Текст книги "За землю Русскую"

Автор книги: Анатолий Субботин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 55 страниц)

Александр крикнул:

– Стой, лыцарь! Прими бой!

Повернул коня и пустил его навстречу.

Копье Александра поразило чело вражьего шелома. Покачнулся рыцарь, еле удержался в седле. Копье его, направленное в грудь Александра, со звоном скользнуло по кольцам бехтерца.

Александр готов еще сразиться, сбросить противника с коня, но между ними выросли стеной латники.

Искусны кузнецы на Новгороде! Копье, что принесли они в дар Александру, пробило шелом рыцаря. Упал шелом на землю. Издали Александру видно врага, его лысеющий спереди череп и окровавленное лицо. Оруженосцы сняли рыцаря с коня и на руках понесли с поля.

Чем отважнее бьются новгородцы, тем жесточе и отчаяннее сопротивляются шведы. Много пролилось вражеской крови, но слабеют и русичи. Кто первым дрогнет в сече? Солнце близко к полудню, а бой не затихает. Стонут и бранятся те, кто от тяжких ран не в силах держать копье.

…На берегу Михайло с ладожскими ратниками.

Три ладьи боем захватили ладожане; кровью шведских воинов окрасилась вода реки.

В сече на берегу ладожане оттеснили защищавших ладьи копейщиков к огромному двадцативесельному кораблю. Выбив копье из рук преградившего ему путь воина, Михайло очутился на корабле. Шведы догадались убрать доски, переброшенные на берег, оттолкнулись. Дюжина врагов навалилась на одного. Стоек и удал ратник, страшен топор в его руках. Окружившие Михайлу копейщики не решаются приблизиться к нему. Но вот шведы вынесли тяжелый самострел. Обережет ли кольчуга от стрелецкого боя? Люто огневался Михайло на вражью хитрость, напал на копейщиков. Как солому, рубит топор ратрвища копий, но шведы не отступают; многолюдством своим и хитростью стремятся взять победу.

– Миша! Стой крепко, брате!

– Васюк!

Когда начался бой на корабле, Васюк, сбросив тегилей, в одной рубахе, вплавь добрался к борту корабля.

Появление босого, в намокшей одежде ратника было до того неожиданным, что нападавшие на Михайлу шведы попятились.

– За землю Русскую! – что есть мочи крикнул Басюк, и как бы в ответ ему издали донеслось:

– Руби ладьи, молодцы удалые!

Откуда-то из болот, из неведомых никому, кроме невских рыбаков, заводей, вынеслись на реку легкие рыбачьи ладьи. На передней – во весь рост – Пелгусий. Он с непокрытою головой, в руках ижорянина длинное ратовище топора. Пятеро молодцов ушло с ним, а на ладьях людей больше дюжины.

Рыбаки-ижоряне пристали к ватажке.

В этот-то миг до слуха Ратмира донесся звук боевой трубы. «Пора!»

– Пора, воевода! Время биться засадному!

Это крикнул Савва, прибежавший к Ратмиру со словом княжим. От усталости после быстрого бега он с трудом, задыхаясь, выговаривал слова.

Ратмир оглянулся. Словно вырос он. Поднял руку и крикнул:

– Разомнем плечи, други! Бросай лавы на воду!

Не затих его голос, как поперек Ижоры вытянулись связанные витыми из черемухи и ивы кольцами лавы. Дальними кольцами они еще висели в воздухе, а Тойво был уже на середине их. Он первым выбежал на перемешанный с обломками раковин, хрустящий под ногами галечник, на том месте, где перед боем пил воду рыцарь. Ратмир, за ним конные дружинники переправились вплавь.

Стремя в стремя, сверкая на солнце блеском брони и копий, показался на поляне засадный полк княжей дружины. Жестоко, не щадя себя, бьются шведы, но сила их сломлена. Теснятся они к берегу. Если б не широкая синь Невы; многие из шведских воинов, бросив оружие, искали бы спасения в быстроте своих ног.

Под Ратмиром сражен конь. Шведские латники окружили пешего. Тяжел в бою меч старого воеводы. Направо, налево рубит. Близко от Ратмира бьется Спиридонович. Не устояли латники, теснятся к устью Ижоры.

