына, Дайльтон мог прогнать Околани, и тогда он лишится хорошего заработка. Гаваец слышал выкрики Дайльтона и, взглянув на него, увидел, как горят азартом обычно холодные серые глаза американца. Он быстро сообразил и решил поддаться Рандольфу. Возбужденный криками отца, сын президента целился ему в челюсть.
Околани притворился, что не замечает этого, и открылся. Перчатка Рандольфа прошла вскользь подбородка канака. Околани, пряча улыбку, сел на песок, закрыв нижнюю часть лица перчатками, зажмурил глаза, словно от сильной боли. А торжествующий Рандольф, нагнувшись над ним, точно поршнями двигал в воздухе руками, готовый ударить еще, если Околани встанет, пока отец не кончит считать.
– …Восемь, девять, десять! Молодчага, Рандольф. Пять долларов, которые я поставил на тебя, – твой приз! – Дайльтон вскочил с кресла, подбежал к сыну, любовно похлопал его по вспотевшей спине и небрежно бросил поднявшемуся с земли канаку:
– Уходи! Завтра в это же время!
– Хорошо, сэр! – Околани поклонился и быстро, легко зашагал по аллее, точно он и не лежал только что в нокдауне.
Дайльтон посмотрел юноше вслед и с завистью отметил его широкие, крепкие плечи, тонкую талию, мускулистые, стройные ноги. «Рандольфу бы такую фигуру», – подумал он и повернулся к сыну, снимавшему с помощью боя перчатки. Узкоплечий, с плоской грудью, он проигрывал в сравнении с канаком, и только голова с густой копной белокурых волос, выпуклым лбом и такими же, как у отца, умными серыми глазами как-то сглаживала проигрыш в сравнении с Околани. Дайльтон с любовью смотрел на сына. Отдых на Гавайях шел мальчику на пользу. Но тут президент вновь вспомнил об Околани и сказал:
– Сдается мне, Ран, что этот паршивый канак нас провел. Рандольф поднял на отца холодные глаза, в которых мелькнуло недоумение. Крупные губы сердито сжались.
– Да, да, мой мальчик, – закивал Дайльтон. – Околани, как все дикари, или, вернее, обезьяны, сильнее нас физически, но глупее. Хитрить они могут. – Он фыркнул: – У нас научились. Так вот, Ран, ты все же проиграл.
– Я же нанес ему прямой… – начал юноша, и крылья его длинного носа яростно дрогнули. – Ты сам сказал…
Дайльтон жестом остановил сына:
– При Околани, чтобы он не зазнавался и чтобы не уронить достоинства американца.
– Я его уложу завтра! – гневно проговорил Рандольф, вскинув голову и сжимая обернутые бинтом руки. – Я выверну, ему челюсть! – И он нанес в воздухе удар по воображаемому противнику.
– Говорит мужчина, – одобрительно засмеялся Дайльтон, хлопая сына по плечу, и уже серьезно продолжал: – Так вот, Ран. Если ты уже начал борьбу, то ты должен бить противника так, чтобы у него крошились зубы, лилась кровь, чтобы лопнула печень и он никогда не смог бы встать против тебя. Запомни это! Так надо жить!
– Хорошо, отец! – Рандольф о чем-то глубоко задумался.
– Противника надо класть на лопатки! – продолжал Дайльтон. – Почему ты не бил Околани, когда он уселся на песок?
– Это же против правил, – пожал плечами юноша, но Дайльтон раздраженно махнул рукой:
– Какие правила! Бей, пока твой враг не упадет замертво. Вот мое, твое – наше правило! Запомни, мой мальчик! Никого не жалей, никому спуску не давай, если ты хочешь жить хорошо. Сам устанавливай правила. Ну а теперь марш в бассейн.
Они направились к белоснежной вилле под красной крышей. Длинные зеркальные окна поблескивали под большими навесами; солнце не заглядывало в комнаты, и в них все время стояла прохлада и смягченный свет. С открытой террасы навстречу спустился китаец-слуга. Он безмолвно подошел к Дайльтону и протянул поднос. На нем белела визитная карточка.
Дайльтон взял ее и, взглянув, небрежно бросил назад:
– А, Рюд… Приглашай сюда! Иди, мой мальчик, поплавай без меня. К вечеру поедем на Уайкики [31]31
Уайкики – фешенебельный пляж, славящийся своим прибоем.
