Текст книги "За землю Русскую"

Автор книги: Анатолий Субботин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 55 страниц)

Глава 17
У Онцифира на Лубянице

Голосили первые петухи, когда постучались в ворота на двор к Никанору. Стук поднял Анису Мардальевну. Что-то ворча, она прошлепала в темноту босыми ногами к еле поблескивавшей слюдой оконнице, послушала. Стук повторился.

– Осподи, наказание! – пробормотала Мардальевна. – И сон не берет полуношников.

Она разбудила мужа.

– Вставай, Никаноре! Стучат.

– А? – вскочил Никанор. – Ломятся… В этакую пору.

– Может, нужда кому, – примирительно протянула Мардальевна.

Никанор послушал. Стучат негромко, но настойчиво.

– Схожу, – решил он. – Окликну.

Ночь теплая и темная. По небу быстро несутся рваные облака, и в просветах их горят редкие и, почему-то казалось Никанору, очень крупные звезды. Словно не решаясь ступить босыми ногами на влажную от росы холодную траву, Никанор постоял на крыльце. Когда стук в ворота раздался снова – окликнул:

– Кто там, за воротами?

– Свои, Никаноре.

Никанор не признал голоса, переспросил:

– За какой нуждой среди ночи?

– Дело неотложное, Никаноре.

– Уж не Омос ли?

– Узнал. Открывай, Никаноре, а то сорокой через ограду переметнусь.

Никанор приоткрыл створу. Омос протиснулся внутрь и, видя, что Никанор собирается закрыть за ним, остановил:

– В хоромы не пойду, Никаноре. Молвлю словечко и уйду… Мне еще к Страшку на Ильину, да на Рогатицу… Староста Онцифир зовет тебя.

– Онцифир? – изумился Никанор. – Почто ночью?

– Планида такая, Никаноре, не время спать ремесленным, – усмехнулся Омос. – Слышал небось о после свейском, о том, что в Грановитой, при болярах, молвил свей князю?

– Слышал, да ведь слуху-то, говорят, не всякому верь.

– Не слуху, а мне поверь, не лыко плету. Войной свей грозит… Правитель ихний велел сказать князю: стою, мол, на твоей земле, приди и поклонись! Не поклонишься – пленю тебя и землю твою. Разгневался Александр Ярославич. «Не кланялись свеям люди русские, молвил. На поклон русичи отвечают поклоном, а на бой – боем». Ввечеру после велел князь звонить завтра большое вече, будет он говорить с Великим Новгородом. Вече созвонят со полудня, а наперед, поутру, уличанские скажут слово. Нынче у Онцифира будет ближний болярин княжий Федор Данилович, потому и зовет староста мастеров…

На себя не похож сегодня Омос. На устах у него ни шуток, ни прибауток. Говорит степенно и так, словно своими ушами слышал все, что сказал свейский посол князю и что ответил князь.

– Близко ли свей к Новгороду? – полюбопытствовал Никанор. – Не сказал о том посол?

– Близко, – уверенно, словно успел он побывать там, где стоят шведы, и повидать их, ответил Омос. – Стан их, Никаноре, на нашей земле.

…Лучник Онцифир был в Грановитой, когда Александр принимал шведского посла. Встретив лучника, Федор Данилович сказал ему, что ввечеру собирается на Лубяницу, и просил Онцифира звать к себе мастеров братчины, лучших из лучших. «Слово есть у меня к ремесленным, Онцифире», – сказал он.

Затемно уже, собираясь на Лубяницу, Федор Данилович позвал с собой Ивашку.

– Вечер хорош, отроче, – молвил. – В такой-то вечер старому не спится и молодому горяча подушка. Проводи меня на Торговую сторону.

По улицам ехали шагом. Пробовал было Ивашко горячить коня, но Данилович остановил: «Будешь в поле, отроче, там скачи вволю, а в городе, на тесовой мостовой, копыта громко стучат». Ивашко не спросил, куда едут, и боярин не сказал о том. Чуть ли не с испугом взглянул молодец на Федора Даниловича, когда тот, свернув на Лубяницу, остановился у Онцифировых ворот.

