Текст книги "За землю Русскую"

Автор книги: Анатолий Субботин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 55 страниц)

Глава 29
Перед битвой

К вечеру, как сказал Александр гонцу Василия Спиридоновича, большой полк достиг погоста за Мгой. Шли без остановок. Вся кладь у воинов – оружие да сухари. Обозы отстали – скрипят где-то на лесных путинах. Сотники и десятники лаской и бранью подбадривали уставших.

– Скорей, молодцы! Возьми ноги в руки!

От погоста до стана шведов – ночь пути. На месте жилья темнеют головни. От двух десятков изб осталась одна, уцелевшая от огня.

В погосте Александр не велел войску зажигать костров, на еду мешать толокно. В уцелевшей от пожара избе собрались воеводы. Василий Спиридонович сказал о путях к стану шведов, о том, что на пути есть и болота, и топи.

– Свей близко, – закончил он свою речь. – Трудно идти ночью, но жители здешние ведают все тропки, проведут. На устье Ижоры, где стоят свей, тихо. Поспеем к утру, спросонок не скоро они поймут, кто свой, кто чужой.

– Ладно ли, Василий Спиридонович, нашему воинству нападать на сонных, по обычаю ли? – спросил Спиридоновича боярин Сила Тулубьев.

– А как ты велишь, болярин?

– Как положено. Выйдем к ихнему стану, затрубим в трубу и скажем: идем на вас! А перед боем, по старому обычаю, двум богатырям преломить копья. Будет на то воля твоя, Александр Ярославич, – Тулубьев встал и поклонился Александру, – дозволь мне выйти на поединок смертный! Послужу животом Великому Новгороду.

– Дело молвил Сила, – поддержал Тулубьева воевода Божин. – «Иду на вы» – говорили встарь врагам своим князья русские. Издавна ведется обычай тот, от славного князя киевского Святослава Игоревича.

Спиридонович подождал – не скажет ли чего Александр, но так как ни князь, ни ближний воевода Ратмир не подавали голоса, Спиридонович не сдержался, высказал то, что думал:

– Ия, болярин, послал бы гонца к вражьей рати и в трубу бы трубил, – сказал он, – если б не свей, а наше войско переступило чужой рубеж. Но мы на своей земле. Когда вор придет в твои хоромы, болярин, – Спиридонович кинул взгляд в сторону Тулубьева, – велишь ли брать медный рог и трубить: не сплю, мол, хочу схватить тебя, вора, обороняйся! Не трубить нам в трубу перед ворами надобно о себе, а внезапно, всею силой навалиться на стан их и иссечь.

– Правду молвил Спиридонович, други, – подал свой голос молчавший до того Александр. – Не нам трубить о себе перед свеями да звать на поединок ихних богатырей. Непрошеные пришли они, по-непрошеному будем и встречать. Но победу взять нелегко. Многолюднее нас свейское войско; оправятся свей, жестоко будут биться. Что ты молчишь, Ратмир? – спросил Александр воеводу.

– То, княже, – отозвался Ратмир. – Не время говорить со свеями, не время и копья на поединке ломать. Иное и по-хорошему славилось в старину, а нынче оно негоже. Ладен поединок в забаве воинской, но мы не на Буян-лугу, не на забаву пришли – на бой смертный. Свей не страшатся битв, умеют владеть оружием. Помню, говаривал великий Всеволод: «Идешь в поход на день, хлеба захвати на неделю». Не подумать ли нам, княже, как подойти к свейскому войску, всею ли силой начать бой, как молвил Спиридонович, аль не оказывать силу?

– Я навалился бы, – воскликнул Спиридонович. Рассердил его призыв к осторожности, почудившийся в словах Ратмира. – Вели, княже, начать битву моему полку!

– Князь Мстислав Мстиславич Удалой на Калке так-то решал, – будто про себя, промолвил Ратмир. – Выбежал вперед со своим полком и ударил… Устлал поле костями своих воинов, сам еле цел ушел.

– Начать битву большим полком, а полку Спиридоновича быть засадным, – посоветовал Гаврила Олексич.

– Не моему переднему полку, а твоей сотне, Олексич, быть в засаде, – Спиридонович недовольно оглянулся на Олексича.