[Закрыть].
Дайльтон вернулся в кресло, около которого на маленьком переносном столике стояли ящик сигар, бутылка вина и ваза с фруктами. Президент неторопливо закурил и дважды затянулся, прежде чем вошел Рюд.
Маленький, сухой, с такими быстрыми, суетливыми движениями, что за ним было утомительно следить, председатель Совета Лиги гарпунеров поздоровался звонким тенорком, взмахнул рукой, как бы швыряя гарпун. Дайльтон кивком ответил и указал на столик:
– Вино, сигары!
– О'кэй! – Рюд опустился во второе кресло и, налив бокал, залпом опорожнил его. Дайльтон усмехнулся.
– Мы стареем, а вы молодеете, Яльмар. Куда вы девали свою бородку? Ваш подбородок – как колено девчонки!
– Хи-хи-хи! – залился Рюд. – Бородка была слишком белая, вон как то облачко на Даймонд-Хэд [32]32
Даймонд-Хэд – Бриллиантовая голова (англ.).
[Закрыть], – он указал на коричнево-серый мыс, который крутыми берегами врезался в нежную синеву океана. Из виллы Дайльтона, расположенной на склоне горы, открывался широкий вид на Гонолулу, гавань с кораблями, море. – Да и кололась бородка, а кое-кому это не нравилось!
Рюд игриво подмигнул, залился хохотком и, соскочив с кресла, забегал по лужайке. Низенький, с широким морщинистым лицом, он казался бы стариком, если бы не эта стремительность движений, не твердый шаг. Дайльтон хорошо знал председателя Совета Лиги гарпунеров и со злостью подумал: «Этот щелкунчик протянет дольше меня». Ему захотелось обидеть Рюда, и он язвительно сказал:
– Я надеюсь, что вы не устроите стипль-чез [33]33
Стипль-чез – бег с препятствиями (англ.).
[Закрыть]в моем саду и не будете рассказывать покрытую плесенью историю о том, как сразили «Новозеландского Тома».
Рюд обиженно поджал сухие губы, вернулся к столу, взял сигару. Его глаза в складках серых век косились на Дайльтона, но он все обернул в шутку и, переходя на деловой тон, заговорил:
– Ингвалл, что когда-то ходил на «Альбатросе», нарушил закон и нанялся к русскому китобою. Сколько возни с этими русскими, черт возьми! Мы можем убрать Ингвалла. У нас там есть свой человек – Абезгауз.
– Тот, что сообщил о китобойце русского в газету? – уточнил Дайльтон.
– Да, да, – торопливо закивал Рюд. – Убрать… Его надо убрать!
– Подождите вы, – поморщился Дайльтон. – Убрать всегда можно. Уберем Ингвалла, и на его место этот русский… как его… черт, трудная у него фамилия… поставит другого.
– И того… – загорячился Рюд, но Дайльтон пренебрежительно махнул рукой:
– Это не остановит русского капитана. Вот что надо сделать. Ингвалл виноват. Он знает, что его ждет, суровая расправа. Пусть искупает вину.
– Как? – Рюд вопросительно смотрел на Дайльтона. Президент прищурился, следя за маленькой пестрой птицей, усевшейся на цветок. Птица стала совсем незаметной. Дайльтон был восхищен: «Сейчас к цветку подлетит насекомое, и хоп – его нет. – Он улыбнулся. – Вот так надо в жизни».
Рюд терпеливо ожидал. Президент китобойной компании оторвался от своих наблюдений.
– Прикажите Ингваллу охотиться так, чтобы русский не получил ни одного кита.
– Как? – не понял Рюд, захлопал глазами, хотел вскочить с кресла, но удержался.
– Нет, я ошибся, – рассердился Дайльтон, берясь за бокал с вином. – Вы действительно стареете и стали плохо соображать. Как, как? – передразнил он Рюда. – Гарпуны должны лететь мимо китов. Вот как!
– О-о! – мог только выговорить Рюд и тут, уже не удержавшись, сделал круг по лужайке и остановился перед Дайльтоном. Он звонко, почти весело сказал: – Заставим Ингвалла гарпунить море! Иначе…
– То, что вы предлагали! Согласен. Через кого дадите Ингваллу приказ?