Шведский воин преградил путь Савве. В бою с ним у Саввы сломалось копье. Швед не успел занести топор. Сжав в охапку врага, Савва вместе с ним упал на землю. Швед оцарапал ему лицо, пытался дотянуться зубами до шеи, но Савва отбросил его; боевой топор врага очутился в руках отрока. В схватке Савва уронил шелом, но не ушел с поля; бился с непокрытою головой.

Впереди, за строем врагов, златоверхий шатер. Савва начал пробиваться к нему. Ему казалось, стоит рухнуть шатру, и шведы бегут. Савва с таким ожесточением и силой махал топором, что стража у шатра разбежалась. Шатер пуст, но золотой шар, венчающий белую паволоку, сияет гордо, как и в начале битвы. Савва принялся рубить опоры. И как бы возвещая о победе, златоверхий шатер Биргера рухнул.

Радость охватила новгородцев. Торжествующие клики их заглушили шум битвы.

– За Русь!

– За святую Софию!

К ладье, над которой ветер полощет поднятые паруса, бережно, на руках, оруженосцы несут раненого Биргера. Плотные ряды шведских воинов, отбиваясь от русичей, окружают правителя.

Впереди русских воинов Гаврила Олексич. Оруженосцы подняли Биргера на ладью. Олексичу удалось пробиться сквозь строй врагов. Копыта его коня стучат по доскам, перекинутым с ладьи на берег. Витязь занес меч, когда шведы, заполнившие ладью, оттолкнулись от берега. Олексич вместе с конем упал в воду. Близко от берега, но на глубине броня и шелом неотвратимо тянут ко дну. И пить бы Олексичу прохладную воду реки, если б не Устин. Сотник бежал к ладье следом за Олексичем. Он протянул топор, помог другу.

А на холме, где догорала битва, шведы окружили Александра. Примятая множеством ног трава скользка от пролитой крови. Александр дал волю мечу. Но как ни бился он, ближе и грознее сдвигаются устремленные на него копья врагов. Горько пасть в битве витязю за миг до победы.

Отмахалась у него рука. Реже поднимается меч, чаще и звончее бьют вражеские копья о железные кольца княжеского бехтерца. Казалось, неизбежна гибель, но шведы вдруг отхлынули…

Окинул Александр взглядом вокруг, и глаза его вспыхнули радостью. Василько и с ним Емеля, ратник со Меты. Недаром в походе хвалился кричник своим топором. Легок и тонок, но не зазубрился в битве.

Мало уцелело шведов, мало и ладей шведских отвалило от берега. С порубленными бортами и днищами, со сбитой снастью, плывут они к морю, как хлам. Те, что уцелели, выгребли на середину. Князь Тойво со своими лучниками осыпают их стрелами.

Русские воины столпились на берегу; кто машет оружием вслед бежавшим шведам, кто кулаком.

– Хмелен ли мед пили на Руси? – кричат.

– Сладок ли пир пировали у Великого Новгорода?

– Шли на Русь – похвалялись, назад пошли – спокаялись.

– С тяжкой вестью к тебе, княже, – остановился перед Александром Василий Спиридонович. – На ижорском устье бился я с свейскими латниками рядом с воеводой Ратмиром. Много легло свеев на берегу, многих приняла вода. В сече десятеро навалились на воеводу…

– Где он? – перебил Спиридоновича Александр.

– Там, – Спиридонович показал в сторону устья, где дымится зеленью шар одинокой березы. Не шелохнется она, словно оцепенела от того, что видела.

– Убит Ратмир? – потемнело лицо князя.

– Нет, но…

Александр не дослушал. Молча направился он к устью. «Пал Ратмир». Не верилось в правду этих слов. Пораженный вестью о гибели друга, Александр не думал теперь о радости победы и бежавших шведах.

В тени березы на устье, как бы скрыв себя от зноя в ее тени, среди поверженных шведских латников лежит Ратмир. Глаза его закрыты. При каждом вздохе грудь поднимается так высоко, точно впервые почувствовал витязь тяжесть кольчатого бехтерца. Трава и песок около окроплены кровью. Она уже запеклась, стала темной, и кажется, потому лишь ярче выделяется на примятой зелени.

Александр опустился на колено. Пристальным, неподвижным взглядом он долго смотрел в лицо воеводы.

– Ратмир, тебя ли вижу в прахе? – шепотом произнес он.

Ратмир открыл глаза.

– Побиты свей? – спросил.

