Текст книги "За землю Русскую"

Автор книги: Анатолий Субботин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 55 страниц)

Глава 15
Слово Великого Новгорода

Восковые свечи в кованых подсвечниках оплыли от жары. Длинные неровные тени бегут по росписи каменных сводов Грановитой палаты, где собрались славные богатством и вотчинами верхние люди новгородские на совет господ.

– Пронесло бы грозу мимо! – послышался чей-то вздох.

– Пронесет. В Новгород далеки пути, – молвил боярин Нигоцевич; молвил и еще выше поднял бороду. – До зимы Орде не одолеть путину, а зимой вьюги заметут следы. О том не грех умом кинуть, славные мужи: суздальцам Орда крепко связала руки.

– Не полки ли новгородские велишь послать на помощь суздальцам, Борис Олелькович?

– Не о том я… Не потатчик я суздальцам. Иное бы молвил…

– По-иному-то сладим ли с Ордой?

На слова, брошенные кем-то из худородных, Борис Олелькович и не повернулся, продолжал говорить то, что начал.

– Иное бы, – повторил он. – От Орды у себя отсидимся, а не пришло ли время, славные мужья, заступить себя Великому Новгороду? – В напряженной тишине палаты голос Нигоцевича прозвучал негромко, но так ясно и внятно, что его слышали все. – Подумать бы, мужи, да и молвить князю Александру, не люб-де ты, уходи!

– Твое слово, болярин, не слово Великого Новгорода, – вскочил Никита Дружинин, кончанский староста со Славны. – Нет и слова Новгорода, нет и воли, чтобы гнать Александра.

– Зачем гнать? – Нигоцевич кинул насмешливый взгляд в сторону Никиты. – Честью молвить: уходи, не люб!

– А тебе, болярин, легче позор и разорение принять от Орды, чем видеть в Новгороде Ярославина? – выкрикнул Дружинин.

Лицо Нигоцевича потемнело. Ему ли, именитому вотчиннику, терпеть хулу? Не по роду, не по вотчинам – по кончанству лишь своему величается Дружинин боярином.

– По месту-то след молчать бы тебе, Никита, – нравоучительно произнес Борис Олелькович. – Верхних послушай! Всему Новгороду ведомо, не по нашей воле сел Александр на княжение. Навязал его Ярослав, а мы терпим. Не пора ли, славные мужи, подумать о вольностях Великого Новгорода?..

– Не вольности – кабалу ищешь Новгороду, Борис Олелькович, – перебил Нигоцевича боярин Сила Тулубьев. – Не распрей, а дружбой с князем нашим крепок Новгород.

Широкоплечий, неуклюжий Тулубьев выступил вперед. Пышная русая борода его спуталась. Размахивая руками, все повышая и повышая голос, Сила Тулубьев продолжал, обращаясь к совету:

– Орды боимся, мужи, а под боком не видим врага. Забыли походы Ярославовы. Лыцаришки ливонские давно ждут распри Новгорода со своим князем. Кто против суздальцев и княжей власти? Вотчинники. Город, торговые люди и ремесленные как стояли, так и стоят грудью за Александра. О том подумаем, а ну как нападут лыцаришки, с кем идти против них?

Сила Тулубьев – кончанский староста Людина конца. Говорил он так же нескладно, неуклюже, каким был сам. Громкий голос его словно разбудил бояр. Шум и недовольные выкрики с каждым словом Тулубьева становились напряженнее. Стараясь перекричать друг друга, бояре трясли кулаками, кое-кто вытирал оплеванную бороду. Того и жди – выбьется шум из Грановитой на улицу… Кто-нибудь, не стерпев, зазвонит набат в вечевой колокол. А станется так – боя не миновать. И когда казалось, что нет силы, способной усмирить расходившиеся страсти бояр, владыка, сидевший перед тем неподвижно, открыл глаза. Медленно-медленно поднялись сухие двоеперстия старческих рук.

