Текст книги "За землю Русскую"

Автор книги: Анатолий Субботин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 55 страниц)

Глава 35
Переветы

Боярин Нигоцевич принимал гостя. За то время, какое минуло со дня приезда его под Изборск, Борис Олелькович похудел и постарел: прибавилось морщин на его лице, голос стал глуше. Ходил теперь боярин медленно – уставал и томила одышка. Пора бы искать покоя, а он, как и прежде, быстр и смел мыслями.

Гость его – посадник псковский, боярин Твердила Иванкович. По возрасту Твердила годится в сыновья Олельковичу. Кряжистый, с крутыми плечами и бесцветным плоским лицом. Радовался он или печалился – лицо его оставалось неподвижным. В беседе с Нигоцевичем он только что сказал о приезде в Новгород князя Александра.

– Возвернулся, о-ох-грехи! – вздохнул Борис Олелькович. – Доколе Новгород Великий станет терпеть суздальцев? Верна ли твоя весть, Иванкович, не с ветру ли? – Верна, болярин. Вернулся Александр…

– Давно?

– В неделе с троицына дня.

– А мы сидим в Пскове… Не привелось бы из Пскова на Ригу искать путь?

– Нет, не выступит Александр… Не тронут его – не выступит, – проскрипел Твердила. – Войска у него мало, да и Новгород, чай, не родная матушка.

– Смел он, Иванкович, настойчив, – говоря это, Нигоцевич размазал ладонью пролитый на столе мед, будто подтверждая своим жестом справедливость того, что сказал. – Враг он мне… Враг непримиримый. Все же, коли по душе молвить, по-русски удал Александр и умен по-русски!

– Не перемочь ему силу лыцарскую.

– У лыцарей велика сила, Иванкович, знаю, но тревожусь: подступит к Пскову Александр, не нашлись бы в городских концах друзья ему?

– Не будет того, болярин, – потемнев, дернулся плоским лицом Твердила. – Псков – не Новгород. Руки будем рубить, уши, носы и языки резать всем, кто слово нанесет противу Пскова и лыцарства. Был Псков младшим братом Новгороду Великому, да вырос. Нынче Псков – сам Господин Великий.

– Ох, грехи, грехи! – протянул Нигоцевич, не то с сожалением, не то с упреком уставясь на Твердилу. – Не дело молвил ты, Иванкович! Издревле, от прадедов поставлено, что быть Пскову пригородом новгородским. Отколется Псков от старшего брата и господина, – продолжал он, и сухие щели морщин при этих словах резче обозначились на похудевшем лице, – потеряет вольность, станет холопом у лыцарского крыльца.

При последних словах Нигоцевича у Твердилы побагровели щеки, но он сдержался, не дал воли гневу; лишь губы его покривились насмешливо.

– Крепка, ой крепка старая-то спесь в тебе, Борис Олелькович! – повысив голос, произнес Твердила, словно говорил с ровней себе, а не со старым посадником новгородским. – Богат и велик Новгород, не скажу супротивного, но по богатству своему и хвастлив. Запамятовал ты, болярин, что сам-то Господин Великий под рукой у суздальцев, а вольному Пскову с Суздальской Русью не по пути.

Прежде, когда в силе и чести был Борис Олелькович на Великом Новгороде, сказал бы ему кто-либо из младших бояр то, что услышал он от Твердилы, – выгнал бы Олелькович дурака из хором. Теперь другие времена: боярин Твердила в чести у рыцарей, а Борис Олелькович силен только памятью о своих вотчинах да тем, что сидел на верхнем месте, близ владыки, на совете господ в Грановитой. Приходится нынче Борису Олельковичу и горькое слово без гнева выслушать и с младшим боярином псковским говорить, как с кумом.

– Бог рассудит Великий Новгород в распре с суздальцами, – тяжело выдавливая слова, промолвил боярин. – А лучше ты молви-ко, Иванкович, князь Ярослав Володимирович, чьи права заступали лыцари, сулится к Пскову, аль как?

– Сулится быть летом, – отвернулся и, не глядя в глаза Борису Олельковичу, ответил Твердила. – Скоро увидим его на Великой.