– Свеев нет на нашей земле. Не многие из них бежали… Слышишь победные клики воинов?

– О! – Ратмир сделал усилие и приподнялся. – Слава воинам! Счастлив я, княже, что умираю не в постели, как ленивый монах, а на бранном поле, как положено воину.

– Ты будешь жить, Ратмир. Со славою вернемся к Великому Новгороду.

– Нет, княже. Рана… тяжка.

Ратмир снова закрыл глаза. Безмолвно стоят вокруг воины. Но вот раненый витязь снова приподнялся, внятно и отчетливо прозвучал его голос:

– Честь и славу Руси храните… други!

Он вытянулся, глубоко вздохнул, словно хотел полнее насладиться свежестью вечера и буйными запахами трав. Александр, склоняясь над ним, не отрывал глаз от лица друга.

– Ратмир! – позвал он. – Слышишь меня?

Не дрогнули веки на закрытых глазах воеводы. Он лежал неподвижно, такой же, каким жил. Александр поднял голову Ратмира и прижал к себе. Воины сняли шеломы. Василий Спиридонович отвернулся, взглянул на тонкий вечерний туман, занимавшийся над рекой, и, будто утирая пот, смахнул слезу.

Бережно, словно боясь причинить боль угасшему витязю, Александр уложил голову Ратмира, поднялся и оземь поклонился праху.

– Други мои! – обращаясь к воинам, произнес он. – Предадим земле павших! Пусть лягут они в броне, с оружием своим, как братья, на рубеже земли Русской. Не легкой рукой, трудами своими, храбростью и силой оружия нашего взяли мы победу. Память о ней навсегда останется устрашением свейским крестоносцам и всем врагам Руси.

– Воеводу Ратмира погребем здесь, княже, у устья, где бился он со свейскими латниками, – промолвил Спиридонович.

– Нет, – решительно сказал Александр. – Братом воинам жил Ратмир, братом им ляжет в землю. Насыплем холм над могилой в память о тех, кто положили жизни свои за отчизну.

Вечер. Ни огонька, ни костра не видно на дальнем берегу, куда скрылись остатки разбитой шведской рати. Русская река – глубокая, величественная – несет свои воды, отражая в них блеск вечерней зари и пламя костров, освещающих затихшее поле битвы.

Часть третья

Глава 1
Боярин Нигоцевич

Стук колотушки уличного сторожа разбудил Бориса Олельковича. В тишине хором стук этот отдавался настолько резко, что, открыв глаза, Борис Олелькович не сразу понял причину тревоги. В горнице ник полумрак. Огонек лампады в переднем углу еле освещал тяжелый темный киот, в глубине которого поблескивал серебром и золотыми венчиками образ «Знамения».

– Ох, грехи, грехи! – вздохнул боярин. Он попытался было снова заснуть, но стук колотушки – назойливый, как осенний дождь, – разогнал сон. – Ох, грехи!

Давно ли, пяти весен не прошло с той поры, когда жил Борис Олелькович у себя, в резных хоромах на Легоще-улице в Новгороде Великом. В довольстве и почете жил. На Шелони и на Белом озере лежали его вотчины; Молога на Бежецком верху и Рабанга в Кубенском приозерье склонялись перед именитым боярином. За обеднями у святой Софии стоял он впереди, в совете господ в Грановитой сидел на верхнем месте, близко к владыке.

Кто бы сказал в ту пору, что придется боярину Нигоцевичу искать приюта у ливонских рыцарей, в городе Риге, а вот – привелось. Бежал Олелькович из Великого Новгорода. Пить бы ему воду со дна Волхова, если б не скрылся вовремя в Детинце. «На поток!» – будто сейчас несется крик, заполняя собою все. И ныне каждый звук, даже стук ночной колотушки, доносящийся с улицы, напоминает о нем.

До ночи отсиделся Борис Олелькович в хоромах владыки, а ночью, крадучись, как последний холоп, бежал в Псков, к зятю Нежиле; из Пскова, вместе с Нежилой, ушел в Ригу.

«Прям я на слово, за то и поток принял, – утешал себя думой боярин. – Небось кум Стефан живет белехонек. Бывало, только и слышишь: «Мы, Осмомысловичи…», а почуял беду – бороды не показал перед народом». Не за себя, за все боярство вотчинное принял Борис Олелькович горькую чашу. Не легко пить ее, но и в несчастий он не пал духом. Гордится тем, что не склонился, не унизил себя перед суздальскими князьями.

