Текст книги "Трагедия капитана Лигова"
Автор книги: Анатолий Вахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)
– Здесь все мои наблюдения и вся моя история. Здесь все, что я знаю о море и китах. Надеюсь, все это окажет вам помощь в вашем предприятии.
Клементьев принял подарок капитана, и его глаза заметили на ковре брошенный орден. Георгий Георгиевич поднял его и, бережно обтерев рукавом, протянул Лигову:
– Это вам…
– Я ненавижу его и тех, кто мне его дал… – с негодованием произнес Лигов. – Это знак лжи и обмана.
– Нет, – сказал с большим убеждением Клементьев. – Его вам дала Россия, русский народ. Возьмите его и берегите.
Клементьев посмотрел в серые глаза китобоя. Лигов, точно подчиняясь его властному взгляду, принял орден.
– Счастливого плавания! – Лигов на прощание горячо пожал руку молодого моряка. – Счастливой охоты!
В кабинете посветлело. Ветер разогнал тучи, и солнце осветило город, залило пыльный кабинет с картами и фотографиями на стенах, моделями судов на столе, китовым усом в углу.
Клементьев ушел. Олег Николаевич ждал у окна, когда молодой капитан пройдет мимо. Георгий Георгиевич, бережно неся документы Лигова, упругим молодым шагом пересек улицу и направился к порту. Сегодня он уходил с попутным транспортом в Норвегию, чтобы там приобрести новейшее китобойное судно.
Лигов провожал взглядом моряка, прижав к груди руку с зажатым в ней орденом. Нет, его жизнь и труд не были концом русского китобойства на Тихом океане, они явились прелюдией большой борьбы за него!
КНИГА ВТОРАЯ
Шторм не утихает
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
– Крепко штормит, капитан! – стараясь пересилить рев разбушевавшегося моря и свист ветра, прокричал Ходов Клементьеву. – Позлее бискайки будет.
Капитан и боцман, вцепившись в поручни мостика, точно вросли в палубу. Они кланялись в такт движению судна, которое бросало из стороны в сторону.
Георгий Георгиевич ничего не ответил. Высокий, широкоплечий, в темном, блестевшем от воды плаще и низко надвинутой на глаза зюйдвестке, он всматривался в море и, казалось, грудью встречал бурю.
Бушующее море врывалось на палубу китобойца длинными шипящими языками. Судно под тяжестью возникавших водоворотов то погружалось по самый фальшборт, то вырывалось из цепких объятий беснующейся пучины.
Было сумрачно. Солнце, показавшееся утром, сейчас спряталось за плотной пеленой облаков.
Размахи бортовой качки становились все стремительнее. Клементьев следил, как то по одному, то по другому борту вздымались гребни огромных волн.
Смахивая ладонью воду, которая стекала по рыжеватым обвислым, но еще пышным усам, Ходов искоса взглянул на капитана и остался доволен. Лицо Клементьева было спокойно. Лишь сомкнутые губы да прищуренные под густыми черными бровями глаза выдавали его напряженное состояние.
«Моряк!» – одобрительно подумал Ходов и уже в который раз за этот переход из Норвегии во Владивосток сравнил Клементьева со своим старым другом капитаном Лиговым. Хотя боцман и придирчиво искал в своем новом командире изъяны, но должен был признать, что Георгий Георгиевич – капитан, настоящий капитан, у которого не стыдно служить и после Олега Николаевича. А ведь он, Ходов, не хотел идти к Клементьеву, не хотел расставаться с Лиговым.
Глядя на бушующие волны, на леера [13]13
Леер – железный прут или стальной трос, натянутый до борту корабля.
[Закрыть], то и дело исчезавшие в потоках воды, он думал о предстоящей встрече с Лиговым – капитаном Удачей. Как-то сейчас выглядит Олег Николаевич? Ведь три года прошло в разлуке. Вспомнилось расставание.
После того, как Клементьев побывал у Олега Николаевича и ушел в Норвегию, Лигов ходил задумчивый, мрачный, сидел в одиночестве в своем кабинете. Однажды он вызвал Ходова, усадил в кресло у камина, помешал щипцами пылающие поленья, помолчал.
В красном отсвете пламени Лигов казался постаревшим. Лицо капитана покрыли глубокие морщины.
