Текст книги "За землю Русскую"

Автор книги: Анатолий Субботин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 55 страниц)

Глава 14
Подвиг Конрада фон Кейзерлинга

Рыцарь Конрад фон Кейзерлинг выступил против псковичей. Начиная поход, Кейзерлинг сам удивлялся тому, что покорно склонил голову перед волей командора. Виноват в том русский боярин. Когда фон Балк сказал о походе, Кейзерлингу показалось, что боярин насмешливо взглянул на него. Уж не подумал ли, что тевтон страшится встречи с русичами? Кейзерлинг не закричал, не обругал боярина, – молча принял волю командора. Следуя теперь впереди войска, рыцарь сердился на себя за свою внезапную сговорчивость.

Кейзерлинг не любил фон Балка. Богатство и воинские подвиги, прославившие командора, вызывали у тевтона зависть к успехам соперника и обиду на то, что сам он не нашел случая оказать храбрость и достоинства свои. Фон Балк пришел в эту землю юношей в дружине монаха Мейнгарда, первого епископа ливонского. Замок Икскюль, возведенный Мейнгардом, явился первым источником истинной веры в стране язычников. Епископ Альберт, сменивший Мейнгарда, поставил город близ устья Даугавы, у выхода реки в море, назвал город Ригой, по названию холма Риге, на котором возвышался епископский замок, и основал духовный рыцарский Орден братьев-меченосцев. Папа Иннокентий III благословил Орден.

Меченосцы, захватывая земли, обращали в своих рабов живших на этих землях язычников – лэттов, ливов и эстов; строили замки, огнем и мечом распространяли свет апостолической римской церкви. К тому времени, когда меченосцы объединились с братьями древнего тевтонского Ордена, – тевтоны не нашли в Ливонии ни земель, ни рабов. Но на восток от земель Ордена лежали необозримые пространства, обжитые инаковерующими русами. Святейший престол призвал рыцарей начать новый крестовый поход на Русь.

Предок фон Кейзерлинга – сподвижник императора Фридриха Барбароссы – погиб в битве с неверными в Святой земле[39]39
  Церковное название Палестины.


[Закрыть]. В наследство Конраду фон Кейзерлингу достались мечты о славе и гордость тевтона. Потомок сподвижника Барбароссы верил в легкость и безнаказанность похода, верил, что русские города при появлении рыцарского войска откроют ворота и владычество братьев Ордена утвердится во Пскове и Новгороде так же легко, как утвердилось оно в Ливонии.

Дождь не переставал. Холодный и колючий, он моросил с самого утра. В ушах свистел ветер. Дорога набухла липкой и жидкой грязью; конь под Кейзерлингом то и дело оступался в наполненные водой лывины. Далеко ли псковская рать Гориславича? Где предстоит встреча? Выступая из-под Изборска, Кейзерлинг послал вперед двух конных воинов, наказав им: как только завидят псковичей, вернулись бы и сказали, что видели. Третий или четвертый десяток верст идет войско, а ушедшие вперед воины не возвращаются. Это сердило рыцаря. «Не обманщик ли гонец псковский? – думал он, вспоминая оборванного, в разбитых лаптях, холопа Твердилы Иванковича. – Может, не из Пскова гонец, а послали его изборяне, чтобы отвести глаза доверчивому фон Балку». Командор и русский боярин поверили гонцу. То, что они обмануты, веселило Кейзерлинга. «Не садиться бы мне на коня, то-то посмеялся бы», – размышлял он.

По сторонам дороги тянулся еловый бор; кажется, не было ему конца. Осматриваясь, Кейзерлинг чувствовал себя властелином и бора и земли, на которую ступил его конь. Но не эти пустынные места привлекали рыцаря. Каменные, зубчатые стены его замка встанут невдалеке от Новгорода. Как наяву, видит их рыцарь перед собою; а вокруг, в окрестностях замка, тысячи рабов – русичей, – их дело трудиться и радовать покорностью своего повелителя. С завершением похода на Русь он, Конрад фон Кейзерлинг, станет обладателем неисчислимых богатств. Как владетельный сюзерен будет иметь подвластных себе вассалов и свое войско.

Скользким косогором спустились к мелкой, но быстрой речонке. За речонкой еловый бор поредел, строевой лес сменился молодым ельником. По сторонам дороги стали встречаться старые огнища, заросшие высокой поблекшей травой. Среди них встряхивали на ветру пожелтевшими листьями плотные, как стена, грядки березняков и осинников.