– Уж не своими ли ратниками без княжей дружины хочешь бить свеев, Василий Спиридонович? – рассердился и Олексич. – Не пришлось бы тебе с позором идти с поля?

И Спиридонович, и Сила Тулубьев, и Гаврила Олексич – все были за то, что нужно поставить засадный полк, но никто из них не хотел стоять в засаде и ждать: понадобится ли в битве его сила? Будь он на их месте, и Александр шумел бы со Спиридоновичем и Олексичем. Громче всех звучал бы его голос. Он желал разбить шведов, изгнать их за рубеж; выступая в поход, давал слово в том Великому Новгороду. Исполнит ли слово – ему, князю, держать в том ответ. Александр верил в храбрость своего войска. Рядом с воинами шел он в походе, знал думы и надежды воинов. «Но чтобы разбить врага, кроме храбрости, нужно искусство воинское, – думал Александр, слушая воевод. – Побеждает не тот, кто, ради храбрости, гибели ищет в битве, а тот, кто, поразив врага, сам жив вернется».

Он вспоминал рассказы отца, князя Ярослава, о выигранных им битвах, вспоминал рассказы Ратмира о сечах, в коих участвовал воевода. Спросить бы и теперь у него совета?.. И спросил бы, но Александр знал упрямый характер витязя; слова не добьешься сейчас у него. Ратмир ждет, что решит Александр, как укажет вести бой. Решит как надо – тогда Ратмигр промолчит, только брови насупит, не домыслит Александр – Ратмир посоветует, что делать. «Ударим неожиданно и возьмем верх. Но явится ли полной победа, если свей сядут в ладьи и бегут? – в голове Александра возникали все новые и новые мысли. – Нет. Сохранив войско, свей, не пройдет и года, как вновь явятся на рубеже»…

– Скоро выступать войску, – прекращая споры, наконец, сказал Александр. И как только заговорил, он ясно представил себе все, что скажет, о чем давно думал и что решил. – В ночь наши полки достигнут свеев, – промолвил и окинул взглядом притихших воевод. – Переднему полку Василия Спиридоновича, вкупе с шелонскими ратниками и ладожанами, указываю – быть правой рукой…

Заговорив, Александр поднялся. Голос его звучал твердо, был полон решимости и сознания, что все сказанное должно совершиться.

– Трудна будет путина тебе, Василий Спиридонович, – Александр предупредил воеводу. – Но к утру, – голос прозвучал жестче, – быть тебе с полком у Невы-реки, правее стана свеев; стать скрытно. Где идти – Пелгусий даст тебе надежных людей, знающих лесные и болотные тропы. Воеводе Ратмиру, – Александр перевел взгляд на воеводу. Ратмир, как и все, сидел молча, но по блеску его глаз, по тому, как он поглаживал пальцами усы, Александр понял: не отвергает Ратмир его замысла. – Ратмиру с дружиной и воинами князя Тойво, – продолжал Александр, – быть левой рукой. Полку левой руки идти дальним берегом Ижоры, поравняться со свейским станом и стать в засаду. Я иду с головным полком; сотнику Устину Иванковичу в головном полку быть впереди, воеводам Гавриле Олексичу и болярину Силе – рядом со мной. Бой начнет головной полк. Пусть думают свей, что тут вся сила наша. А начнет бой головной и будет теснить свеев, Василию Спиридоновичу, по слову моего гонца, выйти берегом реки на поле, гнать свеев от их ладей и бить нещадно. В ладьях, кои близко, рубить днища. Ты, Ратмир, поведешь дружину, когда свей притомятся, когда велю трубить в трубы или по слову гонца моего. Биться дружине первее всего с латниками и полком лыцарским. Так сказал я, витязи, и так исполнить! В битве стоять, не жалея живота…

Первым выступил с погоста полк правой руки. На пути у него болота и топи. Нелегко одолеть их: оступишься с кочки – нога вязнет выше колена.

В походе у Андрейки пал конь. Горевал молодец о потере, но привелось ему шагать с пешими ратниками. Когда начались болота, Андрейка оказался близко от Василька. С завистью смотрел он на привыкшего к лесным и болотным тропам кричника. Будто не топь, не кочки под ногами у ратника, а тропа торная.