– Так ли? – усомнился Олелькович. – Прости мне, болярин, простое слово; стар я, чтоб льстить. Не слышу что-то о сборах Ярославка; не собирается ли уж сесть на княжее место у Троицы благородный лыцарь Балк? Смотрю, и сдается мне – не Ярославка заступили лыцари в Пскове, а свои нужды. Не стал бы вольный Псков младшим братом не Новгороду Великому, а Риге?

– Нет! – чуть побледнев, громко воскликнул Твердила. – Почто неладное гадать, болярин? Псков жил в мире с меченосцами и нынче клялся на вечную дружбу с ними.

– Дружила овца с волком, клялась не обижать и не нападать на него, жить в мире, а наутро – остался от овцы шерсти клок да копытца.

– Орден меченосцев и тебе защита, болярин, – в ответ на насмешку огрызнулся Твердила. – Не лыцарской ли милостью живешь нынче в Пскове, а, не ровен час, будешь и в Новгороде. Худо, болярин, что не веришь ты слову командора.

– Верил, Иванкович, да вот чудо – не все тайные думы его мне ведомы. И ты поверил, а что слышу? Отрекся ты от Новгорода. Немудрящего князька обещали Пскову лыцари, и того не везут. Дружба дружбой с лыцарями, Иванкович, но холопом на старости своей быть не хочу.

– Явится у стен Пскова Александр новгородский с полками – переметнешься? Уж не так ли, болярин? – спросил Твердила, и взгляд его облил холодом Бориса Олельковича.

– Не переметнусь, – нахмурился Нигоцевич. – Худо знаешь ты, Иванкович, болярина Бориса Нигоцевича. Враги мне суздальцы, и останутся они врагами моими до скончания живота.

– Не пришлось бы, болярин, раньше времени пить чашу, – начал было Твердила, но закончить угрозу ему помешал Нежила. Он, шумно распахнув дверь, вошел в горницу, где сидели бояре. Не снимая шелома, приблизился к столу и тяжело опустился на лавку.

– Что слышно в городе, Нежила? – изумись необычному поведению зятя и растерянному виду его, спросил Нигоцевич.

– В городе тихо, – ответил Нежила и потянулся было к питью, но, не притронувшись к ендове, опустил руку. – Князь Александр разбил меченосцев в Копорье. Командор фон Сакен пал в’битве, остатки войска с лыцарем Тидеманом бежали на ладьях в Колывань.

– Откуда твоя весть, сотник? – вскочил Твердила и уставился застывшими глазами на Нежилу.

– Слышал весть от лыцаря Кейзерлинга.

Нежила помолчал, взглянул на потемневшее лицо тестя, на руки Твердилы, которыми тот оперся о стол, и добавил:

– Кейзерлинг был в Копорье, бежал оттуда. Сказывает он, будто Александр соединился с новыми полками, которые пришли из Новгорода… Нынче идет к Пскову.

Глава 36
Псков

«Новгородское войско в Порховском городке…»– на Старом и Новом торгу, в городе и на посадах передается весть. И страх и надежды вызывала она у псковичей. В Пскове ливонские рыцари, с ними войско новгородских и псковских переветов. Не миновать боя у Окольных стен и у Середних городовых; а затворятся ливонцы в Детинце – отобьются. Измором Детинец не осилить. – Велики там запасы хлеба и вода есть.

– Александр новгородский побил ливонцев в Копорье, передают. Не миновать побоища у Пскова.

– Топоры бы брать, помочь новгородцам.

– С топором-то тебя, Володша, ливонцы аль стража городовая свергнут в Великую.

– Меня свергнут, другие останутся, – Володша бросил на говорившего укоризненный взгляд и сдвинул на затылок колпак. – Одна смерть на роду.

– Чей это молодец? – спросил стоявший в толпе Семенко Глина. Безбровое лицо его высохло и осунулось, крашенинный подрясник мешком висит на плечах.

– Который?

– Тот, с русыми кудрями. – Семенко указал на Володшу.

– Каменного мастера Володшу Строиловича не знаешь? – обернулся к Семенку молодец в холщовой, испачканной красками рубахе, который недавно жалел овчинника. – Чей ты? – спросил.

– Ничей, божий, – хихикнул Семен. – Душу спасаю, по миру хожу.