На дворе Ивашко, все еще не зная, радоваться ему или сердиться на то, что явился незваным, помог боярину сойти с коня. Данилович передал ему повод, размял уставшие от седла ноги, велел:

– Прибери коня, Ивашко! Может, долго буду в хоромах… Терпенья наберись, а где ждать – твоя воля.

Онцифир встретил боярина на крыльце.

– Спасибо за честь, осударь! – сказал он. – Не погнушался моим жильем.

– Не гостем я, Онцифире, – поднимаясь по ступенькам, ответил боярин. – Совет твой надобен.

– Мне ли в советниках быть, осударь!

– Не мал ты на Новгороде, – усмехнулся Данилович. – Староста ты мастеров оружейных, а ремесло ваше дорого.

– По ремеслу спросишь, болярин, скажу, об ином-то не обучен думать.

– Полно, Онцифире! – Поднявшись на крыльцо, Данилович остановился, чтобы отдышаться. – Не занимать тебе ума ни в гостиных, ни в болярских хоромах. С людьми живешь, думы людские слышишь.

На столе в железном подсвечнике горит восковая свеча. На передней лавке – Федор Данилович, рядом с ним Онцифир. Лучник в белой холщовой рубахе с красными ластовицами; борода у него, будто рассыпанный овсяный сноп, закрывает грудь. По другую руку боярина – кузнец Никанор, за ним Страшко, Игнат-гвоз-дочник, щитник Анфим… Позади всех, на краешке коника, кровопуск Омос. Горница в хоромах Онцифира тепла и вместительна, но так как печь в ней топится по-черному, высокий накат потолка, выложенный из круглых бревен, отлунивает в мягком сиянии свечи маслянисто-темным блеском, точно облитый смолой.

В горнице прибрано. Тесовый пол застлан мягкими ткаными дорожками; под кутним воронцом играет узорными бранями белый как снег холщовый рушник, другой – накрывает окованную медью дубовую укладку, которая стоит на лавке в красном углу.

Говорит Федор Данилович. Ремесленные молча, не перебивая, слушают неторопливую, спокойную речь боярина.

– Не с распрей пришел я к вам, добрые мужи, – говорит он, – а хочу перемолвиться словом. Свейское войско переступило рубежи наши. Страшны свей Новгороду, говорят по-за углам, а не за тем ли говорят, чтобы глаза отвести. В хоромах бояр вотчинных хитрят, выжидают… Тою мыслью тешатся: юн князь, не соберет войска. Не победы ищут ему – позора. С переветами-измен-никами Нигоцевичем и Ярославком псковским, кои живут в Риге под крылышком у меченосцев, ведут тайные речи. Довольно терпеть зло, мужи, слушать наветы… Пора хватать наветчиков и казнить за язык их. Завтра, с полудня, по указу князя зазвонит на Ярославовой звоннице вечевой колокол, соберутся на большое вече все концы городские – и софийские, и торговые; сложатся ли в одну речь голоса? Князь Александр Ярославич выйдет на вечевую степень, скажет слово о походе противу свеев, а будет ли слово его словом Великого Новгорода?

– Ремесленные мастера не укроются в лес, болярин, не будет среди них супротивников, – подумав, молвил Онцифир.

– За всех ли твое слово, Онцифире?

– Врать я не учился, болярин, и льстить не умею. Будет слово князя словом Новгорода. Отыщется черная душа да покажет вражьи когти – познает она гнев новгородцев. На Великом мосту, над старым Волховом, будет суд. Не о том тревога наша, болярин, не будет распри в Новгороде, иное тревожит: встретятся в поле полки – кто победу возьмет в битве? Силен идет враг, осударь-болярин.

– Кто возьмет победу – битва решит, Онцифире, – ответил Данилович. – Князю и воеводам его в том ведать, как ставить полки. Выступит войско, а мы… Дадим ли оружие воинам? Городовой и княжий запасы не велики, есть ли оружие у ремесленных, у вас, мастера оружейные? Поведай о том, Онцифире!

– Есть, – решительно произнес Онцифир и в подтверждение того, что сказал, пристукнул по столу ладонью. – Дадут мастера копья и рогатины, топоры боевые и луки самострельные, броню и шеломы. То ли слово молвил я, други? – Онцифир обратился к ремесленным. – Как ты судишь, Никаноре?