В старые годы, когда княжил в Новгороде Ярослав Всеволодович, боярин не ладил с ним, но терпел. Силен Ярослав, не легко было перебороть его. Помнит Борис Олелькович, как тяжко обесчестила Ярослава битва на Липиде. Казалось, не подняться ему. Будь на месте Ярослава другой князь, сидел бы он после из милости победителей удельным заморышем. А Ярослав словно не знал поражения. Князю Мстиславу, которого приняли новгородцы, скоро пришлось ехать в Галич, а Великому Новгороду просить милости Ярослава.

«Но покорностью ли своей высок перед городами русскими Господин Великий Новгород? – продолжал свои размышления боярин. – Нет. Князь – не господин над святой Софией. Дело князя – править войско, а суд и власть держит совет господ, владыка новгородский и посадник. Верхними людьми, боярством вотчинным славен Новгород. В Суздальской земле княжая власть выше боярской, воля князя выше воли совета господ, – в Новгороде тому не бывать. Как и Ярослав, Александр ищет опору в ремесленных и гостиных братчинах. Пусть! Черным людям не сломить силы старых вотчинников». И чем больше размышлял боярин, тем упрямее непокорная мысль: легче ему, Борису Олельковичу, жить на чужбине, чем поступиться правами верхних мужей в Новгороде.

Не было лучше часу избавиться от суздальских князей, чем тот, когда Борис Олелькович сказал в совете господ слово против Александра. Казалось, все предугадал боярин, и так и этак прикидывал. Ярослав в ту пору княжил далеко, в Киеве, на Суздальскую Русь напала Орда, разоряла она и жгла низовые города; ждал Борис Олелькович – начнется большой шум. Александр, испугавшись, соберет поезд, уйдет из Новгорода без распри. А он?..

– Не склонился, не уступил, – горько усмехнувшись, вслух произнес боярин.

Не против князя – против старых бояр, против вотчинников именитых поднялся Новгород. Княжая дружина усмирила буйство. Не будь сильной воли князя, не одни Нигоцевичевы хоромы пылали бы на Легоще; и на Прускую, и на Чудинцеву перекинулось бы.

«Умен Александр, заступил верхних, а так ли? – думал боярин. – Не боярство вотчинное – власть княжескую заступил».

На чужбине связал свое имя Борис Олелькович с Ярославком, сыном Владимирка псковского. Прежде, в Новгороде Великом, случись боярину встретиться с Ярославком, руки не подал бы княжонку, а нынче?.. Другом своим и князем величает его.

Беседовал как-то боярин с Нежилой, спрашивал: не зазорна ли дружба с Ярославком? «Князем русским» величается Ярославко, а небось слово-то «Русь» ему неведомо. Не русским обычаем живет.

– Обычай его к нам не пристанет, осударь-батюш-ка, – ответил Нежила. – В Риге епискуп и лыцари именем Ярославка ладят поход на Псков. Помогут Троица да святая София, через Ярославков поход и мы вотчины свои возвернем. А как будем на Руси, скажем тогда, давать ли Ярославку ряду на княжение.

– Не о ряде тревожусь, – Борис Олелькович остановил зятя. – А ну-ка, грехи, вернемся на Русь в стае с Ярославком… Жди о себе после худого звону.

– Не худой звон узда есть, осударь-батюшка, – возразил Нежила. – И в Пскове и в Новгороде верхние люди будут с нами, а из меньших кто слово противу молвит, для тех, чаю, не вывелись холодные порубы.

– Добро бы так-то.

– Будет так, осударь-батюшка.

Борис Олелькович помолчал. Глаза его, устремленные к образу «Знамения», выражали обет и покорность.