– Мужи новугородстии, – тонкий, похожий на женский, голос владыки устрашающе взвился под каменные своды палаты. С воздетыми ввысь руками владыка обвел взглядом бояр. Наступила тишина. Владыка-архиепископ в Новгороде Великом – глава совета господ; не княжее, не боярское слово громко в Грановитой, а то, что произнесут уста старца в черной мантии. – Не в пору, мужи новугородстии, брань с князем, – продолжал он. – Не яростью возвеличится ныне святая София, а тишиной. Мир и благодать да пребудут с нами!

Черные попы подхватили владыку под плечики, помогли спуститься на землю. Словно вода, пролившаяся в бушующее пламя, речь владыки усмирила спор. Бояре расселись по лавкам. Владыка благословил продолжать совет.

В тот же день вечером боярин Нигоцевич с кумом Лизутой и Стефаном Твердиславичем сидел у себя в гридне. И Твердиславич и Лизута, встревоженные упрямством Бориса Олельковича, пытались образумить его, не поднимать шум против князя.

– Тебе, посаднику, и нам придется держать ответ перед Новгородом, – прищурив узенькие щелочки глаз, говорил Лизута. – Не случилось бы с нами того, что было с посадником Мишей: затеял он шум, а после пил воду со дна Волхова.

– Миша дураком жил, Якуне, – стоял на своем Борис Олелькович. – Он на рожон лез, а рожном добра не взять. Надо с умом, хитростью.

– Хитрость – не сила. Не сладко стоять с непокрытой головой после, – молвил Твердиславич. – На что умен и хитер был Вовза… Брат он мне. За упрямство за свое принял беду, не устоял.

– Помню о том, Стефане, – Нигоцевич обратил к Твердиславичу красное, потное лицо. – Жалею Вовзу, но того ли нам ждать? Не сила хитрость, а каменные стены рушит. Выкатим бочки с медом да олуем мужикам-вечникам, и будет у святой Софии и на Ярославовом дворище наше слово словом Великого Новгорода. В страхе народ, а в страхе люди на посулы падки.

– Трудно начинать, Борис Олелькович.

– Нет, Стефане, не трудно, не нам ждать беды. Поднимем вече против Александра, скажем волю, как в старину говаривали князьям.

– Великое дело задумал ты, кум, – вздохнул Лизута. – Попытать бы у владыки совета.

– Владыка не заступник Александру, тебе, Якуне, болярину владычному, о том ведомо, – не отступал от своего Нигоцевич. – Страшусь я, покуда спорим – время уйдет. Суздальские князья не Мстиславичи. Над всею Русью возносят руку. Не отстоим себя, станем спину гнуть в холопьих сенях у великого князя во Владимире.

За шестьдесят перевалили годы боярину Нигоцевичу, но крепок он, что дуб. Седого волоска в бороде не видно. И богат он, и ума не занимать ему. Верхним среди верхних живет боярин в Великом Новгороде. Князю Александру впору бы поискать его дружбы, породниться не стыдно бы. Дочку приданым Борис Олелькович не обидит. Будь на месте Александра другой князь, за честь бы он почитал назвать тестем своим боярина Нигоцевича. Александр не по летам горд. Суздальская земля ему мать, а Новгород мачеха. Так думал Борис Олелькович.

– Созвоним вече, а князь Александр не уклонится, выйдет на вечевую степень. Как быть перед ним? – высказал опасение Стефан Твердиславич.

– Выйдет – и добро, Стефане. В лицо ему скажет Новгород свое слово.

– Ну-ну, ладно бы так-то, – не то одобрил Нигоцевича, не то осудил его Стефан Твердиславич. Он собрался было что-то еще молвить, даже привстал со скамьи, но вдруг лицо его тревожно вытянулось; Лизута беспокойно заерзал на лавке.

– Не набат ли звонят, бояре?

– Набат, – прислушавшись, подтвердил Твердиславич. – На Ярославовой звоннице[22]22
  Вечевая звонница.


[Закрыть].

– К-кому нужда? – заикнулся Лизута. – И время к ночи.

– Звонят… То нам и на руку, – Нигоцевич поднялся, шаркая ногами, приблизился к оконнице. – Не мы звонили, а слово скажем.