– Вот что, Фрол Севастьяныч, – бросив щипцы, заговорил Лигов. – Я, как слабая мачта, шторма не выдержал, сломался. Ни на что уже не годен. – Он жестом остановил Ходова, который хотел возразить, и продолжал: – Ты же моряк, Фрол Севастьяныч, и не можешь без моря жить. Так ведь?
Не кривя душой, Ходов согласился. Тосковал он по палубе, что всегда норовит уйти из-под ног. Жадно следил бывший боцман за судами, которые входили и выходили из бухты Золотой Рог, часами бродил в порту, вдыхая запахи моря, смолы, мокрых канатов… Рвалась душа боцмана в море, и только любовь и преданность да, что скрывать, и жалость к Лигову удерживали его на берегу… Ходов опустил голову, устыдился этой мысли, неловко почувствовав себя перед капитаном.
– Только вы, Олег Николаевич, не держите думки, что я…
– Постой, Севастьяныч, – остановил Лигов боцмана, положив ему руку на колено. – Слушай. Господин Клементьев, что прошлой осенью у нас был, твердо решил продолжать наше китобойство в здешних водах. Дело достойное, благородное.
Лигов помолчал, прикрыл глаза, потом, чуть качнув головой, точно прогоняя невеселые мысли, продолжал:
– Письмо я от него получил, он успешно строит в Норвегии китобойное паровое судно. – Горькие складки легли у губ Лигова. – Сетует, что скоро в море, а команды нужной подобрать не может.
– Легко ли в чужом порту русских моряков найти! – вздохнул Ходов и полез в карман за трубкой, но тут же спрятал ее: раньше никогда не курил он в каюте капитана.
– Закуривай, Севастьяныч, – предложил Лигов. – Так вот, наше с тобой дело – помочь господину Клементьеву. Поезжай к нему боцманом.
– Я… – выдавил Ходов, просыпая табак на колени. – А как же вы?
…– Считай, что ты по-прежнему на судне вместе со мной. – Лигов поднялся из кресла и подошел к столу. Ходову показалось, что голос капитана дрогнул. Лигов достал из стола сверток, подержал его в руках, сказал:
– Вот здесь я все приготовил. Деньги на дорогу, документы… Все…
– Стар я, – начал Ходов, но Лигов прервал его почти сердито:
– Моряк тогда стар, когда по трапу подняться не может!
А вы с Клементьевым должны сделать то, что не удалось мне – учредить русское китобойство.
…От воспоминаний боцмана отвлек голос Клементьева:
– Ветер меняется! Береговой!
Они посмотрели влево, в сторону восточного берега Кореи. Едва заметный утром, сейчас он был скрыт тучами. Дождь перестал, но ветер срывал с седых верхушек волн хлопья пены и, распылив их, нес над морем.
Китобоец, казалось, уже не мог бороться с яростью стихии. Волны бросались друг на друга, разбивали свои седые вершины, образуя глубокие лощины, или вздымались выше мачт. Вот огромный зеленый вал встал перед судном, грозя обрушиться на вето и навечно погрузить в бездну, но китобоец несется на водяную преграду и, поднимая форштевнем [14]14
Форштевень – железный брус, идущий от киля и составляющий переднюю оконечность корабля – нос.
[Закрыть]высокие белые буруны, разрезает ее. Вал, точно покоренный, опускается, подставляет свою спину, и китобоец стремительно взлетает на гребень…
Клементьев всем существом своим чувствует, как работает в глубине корабля машина. Ее ровный ритм вселяет в него уверенность в крепости корабля, которому под стать этот поединок. Георгий Георгиевич испытывает гордость за свое судно, с которым отныне связана вся его жизнь…
Где-то в глубине памяти мелькнул образ Тамары. Нет, не надо думать о ней. Забыть, забыть навсегда.
Тучи над головой продолжали нестись, наваливаясь друг на друга, сливаясь в одну и снова разрываясь.
Клементьев видит, что Ходов устал. Наклонившись к уху боцмана, он кричит:
– Идите отдыхать, Фрол Севастьяныч!
Боцман отрицательно качает головой. Он обижен предложением капитана. Лигов в шторм никогда не отсылал его в кубрик. Как капитан может в непогоду обойтись без боцмана?
Китобоец продолжает идти среди водяных валов, ложась с борта на борт. Волны как будто перебрасывают его друг другу, грозя затопить, и тогда кажется, что судно просит пощады.