Светла и хороша ночь. Тонкий молочный туман, как прозрачная фата, клубится над топями. Низкорослые березы и сосны, облепленные лишайниками, еле подымают вершины над цепкими зарослями серых ивняжников. На кочках зреют бусинки наливающейся морошки, рассыпая зеленый горошек клюквы. По моховищам – и впереди и в стороны – ягодники брусничника.

В эти последние часы перед битвой Андрейка не помышлял об опасности. Почему-то казалось ему, что сейчас важнее всего не потерять из виду Василька. Вспоминался Новгород. В тумане смутно-смутно показалось впереди лицо Ефросиньи. Девушка словно звала его. Андрейка забылся, ступил вперед и… Что с ним?

Почувствовал – ноги вязнут в топь. Пытаясь выбраться на кочку, Андрейка метнулся в сторону. Ноги не повинуются. Засасывает их глубже.

А ничто, кажется, не изменилось вокруг. Мох, кочки, чахлые березы и сосенки, окутанные прозрачным туманом; в стороне, близко от Андрейки, жесткий и высокий ягодник голубичника, за ним зелень осоки и разводье, обрамленное рыжими метелками быльника. Все как прежде, а между тем страшная беспомощность сковала его. Топь засосала по пояс… Он вскрикнул:

– Тону! Падь сосет…

Ушедший вперед Василько оглянулся. Увидев бледное от испуга, беспомощное лицо Андрейки, кричник поспешил на помощь. С трудом удерживаясь на зыблющейся кочке, протянул ратовище:

– Держись, паробче!

С помощью Василька Андрей выбрался на кочку. Когда почувствовал под собой ее хотя и шаткий, но твердый грунт, он, стыдясь за свою неловкость, растерянно взглянул на кричника. Тот усмехнулся:

– Не свычен ты, молодец, ходить по болотинам, – сказал. – На кочки ты, на самые кочки ступай, – поучал он. – А то – и мох зеленый и травка тут, а ступишь – нога как в кашу. Зыбун.

– Спасибо тебе, помог.

Глава 30
Встреча

В шатре Биргера в эту ночь долго горели свечи. Правитель уединился с маршалом войска Тордом Канутзоном. Маршал Торд – невысокий, широкоплечий, с седыми, опущенными вниз усами, принадлежал к высокому роду Сигунда Ринга, последнего короля из Ильфадмов. Он – единственный из рыцарей войска – пользовался правом беспрепятственного входа в шатер правителя. Сейчас, сидя в шатре, Торд откровенно высказал Биргеру свое недовольство задержкой похода.

– Что держит нас в здешних гнилых местах? – спросил он. – Войско покорно твоей светлейшей воле, герцог, но мы пребываем в неведении. Варвары русичи, скрывающиеся в лесах, бродят тайно вокруг стана войска…

– Русичей, кои будут схвачены благочестивыми воинами в окрестных лесах, предавать смерти, – мимоходом, не глядя на маршала, обронил Биргер.

– У нас нет пленников, – сказал Торд. – Схвачен один, но и он у святого отца, духовника вашего, который поклялся, что первый русич, появившийся в войске христианнейшего короля, будет и первым обращенным к истинной вере. Войско недовольно…

– Чем?

– Тем, что воины не находят добычи, которой искали, переступая рубежи русичей. Нет вестей и от рыцаря Карлсона, ушедшего к князю новгородскому.

– Мы не знаем причин, задержавших в Новгороде рыцаря Карлсона, – медленно произнес Биргер. – Но мы выступим, маршал.

Лицо Биргера оставалось неподвижным. Казалось, говорит кто-то другой. Торда Канутзона, как и всех, знавших Биргера, поражало умение герцога скрывать свои чувства. Он жесток, но никто не видал его в гневе; он равнодушен к судьбам окружающих, но казался равнодушным и к собственной судьбе. Между тем едва ли кто лучше маршала Торда понимал, что за бесстрастным, ничего не выражающим лицом правителя скрывается себялюбие – жестокое, хитрое, способное на все. Род Фолькунгов, к которому принадлежит Биргер, в вековой борьбе за королевскую власть между династиями Сверкеров и Эриксонов поддерживал потомков короля Эрика. Когда Кнут Длинный, последний из Сверкеров, изгнал короля Эрика Шепелявого, Биргер прикинулся сторонником Кнута. Во время пиршества, устроенного им для друзей нового короля, Биргер велел своим воинам перебить гостей. Король Кнут бежал, Эрик Шепелявый вернулся в Швецию.