– Я как все, Онцифире, – отозвался Никанор. – И готовые изделия есть у меня, и горн в кузне не погашу.

– Вели, болярин, принесем оружие, – вслед за Никанором молвил Страшко. Он даже привстал и помахал перед собой ладонью, будто разя врага. – У Игната, – показал на гвоздочника, – у Анфима, у всех ремесленных мастеров есть чем порадовать войско и воевод.

– На вече о том будет ли слово? – спросил Данилович.

– Скажем. Услышит наше слово Новгород, – ответил Онцифир. – А чтобы голос наш громче был, нынче же оповестим ремесленные братчины, позовем, чтоб завтра, как зазвонят набат на Ярославовой звоннице, никто из ремесленных не сидел дома; все, кого ноги носят, шли б на вече.

– Хватит ли времени на то, чтобы известить так-то ремесленных мастеров в городовых концах? – усомнился Данилович.

Онцифир только собрался ответить боярину, как сидевший до того молча кровопуск Омос выбежал на середину пола, подбоченился.

– Оповестим, – заявил он. – Птица не махнет крылом, как полгорода обегу, во все ворота постучу. Люди мы, болярин, не ленивые; где смешком, где тишком, а на своем поставим.

– Почто балагуришь, Омос? Не одни сидим, – сказал Страшко и взглянул на боярина.

– Умен Страшко, а не дошел того, со зла ли балагурство Омосово, – упрекнул Омос кузнеца.

Данилович усмехнулся, взглянул на кровопуска, как бы желая удостовериться, сможет ли Омос выполнить то, что обещает.

– Так ли будет, Омос?

– Так, болярин. Не на ветер слово мое, не на воду.

Не голосом громким, не осанкою сановитой, не дородностью славится на Новгороде ближний боярин княжий Федор Данилович. В гридне ли, в суде ли – он не повысит голоса; скажет слово, и от того, что сказано, не отступит. Люди говорят: все знает Данилович. Ни темные ночи, ни стены каменные, ни дубовые частоколы не скроют от его уха и глаза. По рождению Федор Данилович суздалец. Нет у него вотчин на Новгороде. Вотчинные бояре не любят его, но спесью перед ним не возносятся. Нигде не опустит он головы, ни брань, ни распря не переедят ему горла. Навестил сегодня боярин хоромы лучника Онцифира, и не боярин будто, а равный с равными говорит он с ремесленными. Зато знает Данилович, что скажут завтра на вече ремесленные мастера.

Время близко к полуночи. У себя, в хоромах, ждет боярина Василий Спиридонович. И к торговым гостям новгородским будет слово Федора Даниловича.

…Голоса в горнице разбудили Васену. Прислушалась, подождала. Голоса не затихают. Девушка поднялась, накинула летник, подошла к двери, приоткрыла.

У стола, рядом с батюшкой, боярин. Мутно горит свеча, но Васена узнала Никанора и Страшка. Кто-то еще в горнице… В полутьме Васена не разобрала лиц. Хотела отступить, но второпях опустила скобу. Дверь, скрипнув, распахнулась. Боярин, говоривший с ремесленными, прервал речь, оглянулся.

– Долго засиделись у тебя, Онцифире, – сказал он. – Хозяйку твою потревожили. Пора честь знать.

– Не суди мою «хозяйку», болярин, – усмехнулся Онцифир. – Не гонит она гостей; затем пришла, чтобы медом потчевать.

– Полно, Онцифире, пришли мы не мед пить…

– От чаши меду, как и от доброго слова, не отказывайся, болярин. Налей пополнее ендову, Васена!

Глава 18
Вече

Звонит набат вечевой колокол на Ярославовой звоннице. В городских концах с раннего утра побывали княжие гонцы, оповестили: собирает князь Александр Ярославич большое вече на Ярославовом Дворище, зовет на вече и Софийскую и Торговую стороны.

Давно не знал Великий Новгород того, чтобы все городские концы сходились на один зов. Нынче, как зазвонили набат, потянулись к Ярославову Дворищу люди из Плотников и со Славны, с Неревского конца, из Гончаров; шествуют бояре с Загородского, с Пруской и Чудинцевой улиц. У всех одно на языке: шведское войско переступило рубежи, идет походом на Новгород.