Фрол Севастьянович подумал: капитан прав. Нет, сейчас он здесь не нужен. На палубе все надежно закреплено, и морю нечем будет поживиться. А он устал, промок, и хорошо бы передохнуть в теплой каюте, выпить чашку горячего кофе, да и рому не грех пропустить после такого холодного душа.
– Что же, пойду, капитан!
Ходов спускался с мостика. Едва он миновал несколько ступенек, как «Геннадий Невельской» оказался на гребне очередной волны и стал крениться на нос. Боцман крепче ухватился за поручни трапа, откинулся назад, и его взгляд скользнул по холмистому морю. Цепкие, острые глаза в мгновение уловили что-то темное среди волн, но что – Ходов не успел определить: китобоец уже стремительно несся вниз, а за кормой поднималась водяная гора.
Одним броском Ходов оказался около капитана.
– Кажись, суденышко какое треплет, капитан!
– Что-о-о? – не расслышал Клементьев.
Ходов не успел повторить. Китобоец взлетел на вершину встречной волны, и капитану открылся морской простор. Клементьев увидел невдалеке от «Геннадия Невельского» рыбацкую шхуну.
Одна ее мачта была снесена, на второй бились по ветру обрывки паруса. Но рулевое управление еще действовало – шхуна держалась против волны.
«Крепкой постройки», – оценил Клементьев. Людей на палубе не было. Они, видимо, скрывались внизу, и только у руля виднелись белые фигуры.
– Спасать надо! – закричал Ходов. – Долго не продержатся.
– Людей наверх! – приказал Клементьев. Ходов бросился в кубрик к матросам. Клементьев подошел к рулевому:
– Отдохните, Петер!
Мокрое продолговатое лицо матроса с подстриженными короткими бакенбардами выразило удивление. Капитан опять хочет стать за штурвал. Нет, Петер Абезгауз такого еще никогда не видел за все двадцать лет своего плавания. Неужели капитан во время сильных штормов не доверяет ему? Ведь он даже в такую дьявольскую погоду держит судно точно по курсу. Темные глаза немца смотрели с гневом, он пожал плечами и уступил место Клементьеву.
Георгий Георгиевич нашел взглядом среди водяного хаоса шхуну. Теперь она была еще ближе, и Клементьев разглядел, что судно низко сидело в воде. «Наверное, есть пробоина и в трюме вода», – с беспокойством подумал капитан, соображая, как лучше подойти к шхуне. На ней уже заметили китобоец и поняли намерение моряков. Судно пошло на сближение с «Геннадием Невельским».
На палубе китобойца стало оживленно. Матросы, привязавшись длинными концами к леерам, следили за рыбацким судном. Ходов отдавал команду.
Клементьев старался подойти к шхуне с наветренной стороны. Это долго не удавалось. Едва «Геннадий Невельской» становился параллельно шхуне, как новая волна или разметывала их, или грозила навалить друг на друга.
Шхуна становилась все менее поворотливой. Теперь ее палуба была значительно ниже палубы китобойца. Клементьев не отходил от штурвала. По его лицу сбегали струйки воды. Только раз Петер обратился к капитану: – Разрешите мне, герр капитан!
Но Клементьев так взглянул на штурвального, что тот немедленно отступил и, уцепившись за поручни, стал следить за рыбацким судном и палубой своего китобойца. Волны часто перекатывались через нее, и тогда матросы, стоя по пояс в воде, цеплялись за леера. Все они давно промокли. С головы Ходова сорвало зюйдвестку.
Китобоец никак не мог сблизиться со шхуной. Когда одно судно подбрасывало вверх, другое уходило вниз.
«Кажется, корейские рыбаки», – подумал Клементьев, следя за суетившимися на шхуне людьми. Одетые в легкие полотняные штаны и рубашки, они с надеждой следили за «Геннадием Невельским».
Клементьев видел их темные бронзовые лица. Он чувствовал себя обязанным спасти этих рыбаков – таков закон моряков. Продлись шторм еще три-четыре часа, и они пойдут ко дну.
Капитан выжидал удобный момент, и вот он наступил. Большая волна несла китобоец на шхуну, которая уже потеряла управление.
Расстояние между ними быстро сокращалось. Сейчас все зависело от точного глазомера.