И сейчас маршалу Торду вспомнилось, что Биргер, так же вот, с тем же бесстрастным и холодным выражением лица, с каким говорил о походе, принимал в памятную ночь, приведшую его к власти, друзей Кнута Длинного. Пали жертвами его жестокости ярл Оттар Сигурд, с которым за мгновение до убийства Биргер пил чашу дружбы, ярл Скуле, Смербак Гренеборгский, Инфар Бонде, непобедимый Рольф Гентринзон… Маршал Торд поморщился, вспомнив кровавую ночь, и, чтобы не молчать, так как молчание становилось тягостным, сказал:

– Войско хочет знать день похода, герцог.

– Поход… – Как бы задумавшись на секунду, Биргер концами пальцев прикоснулся к лысеющему лбу. – Завтра готовить ладьи. Займем Ладогу, а оттуда прямыми путями выступим к Новгороду.

…Сотник Устин Иванкович, тяжелый и неповоротливый с виду, в кольчуге и кованом шишаке, вооруженный топором с рукоятью в полроста, вышел на опушку бора. Впереди, перед глазами Устина, открылся поемный луг.

Трава, покрывавшая его, была так высока, что в ней терялись верхушки колючих вересков и сухих ивняжников. Редкие кусты орешника, березы и дубки в блеске раннего утра казались ненастоящими; как будто чья-то рука поставила их здесь только затем, чтобы хоть немного оживить скупое однообразие равнины. Отлогий холм, который виднелся вдали, являлся единственной возвышенностью на пойме; она простиралась от опушки бора до самой глубины синего горизонта. Хотя дожди перестали, погода установилась сухая, все же здесь, на зыбкой и сырой почве, под ногами выжималась вода.

Устин Иванкович поставил перед собою топор, оперся на него и осмотрелся. Первое время он не видел ничего впереди, кроме редких деревьев, маячивших в нерастаявшем еще белесом тумане, но вот где-то, левее холма, вдали блеснула вода. Устин приладил козырьком над глазами ладонь. Вода. Сверкает, переливается, играет серебряными искрами. И плесо ее большое – не видно конца. «Что за шут! – подумал Устин. – Откуда быть озеру?» Никто, кого спрашивал Устин вчера об этих краях, не сказал об озере. По словам Пелгусия и рыбаков, провожавших войско, головной полк должен выйти к реке, на стан шведов. А разве есть реки могучее и шире Волхова?!

– Нева, други! – послышался голос сзади Устина. – Играет на солнышке. Ах, широка!

Устин оглянулся. Говорил Илецко, плотник с Неревского. Илецко славился острым глазом, он всегда различал что-нибудь впереди раньше других. На этот раз Устин не поверил.

– Нева ли? Озерцо небось аль море?

– Нева, – подтвердил Илецко свои слова. – Берег другой вижу, а там, – повел рукою влево, – зеленые кущи. Лес.

Устин не стал спорить. Его внимание привлекло непонятное сияние за вершиной холма. Точно золоченый шелом горит на солнце.

– Глянь, Илецко… От дубка того правей на два локти, – Устин показал на дубок и на холм, за которым виднелось сияние. – Нашел? Что горит там? Не церквишка ли?

Илецко всмотрелся.

– Не церквишка, – сказал. – Золотая луковица горит на белом шатре. Дымки… Вроде костры палят.

– Костры? – переспросил Устин.

Тени деревьев скрывали вышедших на опушку ратников. Теперь, когда Илецко усмотрел шатер, различил его и Устин. Ему даже показалось, что оттуда доносятся голоса людей.

– Илецко, – помедлив, произнес Устин, глядя в лицо плотника и как-то особенно внушительно выговаривая слова. – Беги к Александру Ярославичу с вестью… Свей на виду, ближе ближнего.

С первыми лучами солнца рыцарь Ингвар Пробст очнулся от сна. Туман еще не рассеялся. За ночь выпала обильная роса. Она была так густа, что трава и листья низких ивняжников, росших неподалеку, казались серыми, точно бы посыпанными студеным прозрачным пеплом. Пробсту не хотелось вставать, но теперь, когда он проснулся, его знобило от утреннего холодка. Пробст подвинулся к костру, но тот почти замер. В молочной чаше тумана кое-где двигались воины. Они собирали остатки хвороста, бросали его на костры. Когда огонь вспыхивал, окружали костер и согревались его теплом. Хворост валялся и там, где лежал Пробст. Поднявшись, он собрал все, что мог, бросил на тлеющие угли; хворост дымил, но не занимался. Пробст присел на корточки и во всю силу легких принялся раздувать угли.