– У Ладоги, чу, свей. Порубежный полк, что стоит там, свей побили… Гонец прибыл, сказывал. Того и жди – увидим свейские ладьи на Волхове. Посол свейский в Грановитой так и молвил князю: не покоришься – пленим тебя. Не о том ли и вече нынче, чтоб велеть князю с поклоном идти к свеям?

Говорил, размахивая руками, Офоня-колпачник. Он воровато оглядывался по сторонам; редкая, словно выщипанная, бороденка Офони кажется лишней на его круглом, как румяное яблоко, лице.

– Сам ты, Офоня, слышал посла-то? – спрашивают у него.

– В Грановитой был посол… – увильнул Офоня. – Не велел свей князю Ярославичу идти в поле, побьем твои полки, молвил.

– Сила у свеев, – кто-то тревожно вздохнул.

– Силища! – громче подхватил Офоня. – И у франков, и в немецких землях, и в иных во всех ведают, нет на белом свете сильнее войска свейского.

– А что молвил князь Александр послу?

– То и молвил, – вмешался в разговор Антон-дег-тярник. До того он, глядя исподлобья на Офоню, молча стоял в толпе. – Выйдем, молвил, навстречу, побьем вас. Свей грозил полоном, а как услыхал слово Ярославича, прикусил язык. Видано ли то, чтобы русичи кланялись свеям?

– Свей идут ладьями по Волхову, может, ты, Антош, распялишь руки, заградишь им путь? – насмешливо спросил Офоня.

– Тебе, Офоня, лучше молчать бы, – подвинулся к колпачнику и, сердито сверкнув на него глазами, вступился за Антона Тимош-серебряник. Высокая фигура его в крашенинном зипуне заслонила собой Офоню. – Не пройдут свей к Новгороду, вот что молвил свею Ярославич. А почему не пройдут, пошевели-ко о том, Офоня, под колпаком у себя!

– Мало ль что скажет Ярославич, – не сдаваясь, петушился Офоня. – Не посадский он житель, не ремесленный, не гость торговый… Князь он, не с нации пир пирует.

– То-то тебя не позвал… Именитого вотчинника.

– А кто они, вотчинники? Опора и надёжа Великому Новгороду.

– Опора, да у ремесленных что-то бока болят от этой опоры, – сдвинув на затылок колпак, засмеялся Антон-дегтярник. – Кто на кого оперся? Кажется, не мы на плечи болярские, а боляре на наши шеи оперлись. Князь Александр силен, не кланяется походя вотчинникам, вот и занадобилась им опора. За откол Новгорода от Руси вотчинники, так ли?

– Ох, так.

– На княжем дворе так-то! – крикнул Офоня.

– А ты не шуми, Офонюшка! – оборвал его серебряник. – Чешется у тебя язычок – почеши, а врать не ври. Знаем, что князь не ровня ни мне, ни тебе… Не ровня! Но он за всю Русь. И нам, городовым людям, мила Русь. За нее, за Великий Новгород, а не за вотчины болярские проливали кровь отцы и деды наши. О том и колпачникам пора бы знать.

Донесся шум со стороны моста. Показались кузнецы, оружейные мастера. Они привалили на вече всей братчиной. Впереди Никанор и Страшко.

– Кузнецы-хитрецы… Эка ватага! – раздались голоса в толпе. – Гей, Никанор, гей, Страшко, много ли копий сковали, много ли топориков боевых?

– Не до копий им было, – насмешливо скривив рот, молвил Офоня в сторону. – Светцы гнули да сковородники.

– Слышь, Никаноре, что люди толкуют: не копья ковали, а сковородники бабам. Ухватами собрались полки снаряжать.

– Языком молоть вольно, ежели рот не замазан! – крикнул в ответ Никанор. – Бывало ль когда, что ходили кузнецы позади всех?

– Шли впереди, а в горнах холодно, – выкрикнул Офоня.

– От кого слышу? Офоня? Громобой-богатырь! Офоне меч легок, ослопину Офонюшке во сто пуд…

– Хо-хо-хо! – смех заглушил последние слова Никанора.

И вдруг словно ветер подул:

– Князь… Князь… Александр Ярославич.

– На коне… С дружиной.