Набат на Ярославовой звоннице звонил кузнец Никанор. Дробно и гулко разлетается над Новгородом Великим звон вечевого колокола, созывая на вече городские концы. Идут к Ярославову дворищу торговые гости и ремесленные мастера – со Славны, из Плотников, с Неревского конца и Людина… Идут кузнецы и серебряники, щитники и тульники, каменщики и мостовики, колпачники и бочешники… На вечевой степени, возвышающейся над площадью, стоит, опустив руки на красные перильца, Игнат-гвоздочник, за ним Тимош-серебряник, лучник Онцифир. На степени – ни впереди, у перилец, ни позади – не видно боярских шуб. Лучник Онцифир, староста братчины мастеров оружейных, велел Никанору звонить вече. По старому обычаю новгородскому каждый вольный житель волен подняться на Ярославову звонницу и бить набат.

Вокруг степени шумно. Точно Ильмень в бурю, темными, крикливыми волнами колышется площадь. В шуме слышны голоса:

– Рязань-ту отбила Орду.

– Ох, правда ли?

– Правда. Верные люди сказывали. Бежали ордыняне за Каспий.

Светлеют лица. Хороший слух каждому дорог, но не успел он затихнуть, как Офоня, сиделец из колпачного ряда, передал:

– Не Орда, братцы, страшна Новгороду. Орда далеко. Князь Ярослав с суздальскими полками в Торжке.

– Почто идти Ярославу?

– Идет.

– Не в колпачном ли ряду его видели, Офоня?

– Видели. Люди прибежали из Торжка… Как станут на зиму в Новгороде суздальцы, хоть не живи после.

Никому не хочется верить Офоне. Любит он похвастать перед людьми и соврать походя. Не верят, но время тревожное, а вдруг да на этот раз правду Офоня молвил?

– Ярослав княжит в Киеве, – оттеснив Офоню, сказал кузнец Страшко. – Офоня врет, а вы заслушались.

Вдруг толпа качнулась. Не говор уже – смех слышно:

– Антон-дегтярник идет, сторонись, люди добрые!

– Снял бы ты свою епанчу, Антон! За версту от тебя дух, как от дегтярни.

– Без дегтю, мужи, телега скрипит, – отшучивается Антон, пробираясь ближе к вечевой степени.

– Мужи новгородские! – подняв руку, призывая к тишине, выступил вперед Онцифир. Седая борода закрывает грудь лучника. – Ведомо ли вам, мужи, что верхние люди, болярство вотчинное, замыслили измену Новгороду; ведомо ли…

Голос Онцифира пропал, словно растаял в криках и гуле толпы.

– На вечный суд… Кто изменник?..

– Имя… Имя молви, Онцифире!

– Велику ли измену замыслили?

– Посадника!.. Куда сокрылся Бориска от Великого Новгорода?

– Нагулял сало на сладких хлебах.

– В вотчинках у него с голоду мрут холопы…

– Пусть выйдет на степень, скажет вины свои Новгороду!

Слова как искры. Будто из ночной мглы, вырываются они из людского гула.

– Князя не видно. Давно не слышно голоса его перед Великим Новгородом.

– В Городище послать… Ну-ка, братцы, скороходы-молодцы, кому сапогов не жаль, разомните ноги!

– Орда-то, чу, у Торжка… Где полки новгородские?

– Разорит Орда Новгород…

– Посадник… Нигоцевич в измене.

– Посадника!.. Пусть скажет!

– Скрыл от веча глаза Бориска.

– Найдем! Близко Великий мост…

Потряхивая медным шаркуном, вблизи степени очутился Прокопко-юродивый. Скачет на одной ноге, гремит шаркуном.

– Дон, дон, из Суздаля звон. В Суздале Орду встречали, в Суздале Орду за стол сажали: иди, Орда, в Нов-Град, зори, Орда, Нов-Град, бери, Орда, Нов-Град!..

– Уймись-ко, божий людин! – прикрикнул на Прокопа Шумило-плотник. – Язык у тебя бархатный, а слово худое… Сунешься под горячую руку, не испить бы ненароком воды из Волхова.

Взглянул Прокопко на хмурое, в рябинках, лицо плотника, прикусил язык. Бочком оттерся в сторону, пропал.