– Не ведаю я своей вины перед Новгородом, – снова начал он. – Не людей страшусь, себя. Словом и делом стоял за обычаи наши, уложенные богом. Заступили нас лыцари, приют дали, а на походе, ну-ка, грехи, лыцари войдут хозяевами в Псков. От Ярославка не помощь. Не слыхал он звону ни у Троицы, ни у святой Софии, не мочил шелома ни в Волхове, ни в Великой. Лыцарский выкормыш он. Родителя его, князя Владимира Мстиславича, изгнали псковичи за черную измену. Ты парнишком бегал в ту пору, а я… Памятую я, Нежила. Стакнулся Владимирко с лыцарями противу Великого Новгорода, помощью лыцарей хотел утвердить себя князем псковским и новгородским. Псковичи не поддались обману, ополчились на Владимирка и изгнали его. После жил он в Риге, в жены себе взял немецкую девку, племянницу епискупа Альберта. От той девки родился Ярославко. В пеленках небось он был, как Владимирко с лыцарством напал на Русь. Под Медвежьей Головой суздальский Ярослав с новгородцами побили лыцарей. Не льщу Ярославу, хуже полыни мне суздальские князья, а все же молвлю: под Медвежьей Головой и после, на Омовже, за Русь он бился. Под Медвежьей Головой пал в битве магистр меченосцев фон Волквин, а перевета-изменника Владимирка Ярослав увел в полон. Ярославко, сынишко Владимирков, рос в Риге, при матери, вчуже обычаев русских. Только и есть у него от Руси – имя княжее. И нынче, гляжу… Ох, грехи, Нежила! Не в кольчуге Ярославко, не в бехтерце, как надлежит русскому витязю, а в немецких латах кованых; шелом на голове у него без еловка – бочка с крестовиной, щит лыцарский – на три угла. Не ждал, не ведал я, что на старости приведется мне стоять под стягом чужого княжонка.

– Троица и святая София заступят нас, осударь-батюшка, – неловко, опустив глаза, словно виноват был в беде тестя, промолвил Нежила. – В Пскове рос я, а и мне не князь Ярославко, но без него не вижу пути на Русь.

Глава 2
Рыцарь фон Балк

Рижский князь епископ, поставленный святейшим престолом главой духовного рыцарского Ордена братьев-меченосцев, благословил командора фон Балка на труды в защиту юного князя Ярослава Владимировича. Князь епископ не обмолвился о походе, но фон Балк – умный, смелый воин, ему ли не знать, что не в Риге придется защищать княжеские права сына Владимира псковского.

Ярославко рос при дворе епископа. Чуждое княжеское имя не отлучило его от католической веры и обычаев рыцарских. Ярослав Владимирович – рыцарь по духу и крови, его судьба близка Ордену. Сядет он князем во Пскове – откроется братьям-меченосцам дорога на Русь.

Жестокие поражения, принятые Орденом под Медвежьей Головой и на Омовже, забылись. Ни память о них, ни рыцарские клятвы о вечном мире с Русью не тревожат совесть командора. Старые призраки как мертвецы, им ли преградить путь воину? Фон Балк верил в свою счастливую звезду.

Не прежняя Русь перед ним, не та – сильная и великая, – с какою бился магистр фон Волквин. Ныне Русь разорена, поругана ордами хана Батыя. Жалкой и обессиленной открывается она взору фон Балка.

Но орды Батыя, разорив срединную и украинную Русь, не достигли земель псковских и новгородских. На пути к Новгороду повернул хан коней. Долго ли будет так? Ныне ханское войско разрушило Киев, захватило Волынь и Галицкую Русь; оно у рубежей польских и земли угров. А вернется хан на Русь – перед силою его не устоят новгородцы. Не склонятся они перед Ордою добром, склонятся перед силой. Сядут ханские наместники в Пскове и Новгороде, тогда… При мысли об этом на высоком сухом челе фон Балка выступил пот. Благословляя крестовый поход на Русь, папский престол отдал земли Пскова и Новгорода в вечный лен братьям Ливонского ордена и союзным с ним королям датчан и шведов. Не перед ханами склонят головы новгородцы и псковичи, а перед братьями Ордена, перед знамением креста и меча, которое несут меченосцы.

Чувства, волновавшие фон Балка при мысли о ханских наместниках в Пскове и Новгороде, не сравнимы ни с чем, что видят глаза и слышат уши. Только горе и страсть голодного, у которого отняли добытый тяжким трудом хлеб, лишь в слабой и несовершенной мере могут сравниться с горечью и гневом командора.

Готовя поход, фон Балк завоевательные стремления свои прикрывал именем юного Ярослава, сына Владимира псковского. Под стяг Владимировича становились водьские племена, люди, бежавшие из Пскова и Новгорода; даже именитый боярин новгородский Борис Нигоцевич протянул руку дружбы Владимировичу, назвал его князем псковским.