За кустами открылся погост. Крытые соломой избы темнеют бревенчатыми кокорами. Речонка, через которую переправлялись недавно, сделав крутой изгиб, зарылась в глубину широкого, с осыпавшимися склонами оврага; он тянется в стороне, недалеко от погоста. Улица, избы погоста словно вымерли – даже псы не лают. Фон Кейзерлинг остановил коня.

– Русичи враги нам, – тонко и высоко, точно меряясь силою с ветром и дождевыми струями, взлетел его голос. – Мы видим жилье их, но русичи дики и негостеприимны, хуже язычников. Горе грешникам и еретикам! – голос Кейзерлинга поднялся еще выше. – Гнев пресвятой девы покарает их. Зажгите жилье! – Кейзерлинг вытянул перед собой руку, показывая на погост. – Ни трубы, ни очага пусть не останется от жилищ варваров.

Наскоро из густых еловых веток воины соорудили шалаш, где рыцарь мог бы укрыться от дождя, но Кейзерлинг остался на коне. Подняв рыжую бороду, он смотрел вперед, на избы погоста, около которых, размахивая на ветру пылающими снопами соломы, суетились воины. Намокшие от дождей строения загорались медленно. Белый дымок занимался где-либо под застрехой, полз по мокрой соломенной крыше, темнел, становился плотнее и, наконец, пронзенный красными ножами пламени, взлетал ввысь. Дымом заволокло улицу. Прибиваемый дождем, он низко стлался над пожней. Пламя лизало стены изб, как живое, трепетало в раскрытых окнах. И чем сильнее занимался пожар, тем выше поднималась борода Кейзерлинга. Благородный рыцарь наслаждался зрелищем своего подвига.

Воины привели захваченных на погосте пленников. Полуодетые, с непокрытыми головами, они испуганно жались друг к другу. Взор Кейзерлинга задержался на женщине, русые волосы которой плетеными жгутами обвиты вокруг головы. Она стояла к нему ближе других и, словно не видя ничего вокруг, укачивала на руках плачущего ребенка.

С треском и шумом, выбросив в мутное небо огненный столб жарких искр, рухнули стропила крайней избы. Пламя вспыхнуло ярче. Ребенок на руках пленницы не унимался. Кейзерлинг тронул коня, приблизился к женщине; не успела она отпрянуть – вырвал ребенка из ее рук.

– Отдай! – голосом, раздирающим сердце, схватившись за стремя рыцаря, крикнула женщина. – Не губи!

Резким движением Кейзерлинг освободил стремя. Пленница, забыв страх, тянулась к нему.

– Не губи!

Кейзерлинг высоко поднял руку, как бы дразня мать, и вдруг, будто вняв ее мольбам, бросил жертву наземь.

– В огонь! – крикнул он. – Всех! – Кейзерлинг показал на пленников. – Милость пресвятой девы очистит еретиков от ересей их.

Глава 15
Рыцари вошли в город

Воевода Степан Дементьевич вернулся от городовых стен в свои хоромы. Он только что обошел острог, беседовал с ратниками у бойниц и в стрельницах, побывал у отдыхающих после ночной сторожи. Если псковская рать, которую обещал привести Гаврила Гориславич, вовремя подоспеет на помощь, изборяне выдержат осаду. Стены крепки, день и ночь кипят котлы с смолой и водой, ратники городовые и ополченские не помышляют о том, чтобы склонить голову перед ливонской ратью.

В хоромах у себя Стефан Дементьевич прошел в гридню и сел на скамью. Тело ломит усталостью, после бессонных ночей слипаются глаза. Марфа Фоминишна, обрадованная приходом мужа, наставила перед ним гору снеди. Степан Дементьевич приложился к ендове, взял на заедки кусок лукового пирога, но тут же опустил на руки голову и заснул.

У полного снеди стола Степан Дементьевич спал до вечерен. На вечернях прибежал гонец от воротной стрельницы с вестью. Марфа Фоминишна вышла к нему, спросила:

– Велика ли весть, паробче? Заснул Степан-от Дементьевич.

– Суди, осударыня, – поклонился гонец. – Послал меня сотник Лупп; грамоту велел отдать воеводе, а та грамота дана из лыцарского войска.