– Кто не по обычаю, а по лихоимству своему берет дань с ремесленных? – крикнул Онцифир. И подождав пока утихомирится шум, ответил. – Степенный посадник, болярин Нигоцевич. По его вине и ремесло наше и воля в опале. Выше Новгорода поставил себя Борис, и лад у него не с Господином Новгородом, а с верхними людьми, с болярством вотчинным; воля от него вотчинникам, а меньшим людям ярмо и неволя. Не болярина, не гостя именитого карает суд посадничий, а черных людей, у кого мошна пуста, кто не несет за себя мзды. Подаст болярин черствую корку голодному и по клятве кабальной ввергнет за корку в кабалу. Терпеть ли, мужи, поругание Новгороду Великому от посадника нынешнего и боляр вотчинных? Не время ли меньшим людям молвить слово…

– Время, Онцифире!

– Спросим Бориску, не тяжела ли ему гривна посадничья?

– Спрашивала кукушка ястреба, да крылышки потеряла.

Шум нарастал. Гнев, что годами долгими накапливался в людских сердцах против верхних, вырвался наружу; тесно ему у вечевой звонницы. Точно Волхов весною, когда, взломав ледяную крышу, буянит и пенится полой водой, зашумел Новгород.

– На суд веча Бориску Нигоцевича! – крикнул Антон-дегтярник. Сбросив с плеч епанчу, в длинной холщовой рубахе, сухой, жилистый, казался он еще выше, чем в то время, когда пробирался к степени.

Крик дегтярника подхватил плотник Шумило:

– Сказан суд… С Великого моста в Волхов!

– На поток Бориску!..

Это крикнул Игнат-гвоздочник.

– На по-то-о-ок!

В единый крик слился шум. Словно люди на вече ждали слова, какое услышали от гвоздочника. «На поток!» Было в этом крике что-то неотвратимое. Все споры, все недовольство, вся ненависть к верхним вырвались из сдерживающих преград. «На поток!» Нет больше места ни терпению, ни страху. «На поток!» – это суд веча, суд Великого Новгорода.

– На по-то-о-ок Бориску!

Огромная толпа, заполнявшая все пространство перед вечевой звонницей, колыхнулась; с шумом, с угрожающими выкликами двинулась на Великий мост, на Софийскую сторону. Впереди Антон-дегтярник. Он с непокрытой головой, в длинной холщовой рубахе; на плече у него поданная кем-то на пути ослопина. За Антоном – Игнат-гвоздочник, Страшко-кузнец…

…Нигоцевич, Якун Лизута, Стефан Твердиславич с боярами и гридями шествовали на вече, когда навстречу им, из-за Волхова, донеслось:

– На по-то-о-ок!

Толпа бояр попятилась. Нигоцевич и Лизута первыми повернули к Детинцу. Со скрипом захлопнулись тяжелые ворота. На надвратных стрельницах показались красные щиты ратников владычного полка.

– Холопей, гридей загодя бы обружить, уняли бы, – промолвил Нигоцевич.

Ему никто не ответил.

– На по-то-о-ок!

Не спасет от суда Новгорода ни сила холопья, ни золотая гривна посадничья. Жив в памяти новгородцев большой «поток» при покойном князе Всеволоде Юрьевиче. Чуть не половину боярских хором сожгли на Пруской и на Чудинцевой. В Детинец, к святой Софии, не вломятся отчаянные головы, а на городских улицах – один суд: с Великого моста в Волхов.

Шумило-плотник, поплевав на ладони, достал из-за опояски топор и обрушил его на дубовую створу ворот у хором боярина Нигоцевича.

– Выходи, Бориска! Добром не выйдешь, огнем достанем.

Глава 16
Полоцкая княжна

Пал Владимир. Разрушен и предан огню стольный город. Земля залита кровью павших мужей, жен и детей. Княгиня и многие жители, укрывшиеся от ордынян в соборе Кремника, сожжены заживо.