– Абезгауза! – быстро ответил Рюд. – Он не знает, что Ингваллу запрещено становиться за пушку. В письме из Шанхая он писал мне… – Рюд порылся в кармане широких мятых брюк, достал листок бумаги, разгладил его и прочитал: – «Гарпунер у нас норвежец Ингвалл. Видно, старик обижен на весь свет. Ни с кем не говорит. Сидит в каюте. На мои вопросы не отвечает. Я удивлен, что ему разрешили ходить на русском китобойце».
– Что он там еще пишет? – поинтересовался Дайльтон.
– Особого ничего, – Рюд протянул ему письмо. – Посмотрите.
Дайльтон взял листок и быстро пробежал строчки серыми, сразу ставшими цепкими глазами.
– А слог у этого немца неплохой, – пробормотал он. Потом громко прочитал: – «В Индийском океане капитан Клементьев два дня не сходил с мостика. Меня отправил, а себя приказал привязать к штурвалу. Волны накрывали его с головой. Я молился майн готт, думал, что пойдем ко дну, но капитан вывел судно. Обедал он там же, у штурвала».
Дайльтон отодвинул листок, постучал пальцами по столу:
– Новый капитан Удача! Откуда у русских такие отличные моряки?
Рюд виновато пожал плечами. Случай с Ингваллом подрывал его авторитет в глазах Дайльтона, и старому гарпунеру хотелось угодить президенту. Дайльтон, отпив глоток вина и как бы подводя итог своим мыслям, задумчиво проговорил:
– Нам бы такого капитана.
– Русские редко идут на чужие суда, – осторожно заметил Рюд.
«Может быть, Джилларду удастся его уговорить, – подумал Дайльтон. – Но если Клементьев не согласится, то с ним я не буду так долго возиться, как с капитаном Лиговым». Мысли о русских раздражали Дайльтона. Со всеми можно справиться – одних купить, вот как Рюда, других запугать, а русских… «Нет, черт возьми, киты, котики, пушнина, лес русских морей и берегов на Тихом океане будут мои! Надо Джилларду сообщить об Абезгаузе».
Занятый мыслями, Дайльтон забыл о Рюде. Тот напомнил о себе:
– В Тенсберге [34]34
Тенсберг – город в Норвегии, центр китобойного промысла.
[Закрыть]основана новая китобойная компания «Вега».
– Что? – Дайльтон резко повернулся к Рюду. – Когда? Кто акционеры-основатели?
– Пока не знаю, – покачал головой Рюд. – Письмо получил от вице-председателя управления господина Бекхарда. Просит рекомендовать пятнадцать гарпунеров и разрешить двенадцати им найденным ходить на их судах. Взносы компания уже перевела!
– Это все, что вы знаете? – сердито спросил Дайльтон. Новость для него была слишком неожиданна, и он злился на Рюда, который не сообщил ему о «Веге» раньше.
– Все, – чувствуя вину, робко подтвердил Рюд, но Дайльтон уже не слушал его. Первой мыслью его было срочно вызвать Джилларда и послать в Норвегию. Надо успеть приобрести побольше акций новой компании, устроить в правление своего человека. Но тут же Дайльтон решил: «Нет, Джилларда не трогать. Пусть он закончит с Клементьевым. Кого же послать в Тенсберг?»
Яльмар догадывался, о чем думает Дайльтон. Ему хотелось услужить президенту, но на ум ничего не приходило. Чтобы что-то сказать, обратить на себя внимание и нарушить тягостное молчание, он между двумя глотками вина сообщил:
– Пуэйля я разыскал.
– Что? – не понял Дайльтон, занятый своими мыслями.
– Пуэйля, испанца, – повторил Рюд. – Ну, тот, что когда-то был тоже китобоем.
– А, Фердинандо! – воскликнул Дайльтон. – Значит, жив старый бродяга!
– Не хотел идти к вам. Чего-то боится.
Дайльтон усмехнулся. Вовремя удрал Пуэйль из Японии. Его счастье, что сообразил, а то бы давно и праха не осталось. Где же болтался эти годы Пуэйль? Впрочем, все равно. А сейчас он появился весьма кстати. Дайльтон спросил:
– Где же Пуэйль?