Вечером в хоромах Строиловичей собрались братья Строиловичи – Володша и Борис, Лушен и Никита Ларионовы, краскотер Антош Лосков и Филипп Соломнич, звонец от Троицы. Теплится, трепещет, как мотылек, пламя восковой свечечки; свет ее так слаб, что еле-еле можно разобрать лица сидящих у стола.

– Новгородская рать близко к Пскову, в Порховском городке, – говорит Володша. – Ливонскую стражу в Порхове побили. Молвлю я, братаны: не Псков идут воевать новгородцы, а изгнать из Пскова латинских меченосцев, злодеев наших, очистить от них землю псковскую.

– За Псков?

– Да, за Псков, за нас, идут биться новгородцы. Пусть переветы дрожат от страха, а мы… Вороги нам ливонцы. Разве мало испили от них зла? Боляр наших Алфея Сенковича и Власия Колотиловича, не взявших измены Пскову, ливонцы извели в Опочке; люди наши – кои пили воду со дна Великой, кои гниют в порубах. Недавно на пожаре в Застенье болярин Нежила лютой казнью сгубил Луку-овчинника… Наше дело, братаны, постоять за вольный Псков! То ли слово я молвил?

– То, Володша, – отозвался Филипп Соломнич. – Возьмем кто топор, кто копье… Станем рядом с новгородцами.

– Постоим за Псков! – привстал Лушен Ларионов. От голоса его дрогнуло пламя свечи.

– Пошто шумишь, Лушен? Свои люди в горнице, а чьи уши за окошком – неведомо.

– Голос у меня неспособный, Володша, – проворчал Лушен и сел.

– То бы еще я молвил, – начал снова Володша и при этом встряхнул головой, отбрасывая со лба непокорные кудри. – В ночь нынешнюю мы уйдем к новгородскому войску. А тебе, Филипп, – Володша поднял глаза на Соломнича, – иное, трудное дело… Не страшно ли пролить кровь за правду?

– Не страшно, – ответил Соломнич. – Укажи, где стоять?

– В бою воину, когда бок он о бок с друзьями и побратимами, легче пролить кровь, иное дело одному выйти против ворога, положить жизнь свою, но через то приблизить победу. Пойдешь ли на трудное дело, Филипп?

– Пойду, – твердо ответил Соломнич. – Клятву положу в том.

– Ты останешься в Пскове. Как подступят к городу новгородские полки и начнут битву, зазвони набат у Троицы, подними Псков! Всполошит набат жителей, даст им смелость, а ливонцам и переветам погибель.

– Исполню все, как ты молвил, Строилович, – повеселел и порумянел лицом Соломнич. – Знаком путь на звонницу у Троицы, зазвоню. И беда не грозит мне. Схватят коли да спросят – язык у меня свой. Скажу: Псков поднимал на новгородцев. Не тронут меня, а пошлют и других звонцов в колокола бить.

…Часу во втором пополуночи у хором Строиловичей остановилась городская стража. Привел ее боярин Нежила. Рядом с ним поп Семен.

– Эти хоромишки? – спросил у него Нежила.

– Эти, осударь. Давеча следом шел за Строиловичем и через людей пытал.

– Добро.

– Своими ушами слышал, осударь, как подбивал Строилович людей бежать к новгородцам.

– Не отрезал бы кто тебе ушей, отче Семен, – посмеялся Нежила и велел ломать ворота.

Стражи навалились на створу, сорвали ее с подпятника. Дверь в сени заперта. В хоромах тихо, словно в пустых. Стражи выломали дверь. Они перерыли и перекидали все в горнице, в подклетях, на истопке[43]43
  На чердаке.


[Закрыть]. Не нашли ни Володши, ни Бориса. Глухая старуха, мать Строиловичей, только трясла непонимающе головой, когда ее спрашивали. Нежила, рассердись, толкнул ее. Старуха упала, ударилась обо что-то в темноте; она долго лежала не двигаясь и стонала.

– Ушли, – зло прошипел Нежила, убедись в бесплодии поисков. – А ты, отче, где был до полуночи? – спросил Семена. – Не сказал вовремя о Строиловичах?

– С вечера тут я был, осударь, – лебезил Глина, терзаясь за неудачу доноса. – Смотрел… Люди шли к Строиловичам.