Не знала предела жестокость ордынян. Пылали города и селища в Суздальской земле. Спасаясь от меча и полона, жители скрывались в леса. В страхе перед нашествием росла ненависть. Люди брались за топоры и копья, складывались в ватаги. Всюду, куда ни шел враг, его стерегли зоркие глаза. Ордынские воины – кто отстал или вперед ушел – исчезали бесследно. Ватаги русичей нападали на вражеские обозы с хлебом, уводили коней. Жители сжигали зажитья, оставляя в добычу врагу пепел и смрад.

Хан Батый послал многочисленное войско с воеводой Бурундаем на север, на поиски рати великого князя. На пути войско Бурундая сожгло Суздаль; пепел зажитий и кровь людей русских взывали о мщении там, где проходили ордынские конники. Минуя Ростов Великий, орды Бурундая повернули к Волге, переправились через нее по льду и окружили стан великого князя, стоявший на речке Сити.

Наступала весна. Днем припекало солнце, а по ночам злились морозы. В пятом часу поутру, на четвертый день нового[23]23
  В Древней Руси (до конца XV в) началом года считалось 1 марта.


[Закрыть], тысяча двести тридцать восьмого года началась битва. В малом числе бились с Ордою русские ратники – один против десятерых. Никто из русичей не бежал с поля. Многолюдством своим сломили ордыняне суздальские полки. Озлобленные упорством русичей, потеряв в битве больше воинов, чем было людей в русских полках, ордыняне рубили и топтали конями побежденных. Сражавшийся рядом со своими воинами князь Юрий Всеволодович пал в битве.

В те дни, когда войско Бурундая опустошало север Суздальской земли, орды с воеводой Киданем, захватив и предав огню суздальские города – Москву, Дмитров и Тверь, – вступили на Новгородскую землю и осадили Торжок. Мало в Торжке ратных, людей, воевода стар, – ордыняне не ожидали сопротивления. Но посадские жители, торговые и ремесленные люди, встали на защиту своего города. В их рядах бились и смерды, бежавшие в город из ближних погостов и займищ. Ордыняне пробовали взять город боем, жители отразили врагов. Окружив Торжок, воевода Кидань велел бить пороками стены. Две недели пороки ордынян кидали камни, но жители Торжка не открывали ворот, крепко стояли на стенах.

Ждал Торжок – даст ему помощь Великий Новгород.

– Пошлем рать – в Торжке нас побьют ордыняне, как после обороним себя? – говорили бояре в совете господ. – Сохраним войско, отсидимся в городе от ордынян.

Новгород не дал помощи. Торжок пал.

Под Владимиром, в битве на Сити, в бесконечных сражениях с неуловимыми ватажками русичей, скрывающимися в лесах, орды хана Батыя потеряли много людей и коней. Не было и добычи. Ордынские воины варили и ели мясо павших от голода коней. Поход в снегах, по разволгшим весенним дорогам, не сулил выгод. Хан Батый вернул войско Киданя, шедшее к Новгороду, и, соединясь с ним и ордами Бурундая, пошел через разоренную Рязань на юг, в Черниговскую землю.

Мужественно сопротивлялись ордам Батыя русские люди. Семь недель все войско хана стояло на берегу Жиздры, у города Козельска. Четыре тысячи ордынских воинов пало под его стенами. Не город – обожженные развалины достались врагу.

– Злой город, – сказал Батый.

Он велел сровнять с землей все, что осталось от Козельска, и перебить всех жителей города, никого не щадя.

А впереди сильные русские города, сильные рати Новгород-Северского, Чернигова, Киева, Галича. Ослабленное и поредевшее в битвах с русичами в Рязанской и Суздальской землях ордынское войско повернуло в землю булгар, ушло за Волгу.

После гибели брата Юрия князь Ярослав Всеволодович, живший в Киеве, прибыл во Владимир и принял великое княжение.

Новгород избежал нашествия, Александр Ярославич жил на княжем дворе в Городище, редко бывал в городе Он не ссорился с вотчинниками, но в совете господ и у себя в гридне держался гордо и неприступно.

В тот день, когда Новгород взял на поток хоромы боярина Нигоцевича, буйство города встревожило княжий двор. Не против князя, против бояр вотчинных, врагов княжих, поднялся Новгород. Заступить ли вотчинников князю или остаться ему в стороне?