Клементьев быстро повернул штурвал. Он удачно рассчитал расстояние и использовал минутное затишье. «Геннадий Невельской» ринулся к шхуне так стремительно, что Петер отшатнулся, ожидая, что суда столкнутся и, быть может, оба погибнут. Смертельная бледность залила его лицо. Матросы на палубе замерли. У всех похолодело на сердце. Но капитан быстро переложил штурвал, и суда оказались рядом, борт о борт.
– Прыгайте! – хрипло вырвалось у Клементьева, который понимал, что сейчас суда разойдутся. В его распоряжении было всего несколько секунд. Он сдерживал судно, как опытный наездник скакуна.
Георгий Георгиевич не слышал, как в тот же момент боцман крикнул корейским рыбакам:
– Прыгайте скорее, мать…
Соленое словцо сорвалось по привычке. Рыбаки не услышали голоса Ходова, но поняли его жесты, догадались, что надо делать. Шесть человек, один за другим перелетев узкую полосу бушующей воды, оказались в руках русских моряков. В ту же секунду волна ударила в корму китобойца, и Клементьев едва успел отвести его.
Суда разошлись. Клементьев ощутил легкую дрожь в коленях и руках. Рыбацкая шхуна заметно накренилась на левый борт. Клементьев вновь повел китобоец к корейскому судну. Надо было торопиться. Уже начинало смеркаться. Море становилось темным, еще более грозным, а небо опустилось до самых мачт. К капитану поднялся Ходов. Утершись рукавом, он прокричал:
– Рыбаки на пальцах показывают, что на шхуне еще семь человек! Поспешить надо, капитан! До темноты успеть! Шхуна вот-вот оверкиль [15]15
Оверкиль – кверху килем.
[Закрыть]даст!
– Полный вперед! – приказал Клементьев.
Китобоец ринулся к погибавшей шхуне, острым носом разрезая гребень встречной волны.
2
– Год дэм! Черт возьми! – Дайльтон отшвырнул многостраничную «Сан-Франциско пост» и, убрав ноги со стола, нажал на кнопку звонка.
Тотчас бесшумно открылась дверь и на пороге вырос секретарь с блокнотом и карандашом в руках.
– Джилларда! Немедленно! – бросил Дайльтон. Он достал из ящика сигару, обрезал ее, но, не закурив, поднялся и заходил по кабинету.
В кабинет с озабоченным видом вошел советник. Дайльтон обрушился на него:
– Вы стареть стали, Уильям! Да, да, стареть!
Джиллард уже давно не видел своего шефа таким разъяренным. Что же случилось? Советник перебирал в памяти события последних месяцев. Кажется, все в порядке. Дайльтон благодаря его, Джилларда, усилиям приобрел акции многих иностранных китобойных компаний, даже самых солидных – норвежских и английских. Увеличился промысловый флот Дайльтона. Прибыли растут. Юному Дайльтону будет что наследовать, и Герберту надо не кричать на своего советника, а благодарить его… Или же Дайльтон узнал о его связи с японцами? При этой мысли Джиллард почувствовал, как по спине побежали струйки холодного пота.
Неужели Кисуке Хоаси выдал его? Зачем, для чего? Впрочем, от этих азиатов можно всего ожидать.
– Вы не памятник на площади. – Злой голос Дайльтона вернул советника к действительности. – Не торчите посреди кабинета. Читайте!
Дайльтон ткнул пальцем в газету, которую поднял с пола и бросил на стол.
– Читайте и объясните, как это могло произойти! Почему мы ничего не знаем? Почему вы не знаете?
Джиллард, с трудом скрывая дрожь в руках, достал очки, неторопливо протер их, чтобы успокоиться, и, наконец, склонился над газетой.
– Вот! – Палец Дайльтона с широким, крепким ногтем уперся в заголовок одного из телеграфных сообщений. – Любуйтесь! «Мировой рекорд русского китобоя»!
Уильяму стало легче. Зря он так волновался. Видимо, действительно стал стареть. Ну-ка, что это за рекорд русского китобоя? Неужели опять капитан Удача? Ясинский же сообщал, что Лигов ни на что не способен.
Советник поправил очки и стал читать. Газета писала: «Установлен новый мировой рекорд по дальним морским переходам. Вчера в Шанхай из норвежского города Христиании прибыл китобоец «Геннадий Невельской», принадлежащий лейтенанту русского военного флота в отставке господину Георгию Георгиевичу Клементьеву. Как любезно сообщил нашему корреспонденту один из членов команды гарпунер Ингвалл, китобоец построен на Нюландском заводе в Христиании. Длина его 84 фута [16]16
Фут – мера длины, равная 30,479 см (англ.).