– Посторонись, люди добрые, дайте взглянуть!

– На коне-то прямехонек…

– А дружина… Сто богатырей, молодец к молодцу.

– Как в велик день идет… Ни копья, ни меча – ни у самого, ни у дружинников.

– Не воевать идет Ярославич, слово молвить.

Александр сошел с коня и поднялся на вечевую степень. На высоком помосте степени его видно издалека. Красный с золотою тесьмой кафтан, надетый на нем, перехватывает узорный пояс из мягкой сыромяти. Шил пояс Липко – кожевник с Раздвижи. Позади князя воевода Ратмир и алеют шубы боярские. Молчаливы нынче бояре, да и мало их. Тому занедужилось, тому место у вечевой степени на Ярославовом Дворище страшнее недуга. Обида в боярских гриднях: зачем князь собрал большое вече не у святой Софии?

Александр поднял руку. Занялся шелест у Верхнего ряда на торгу, пробежал по толпе и замер.

– Мужи новгородские! – начал Александр; голос его разнесся по всему Дворищу. – Свейский правитель Биргер послал к Великому Новгороду своего лыцаря. Приняли мы лыцаря, как чести его положено. Велел правитель свейский сказать нам, что ихнее войско стоит на Русской земле, скоро оно будет к Новгороду. Не позорно ли, мужи, слушать хвастливые речи? Римские попы благословили поход свеев, назвали его крестовым, как поход на сарацин и поганых язычников. Неужто так велика сила свейская, что покоримся без боя? Пусть рука моя, – Александр вытянул вперед руку, – не будет держать меча, пусть хула и позор падут на мою голову, если поклонюсь свейскому правителю и возьму мир на его воле! Не покорный мир дадим свеям, мужи, а соберем полки и выйдем навстречу. Желаю я, чтобы слово мое стало твоим, Господин Великий Новгород! Не от удальства, не ради славы себе говорю, мужи, а ради славы Руси, ради мира и вольной гостьбы Великого Новгорода. Свейское войско людно, но не солома ломит силу. Иду, мужи, навстречу ему с дружиною и всех, в ком сердце Храброе, сила не угасла, зову в большой полк! Так ли молвил я, мужи новгородские? Будет ли слово мое словом Великого Новгорода?

Александр умолк и обнажил голову. Не затих еще в ушах новгородцев его голос, а на степени, рядом с князем, встал Василий Спиридонович, торговый гость.

– Волен ли Господин Великий Новгород пасть под чужое ярмо? – выкрикнул он. – Волен ли принять поругание от латинских свеев?

Шум и крики новгородцев заглушили речь Спиридоновича.

– Не волим!

– Не поклонится Новгород свеям!

– Собирай полки, княже!

– Костьми ляжем…

Не слышно голосов супротивных. Красный от надсады Офоня-колпачник машет исступленно руками, кричит что-то, брызжа слюной.

Один Офоня. Качнулась толпа, захватила его, отнесла от степени.

– Не склонимся, мужи, под чужое ярмо, – когда шум утих, раздался снова голос Спиридоновича. – Не время в хоромах сидеть, ждать, покуда гром грянет; время надевать шеломы да идти под стяг княжий. Скажем, мужи, и запишем в грамоте: готовы послужить Великому Новгороду! Кто добром, кто силой, животом своим и волей…

С непокрытой головой стоит Александр на вечевой степени. Ждал он, что его слово станет словом Новгорода, но, поднимаясь на степень, все же тревожился: не начал бы кто окольную речь. Бывало так: скажут небылицу, и зашумит вече… Голос людской толпы как струны у гуслей. Но сегодня кто и хотел сказать против – молчав. Гостиные и ремесленные братчины сложились в одну речь. Скажешь против, а не ровен час – приведется под тяжелую руку…

– Кого воеводою поставит Новгород над своим полком? – крикнул Спиридонович.

– Силу Тулубьева…

– Дружинина…

– Хорош Дружинин, да хвор. Не оправился после боя.

– Князю поставить воеводу!

На степени лучник Онцифир.

– Поставим воеводою гостя Спиридоновича! – крикнул он. – Пригож молодец! Силен, на разум востер и удали вволю.

– Спиридоновича!