– Что велишь делать, болярин? – спросил Александр у ближнего своего боярина Федора. – Промолчим – разворует вольница болярские хоромы в Легоще, на Чудинцевой и на Пруской улицах. Ждать ли того?

– Велико буйство, княже, – негромко, словно боясь, что слова его заглушат шум, доносившийся в открытое окошко со стороны города, сказал Федор Данилович. – Не время быть в стороне. Побьют дворы верхних, убавят спеси болярам, но рушить ли права вотчинные? Не усмирим буйство, не сталось бы после худа на княжем дворе? Пошли в город дружину, покуда нет у Новгорода слова против тебя.

– Пусть будет по-твоему, болярин. Вместе с дружинниками сходи сам… Что надо, то и решишь.

Федор Данилович сел на коня. Не появись в тот день в Новгороде копья дружины княжей, прибавилось бы пустырей на боярских улицах.

Миновала еще зима. На исходе ее, когда уже близилась ростепель, князь Ярослав прислал грамоту. Он велел Александру немедля выступить в Полоцк со старшей дружиной, на помощь полоцкому князю Брячиславу. «Грозят Полоцкой земле Литва и ливонские лыцари, – писал Ярослав. – Выступи, помоги Брячиславу. Возьми союз с Полоцком и скрепи тот союз крестным целованием. Приведется тебе, Олександро, оборонять себя от Литвы, Полоцк тебя заступит. Дружба и союз с Полоцком даст мир тебе и князю Брячиславу». Особливую грамоту гонец передал воеводе Ратмиру. Ратмир прочитал послание Ярослава, но не обмолвился ни с кем о том, что ему писано.

Александру шел девятнадцатый год. Он переживал тот период своей жизни, когда юноша начинает чувствовать себя взрослым мужем, когда по-иному, чем прежде, смотрит он на окружающее; когда возникают новые желания, чувства становятся острее, беспокойнее, а в темные ночи томит мучительная бессонница… Ах, как хочется тогда вскочить на коня и мчаться, не разбирая пути, в раздолье поля!

И борода отросла у Александра; светлым, мягким пушком закрыла она подбородок. Почувствовав себя взрослым, Александр и гордился этим перед людьми, и словно бы стыдился чего-то перед ними.

Из Новгорода выступили по последней санной путине и через неделю вошли в Полоцк. Князь Брячислав ласково принял князя новгородского. Весь вечер в гридне без устали ходили круговые чаши. Спал Александр в светлой горнице, вместе с Гаврилой Олексичем. Александр проспал до полудня, а Олексич спозаранку проведал дружину, поглядел на конюшне, что жуют кони. Вернулся, разбудил Александра.

– Вставай, княже, пора! Гляди, к обеду кликнут.

– Аль поздно? – Александр поднял голову.

– За полдни перевалил час. Дружину я проведал, людей тутошних посмотрел… Добро живут. Вчера, после пира, воевода Ратмир с князем Брячиславом беседу вели, и нынче они давно в гридне… Будто ряду ведут.

– Что еще видел, Олексич?

– Еще… Видел княжну полоцкую. Спрашивала она меня…

– О чем?

– Где, говорит, ваш князь, витязь? И в Новгороде он до полуден спит? Хорош, пригож, сказывают. Я, чтобы подразнить ее, хорош, говорю, да на ногу хром, строен, говорю, да немного кривобок, лицом пригож, да бородавка с кукиш.

– Ха-ха!.. Что ж ты, Олексич, охаял меня? Смеется небось надо мной княжна.

– И пусть! Увидит – перестанет. А хороша княжна, Ярославич, и бойка. Такую бы, как она, нам да во княгини…

– Не болтай пусто!

– А может, не пусто, – усмехнулся Олексич. – Слышал я чуть-чуть, о чем Ратмир с Брячиславом толкуют… Вроде бы тебя сватают.

– Полно!

– Ей-ей так. Который уж год ты во князьях, а ни в Новгороде и нигде тебе по сердцу невесты нету. Старое-то горе только памятью горько. Не за тем ли нынче поход наш в Полоцк? Знаешь ты, Александр Ярославич, о чем писал князь Ярослав воеводе Ратмиру?