Марфа Фоминишна взяла у гонца свиток. Она по складам разбирала псалтырь, прочитать же наскоро выцарапанные письмена не смогла. Только и поняла два слова: «Болярину Степану…»

– Из лыцарского войска грамота? – переспросила.

– Оттудова, осударыня. Выбежал ихний ратник к воротной стрельнице, пустил стрелу. Стрела принесла грамоту. Сотник Лупп велел нести грамоту воеводе.

– Может, и впрямь важное что, – вслух подумала Марфа Фоминишна.

Не хотелось ей будить мужа, но все же решилась. И самой не терпелось узнать, о чем из вражьего стана пишут воеводе.

– Степанушка, очнись, осударь! – войдя в гридню, позвала она, тронув за плечо мужа. – Очнись! – боярыня наклонилась ближе. – Гонец…

– Гонец?! – встрепенулся воевода. – Не со Пскова ли?

– Нет, с грамотой к тебе от сотника Луппа.

– Что-то мелешь ты, Марфа, – зевнул воевода. – О чем писать Луппу? Видел его нынче.

– Не свою грамоту послал, лыцарскую.

Степан Дементьевич потер глаза, пригладил спутанные волосы; потянулся было за шеломом, но, оглядев наставленную перед ним снедь, спросил:

– Никак я заснул за едой-то?

– Заснул. Пригубить ничего не успел.

– То-то, чую, на еду охота… Давай грамоту, поглядим, кому до меня нужда.

Приняв свиток, Степан Дементьевич осмотрел его.

– Печать, зрю, Новгорода Великого… Гонец-то, который принес грамоту, тутошний?

– Тутошний, Тимша-мошенник.

– Знаю Тимшу. На торгу брал у него мошну и дома заказывал из сыромяти, с узором шитым, – сказал воевода. Повернув перед глазами восковую печать, привешенную к грамоте, прочитал вслух – «Посаднек Новгородстей Борис». Не слышно давно на Новгороде посадника Бориса, – промолвил с недоумением.

Развернув и разгладив свиток, Степан Дементьевич вооружился указкой – острой, изогнутой волною дубовой палочкой с резным коньком на тупом конце и кольцом для пальца. Водя ею по строчкам, начал:

– «Болярину Степану Дементьевичу, воеводе на Изборске, пишет болярин Нов-Града Великого Борис Нигоцевич Олелькович…»

– Нигоцевич! – всплеснула руками Марфа Фоминишна. – У ливонцев он… Неужто вместе с латинами на землю свою меч поднял?

– Не диво, Марфа, – Степан Дементьевич оторвался от грамоты. – Не впервой переветы вкупе с ворогами идут на Русь. Поглядим, что он пишет: «Поклон тебе болярину…» Гм, мягко стелет. «От меня и зятя моего Нежилы Агафоновича, болярина псковского. Почто ты, Степан Дементьевич, держишь город? Не со злом и не с поруганием пришло к Изборску лыцарское войско, а добра желаючи: помочь Руси скинуть ярмо нечестивой и поганой Орды, заступить Русь от пленения, утвердить права вотчинные на Пскове и Великом Новгороде, рушить насилие суздальское. Тебе ли, болярину, идти противу? Знал я родителя твоего, поныне добром его вспоминаю; верил он моему слову и тебе бы поверить. Войско лыцарское многолюдно, не откроешь ворота без крови, погибнет Изборск. Послушай совета, возьми мир! Грамоту сю пишу, желаючи твоего счастья. Отдашь Изборск – себя спасешь, воеводство свое и город. Порукой в том мое слово…»

Степан Дементьевич опустил указку и бросил от себя грамоту.

– Слышала, Марфа, что пишет перевет? – спросил. – Измены во мне ищет. Нет, Бориска, не бывать тому! – Дементьевич в сердцах грохнул кулаком по столу. – Не хаживал я в измене.

– Страшно, осударь, – боярыня закрыла лицо руками. – Сожгут и разорят Изборск латыняне.

– А ты бабьим-то умом не велишь ли выйти за городовые ворота с поклоном к латинам? – нахмурился Степан Дементьевич.

– Нет, осударь, не велю, – ответила Марфа Фоминишна. – Баба я, а чужой лести не покорна.

В ночь над городом опустился туман. Белая мутная пелена его заволокла улицы, городовые стены, луга и леса вокруг. Опасаясь, что под прикрытием тумана враги могут незамеченными приблизиться к стенам города, воевода Дементьевич велел сотникам поставить сторожи в поле, впереди стен. Появится войско меченосцев – бежали бы сторожевые воины с вестью в город; сам Степан Дементьевич провел ночь на воротной стрельнице, не сомкнул глаз.