Согревшись, Пробст почувствовал жажду. Он взглянул на выплывшее из-за дальних кустов огромное, оранжево-тусклое в тумане солнце, поискал глазами около – нигде ни медного, ни глиняного черепка с водой. Тогда, обходя спящих, рыцарь направился с холма вниз, к Ижоре.

Добравшись к реке, он наклонился и, черпая пригоршней воду, стал пить.

Берег Ижоры со стороны шведского стана отлогий и открытый, лишь кое-где мочат в реке листву ветки низких ивняжников да в тихих плесах грозят, торча над водой, черные пальцы камышей. Но противоположный берег лесист и дик. Там, нависнув над водой, непроницаемой крепью выстроились прямые, темные стволы низового ольшаника; немного выше места, где находился Пробст, на излучине, вода подмыла берег, и по обрыву путаными, узловатыми щупальцами спускаются обнаженные корни дерев, словно под зеленью листвы притаились огромные, неподвижные чудовища. В подлесье видны серебристые ветки хрупких верб, темнеют, словно покрытые лаком, гладкие листья крушины, рассыпается светлая зелень готовика. Уродливый ствол старой черемухи, выступая из заросли молодых побегов, так низко склонился над рекой, что Пробсту казалось, будто черемуха тянется к нему своею вершиной.

Рыцарь собрался было идти обратно, но внимание его привлек шорох, донесшийся с того берега. Черемуха встряхнула листвой. Зверь идет к воде или возится птица. Пробст послушал, но там, в зарослях, снова тихо.

Он не чувствовал страха. Как бы ни опасен был зверь, река надежная от него защита. Наклоняясь пить; рыцарь снял шелом и теперь, не надевая его, наслаждался свежестью легкого ветерка. В излучине, дальше от устья, ничем не тревожимая вода гладка и тиха. Зеленые лопасти кувшинок, лежа на ее поверхности, держат в приподнятых зеленых чашечках белые огоньки. Звенят стрекозы. Изредка, нарушая тишину, раздастся резкий всплеск. То ли резвясь, то ли спасаясь от пасти хищника, взблеснет над водою уклейка. Покачивая листы кувшинок и ломая отражение кустов, по воде разбегаются тогда привольные круги и исчезают в камышовом шелесте.

Пробст так мало помышлял об опасности, что его не встревожил даже шум, возникший в расположении войска. Но шум не утихал, становился громче. Пробст поднялся выше по берегу. В листве нависшей над водой черемухи что-то блеснуло. О! Глаза рыцаря широко открылись от изумления. В зелени черемухи поблескивал еловец шелома.

Будь в руках у Пробста копье, он метнул бы его в соглядатая. Но Пробст безоружен. Испугала мысль: а что, если чужие воины, пользуясь его одиночеством и тем, что он без оружия, нападут на него? Благочестивому воину оставалось только возблагодарить бога за то, что он даровал ему быстрые, как у оленя, сильные ноги.

…Князь Тойво, скрываясь в зелени черемухи, наблюдал за рыцарем. Он наложил на тетиву стрелу и ждал, как бы раздумывая: послать ли ее вслед шведу? Кажется, еще немного, и Пробст будет в безопасности. Он уже достиг крайних костров. Но тут стрела Тойво, стрела лесного охотника, зазвенела в воздухе. Острое жало ее вонзилось в открытую шею рыцаря, под затылок.

Пробст пробежал еще немного и вдруг, взмахнув руками, словно пытаясь удержаться за что-либо, плашмя, рухнул ничком. Пальцы его, царапая землю, вцепились во влажную от росы траву.

…Александр Ярославич, выехав на опушку, остановил коня. Впереди, на поляне, раскинулся вражеский стан. Тихо там, не видно приготовлений к битве. Шведы не ждут его войска. Александр приставил к глазам ладонь и смотрел на поляну, медля бросать копье – знак начала битвы.