– Не ведаю.

– То-то, а Ратмир Ярославову грамоту показывал Брячиславу.

Скоро позвали к столу. Стол сегодня по-домашнему – княгиня будет принимать гостя. Вошел Александр в гридню, в глазах у него зарябило от сарафанов и летников. Князь Брячислав поднялся навстречу, повел Александра к княгине и сказал:

– Князь Александр новгородский, сынок великого Ярослава владимирского…

Александр склонился перед княгиней. Она ласково прикоснулась губами к его лбу и промолвила:

– Рада видеть сына Ярославова. Хорош молодец, в батюшку. Параша, здоровайся с гостем!

Параша! Вот как зовут княжну. Александру вспомнился недавний разговор с Олексичем. И смешно ему: как взглянет на него княжна после того, что насказал ей Олексич? Увидел Ратмира. Воевода сидит с краю стола, мочит в чаше усы, словно не слышит ничего. Из пестрой толпы девушек отделилась одна в голубом летнике. Вышла вперед, поклонилась князю и княгине, затем, так же низко, Александру.

Правду ли молвил Олексич, расхваливая Александру полоцкую княжну? Сказал он, что бойка, а она опустила очи, не взглянула. Только и видел Александр русую, точно свитую из живого золота косу да вошвы, которые чудным и ярким узором играют на летнике. На голове княжны легкий жемчужный убор с серебряным ободком, украшенным мелкой зернью; от ободка, закрывая виски, спускаются золотые колты; в них, на узорном поле, играют драгоценные смарагды и лалы.

За княжим столом в Полоцке не новгородский обычай. Случись стол у Ярослава – сидел бы Ярослав на первом месте, а в Полоцке первое место княгине. Князь Брячислав по ее правую руку, по левую – Александр. Княжна рядом с отцом, наискоски Александра. Вокруг стола войско стольников и чашников. За столом воевода Ратмир, ближние дружинники Александровы и ближние бояре полоцкие.

Непривычно Александру пышное убранство стола. Пил он из золотой чаши, рыбу и дичь ставили перед ним на серебряных торелях. Кулебяки с налимьей печенкой, пироги слоеные и медовые… От чаши романеи, золотистой, как янтарь, что поднесла гостю княгиня, у Александра кружилась голова.

Ласковы с гостем Брячислав и княгиня, выше бы всех поднимать Александру заздравную чашу, а он опустил глаза. Впервые увидел он полоцкую княжну, а кажется, давным-давно знает ее. И она – взглянет украдкой на гостя, будто искрами осыплет из-под длинных ресниц. Развязались за чашами языки. За шумом и говором не расслышал Александр, как княжна, взглянув на него, сказала что-то отцу, князю Брячиславу.

– Хо-хо-хо! – смех Брячислава раскатился на всю гридню. – Веселые хлопцы у тебя, Ярославич, – сказал он через стол Александру. – Чего ани дочке моей про тебя насказали… Хо-хо-хо! И хром-де ты, и кривобок… Ана поверила. То-то, молвил ей давеча, что сговорился я с князем Ярославом отдать ее тебе в жены – слезы лила, а увидела… Хо-хо! Молчу. Не сердись, дочка! А ты, Ярославич, скажи-ка и ты перед всеми, по серцю невеста?

Александр не знал, что ответить. К лицу его хлынула кровь. А Брячислав не унимается, продолжает свое, будто не замечает смущения гостя.

– О том, что дочка думает – не пытаю, сам разумию, за кого отдаю, а тебе, князюшка, не за батьку, за себя решать…

На один миг глаза Александра встретились с глазами княжны. Как и что он молвил? Догадался о том, когда снова услышал голос Брячислава.

– И мне ты по серию, Ярославич, – поднимаясь со скамьи, торжественно произнес Брячислав. – Коли так, ты, князь, и ты, дочка, встаньте рядом… Ой-ой, покраснела невеста. Уж довольна ли? Будто не сокола выбрал ей. Благословляй, княгиня!