– Там! Я его привел. – Рюд через плечо показал большим пальцем на виллу.
Дайльтон хлопнул в ладоши. Появился слуга, и президент приказал пригласить Пуэйля. Он с интересом смотрел на террасу, и когда на ней появился сухощавый человек в кремовом легком костюме и соломенной шляпе, Дайльтон легко поднялся из кресла и пошел ему навстречу:
– Пуэйль, Фердинандо! Старый друг!
Он с улыбкой протягивал руку пожилому человеку: Со смуглого лица Пуэйля настороженно смотрели продолговатые темные глаза. Они не утратили своего маслянистого блеска. Тонкая полоска усов по-прежнему чернела над верхней губой. Дайльтон с удовольствием заметил в усах испанца седины. Лицо Пуэйля несколько обрюзгло, но вид у него был неплохой.
– Да ты отлично выглядишь, старина, – дружески продолжал Дайльтон. – Давай твою руку!
Он крепко пожал руку испанцу и, не выпуская ее, повел Пуэйля к столику:
– Рад, очень рад тебя видеть. За встречу! – Он налил бокалы и один протянул Пуэйлю.
Все еще не доверяя гостеприимному тону Дайльтона, Пуэйль повторил:
– За встречу! – и выпил свой бокал.
«Видно, я нужен для чего-то Дайльтону», – подумал Пуэйль. Эта мысль приходила к нему все чаще с тех пор, как он встретился с Рюдом в таверне «Черный парус». Яльмар сказал, что Дайльтон хотел видеть Пуэйля. «Не для того же позвал меня, чтобы тут прикончить». Испанец успокоился.
– Яльмар! – обратился с улыбкой Дайльтон к Рюду. – Прошу тебя поднять с нами бокал и больше я не хочу тебя задерживать, раз ты так спешишь.
Яльмар обиделся. Дайльтон его выставлял..
– Да, да, – закивал он. – Я очень спешу. Вы уж извините. – Он торопливо выпил вино, выбрал сигару и откланялся.
– Стареет. Скоро на прикол станет, – пренебрежительно кивнул ему вслед Дайльтон, давая понять Пуэйлю, что держится с ним доверительно. – Ну, рассказывай, где был, где пропадал. Ты так неожиданно уехал.
«Сбежал от твоих убийц», – мысленно ответил Пуэйль, но улыбнулся и сказал:
– Был во многих гаванях, много миль прошел. И решил тут, на Гавайях, закончить свое плавание.
– А не рано ли тебе паруса убирать? – Дайльтон понял, что Пуэйль не хочет рассказывать о себе, о том, где был. Да это и не интересовало президента. Ему было достаточно, что Пуэйль нигде ничего о нем и его делах не болтал. Вот почему Дайльтон сейчас прямо сказал:
– Ты, Фердинандо, можешь быть нем, как мертвый кит. Поэтому я хочу, чтобы наша дружба продолжалась.
Авантюрист неторопливо поднял глаза от бокала и, встретившись взглядом с Дайльтоном, ответил:
– При хорошей погоде могу выйти в рейс! Порт назначения?
– Хотя бы Норвегия, – полувопросительно сказал Дайльтон.
– При попутном ветре туда можно быстро дойти! – Пуэйль уже чувствовал, что встреча, которой он опасался, сулит доход.
– Золотом ветре! – засмеялся президент и поднял бокал. – Готовься выбирать якорь!
Они чокнулись. Дайльтон заметил, что у Пуэйля дрожит рука. «Боится меня, – удовлетворенно отметил президент. – Будет служить».
Они выпили. Затягиваясь сигарой, Дайльтон уже тоном приказа заговорил:
– Поедешь в Тенсберг…
2
Прикрываясь варежками от колкого снега, бьющего в лицо, Клементьев и Северов шли по берегу бухты Гайдамачик. Пурга налетела внезапно. Еще утром с мутно-белесого неба ярко светило солнце, а после полудня с севера из-за дальних сопок потянул холодный ветер, и вдруг обрушилась пурга. Снег летел со всех сторон, смерчами крутился в воздухе, бил в лицо. В бухточке за пеленой снега едва виднелся силуэт китобойца. Северов остановился у крайнего сарая на косе, и прижался к деревянной стене. Здесь, в затишье, можно было перевести дыхание. Он снял варежку, обтер красное лицо, соскреб с бровей уже успевший обратиться в ледяную корку налипший снег. Его примеру последовал и Клементьев.