[Закрыть], ширина 18 футов, водоизмещение 170 тонн, машина в 30 лошадиных сил, ход развивает до 9—10 миль в час. Корпус судна железный. Имеется двойной комплект всех запасных частей машины и два винта. Котел из специальной стали, приспособлен для топки углем и дровами. Машина снабжена новейшими приборами русского изобретателя инженера-механика П. И. Зотова. Пароход имеет необходимую парусность, два вельбота и плоскодонную шлюпку. Под парусами китобоец ходит со скоростью 7 миль в час. На судне установлена патентованная пушка. Из Христиании до Шанхая китобоец шел 65 ходовых и 12 якорных дней [17]17
Якорные дни – дни стоянки в порту.
[Закрыть]. По скорости перехода это новый мировой рекорд. Китобоец строился под наблюдением самого господина Клементьева и имеет много новшеств в оборудовании. Район охоты гарпунеру точно не известен, но, по предположению, господин Клементьев намеревается продолжить предприятие капитана Удачи, с которым ведет переписку и который прислал ему на судно своего боцмана…» Джиллард неторопливо снял очки, аккуратно вложил в футляр и спрятал в карман.
– Ну? – нетерпеливо заговорил Дайльтон. – Что вы скажете?
– Очень неожиданно и странно. – Советник с озадаченным видом взглянул в глаза шефу. Тот фыркнул:
– Весьма глубокомысленный вывод!
– Я… – начал Джиллард, но Дайльтон оборвал его:
– Вы знаете, видно, столько же, сколько и я, поэтому молчите и слушайте, что нужно делать.
Дайльтон закурил сигару и вновь зашагал по кабинету. Эта привычка появилась недавно, когда доктор посоветовал ему больше двигаться. Советник опустился в кресло и следил за шефом.
– Русские вновь пытаются начать китобойный промысел на Тихом океане. Этого допустить нельзя. Иначе может случиться так, что нашим китобоям придется уйти из их вод. Сейчас и так ходим туда с большим риском! Русские начнут продавать сырье кому захотят и собьют цены. А я не хочу терять и одного цента. Слышите, ни одного цента!
Последние слова Дайльтон выкрикнул. Джиллард подумал, что сегодня шеф очень возбужден, и, чтобы его успокоить, предложил:
– Мы можем избавиться от… – он заглянул в газету, – …этого господина Клементьева. Стардсон…
– По сравнению с новым китобойцем шхуна Стардсона – тихоходный плавучий гроб, и при схватке не этот русский, а Стардсон отправится, на дно. Там дерево, здесь сталь. – Дайльтон остановился у стола и постучал пальцем по газете. – Понимаете, сталь! А ее можно только пробить хорошим снарядом или взорвать изнутри.
– Мы найдем человека… – осторожно сказал советник, но Дайльтон отмахнулся от него и тоном приказа проговорил:
– Уничтожить его мы всегда успеем. Надо заставить служить нам!
– Отличная мысль! – польстил Джиллард.
– Не ваша, – отрубил Дайльтон и продолжал: – Отправляйтесь во Владивосток и все узнайте. Сделайте все, чтобы нанять к нам этого рекордсмена. Кстати, и Ясинского проверьте. Как бы не начал торговлю с другими. Предупредите!
Глаза Дайльтона грозно сверкнули. Он помолчал, потягивая сигару.
– Кстати. Как оказался гарпунер Ингвалл на русском китобойце? Разве Совет Лиги гарпунеров дал свое согласие?
Джиллард только пожал плечами.
– Это я сам выясню, – сказал Дайльтон. – Зиму думаю провести с мальчиком в Гонолулу. Давненько там не бывал, да и отдохнуть надо, а мальчику пора привыкать к путешествиям.
В голосе президента компании зазвучали нежные нотки. Настроение у него изменилось, и он уже более миролюбиво закончил:
– Не теряйте времени, Уильям. В путь.
Когда советник собрался уходить, Дайльтон остановил его и велел:
– Если не удастся заполучить этого русского капитана, то достаньте чертежи его китобойца!
– Будет сделано, шеф! – Джиллард почувствовал уверенность и силу. Ему захотелось вновь действовать. Теперь он испытывал нетерпение, как игрок перед новой партией, обещающей не только выигрыш, но и наслаждение борьбы. Да и выигрыш не помешает!