Глава 37
Перед рассветом

Выступив походом на Копорье, Александр не давал в пути покоя воинам. Ладьями вниз по Луге шли без отдыха. На полпути, чтобы не оказать заранее себя меченосцам, воины бросили ладьи, двинулись пеше; шли по бездорожью, лесами. Путь на Копорье указывали жители попутных погостов и займищ. Погода стояла сухая, в болотинах, во мхах не замочишь ноги. Одолев путину, войско появилось у стен Копорья..

Выступая в поход, новгородцы ожидали, что найдут в городе вал и тыновой острог из соснового «столпия». Сделать пороками проломы и вырубить «столпие» не составило бы великих трудов. Но оказалось, город срублен на высоком скалистом холме. На валу, за рвом, городовая стена – наполовину каменная, наполовину из срубов с заборолами.

Полдня метали пороки тяжелые камни в срубы, лучники обвивали смоленой ветошью наконечники стрел, зажигали и бросали зажженные стрелы. В городе начался пожар. И когда в стенах образовались проломы – начался бой. Упорно бились ливонцы; бились на валу, у городовых стен, в городе с вошедшими в проломы русскими воинами. Больше половины ливонцев пало в битве; пал и командор фон Сакен. Его поразил в поединке, разрубив мечом, Гаврила Олексич. Малочисленные, расстроенные толпы крестоносцев, бежав из боя, спустились к морю и ушли на ладьях в сторону Колывани. Александр велел разрушить и сжечь город, чтобы лишь жалкие развалины да смешанная с прахом зола напоминали о твердыне рыцарей на Води.

Княжий гонец, который привез в Новгород весть о победе, передал воеводам Тулубьеву и Дружинину указ Александра – выступать с полками на Шелонь и двигаться к Порховскому городку.

Слух о походе новгородцев на Псков достиг фон Балка. Это встревожило командора, но все же он не верил и не мог верить тому, будто Александр, повоевав Копорье, выступил к Пскову. Будь новгородцы у Порховского городка, о чем передавали слухи, рыцарь Гиршфельд, который сидит с войском в Порхове, послал бы с вестью гонца на Псков. О том, что новгородцы у Порхова, фон Балк слышал с утра, но наступил вечер, рыцарь Гиршфельд не слал гонца. Это успокоило тревогу Балка. На ночь, не из боязни внезапного нападения новгородцев, а лишь для страха псковичам, он велел усилить стражу у ворот Детинца и у окольных стен.

Слухи о приближении новгородцев не замирали. Фон Балк, чтобы рассеять их, утром велел посаднику Твердиле снарядить людей и указать им идти до Шелони. Встретят на пути новгородское войско – немедленно бежали бы в Псков. Миновал еще день. Гонцы Твердилы не вернулись.

Ночью Псков обезлюдел. На улицах не видно жителей, только проходили изредка городские стражи; у ворот, опираясь на копья, дремали ливонские воины.

Не погасла вечерняя заря, как уже занялась утренняя. Первые солнечные лучи ласкали окропленные росой тесовые крыши хором, когда к фон Балку пожаловал посадник Твердила Иванкович. Он запыхался от быстрой ходьбы. Наглухо прикрыв за собой дверь в горницу, без поклона, с каким Твердила всегда входил к командору, он вымолвил:

– Гонец… На Шелонь ходил… Сказывает: о полудню новгородское войско будет к Пскову. Ходили на Шелонь трое, вернулся один, коня загнал в пути, от Лисского волока бежал пешо.

– А двое где?

– Ушли к новгородцам, – не сказал, словно выдохнул Твердила.

– Трусы! – рассердился фон Балк; длинная сухая фигура его заметалась по горнице. – Ливонские воины и братья Ордена охраняют Псков от Орды, от разбойных и враждебных Пскову новгородцев, а трусливые, как сурки, псковичи скрываются в норы свои, спасая животы. Не встанет Псков против новгородцев – сожгу город, а трусов как врагов Ордена велю бросить в огонь. Велико ли войско твое, боярин?

– Дружина псковская будет биться бок о бок с твоими воинами, благородный лыцарь, – уклоняясь от прямого ответа, пообещал Твердила.

– Велика ли дружина? – резко, так, что Твердила отшатнулся на скамье и вобрал в плечи голову, выкрикнул фон Балк. – Где рать Великого Пскова, кою обещал ты? Не вижу твоих полков, боярин. Пируешь и бражничаешь, а на то ли дана тебе власть посадничья?