– Ну и погодка! – прокричал он, наклоняясь к Северову. – Зима разъярилась!
– Надолго задуло, – закивал тот и, протянув руку вперед, указал через бухточку на западный берег. – Но завод наш не снесет!
Клементьев вгляделся в мечущуюся снежную муть и усмехнулся: «Завод. Как это громко звучит, а на деле…» Но он был доволен. Друзья только что закончили осмотр построек. Северов превзошел все ожидания Георгия Георгиевича. Он так умело взялся за строительство, что сараи и длинный барак на западном берегу, в котором к весне сложат печи и установят салотопенные котлы, выросли, как по волшебству. Два месяца назад здесь был пустынный дикий берег, а сейчас тут люди…
– Идемте к бондарям! – стараясь пересилить вой пурги, закричал Северов и, глубже натянув на глаза шапку, двинулся вдоль стены сарая. Едва они достигли угла, как на них набросился новый порыв ветра. Нагнувшись, моряки медленно шли вперед. Северов первым достиг двери, рванул ее, пропустил Клементьева и быстро вошел следом. Дверь под напором ветра с треском захлопнулась, и моряки оказались в тишине и тепле. Клементьев огляделся. Около печки, сложенной из валунов, сидело несколько человек. При виде Клементьева и Северова они встали. Вперед выступил низкорослый мужик в рваном овчинном полушубке.
– Здравия желаем, ваше благородие, – сказал он почти весело. – Завыла, седая. Эх, расходилась!
У говорившего были очень редкие светлые брови над маленькими глазами и такие же редкие усы, которые обегали рот и переходили в тощую бороденку. Над влажными губами выдавался большой нос.
– Здравствуй, Устин Григорьевич. – Северов протянул ему руку.
Тот осторожно ее пожал, смотря на Клементьева, отряхивавшегося от снега. Пурпуровый свет, падавший из открытой печи, придавал всему нереальную окраску. Лицо Устина Григорьевича поражало неподвижностью. И только живые, умные глаза делали его мудрым. Клементьеву казалось, что человек в полушубке ведет какой-то оживленный, но молчаливый разговор. Разговор очень важный и серьезный.
– Это наш бондарь, мастер Кошкарев, – представил Северов мужика капитану, с которым Клементьев еще не был знаком.
– Приходилось бочки делать? – поинтересовался Георгий Георгиевич, не зная, о чем и как заговорить с этим человеком.
– Дело нехитрое, – усмехнулся Кошкарев. – Вот такие, что ли, надобны?
Он подошел к печке и указал на две бочки, которые служили для мужиков сиденьем. Клементьев увидел, что это были бочонки для китового сала. В каждый входило по баррелю. Северов сказал:
– Это я им доставил для образца.
– Такие и такой же крепости, – похлопал Клементьев по одному бочонку и указал на выжженное клеймо. – Видите, тут по-английски написано, что сделано в Ситхе.
– Гдей-то? – спросил кто-то из мужиков.
– В Америке, – уточнил Клементьев, не замечая, как при упоминании Ситхи у Северова омрачилось лицо. – Это очень хорошие бочонки. Вот такие и делайте.
– Отец-то хотя и мой, да ум у меня свой, – проговорил насмешливо Кошкарев.
– Что? – не понял Георгий Георгиевич. – О чем вы это?
– О нем же, – похлопал в свою очередь бочонок Кошкарев. – Тяжеловат. Клепка-то толста.
Он постучал крепким желтым ногтем по бочонку. Клементьев предостерегающе сказал:
– Это чтобы при погрузках не треснул. Баррель жиру – тяжеловато.
– Чего-с? – переспросил Кошкарев. Клементьев объяснил.
– Ага, – кивнул бондарь и указал на штабеля досок и чурок, заполнявших сарай.
– Из здешнего лесу, как вода уйдет, просохнет, значит, бочонки по душе будут вашей милости, – заговорил Кошкарев. – За крепость душу ставим.