– Пора, княже! – услышал он нетерпеливый шепот позади себя.

Это сказал Олексич. Александр ответил не сразу. Но вот торжественная серьезность на его лице сменилась выражением решимости.

– Пора! – произнес так же тихо. – Начнем!

Он поднял копье, отклонился немного и сильным взмахом руки метнул его.

Копье князя еще вилось в воздухе, не коснулось земли, а на поляну выбежали лучные стрельцы. Прикрываясь щитами, рассеялись они в высокой траве. Через мгновение тучею взвились стрелы, косым и острым дождем обрушились они на шведов. Зазвенели наконечники о железо. За первой тучей пролилась другая. Александр поднял меч.

– За Русь! – будя тишину, прозвучал боевой клич.

– За Великий Новгород!

– За святую Софию!

Головной полк устремился вперед.

Глава 31
Битва

Шум на стане войска разбудил Биргера. Что случилось в этот ранний час? Биргер ударил по медной доске, призывая слугу. Вместо слуги в шатре появился маршал Канутзон. Он тяжело дышал; на лице его волнение и растерянность. Не ожидая, что скажет Биргер, Канутзон воскликнул: – Русичи… Перед станом нашим!

– Русичи? – скрыв под холодной маской тревогу, вызванную шумом, доносившимся снаружи, и неожиданным появлением маршала, повторил Биргер. – Что я слышу?

– Войско русичей, – забыв о почтительности, резко вымолвил маршал. – Там, – он показал в сторону выхода из шатра. – Там битва, герцог!

Лицо Биргера оставалось таким же холодным и бесстрастным, как и при первой вести о появлении русичей. Казалось, его не встревожила даже мысль об опасности, какой подвергалось крестоносное войско. В каком числе напали русичи? Кто привел их? Без помощи слуги Биргер оделся, накинул плащ. Одеваясь, он все время видел перед собой лицо маршала. В полутьме шатра оно казалось смертельно бледным, а на губах кривилась надменная улыбка. Биргер с такою ненавистью взглянул на это лицо, точно видел перед собой врага. Он молча прошел мимо и резко, с шумом отбросил полу шатра.

…Князь Александр на коне. С места, где стоит он, видно ширь Невы. Взор князя дразнят шведские ладьи, покачивающиеся на волне близко от берега. «Если б добраться к ним… – дерзкая мысль теснит дыхание. – Порубить ладьи, метались бы тогда свей на берегу, как в мышеловке». Мысль эта до того захватила Александра, что он не расслышал, о чем говорит позади него староста Пелгусий.

– Прости, княже, что тревожу тебя, – Пелгусий повторил настойчивее. – Слово хочу молвить.

– Говори! – не оборачиваясь, коротко бросил Александр.

– Свейские ладьи на Неве, Александр Ярославич, – заговорил Пелгусий. – Сколько их… Свет нам заметили. А ну-ка с топорами бы… Порубить их.

– Хороша твоя дума, староста, – Александр взглянул на Пелгусия. – Одного не домыслю, как возьмешь ты свейские ладьи. На воде они, а впереди стан свеев.

– То и ладно, княже, что ладьи на воде. Люди с них на берегу. Видишь тот островишко? – Пелгусий показал на мыс островка, выступавший из-за извилины реки. – Супротив островишка на нашем берегу речонка есть… В неприступных болотах течет она. Наши рыбаки ладьишки свои в ней сокрыли. Отпусти пяток молодцов, кои на веслах хаживали. Выведем мы свои ладьи на Неву…

– Выведешь ладьи, а ватажка твоя мала; иссекут вас свей.

– И с малым числом худа не будет, княже, – отводя сомнения Александра, сказал Пелгусий. – Укажи ратников да вели им идти со мною.

…Полк правой руки, одолев болота, вышел к Неве. И здесь, над чахлыми кустами, которыми зарос низменный топкий берег, где остановилось войско, висит нерассеявшийся туман. Осмотрелся Спиридонович – луговинки сухой не видно. Комары и мошкара безумолчно и зло трубят в уши. От укусов их у Спиридоновича вспухла шея, кожа горит, как в огне.