Советник вышел. Дайльтон повернулся к окну, посмотрел на порт. У причалов борт о борт стояли китобойные суда. Мачты их белели на фоне голубого неба. Дайльтон задумался, машинально постукивая пальцами по стеклу. Долго стоял так президент компании, потом, как бы утверждая свое решение, последний раз ударил сильно, так, что задребезжало стекло.
Пора, давно пора менять флот. Заменить эти тихоходные, устаревшие парусники современными китобойцами. Его первым паровым судном должен стать китобоец этого русского, как его… Дайльтон подошел к столу, прочитал имя Клементьева. Лицо его стало жестким, глаза ушли под нахмуренные брови. Капитан Удача не устоял, а с этим лейтенантом расправа будет еще короче. Дайльтон сжатыми в кулаки руками оперся о стол, его глаза задержались на названии китобойца. «Геннадий Невельской», – прочитал Дайльтон. Чье же это имя? Какого-то государственного деятеля или моряка? Свой китобоец он назовет в честь своего сына Рандольфа – «Рандольф Дайльтон». Он будет флагманом его нового китобойного флота.
Дайльтон вскинул голову. Он не видел ни кабинета, ни голубоватых его стен. Перед его глазами было море, по которому китобойные суда неслись к фонтанам, шумевшим над темными спинами китов.
3
– Георгий Георгиевич, проснитесь! – Ходов стоял в дверях каюты Клементьева и, стараясь сдержать свой хрипловатый бас, будил капитана. – Ваше благородие, проснитесь!
Клементьев крепко спал. Лежал он на постели в одежде.
Фрол Севастьянович с уважением смотрел на бронзовое от тропического загара лицо капитана. На правой щеке приметно темнела родинка.
Боцман покачал головой. Эк умаялся! Да и не мудрено: выдержать такой шторм! До самого затишья от штурвала не отходил. А молодец, всех рыбаков спас. Фрол Севастьянович подумал о Лигове. Не ошибся Олег Николаевич, знал, к кому посылал. Теплое чувство благодарности шевельнулось в груди старого моряка. И если бы сейчас его спросили, какой же из капитанов ему больше по душе, не сразу бы ответил боцман.
Фрол Севастьянович привычным жестом погладил усы и осторожно прикоснулся к плечу капитана:
– Георгий Георгиевич!
Клементьев открыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнца. Полежал, прислушиваясь. Было тихо, очень тихо, только внизу ритмично работала машина да в открытую дверь доносился всплеск воды.
– Как наши пассажиры, Севастьяныч? – спросил Клементьев и быстро поднялся на ноги, почти касаясь головой потолка.
Через плечо боцмана он посмотрел на голубое искрящееся море. Оно было таким спокойным, ласковым, что вчерашняя его ярость вспоминалась, как сон. По высокому небу неторопливо скользили легкие белые облака.
– Спали крепко, а сейчас все на берег указывают. Один немного разумеет по-нашему. Просит их высадить, – доложил боцман. – Вот я и побеспокоил ваше высокоблагородие!
Клементьев рассмеялся и махнул рукой:
– Ну ладно. Сейчас выйду. Вот только побреюсь. – Он провел ладонью по щекам, подошел к туалету и тут же повернулся: – Впрочем, время терять нечего. Зови сюда рыбака, что по-русски понимает.
Пока боцман бегал за корейцем, капитан достал с полки карту, расстелил ее. Край карты лег на рамку из слоновой кости, в которой была фотография. Клементьев машинально отодвинул ее и, почувствовав рукой прохладную кость, взглянул на снимок. Забыв обо всем, он долго смотрел на изображение Тамары. Все так близко и дорого: и эти пушистые кудряшки, и большие глаза, и четко обрисованные губы, и узкий подбородок.
У Клементьева сжалось сердце. Бедная, наверное, она так же страдает, как и он, и любит по-прежнему. Тайком от родителей прислала ему эту фотографию с короткой надписью: «Любимому. Твоя Тамара». Сбудутся ли надежды?.. Ясинский ясно дал понять, что надеяться ему не на что.
Клементьев задумался, вспоминая последнюю встречу с Тамарой. Как могла она узнать его адрес в Норвегии? Наверное, у Лигова, хотя Олег Николаевич об этом не писал.