Бондарь говорил так спокойно, что Клементьев проникся уверенностью, что с бочонками у них будет все в порядке. Северов в беседе не принимал участия. Он курил в стороне, погруженный в свои думы. Воспоминания о Ситхе, о Лизе вернули его на много лет назад.
Клементьев присматривался к рабочим. Это были переселенцы из России. Прибыв на новые места, или, как они говорили, на «зеленый клин», переселенцы оказались без кола, без двора, многие голодали. Вот почему они с такой охотой пошли на строительство в бухту Гайдамак.
– Ему бы прозываться Задушкино, – скаламбурил Кошкарев, отвечая на расспросы Клементьева. – Нонче много крестов поставили на погосте.
В сарае стало тихо. Клементьев сочувственно спросил:
– Плохо?
– Да куда уж дальше, – махнул рукой Кошкарев. – На старости две радости: и с горбом, и с бельмом.
Мужики засмеялись. Улыбнулся и Клементьев:
– Весел ты, Устин Григорьевич.
– За его языком не ускачешь и босиком, – сказал старик, что сидел на корточках перед печкой и подкладывал дрова.
– Значит, рыбу-кит будете ловить? – спросил Кошкарев. – Вот ушицы поедим.
– Щей мясных да котлет отбивных вдосталь будет, – пообещал Клементьев, и когда стихли удивленные возгласы, коротко рассказал о китах, потом поинтересовался: – До весны харчей вам хватит?
– Алексей Иванович потрафил, – Кошкарев с благодарностью посмотрел на Северова. – Вот ежели бы нам ружьецо. Тут зверя много, да и, неровен час, лихой человек забредет. Места глухие…
– Ружье-то знаешь? – спросил Клементьев.
– Так точно, ваше благородие! – вытянувшись, гаркнул Кошкарев и отрапортовал, что он является рядовым такого-то стрелкового полка. Клементьев только руками развел. – Молодец! Получишь ружье. Дадим, Алексей Иванович?
– Конечно, – согласился Северов. Георгий Георгиевич увидел, как потеплел взгляд Кошкарева.
– Сегодня мы уйдем. Вернемся только весной. Можно надеяться, что все здесь будет в порядке? – спросил Клементьев.
– Алексей Иванович знает наше слово, – серьезно проговорил Кошкарев. – Нам здесь жить до креста. Будем вашу рыбу-кита потрошить. Податься нам теперь куда – нет большака, а по проселочным дорожкам уже намаялись!
Стало тихо. Мужики задумались о своей невеселой доле. Моряки стали собираться. Распрощавшись, они в сопровождении Кошкарева вышли из сарая.
Передав Кошкареву свое охотничье ружье, с запасом патронов, пороха и дроби, Клементьев вывел судно из бухточки. У открытого штурвала стоять было трудно. Быстро коченели руки, слезились глаза. Клементьев часто сменял Абезгауза. «Геннадий Невельской» шел во Владивосток.
…Поздно ночью Тамара встретила их очень взволнованной. Едва моряки, вошли в дом и не успели раздеться, как она торопливо заговорила, прижав к груди руки:
– Георгий, Алексей Иванович! – Голос у нее дрожал, глаза стали еще больше. В них была тревога. – От моего отца дважды приходил посыльный и справлялся, когда вы будете дома: зачем это ему? Чего он хочет?
– Я не приму его, не хочу его видеть – Лицо Клементьева, стало жестким, черные брови насупились. Он подошел к жене и, обняв ее, поцеловал. – Не бойся. Я тебя, дорогая, никому не, дам в обиду. Успокойся!
– Друзья! – воскликнул Северов. – Я понимаю, что вам трудно говорить с господином Ясинским, но это необходимо.
– Почему? – Голос у Клементьева был сердитый.
– Вы еще не находитесь в церковном браке, – начал Алексей Иванович. – И господин Ясинский имеет право…
– Ни один священник не решается обвенчать нас без согласия Ясинского. Они боятся его, – крикнул Клементьев. – Что делать?
– Надо найти выход, – мягко проговорил Северов. – Иначе есть повод для болтовни и сплетен.
– В Корее обвенчаемся, – неожиданно решил Клементьев. – Пойдем туда на промысел и там обвенчаемся.