Перед утром со стороны Великой, миновав вражеский стан, прибежали в город трое псковичей. Воины привели их к воеводе. Псковичи открыли Дементьевичу, что шли они в полку Гаврилы Гориславича на помощь Изборску. Псковская рать переправилась через Великую ниже города и на пути, в лесах, неожиданно для себя, встретилась с войсками меченосцев. Много воинов пало в битве, погиб на поле и воевода Гориславич.

– В городе не слышно было о битве Гориславича, – сказал Степан Дементьевич, выслушав псковичей. – Давно ли бились?

– Позавчера, осударь-воевода, в сутках пути от Изборска. Засадою напали меченосцы. И конно и пешо.

– Почто меченосцы ходили далеко от города? – спросил Дементьевич. – Не измена ли черная дала им весть о вашем походе?

– Неведомо, осударь. В полку Гориславича все воины, кои вышли из Пскова, бились с меченосцами.

Горько было Степану Дементьевичу узнать о гибели псковской рати. Отпуская псковичей, принесших весть о битве, Дементьевич велел им отдыхать покуда. Теперь, когда пропала надежда на помощь Пскова, легко ли будет защитникам Изборска отстоять город? Ох, тяжко на сердце у Дементьевича! Но о том, что тревожит воеводу, надо ли знать воинам?

Степан Дементьевич спустился со стрельницы и прошел в подклет, где, укрываясь от дождя, сидели и лежали ратники; одни из них спали, другие жевали хлеб, запивая его водой. Степан Дементьевич спросил: не найдется ли у кого сквалыжки хлеба. «Ночь долга была, зубы дела просят», – усмехнулся.

– Хлеб-от черств у нас, осударь-воевода, – сказал ратник, в котором Дементьевич узнал Тимшу. – Со вчерашнего дня дома не показывались.

– Давай и черствый, Тимша, такой-то слаще.

Взяв хлеб, Степан Дементьевич густо – добела – посолил его и только принялся есть, сверху, со стрельницы, прибежал сторожевой ратник.

– К тебе, Степан Дементьевич, – ратник остановился перед воеводой. – Никак замыслили что-то латинские крестоносцы… Срубы в поле и вроде ползут…

Следом за ратником воевода, спеша, поднялся на стрельницу. Впереди, ближе полуверсты, в поле изба. Срублена она без окошек, из неокоренных кряжей; над срубом нет ни стропил, ни крыши. Подальше, левее первой, другая такая же, и еще… Подняв над глазами ладонь, Степан Дементьевич смотрел на вражью хитрость. Ратник не обманул: избы двигаются. Покачиваясь на неровностях поля, они медленно ползут к городу.

«Срубы на катах, – догадался Дементьевич. – Внутри срубов воины».

– Не посрамим имени своего, други! – громко сказал Дементьевич, обращаясь к окружившим его воинам. – Стояли мы перед силой вражьей, постоим и перед хитростью. Гонцы, скликайте людей! Пусть в городе набат звонят, молебны служат попы… Кто из лука целить горазд – обвивайте стрелы смоленой посконью, зажигайте их и с огнем кидайте на срубы. Станут близко у стен недруги, будем лить на головы их смолу кипящую и воду. Пусть помнят, как встречали их на Изборске. Ратным людям всем – крепко стоять на стенах, не дремали бы копья и топоры.

Зазвонили набат. Горящая смоляная посконь, намотанная на стрелы, огненными птицами взвивалась в воздухе и падала на черные, мокрые срубы. Ветер раздувал пламя. Поле затянул густой дым, но сырое дерево не загоралось. Пригвожденная стрелою к срубам посконь сгорала, оставляя после себя языки копоти.

На защиту города поднялись все жители. Жены-из-борянки жгли костры под котлами со смолой и водой, носили и складывали у стен камни.

Вражеские срубы подвигались ближе и ближе к городовым стенам.

В рукопашной битве пал воевода Степан Дементьевич, но сеча не затихла. Место воеводы заступил сотник Лупп.

– Не дадим врагу город! – кричал он, ободряя воинов. – Не посрамим имени своего!