– Что в моих силах, я все… – начал Твердила, оправдываясь, но фон Балк остановил его:

– Собери войско! Хватай всех, кто может топор или копье держать. Уклоняющихся и трусов не милуй. Верных себе десятников избери – они глаза твои в войске. Или к вечеру нынче будут собраны твои полки, или не быть тебе в посадниках.

…Ночью на стан новгородского войска прибежали из Пскова братья Строиловичи, Лушен и Никита Ларионовы и Антош Лосков. Их привели к воеводе Гавриле Олексичу. Псковичи рассказали воеводе, что в Пскове ждут новгородское войско и князя Александра. Когда начнется битва – зазвонят набат у Троицы; псковичи возьмутся за оружие.

– Не станется ли набат в помощь ливонцам? – спросил Олексич.

– Нет, воевода, – ответил Володша Строилович. – Много бед принял от ливонцев Псков, нынче рад будет биться рука об руку со старшим братом своим Великим Новгородом.

Олексич сказал о прибежавших псковичах князю. Александр велел привести их. Володша Строилович сказал князю, то, что говорил Олексичу, и добавил:

– Знаем мы, княже, пути и овраги вокруг города, знаем, где слабы и ненадежны городовые стены. Проведем твои полки, куда укажешь.

Открытое лицо, смелый и правдивый взгляд серых соколиных глаз, искренность, звучавшая в голосе Володши, понравились Александру.

– Возьму вас в войско, други, – сказал он. – Зазвонят набат, поднимется Псков против врага, легка будет и битва. А тебя, молодец, – Александр пристально взглянул на Володшу, – о том спрошу: побежит войско меченосцев из Пскова, где, на каких перекрестках, легче пути ему затворить?

– Из Пскова меченосцам пешо один путь, княже: на Лыбуты и Изборск, – ответил Володша. – Пошли войско на Завелицкое поле, закроет оно дорогу. А побегут лыцари на ладьях по Великой, к озеру, чтобы там достичь устья Омовжи, и тот путь загодя бы перехватить. Займи Степанковский луг на Великой, не пустишь вражьи ладьи.

– Кто проведет войско на Завелицкое поле и на Степанковский луг? – спросил Александр.

– Кому велишь, княже, тот и проведет. Всем нам знакомы пути.

…Новгородское войско приготовилось выступать к городу. Перед тем как тронуть полки, Александр собрал воевод.

– Нынче войско наше станет у стен Пскова, – сказал он. – Брать нам Псков так, чтобы враги не ушли живыми из города. Велю: полку воеводы Тулубьева в ночи, не дожидаясь зари, идти на Завелицкое поле, перенять дорогу на Изборск. Проведет полк скрытыми оврагами и рощами, – Александр взглянул на псковичей, – этот молодец, – показал на Антоша Лоскова, высокая фигура которого выделялась среди прибежавших к войску псковичей. – Встать скрытно на поле и не пускать меченосцев дорогою на Изборск. С головным полком к городу идти молодой дружине. Выйдут меченосцы навстречу, дружинникам Конно начать битву; гнать, рубить, колоть вражью рать. Старой дружине с воеводой Гаврилой Олексичем – идти к Великой, стать ниже города, где Степанковский луг, закрыть путь к озеру. Брату Володшину Борису идти со старой дружиной, а Лушену и Никите – с сотником Устином в переднем полку. Выступим на рассвете, как заря заиграет.

Время было около полудня, когда вдали, со стороны Порхова, показался передний полк новгородцев. Фон Балк находился на Снятной горе. Сквозь облако пыли, скрывавшее новгородских воинов, он еле различал редкий лес копий, на железных наконечниках которых вспыхивали на солнце серебристые зайчики. Новгородцы двигались пеше; лишь впереди войска виднелось около дюжины всадников.

«Где фон Гиршфельд? – наблюдая за движением новгородцев, вспомнил командор. – Почему не дал вести из Порхова?» Фон Балк не допускал мысли, что Гиршфельд и воины его схвачены русичами. «Глупец и бездельник!» – Фон Балк не находил слов для выражения своего гнева. Однако не время думать о бездельнике. Новгородцы близко… Где принять бой?

Крепки городовые стены в Пскове, а новгородские полки устали от похода. Командор не сомневался в исходе боя. «Не разобьем в поле русичей, положим их у стен города», – думал он.