– Но мне же нельзя заходить на корабль, – печально напомнила Тамара. – Опять этот норвежец…
– Пойдешь на шхуне с Константином Николаевичем. – Клементьев вопросительно посмотрел на Северова, ожидая, что тот скажет, но Тамара спросила:
– А когда пойдет в Корею господин Белов? – Прости меня, дорогая, – спохватился Клементьев и, взяв жену за руки, усадил на диван. – Разреши отдать рапорт.
– Вы что-то скрываете от меня? – с легкой укоризной произнесла молодая женщина.
– Нет, нет, Тамара Владиславовна, – успокоил Северов. – Этот план окончательно сложился только сегодня. Рапортуй, Георгий Георгиевич.
– Так вот, – начал Клементьев и, уже забыв о предстоящем визите Ясинского, увлеченно заговорила – Скоро и Гайдамак, и Золотой Рог покроются льдами. Стоять здесь – значит, бездельничать всю зиму. И мы…
Тамара внимательно слушала, не сводя глаз с мужа.
– И мы решили, – продолжал Клементьев, – зимние месяцы провести у берегов Кореи. Там бухты не замерзают. Будем охотиться на китов, а весной вернемся в Гайдамачик. Хорошо, правда?
– Хорошо, – без энтузиазма проговорила Тамара, и на ее лице отразилась грусть, а в голосе зазвучала горечь: – Я буду одна здесь с детьми. Мне страшно. – Она передернула, плечами, взглянула на украшенное морозными узорами окно, прижалась к мужу. Клементьев обнял ее за плечи.
– Не будь трусихой. Ты жена моряка!
Тамара невесело улыбнулась, на ресницах блеснули слезинки. Алексей Иванович сказал:
– А Тамара Владиславовна права. Я думаю, что мне лучше остаться. Буду санным путем навещать Гайдамачик. А здесь работы у меня много. Надо же когда-нибудь закончить книгу о нашем русском китобойстве, да и второй труд о природе китов…
– А как же с разделкой у меня будет? – развел, руками Клементьев.
– Мэйл и Ходов отличнейшим образом все знают и в деле практическом тебе принесут больше пользы, чем я.
Клементьев внимательно посмотрел на друга. Он понимал, что, отказываясь от участия в «корейской экспедиции», Северов приносит большую жертву, но создает возможность Клементьеву спокойно вести промысел у берегов Кореи. Теперь Георгий Георгиевич был спокоен за Тамару. Клементьев поднялся с дивана и подошел к Северову.
– Спасибо, Алексей! – Он впервые назвал Северова по имени. – Я никогда не забуду этого!
– Пустяки, – мягко улыбнулся Северов и уже настойчивее сказал: – А господина Ясинского надо принять и узнать, чем мы обязаны его посещению.
…Владислав Станиславович явился на следующий день. Утро было солнечное, ослепительно сверкал снег, нежный, рассыпчатый. Моряки позавтракали и уже собирались на корабль, как Настя доложила, что «господин Ясинский хочет видеть господина Клементьева». Запряженный в санки рысак стоял у ворот дома и шумно фыркал. Клубы пара оседали на нем сверкающим инеем.
Тамара испуганными глазами смотрела на мужа:
– Я уйду к детям!
– Да, тебе лучше уйти, – согласился Клементьев и обратился к Насте: – Проси господина Ясинского.
Он и Северов прошли в кабинет. Здесь все было так же, как при Лигове, только диван, на котором умер Олег Николаевич, был заменен двумя мягкими креслами, а над столом висел большой портрет капитана Удачи, написанный Северовым.
Войдя в кабинет, Алексей Иванович заметил, что Клементьев нервничает. Он попросил:
– Ты должен быть спокойным…
В дверь постучали. Клементьев, сказал глуховато:
– Прошу!
Вошел Владислав Станиславович. Он был тщательно одет, хорошо выбрит. Холеная русая борода кое-где искрилась мелкими капельками влаги – изморозь от дыхания. Но, несмотря на то, что Ясинский старался держаться прямо и внимательно следил за своими движениями, во всей его оплывшей фигуре угадывалось беспокойство. «Может быть, мне так кажется» – подумал Клементьев, разглядывая коммерсанта.
Ясинский поздоровался как можно приветливее. Он хотел держаться просто, по-дружески, но выходило развязно:
– Доброе утро, господа! Прекрасный морозец, а солнце-то какое после вчерашней пуржищи! Скажу вам, что подобного зимнего солнца вы нигде не сыщете!