В дверь постучали. Капитан поставил фотографию.
– Войдите!
В каюту вместе с Ходовым вошел низкорослый рыбак в белых, закатанных до колен штанах и свободной куртке из полотна. Желтое, широкоскулое лицо его на первый взгляд казалось бесстрастным. Но черные горячие глаза, устремленные на капитана, выражали и благодарность за спасение, и настороженность, опасение за свое будущее.
– Альён хасимника [18]18
Альён хасимника – здравствуйте (корейск.).
[Закрыть], – произнес кореец, наклонив в знак приветствия голову с зачесанными назад прямыми черными волосами.
– Вы говорите по-русски? – спросил Клементьев.
– Да! Я мало говорю русски!
– Боцман, – Клементьев указал на Ходова, – передал мне, что рыбаки хотят домой, на берег.
Кореец, напряженно вслушивавшийся в то, что говорил капитан, закивал радостно:
– Ан, ан [19]19
Ан – берег (корейск.).
[Закрыть]…
– В какой бухте вы живете? – Клементьев, кивнув на карту, жестом пригласил корейца указать точку.
Рыбак приблизился к столу и долго, словно что-то вспоминая, рассматривал карту. Карта восточного побережья Кореи была русская, изданная в 1857 году гидрографическим департаментом морского министерства после исследований, проведенных фрегатом «Паллада».
Смотрел на карту и Клементьев и читал на ней русские названия бухт, заливов, островов: залив Лазарева, острова Куприянова и Гончарова, заливы Плаксина и Корнилова… Он с гордостью думал о соотечественниках, которые изучили берег малоизвестной страны, исправили многие неточности иностранных карт, составлявшихся больше по слухам и предположениям, на глазок…
«В каком же пункте высадить рыбаков?» – размышлял Клементьев. Китобоец недалеко ушел от того места, где были сняты с тонущей шхуны корейцы. «Геннадий Невельской» шел самым тихим ходом. За то время, что спал Клементьев, он прошел незначительное расстояние.
Кореец поднял голову. Вид у него был растерянный. Он не смог разобраться в карте. И сказал:
– Ан, ан… берег… ходи берег…
– Пожалуй, сделаем так, Фрол Севастьяныч, – решил Клементьев. – Пойдем вдоль берега, они и узнают свою бухту.
– Иначе как же, – согласился, боцман. – Берег-то близко.
– Рыбаков накормили? – спросил капитан.
– По полному бачку на душу. Довольны, – улыбнулся Ходов. – Очень одобрили гречневую кашу. Видно, живут не больно богато.
Моряки вместе с корейцем вышли на мостик.
Утреннее солнце заливало море. Было тихо, спокойно. Легкий бриз обвевал лица. Вдали темнел берег. Капитан отдал команду Петеру переложить штурвал, и китобоец, оставляя за кормой дугу вспененной воды, направился к берегу.
При появлении Клементьева корейские рыбаки, сидевшие на палубе у спардека, вскочили на ноги, быстро и громко заговорили. Один из них выступил вперед и что-то спросил у корейца, стоявшего рядом с Клементьевым. Тот ответил. Русские моряки уловили только одно слово – «ан», и оно, очевидно, удовлетворило рыбаков. Они стали спокойнее, а некоторые заулыбались, показывая матросам, что хотят курить. Раскрылись кисеты. Моряки, похлопывая рыбаков по плечам, говорили:
– Отведай-ка махорочки. Это тебе не табак легкий.
– Вот возьми турецкого!
– Может, сигаретки кто желает?
Ходов, заметив, как жадно следит за голубыми дымками кореец, что был на мостике, предложил ему свой кисет. Рыбак заулыбался и сказал по-русски:
– Спасибо, господин.
Клементьев заинтересовался, где кореец научился русским словам. После долгих расспросов, многочисленных жестов удалось узнать, что Ен Сен Ен, так звали рыбака, встречался с какими-то русскими моряками и помогал им не то ловить рыбу, не то производить какие-то работы вдоль берега. Клементьев ушел в каюту бриться, оставив Ен Сен Ена с боцманом.
В свою очередь кореец захотел узнать, чем занимаются русские. Вначале он никак не мог понять. Фрол Севастьянович бился, бился и наконец, хлопнув себя по лбу, достал нож и на обломке доски нацарапал силуэт кита, фонтан и летящий в него гарпун. Едва Ен Сен Ен понял, что перед ним китобои, как разом изменился. Он весь как-то подобрался. Его охватило беспокойство.