Рыжее облако приближалось. Ветер относил его назад. Среди ехавших впереди всадников фон Балк не различал никого – ни по одежде, ни по оружию – похожего на князя. Казалось, войско новгородское идет ощупью, нарочно замедляя движение; словно не к нападению готовится оно, а к защите от боя крестоносцев.

«Бросить внезапно клин в десять рыцарских копий и полк кнехтов… Встретясь с ними, передний полк новгородцев рассеется и бежит. Победа воодушевит крестоносных воинов». Фон Балк даже усмехнулся, когда у него возникла эта счастливая мысль. Он тут же велел двум сотням ливонских воинов в полку Нигоцевича выйти бегом за ворота Окольного города.

Радостно забилось сердце командора, когда он увидел сверкающие копья и доспехи своих воинов; плотные ряды их, точно подхваченные бурным ветром, устремились вперед.

Всадники, которых видел командор впереди рыжего облака пыли, повернули коней; унеслись куда-то направо, исчезнув за зеленым кружевом березовой рощицы на пологом склоне дальнего холма. Новгородцы замешкались, но не повернули вспять.

– Пусть же они погибнут! – вслух произнес фон Балк, не отрывая глаз от равнины, где, построясь клином, шли на конях рыцари; за ними, не отрываясь, бежали пешцы.

Противники сблизились. Как бы соизмеряя силы, ливонские воины и новгородцы остановились друг перед другом. Ветер донес на Снятную гору шум голосов и бряцание оружия. Фон Балку знаком этот шум. Там, грозя друг другу оружием, бранятся, выкрикивая ругательства, воины враждебных ратей. Фон Балк даже изменил себе. Он стоял теперь не прямо и неподвижно, а склонясь вперед и вслушиваясь в каждый звук. Тонкие прямые губы его кривились в усмешке. Вот-вот, опустив копья, ливонское войско сблизится с новгородцами. «Пора!» – не вытерпел, крикнул фон Балк. Голос его как будто достиг ушей воинов. «Deus le volt!» – донесся оттуда клич крестоносцев. «Так хочет бог!» – эти слова папы Урбана II, возглашенные им на соборе в Клермоне, перед первым крестовым походом, давно стали боевым кличем духовных рыцарских братств. Издали нельзя уловить, кто начал сражение; рыжее пыльное облако наглухо скрыло поле, где сошлись противники.

Битва началась, как и предполагал фон Балк, боем крестоносцев. Командор стоял на прежнем месте, опираясь на меч. За облаком пыли он хотя и не видел, но ясно представлял себе все, что совершается на поле. Смяты ряды новгородцев, воины их бегут…

– Пресвятая дева! – вдруг раздался возглас позади командора. – На поле новгородские всадники.

У фон Балка вытянулось лицо. Он тоже увидел всадников; кони их, расстилаясь над землей, приближаются к месту сражения. Должно быть, всадников увидели и воины, бившиеся с новгородцами. Пыль, клубившаяся над полем, и шум сражения начали приближаться к городу. Глаза фон Балка отказывались верить тому, что открылось перед ним: бегут ливонские воины! И не кучка всадников, не малочисленный передний полк, над которым в лучах солнца недавно сверкали серебристые зайчики копий, а огромная, неисчислимая темная лавина новгородцев преследует бегущих и поражает их.

…Зазвонили набат у Троицы. Ветер подхватил звон и разбросал его по многочисленным звонницам церквей и монастырей. Тихий, казалось, опустевший Псков ожил. Ватаги жителей, вооружаясь копьями, топорами, а кто и ослопиной, хватали и секли посадничью стражу, с боем поднимались на городские стены, сбрасывая оттуда ливонских воинов.

Со Снятной горы, где недавно стоял фон Балк, установленные новгородцами пороки мечут тяжелые камни.

Скрипят, расползаясь, рубленые ряжи окольного острога, образуя проломы. Со свистом сверлят воздух стрелы ливонских лучников, льется со стен смола, но ни стрелы, ни жестокий бой уже не в силах остановить наступающих. Нарастает шум битвы, поглощая в едином непередаваемом гуле и набат псковских церквей, и звон оружия, и клики сражающихся.

К исходу дня победители вступили в город.