– Спиридоновича воеводою!..

На губах Александра улыбка. Дав утихнуть шуму о Спиридоновиче, он призвал к тишине.

– Князю слово!

– Тише! Александр Ярославин скажет…

– Спасибо за волю Великому Новгороду! – Александр ступил вперед и поклонился. – Клянусь перед святою Софией и Великим Новгородом не мириться с врагом, покуда он не побит, покуда стоит он на земле нашей и грозит полоном древним вотчинам новгородским. Будет ли на то слово Великого Новгорода?

– С тобою Новгород, княже, веди полки! – крикнул Игнат-гвоздочник.

– Зови под стяг свой людей ратных! – подхватили новгородцы слово гвоздочника.

– Тебе воля брать в полки и охочих и посошных…

Пишут дьяки имена охочих людей в новгородский ополченский полк. Меха дорогие, гривны, куны и ногаты серебряные, копья и рогатины, топоры боевые несут новгородцы. Лучник Онцифир и Сила Тулубьев принимают добро.

Выступил вперед боярин Лизута.

– От своих животов даю двух холопей да пятерым тегилеи…

Стоявший рядом с Лизутой Гаврила Олексич покосился на боярина, оборвал:

– От твоих животов, болярин, мало сулишь. Дружину снаряди! Не жалей ни копий, ни шеломов, ни железных рубашек…

Александр спустился со степени. В толпе, окружающей дьяков, он увидел Никанора. Кузнец стоял и выкрикивал свое имя. Александр позвал его.

– Ия сказан в твоем полку, княже, – приблизясь к Александру, сообщил Никанор. – С тобой жили, с тобой и в поле…

– Нет, Никаноре, – резко, будто сердясь на кузнеца, остановил его Александр. – Не тебе идти в полк, будь у себя в кузне.

– Почто, княже? – нахмурился Никанор. – Трусом не бывал…

– И я не ищу в тебе труса, а дорого твое ремесло. Тебе, Никаноре, не копьем биться с врагами, а ковать оружие для воинов, вязать кольчужки крепкие.

Видя, что кузнец собирается возражать, Александр повысил голос:

– Так сказано, Никаноре! Быть тебе у своего дела, в том моя воля и воля Великого Новгорода.

Глава 19
В стане врагов

Шведское войско на многочисленных ладьях отплыло из Обо к русскому берегу. Никто из воинов не сомневался в успехе похода. Море было спокойно. Пользуясь попутным ветром, шведы подняли паруса. Легкие ладьи с пешими воинами стаями окружали огромные корабли правителя и конного рыцарского полка. Погода изменилась на полпути. Ветер посвежел, постепенно небо обложили тяжелые темные тучи. Когда передние ладьи начали втягиваться в устье Невы, войско настигла гроза. Ломая пучину моря, будто из самой ее глубины вздымались волны и неслись к берегу, заливая егб и дубовые рощи на островах.

Спасаясь от бури, шведы начали высадку. Корабль правителя остановился у устья Ижоры. На холме, видном издалека на низменном берегу, поднялся златоверхий шатер. Вокруг расстилалась покрытая сочной травой поляна. Она начиналась от Ижоры, достигала заросшего низкорослым кустарником болота, шла вверх по берегу и обрывалась у темно-синей гряды глухих ижорских лесов.

Волны, несясь с моря, подняли воду. Скоро она выступила из берегов, залила островки. Недавно еще спокойная река потеряла свои очертания. С шумом и грохотом волны разбивались о подножие холма, на котором возвышался шатер правителя. Зеленые купы дубовых рощ на островах напоминали огромные сказочные корабли на безбрежном пространстве взбунтовавшегося моря.

Промокшие до костей воины радовались твердой земле, ожидая найти на берегу жилье, тепло и пищу. Залитый почти сплошь водою берег реки – рубеж Руси. Отсюда простирается вдаль, за неизведанные леса и болота, обширная, сказочно богатая Новгородская земля.

При высадке шведов на русском берегу никто не оказал им сопротивления. Берег казался необитаемым.

Непогода, какою встретила Русская земля крестоносное войско шведского короля, и то, что рыцарь Карлсон, ушедший из Обо в Новгород с повелением правителя князю Александру, не вернулся, задержало шведов.