Ответив, как и Северов, сдержанным наклоном головы на приветствие Ясинского, Клементьев вынужден был ответить:
– Да, утро сегодня великолепное. – И он невольно взглянул в окно, на зимний, залитый солнцем город, темно-синюю бухту и тут же сдержанно, деловито спросил, приглашая жестом Ясинского сесть в кресло, стоявшее у стола: – Чем могу служить?
Сухой тон смутил Владислава Станиславовича. Он повел глазами в сторону Северова:
– У меня сугубо конфиденциальный разговор!
– Алексей Иванович – наш лучший друг. – Клементьев сделал нажим на слове «наш», – и у нас от него нет секретов.
– Но все же я бы просил…
– Прошу прощения, но иначе… – Клементьев поднялся из-за стола, давая понять, что намерен прекратить разговор. Ясинский торопливо проговорил:
– Хорошо. Пусть будет так.
– Я вас слушаю. – Клементьев положил перед собой руки и сплел пальцы так сильно, что они побелели.
Это не укрылось от зорких глаз Ясинского: «Тоже волнуется. Может, это поможет мне». И заговорил:
– Я пришел и как отец, и как деловой человек…
Моряки насторожились. Ясинский был доволен вступлением. Так, кажется, ему советовал Джиллард. Да что Джиллард. Это он сам так решил. И в какую-то долю секунды Ясинский вспомнил все беседы с Джиллардом…
– Мне будет очень трудно, пожалуй, невозможно уговорить капитана Клементьева вступить в коммерческое содружество со мной или с кем-либо другим, – ответил Владислав Станиславович, выслушав требование Дайльтона, переданное советником.
– Почему же? – удивленно поднял брови Джиллард.
– Видите ли, – замялся Ясинский и посмотрел на дверь своего кабинета через плечо американца – не подслушивает ли жена.
Джиллард и Ясинский сидели друг против друга в креслах и курили. Владислав Станиславович не выдержал, поднялся и из своего потайного шкафчика достал бутылку коньяку и рюмки. Советник взглянул на этикетку и одобрил вкус коммерсанта. Они выпили, и тогда Ясинский сказал: – Моя дочь…
– Но это же великолепно! – Джиллард был очень доволен и даже попросил наполнить ему еще раз рюмку. – Капитан Клементьев в неоплатном перед вами долгу, он виноват, он обязан вам.
– Я уже имел с ним встречу, и… – Ясинский печально покачал головой. Он коротко передал о происшедшем на «Геннадии Невельском» на следующее утро после бегства Тамары.
– Это не имеет значения. – Джиллард откинулся на спинку кресла. Он был очень доволен, и его забавляла вся эта ситуация. Будет что рассказать Дайльтону. Он считал, что Клементьев уже у него в руках. – Вы неправильно действовали, – обратился он к Ясинскому.
– Как? – Ясинский ждал совета.
– Скажите господину Клементьеву: если он хочет иметь женой вашу дочь, пусть становится добрым зятем, черт возьми, и берет вас в компанию.
– То есть… – Ясинский был ошарашен. Джиллард предлагал ему торговать дочерью, обменять ее на его участие в деле Клементьева.
– Иначе пригрозите, что вернете дочь домой. Они же не обвенчаны! Это может отразиться на всей карьере капитана Клементьева. Я знаю ваши русские законы, вы можете силой вернуть дочь. Так ведь?
– Да, но я…
– Никаких но, – Джиллард не дал Ясинскому договорить. – Капитан Клементьев должен подписать с вами контракт, ну, скажем, на десять лет. Ему же все равно, кому продавать китовое сырье… Смогли же вы договориться с капитаном Удачей. Хотя он оказался неделовым человеком. Сжечь судно с грузом! Идиотство! Так могут поступать только русские!
– Капитан Клементьев не менее упрямый человек, чем был капитан Удача, – сказал Ясинский.
– Любовь забываете, – засмеялся Джиллард. – Это великолепный ключ, который откроет любой сейф, даже сердце самого неисправного упрямца. Пригрозите Клементьеву, что лишите его вашей дочери, проклянете ее через церковь. Не стесняйтесь на угрозы – чем их больше, тем они сильнее действуют…