Впереди Нева. На утреннем солнце вода в ней кажется розовой. Дубовые рощи на островках похожи на сказочные сады. Ближе островков, у берега, ладьи шведские. Не счесть их. Одни похожи на гостиные, что приходят с товарами в Новгород, другие как хоромы; по дюжине весел у них с каждого борта, – точно желто-зеленые крылья хищной птицы.

Лесным пожаром пылает кровь в жилах у Спиридоновича. Знать бы, где сейчас князь? Скоро ли начнет битву головной полк? Враг близко. Не пожалел бы ничего Спиридонович, чтоб первым выйти к вражьему стану. Но Александр не велел Спиридоновичу начинать бой, а ждать гонца и, по слову его, теснить шведов от реки. Горек лихому воеводе княжий наказ. Все равно как если бы указал ему Александр смотреть со стороны на побоище.

На стане у шведов тихо. Кажется Спиридоновичу – опоздал головной; заблудился в болотищах. И солнце сегодня, как никогда, медленно-медленно поднимается над землей…

Со стороны шведского стана донесся шум. Будто внезапный вихрь закружился там. Невнятный, но тяжелый гул его нарастает. С трудом, но можно разобрать крики людей. «Началось, – подумал Спиридонович, чувствуя, как в груди забилось сердце. – Начал головной…»

Берегом реки полк правой руки вышел на опушку кустов у поляны. Вражеский стан отсюда как на ладони На холме, у златоверхого шатра, конное рыцарское войско. Бой за холмом, где начали сечу новгородцы.

– Почто стоим, воевода? Не пора ли размять плечи?

Спиридонович оглянулся. Рядом ратник Михайло. Он вооружен топором; за поясом железный кистень.

– Разомнем, придет час. Где стоят ладожане?

– Близко, у самой воды.

Впереди, на протоке, точно сухой лес, высятся мачты шведских ладей. Издали кажется – цветным узорочьем своим заградили они реку. С тех, что близко у берега, высаживаются копейщики.

– Видишь ладьи, Миша? – Спиридонович показал на протоку.

– Вижу.

– Как скажет княжий гонец: «Пора» – ты с ладожанами беги к берегу, где стоят ладьи, руби причалы, а будет удача, то и днища. Не на чем было бы свеям уйти с поля.

Михайло взглянул на холм, где высится шатер златоверхий, на темную тучу копейщиков и конных рыцарей, еще не вступивших в битву, опустил глаза.

– Не радость, воевода, с дерёвами биться.

– Не радость, а славное дело, Миша, – сказал Спиридонович. – Рад будет Александр Ярославич услышать о том, что совершили ладожане.

…Вдали, над полем, взметнулся княжий стяг. Он то склонится ниже, то снова гордо реет над битвой. Шведы пятятся, кое-кто из них повернули спины. Новгородцы одолевают.

Но что это? Начали бой шведские латники. Головной полк новгородцев дрогнул. Не шведы, а русичи пятятся к опушке бора. Спиридонович еле сдержался, чтоб не бежать со своим полком на помощь. Вовремя вспомнил воевода княжий наказ. Не на поляне, где бьется головной, быть Спиридоновичу, а гнать шведов от берега, от ладей их, – преградить путь на реку.

– Где воевода Спиридонович? – зовет незнакомый воин. Железная рубашка на нем разодрана, из рассеченной щеки струится кровь.

– Откуда, с какой вестью, удалой молодец? – окликнул Спиридонович.

– К тебе… От Александра Ярославича.

– Что велел Ярославич? – Спиридонович узнал воина. – Ты, Илецко?

– Я… Свей меня поцарапал. Князь велел сказать тебе, Василий Спиридонович, пора!..

Что-то еще говорил Илецко, но того, что сказал он, Спиридонович не слышал.

– За землю Русскую, славные мужи! – крикнул он. – Покажем свеям, как встречают незваных гостей удалые ребята новгородские!

– За Новгород! За Русь нашу! – выбегая на поляну, подхватили воины клич своего воеводы. – За Софию!

…Выйдя из шатра и поняв опасность, угрожающую его войску, Биргер преобразился. Ничто теперь не напоминало в нем надменного, замкнутого в себе, всесильного герцога. В холодных глазах его вспыхнул блеск, голос приобрел силу, движения стали резкими; точность и уверенность их отличала воина.