Падали враги, но редели и ряды защитников Изборска. В городе занялись пожары. Низко стлавшийся по земле дым ел глаза. Изборяне бились на улицах, бились у каждого дома. Треск рушащихся в огне строений сливался с криками и воплями сражающихся. Пролитая кровь – своя и чужая – мешалась с грязью.

– Не посрамим имени своего! – разносится голос Луппа. Крик его подхватывали воины.

– Не посрамим!..

Глава 16
В Риме

В день Невской битвы отец Биорн, спасаясь от копий и стрел новгородцев, задолго до конца сечи бежал на ладью и велел гребцам править к другому берегу реки. Ладья отвалила в тот момент, когда показалась на привольной воде рыбачья ватага Пелгусия. Седая борода предводителя рыбаков парусом развевалась на ветру. Отец Биорн и ругал и молил гребцов, чтобы жали на весла, вызволили его из смертной опасности. Челнок с двумя русичами погнался было за убегавшей ладьей, но скоро отстал. Отец Биорн молитвенно воздел руки и поблагодарил бога за то, что закрыл он глаза варварам и еретикам, повернул челн их в огонь битвы.

Топкий и вязкий берег, куда пристала ладья, зарос густой и плотной осокой, напоминающей камыш. Впереди, невдалеке, зеленеет лесок. Отец Биорн направился туда. Он был уже близко от спасительных зарослей, когда, неожиданно оступившись, упал. Точно незримый огонь обжег ногу. Она страшно отяжелела. Попытался встать, но боль была так невыносима, что казалась святому отцу хуже наказания божьего, принятого за чужие грехи. «Вывих, – мелькнула мысль. – Как выбраться из трясины?» Гребцы, переправившие Биорна через реку, бежали. Он ползком, измазав илом и рыжей болотной тиной одежду, в кровь изрезав осокой руки, все же приблизился к кустарникам. Место там оказалось суше. Отдохнув, Биорн готов был подать голос о помощи, но вдруг глаза его расширились от изумления; он увидел гребцов, которые бросили его в заросшей осокой топи.

Они бежали от кустов к реке. Отец Биорн предположил было, что беглецы вернулись с целью оказать помощь ему, но тут же, почти следом за ними, на открытый берег вывалила толпа язычников, жителей Саволакса. Видимо, скрываясь в кустах, язычники наблюдали через реку за битвой крестоносного войска, видели, как пристала к берегу ладья. Размахивая оружием, они гнались за убегавшими шведскими воинами.

Брошенную у берега ладью унесло течением. От страха отец Биорн закрыл глаза. Жарко, как никогда, молился он о своем спасении. Его не трогали вопли воинов, окруженных язычниками. Ни одной крупицы жалости не зажглось, в его сердце. «Люди, павшие до того, что, спасая себя, бросили без помощи служителя церкви, недостойны жалости, – размышлял отец Биорн. – Смерть – заслуженная кара за грех, совершенный ими». И когда язычники удалились, он с облегчением вздохнул и, подняв к небу глаза, поклялся в том, что покинет землю озер, не осквернит ни тела, ни души своей пребыванием среди скопищ нечестивых. «Пусть грехи язычников падут на головы их», – шептал он.

Перед вечером разрозненные кучки шведских воинов, уцелевших в битве, переплыв реку, высаживались на топкий берег Саволакса. Из-за реки доносились клики торжествующих победителей. Весь цвет шведского войска погиб в битве; жалкие остатки его, успевшие бежать с поля, были неспособны к сопротивлению.

В битве на Неве погиб Роальд. Лишившись верного слуги своего, потеряв веру в военное искусство и могущество Биргера, не оправдавшего возлагаемых на него надежд римской церкви, отец Биорн оставил войско и удалился в Упсалу.

Нелегко было святому отцу пережить неудачу, постигшую его; но и в горе своем он не потерял веры в то, что «свет Рима озарит заблудшую в ересях Русь». Как и прежде, в тайных думах своих отец Биорн видел себя первым католическим епископом Новгорода Великого. Он трудился над познанием языка русов и обычаев их.

Пробыв в Упсале до осени, отец Биорн отправился в Рим. Почти всю зиму жил он при папском дворе, где приобрел славу страстного поборника объединения с апостолической церковью отпавшего от нее Востока. Следуя учению цистерианца Бернара Клервоского, поборника насильственного приобщения к католической церкви славянских племен на Востоке, отец Биорн утверждал, что избавление Руси от ересей и признание русской церковью главенства святейшего престола совершится только силою меча. При папском дворе, в беседах со многими людьми, отец Биорн не встретил никого, кто противился бы призыву к новому походу на Русь.