А места вокруг дики и неприютны. Топкие болота, темные, непроходимые леса преграждали путь. Собираясь в поход, шведы намеревались плыть на ладьях в озеро Нево[35]35
  Ладожское озеро.


[Закрыть], взять Ладогу; оттуда «гостиным путем» идти вверх по Волхову до стен Новгорода. Теперь, когда войско близко к озеру, «гостиный путь» казался Биргеру и опасным, и долгим. На Волхове шведским ладьям пришлось бы преодолевать порожки, перекаты и мели; если новгородцы станут сопротивляться, то нелегкими для шведов будут встречи с береговыми засадами. Поход на ладьях по чужой реке ослабит войско.

Прямой и скорый путь к Новгороду лежит сушей, но он незнаком, а у шведов нет проводников. Жители порубежных погостов и займищ при первой же вести о появлении шведского войска бежали в леса; на местах погостов шведы нашли свежие пепелища.

Непогода и нужда в пище сказались на настроении войска. Недовольство прорывалось глухо, но с каждым днем упорнее и настойчивее. Высокое положение духовника правителя обязывало отца Биорна знать обо всем, что думают и что говорят воины. Опечаленный тем, что он слышал, святой отец во время вечерней беседы с правителем поведал о своем беспокойстве. Биргер выслушал его не прерывая.

– Страх твой напрасен, святой отец, – промолвил он, успокаивая Биорна. – Мы вступили с оружием на эту землю, и ничто не заставит нас ее покинуть. Мы знаем свое войско, и нет у нас сомнений в его храбрости и непобедимости.

– Русы дерзки, государь, упрямы; земля их обширна. Они будут прятаться в лесах и избегать битвы, предпочитая нападать исподтишка. А скрытый враг, государь, страшнее того, который стоит в поле.

– Мы навяжем им битву! – произнес Биргер с такой жесткой решимостью, что отец Биорн невольно отступил. Но через мгновение бледные губы правителя тронула улыбка.

– Скоро вернется рыцарь Карлсон от князя новгородского, – сказал он. – И если русичи не сложат оружия, то не пройдет и двух недель, как крестоносное войско будет у стен Новгорода. Победа вознаградит нас за лишения, испытываемые теперь.

– О том я молюсь, государь, – произнес отец Биорн, набожно скрестив на груди руки. – Но, да простит государь мои слова, не время ли снарядить послов к братьям-меченосцам, известить их о нашем походе и напомнить о тех обязательствах, которые приняты Орденом по соглашению о совместном походе на Русь?

Биргер поморщился. Улыбка, блуждавшая на его губах, не исчезла, но глаза – серые, почти бесцветные – потемнели. Он заговорил устало, как бы нехотя:

– Напомнить Ордену о союзе и совместном походе на Русь – о том сказал ты, святой отец?

– Да, государь. Союз с братьями-меченосцами облегчит победу…

– А что станется после?

– Союз с единоверным Орденом не опасен нам, государь.

– Не опасен для апостолической церкви, но не для Швеции и нашего короля. Разве не пришлось бы делить с меченосцами плоды наших трудов? Мы первыми ступили на землю русов. Новгород и князь новгородский не смогут остановить нас. Я не противу союза с меченосцами, святой отец, но то, что повергнется нами, должно принадлежать нам.

– Клянусь четками апостола Петра, государь, я не хочу, чтобы войско христианнейшего короля, да хранит его бог, несло труды на пользу Ордена или дружественного нам короля датского, – подняв к небу глаза, произнес отец Биорн. – Довольно того, что меченосцы станут угрожать русам.

– И за то назовут свою долю, – невозмутимо прозвучал ответ Биргера. – Меч шведов не нуждается в помощи… Пленного руса, – Биргер неожиданно переменил разговор, – который схвачен вчера в лесах, отдаю тебе, святой отец. Пусть этот дикарь станет первым в здешней земле, познавшим свет истинной веры.

– Благословит бог ваше доброе сердце, государь!

Покинув шатер правителя, отец Биорн облегченно вздохнул. Ветер, который все еще дул с протоки, был сегодня теплее и тише; облака рассеялись, образовав в небе рваные голубые просветы, предвещая тем близость ясных солнечных дней.