Русичи напали от опушки бора и успели потеснить шведов. Битва передвинулась ближе к холму. Справа и слева, со стороны Ижоры и болот по берегу Невы, ничто не грозит. Там тихо. Войско русское не людно, лишь неожиданность нападения создала видимость успеха его в битве.

Позади шведского стана река. Около нее, ближе к берегу, должна решиться битва. На ладьях шведы недосягаемы для пеших русичей. Биргер велел стать на холме, у шатра, железному рыцарскому полку, пешим латникам указал место за холмом, ближе к Ижоре. Облачившись с помощью оруженосцев в боевые доспехи, Биргер подал знак подвести коня. В седле, со щитом и копьем, он пристально смотрит на поле.

Ближе, ближе стяг новгородского войска. Шведы отступают, но первая растерянность их прошла. Плотнее смыкаются ряды. И когда все войско русское показалось на поляне, когда стрелы русичей, долетая к шатру, начали царапать доспехи рыцарей, Биргер подал знак пешим латникам. Заглушая воинственными кликами шум битвы, выбежала рать их из-за холма. Русичи смешались. Склонился и исчез во мгле стяг новгородского войска.

Это и видел Василий Спиридонович, когда прибежал к нему Илецко со словом княжим.

Засадный полк воеводы Ратмира скрыт кустами на берегу Ижоры. С обрыва, сквозь зелень деревьев, Ратмиру видно все поле. Рядом с воеводой князь Тойво. Не отрывая глаз, смотрят они туда, где решается исход сражения. Строго сошлись к переносью нахмуренные брови Ратмира, руки опираются на поставленный впереди меч. ‘Не оглянулся витязь на воинов позади себя, слова не молвил.

– Пора, воевода! – не помнит уж в который раз шепчет Тойво. – Поможем князю Александру!

Ратмир молчит. Но вот он шевельнул бровями, но не оглянулся.

– Рано, князь, не время, – молвил. – Не отмахали рук свей, и от князя Александра нет слова.

– Тяжко князю Александру, воевода, – продолжал недовольно хмурить брови Тойво. – Может, ранен князь, может…

– Нет, вижу на поле стяг княжий, а там, – Ратмир вытянул вперед руку, – взгляни! Никак начал бой полк правой руки.

Ратники Спиридоновича потеснили шведов. Бой переместился ближе к Ижоре. Ах, как завидует Тойво тем, кто в битве! Но Ратмир неподвижен. Как и прежде, стоит он, опираясь на меч. Изредка лишь приставит к глазам ладонь, защищаясь от солнца, присмотрится, и снова будто замрет.

Тойво прошел в глубину полянки, сказал что-то своим воинам. Нет у него сил ждать. Не за тем пришел он к князю Александру, чтобы издали смотреть на то, как бьются русичи.

А на поле вступили в битву железные рыцари. Чует ли Ратмир, какая опасность нависла над воинами новгородского головного полка и полка Спиридоновича? Чует! Тойво едва не вскрикнул от радости, увидев, что Ратмир повернулся и поманил к себе воина, который стоял неподалеку, у коней.

Сейчас скажет: «Пора!»

– Принеси воды, паробче! – будто он не на поле битвы, а в гридне, за большим столом, промолвил Ратмир. – День жарок, горло высохло, как бычий пузырь.

Воин спустился к реке, зачерпнул шеломом и, не расплескав, поднес воеводе. Ратмир выпил, обтер усы.

– Добро! – крякнул.

Снова зорко смотрит вперед. Не шелохнется.

…Не сомневался в победе Александр, начиная бой, но теперь, когда на поле показались железные рыцари, дрогнуло у него сердце.

Вздыбив коня, прорвался он сквозь стену шведских копейщиков. Перед ним рыцарь в рогатом шеломе, Александр, склонив копье, пустил коня навстречу. Рыцарь не уклонился. Но в тот миг, когда рыцарь изготовился к бою, он неожиданно пошатнулся и не усидел в седле; уронив копье, рухнул наземь. Рядом с рыцарем Александр увидел разгоряченное боем лицо Василька. Ратник взмахнул топором. «Хитер кричник, доброе сковал оружие», – подумал Александр. И только бы ему крикнуть о том Васильку, как близко показался рыцарь на белом коне. Конь мчится легко, голубой щит с медным крестом надежно укрывает от стрел и копий. Вокруг белого коня рыцаря смятение в рядах новгородцев.