– Чего ты опасаешься? – удивился Ходов. – Горя мы тебе никакого не причиним.
Но Ен Сен Ен уже не слушал боцмана. Он сбежал с мостика к своим товарищам и стал что-то им торопливо говорить. Рыбаки взволновались, перестали курить, сбились в кучу и на все попытки матросов заговорить с ними больше не отвечали. Лица корейцев стали замкнутыми, отчужденными, а глаза с нетерпением обращались к берегу.
Ходов рассказал Клементьеву о происшедшем.
– Может, Ен Сен Ен нас приняла за кого-нибудь другого? – проговорил капитан. – Не так ему растолковал?
– Георгий Георгиевич, – покачал головой боцман. – Рыбак хорошо понял, что мы китобои.
– Ну, их дело, – решил Клементьев. – Высадим, где захотят. Собери им харчей дней на пять да кое-что из платья.
С палубы донесся шум. Капитан и боцман вопросительно переглянулись, вышли на мостик. Сбившись у левого борта, корейцы, указывая на близкий скалистый берег, вразнобой повторяли:
– Чин-Сонг… Чин-Сонг!
Судя по карте, китобоец шел вдоль берега залива Корнилова. Очевидно, здесь была какая-то деревушка или бухта, носящая название Чин-Сонг.
«Геннадий Невельской» приближался к берегу. Коричневые, выветренные скалы стояли в воде, окруженные поясом пены. Над водой реяли чайки.
Берег надвигался сопками, уходившими в глубь материка. Покрытые густыми лесами, они уже были тронуты дыханием осени. Ен Сен Ен поднялся к Клементьеву на мостик и указал на высокую сопку, которая обрывалась отвесным склоном прямо в залив:
– Чин-Сонг… туда ходи…
Клементьев, соглашаясь, кивнул, но не прибавил хода. Воды были незнакомые, и каждую минуту корабль мог налететь на риф. «Геннадий Невельской» обошел сопку и оказался на траверзе вдающейся в берег бухты.
– Чин-Сонг! – радостно заголосили корейцы, увидев в бухте рыбачьи лодки и хижины на берегу.
– Чин-Сонг, – повторил облегченно Ен Сен Ен и сказал капитану: – Спасибо, господин!
Но в его благодарности не было прежней сердечности. Корейцы не скрывали, что хотят быстрее покинуть китобоец.
Клементьев недоумевал. Хотя его и покоробило поведение рыбаков, обязанных ему жизнью, но он не подавал виду и по-прежнему оставался гостеприимным хозяином. Сейчас Георгий Георгиевич с любопытством осматривал поселок, что раскинулся вдоль бухты и на склонах сопок. Приземистые глинобитные фанзы с соломенными крышами и маленькими окнами жались друг к другу. Из высоких деревянных труб, поднимавшихся из, земли рядом с фанзами, вился голубоватый дымок. Вдали виднелось несколько крупных строений. У них были высокие, с загнутыми концами крыши. Очевидно, это были храмы.
Китобоец замедлил ход. Боцман готовился отдать якорь, он любил это делать. На «Геннадии Невельском» он впервые увидел шпиль [20]20
Шпиль – вертикальный ворот, лебедка для подъема якорей. Приспособлен для вращения паром, электричеством, вручную.
[Закрыть], который действовал от паровой машины, а не вручную, как до сих пор было на китобойных судах.
Клементьев заметил, что к ним спешат две большие лодки. Судя, по быстрым и энергичным взмахам весел, гребцы очень торопились. Корейские рыбаки, заметив приближающиеся лодки, встревоженно заговорили.
Георгий Георгиевич терялся в догадках. Чем же вызвано волнение рыбаков? Лодки пристали к борту китобойца, и на палубу поднялся пожилой кореец с длинной, редкой бородой, в просторном белом халате и в шляпе с узкой тульей. Следом за ним явилось несколько молодых корейцев в темных шинелях с низенькими стоячими воротниками. Шинели неуклюже сидели на корейцах – сшитые не по размеру, с расстегнутыми воротниками и без поясных ремней. Это производило впечатление неряшливости, что никак не вязалось со щегольскими головными уборами. Щедро обшитые галунами и с большой кокардой, они своей формой напоминали кепи французских офицеров.