Наступивший тысяча двести сорок первый год ознаменовался в Риме горестным событием. Скоропостижно скончался папа Григорий IX. За четырнадцать лет своего папства Григорий IX (в миру граф Сеньи) возвысил значение светской и духовной власти пап. Враг восточной церкви, папа Григорий IX был вдохновителем крестового похода на Русь. Избранный конклавом кардиналов новый папа Целестин IV (в миру граф Кастильоне), по примеру предшественника своего, провозгласил стремление папства вернуть в лоно апостолической римской церкви отпавшие от нее племена варваров на Востоке. Вскоре после торжественной интронизации[40]40
  В римско-католической церкви – церемония посвящения в сан папы.


[Закрыть] папы кардинал Николо Риенци пригласил к себе отца Биорна и передал ему желание папской курии направить в Новгород легата Рима.

– Облеченный доверенностями святейшего престола, но движимый якобы лишь любознательностью своей и стремлением видеть великий северный город, легат апостолической церкви посетит Новгород, – сказал Риенци. – В Новгороде он найдет приют и покровительство ольдермена Готского двора. Для этого любекский и рижский епископы снабдят легата Рима доверительными грамотами. Когда епископ новгородский и князь выразят согласие начать переговоры с Римом, волен будет легат курии открыть доверенности свои, обещать Руси союз и помощь римской церкви и христианских народов Запада в борьбе с монгольскими ордами; легат курии будет иметь власть на создание в Новгороде униатской епархии. Ты, святой отец, участвовал в походе на Русь войска христианнейшего короля шведов, жил близко Новгорода. Готовясь к апостолическому подвигу среди отпавших от истинной веры русов, ты познал язык и обычаи варваров. Скажи: способен ли Новгород принять помощь Рима и истинных христиан, которую они готовы ему оказать?

С первых же слов, обращенных к нему, отец Биорн понял, что кардинал Риенци испытывает его. Отец Биорн сознавал опасность путешествия в Новгород и то, что эта опасность особенно усилилась после битвы на Неве. Но обещание военной помощи в борьбе с Ордой, как казалось отцу Биорну, должно усыпить недоверие к посланцу папской курии. Это подсказывало благополучный исход путешествия. Если бы выбор святейшего престола пал на него, Биорна из Упсалы, он сумел бы в Новгороде в полном блеске раскрыть свои таланты искусного дипломата и проповедника.

– Путь в Новгород опасен, монсиньор, но опасен не больше, чем путешествие из Упсалы в Рим, совершенное мною, – сказал отец Биорн в ответ кардиналу. – Люди на Руси полны заблуждений, но, по свидетельству шведских и иных ганзейских гостей, посещавших Новгород, доверчивы и гостеприимны. Я верю в успех миссии, верю, что Новгород не отринет желаний святейшего престола. Это облегчит труды крестоносного войска в стране отступников и еретиков.

– Слова твои радуют меня, святой отец, – с легкой, едва заметной усмешкой, промолвил кардинал. – Легат папской курии в общении с русами, в особенности с князьями их и епископами, должен оберегать все, что говорило бы о воле церкви нашей. Легату курии, как апостолу Петру, верховному отцу римской церкви, предстоит располагать сердца людей, научить их не холодным умом, а душою и сердцем постичь истинное значение помощи католических народов русам. В этом суть пребывания легата курии в Новгороде. Когда крестоносное войско войдет в пределы Руси – свершится тогда воля божия.

– Не испугает ли русичей то, что монгольские орды, вступив в западные христианские земли, разбили в Польше войско Генриха Благочестивого, разрушили Краков и иные города? – спросил отец Биорн.

– Не испугает, а возвысит доверие князей и епископов на Руси к помощи святейшего престола. Братья Ливонского ордена и все, кто пойдут с ними, рассеют недоверие и истребят упорствующих.

– О, если бы я знал, кто избран святейшим престолом на подвиг, указанный вами! – горячо, снедаемый любопытством, воскликнул отец Биорн. – Я готов разделить труды путешествия в Новгород. Скромные знания мои облегчат тяготы общения с еретиками. Откройте, монсиньор, имя избранника!

– Вы скоро узнаете его, – ответил кардинал и движением головы дал понять, что отпускает проповедника.