Мысли и опасения свои об угрозе Новгороду и Пскову от нечестивой Орды фон Балк высказал князю-епископу.

– Орден меченосцев поможет князю Ярославу Владимировичу вернуть наследие родителя своего, – выслушав командора, сказал епископ. – Святейший римский отец именем бога благословил апостольский подвиг. Иди на Псков, брат командор! Милостью пресвятой девы русская церковь отринет восточных патриархов и воссоединится с апостолической римской церковью, единой истинной.

Войско фон Балка подступило к Изборску, занятие которого открывало крестоносцам ближние пути на Псков. Здесь, под Изборском, командор получил весть о походе шведов. Возмущенный и раздосадованный тем, что шведы выступили прежде, чем его войско утвердится в Пскове, фон Балк приказал немедленно взять осажденный город. Изборяне отбили нападающих. Урон, который понесли меченосцы в битве, был так значителен, что командор, закрыв все пути к городу, решил измором и голодом заставить изборян открыть ворота.

Ни в Риге, ни в войске фон Балка никто не сомневался в победе шведов. Фон Балк с нетерпением ждал вести о поражении новгородцев, но вести о том не было. Гонцы из Риги и из Дерпта отговаривались незнанием. Наконец из Дерпта передали, что при дворе дерптского епископа говорят, будто новгородский князь, избегая битвы у стен Новгорода, вышел навстречу шведам с дарами и покорностью.

Эта весть огорчила и возмутила фон Балка. Шведам легко, без боя, удалось захватить то, что давно считали своей добычей рыцари-меченосцы! «Трусы! – в гневе восклицал фон Балк, словно бы переживая обиду за неумение русичей стоять в битве. – Таков и князь их». Как сон, легковесны и смешны были теперь фон Балку воспоминания о старых победах новгородцев. Даже то, что стены непокорного Изборска все еще высятся несокрушимо, не трогало командора. Не Изборск, всю Русь хотел видеть он склоненной перед собой.

Слухи, чем они неожиданнее, тем тревожнее. Фон Балк все еще возмущался и негодовал на трусость новгородцев перед шведами, на легкомыслие их князя, когда в войске заговорили, что новгородский Александр встретил шведов на рубеже Руси и поразил их полки. Шведский правитель Биргер с остатками своего войска позорно бежал, спасаясь от плена и гибели. Слухи о позоре шведов с каждым днем становились настойчивее. В войске меченосцев и верили им и сомневались, пока грамота, полученная из Риги, не рассеяла всех сомнений: о бегстве Биргера и гибели его войска писал князь-епископ.

Или войско Александра оказалось сильнее шведов, или жадность и самонадеянность погубили Биргера. Победа на Неве противоречила всему, что слышал фон Балк о Руси, о чем приносили вести немецкие торговые гости, посещавшие Новгород. До битвы на Неве фон Балк не раз слышал и верил тому, что Александр новгородский не сведущ в делах ратных, что войско новгородское слабо и малочисленно. Но теперь мысли о легкой победе войск Ордена над русичами уступили место сомнениям. Фон Балк не был бы воином, если б не понимал, что в битве со шведами Александр проявил доблесть; не многолюдством взял победу, а хитростью воинской. «Александр быстр и смел, – думал фон Балк. – Вышел навстречу шведам, встретил их у рубежа». В поражении шведов фон Балк видел предупреждение себе, неожиданное препятствие успешному походу своего войска.

Три столетия назад захват немецкими правителями земель залабских славян положил начало движению немцев на восток. Немецкие рыцари истребили славянские племена лютичей и прусов; продвигаясь дальше на восток, захватили земли лэттов, ливов и эстов. Ныне войско Ордена на рубеже Руси.

Как ни тревожила фон Балка весть о битве на Неве, все же она не поколебала веры командора в свою звезду. Шведы начали поход, грозя русичам порабощением и пленом, он, фон Балк, вступит в Псков со словами дружбы. Пусть русичи видят в меченосцах не врагов, а друзей, союзников своих в борьбе с Ордой. «Умная хитрость в делах воинских – путь к победе», – рассуждал фон Балк.

Он снарядил гонца в Ригу; кроме грамоты князю-епископу, гонец повез грамоту боярину Нигоцевичу.

«Спеши, боярин, к войску, – писал фон Балк Нигоцевичу. – Твой глаз и твой ум нужны нам».