Текст книги "За землю Русскую"

Автор книги: Анатолий Субботин

Глава 2
Гость из Висби

Охотничья зала, куда Пробст ввел пленника, находилась в западной половине замка. Она представляла собой обширный покой с массивными каменными стенами. Дневной свет еле проникал под ее своды. Крохотные щелки окошек терялись где-то в вышине. Строителем замка, святым королем, эта зала предназначалась для игр и пиров. Она лишена каких-либо украшений. Единственное, что оживляло ее, – вбитые в стены железные консоли, которые поддерживали плошки, освещавшие залу. И плошки и консоли изъедены ржавчиной.

Ни в одной из частей замка запустение не оставило таких глубоких следов, как в этом, по преданию, любимом покое святого короля, досуги которого украшали благородные дамы и прославленные храбрыми подвигами рыцари. Строгость убранства залы, следы чего сохранились и поныне, отражала суровую эпоху первых рыцарских войн за мировое господство католической церкви.

Ныне покрытые плесенью стены зала зияют впадинами от вывалившихся камней. Во впадинах гнездятся летучие мыши. В углах, на темных перекрытиях свода, всюду, словно забытые кем-то лохмотья пыльных одежд, сереет паутина. От древнего убранства, кроме ржавых светильников, сохранилось несколько пар покоробленных, с распавшимися отростками оленьих рогов. Они расположены полукругом над высеченной из гранита нишею очага.

Когда в верхних пролетах кровли свистит ветер, а за стенами грохочет и бьется рассерженное море, охотничья зала оживает, наполняется древним, как и сама она, величественным гулом. Кажется тогда, что под сводами ее рождается старая сага, сложенная безвестным скальдом на пиру конунга:

 
Мудрый Один! Свет и тьму, воды и ветер
держись рукою, как повод коня боевого;
послушно воле твоей стихий безумие,
солнце восходит, луна и звезд легионы,
свершая начертанный круг над землею.
О седовласый! Взгляни с высоты на потомков
Ингвара и Брет-Ямунде – доблестных нейров;
крылья пошли молодого орла им и ястреба когти,
громы закрой и ветер и дождик уйми!..
Пусть рассеются тучи, волн успокоится бег;
застыв, утихнет море —
зеленая чаша соленой воды...
 

Пленник стоял около очага. При появлении отца Биорна он шагнул навстречу, но тут же остановился в нерешительности.

– Кто ты, откуда пришел в замок? – спросил отец Биорн.

– Прошу выслушать меня, ваша милость!

– Говори, – разрешил отец Биорн.

– Я живу в Висби, – начал пленник. Он оправился от первой неловкости. Высокая фигура его, откровенный и прямой взгляд и даже свалявшаяся клочьями борода показывали, что этот человек знал лучшие дни. – Шли мы на трех ладьях с товарами из земли русов, из Великого Новгорода, – говорил он. – Богат и обширен торг в этом городе. Много там торговых гостей из ганзейских городов и из Византии, из-за Каспия. Везли мы дорогие меха, лен, воск и иное добро. Радовались удачному торгу. Если бы плавание наше завершилось благополучно, собрали бы хорошую прибыль. Но надежды наши не сбылись…

– Русы напали на вас в пути и захватили ваше добро? – довольный внезапно пришедшей догадкой, спросил отец Биорн.

– Нет, ваша милость. Иное несчастье постигло нас, – голос пленника дрогнул. – На второй день, как вышли мы из протоки в море, поднялась буря. Остаток дня и всю ночь боролись с волнами. Не знаю, что сталось с моими товарищами. Море нас раскидало. Перед утром ладью, в которой шел я, разбило о камни. Очнулся я на песке. Волна выбросила меня. Увидев замок, я пошел искать пристанища. Я мирный торговый гость, ваша милость. Меня схватила стража замка, и до вас никто не пожелал выслушать несчастного, претерпевшего столько неисчислимых бед.

– Бог вознаградит сторицею все, что ты потерял, почтенный гость, – отец Биорн поднял глаза, как бы призывая на потерпевшего несчастье гостя милосердие свыше. – Ты счастлив тем, что находишься среди своих, в крестоносном и непобедимом войске нашего христианнейшего короля, да хранит его бог! Поведай мне и войску обо всем, что довелось увидеть тебе в стране еретиков и отступников; поведай обо всем не страшась.

– Мне нет нужды что-либо скрывать, ваша милость, – сказал гость. От ласковых, обнадеживающих слов отца Биорна он ободрился и выглядел теперь не так жалко, каким показался сначала. – Но прежде прошу, ваша милость, дать мне немного пищи.

– Ты получишь все необходимое. Как твое имя?

– На торгу меня называют Генрих из Висби, Генрих Христиансен.

– Долго ли пробыл ты в Новгороде?

– Осень и всю зиму.

– Сын мой! – с этими словами отец Биорн повернулся к Пробсту. Тот, опираясь на копье, стоял, прислонясь спиной к испещренной многими зарубками и другими знаками деревянной колонне. Он равнодушно наблюдал за тем, что происходило в зале, и, казалось, не слышал, о чем говорил духовник правителя с потерпевшим кораблекрушение гостем. – Твое благочестие давно служит примером для воинов, – после небольшой паузы продолжал отец Биорн. – Скажи Роальду, чтобы он приготовил гостю из Висби ужин и платье.

Пробст удалился вместе с пленником. Отец Биорн остался в зале. Он стоял задумавшись, устремив взгляд на холодную нишу очага. Генрих Христиансен неожиданным появлением своим и рассказом о злоключениях, выпавших на его долю, напомнил отцу Биорну о Новгороде, о вожделенных мечтаниях, которые в глубине своего сердца лелеял почтенный духовник правителя.

Как велико будет торжество церкви, когда он, Биорн из Упсалы, взойдет на ступени дома святой Софии, когда апостольский свет Рима озарит пламенем истинной веры заблудшую страну. Война вознесла отца Биорна на пост духовника правителя шведского государства, она же возложит на отца Биорна паллиум епископа, главы католической церкви новгородской.

Быть первым католическим епископом Новгорода – какое желание может быть сладостнее для смиренного проповедника?!

Глава 3
Отец Биорн торжествует

На следующий день, утром, отец Биорн велел Роальду позвать к нему Христиансена. Ночь не оставила на лице святого отца следов утомления. Исповедь госпожи Хильды не расслабила его. Пропели третьи петухи, когда Роальд проводил Хильду в покои смотрителя замка. В замке сегодня не слышно ее голоса.

– Хорошо ли ты отдохнул, сын мой, можешь ли теперь говорить? – спросил отец Биорн, когда Роальд ввел к нему Христиансена.

– О да, ваша милость! По доброте вашей я не лью больше слез о потере. Так было угодно богу.

– Ты прав, и я радуюсь, что услышал от тебя слова истины, – набожно скрестив на груди руки, промолвил отец Биорн. – Кто верит в милосердие творца, – продолжал он, – не сетует и не ропщет в несчастий, тот с избытком приобретает все, что он потерял. По воле творца всего – море возвращает сокровища, погребенные в пучинах его, земля отдает плоды, долины рек питают тучные стада. Помолимся, сын мой, тому, кто повелевает небом и землею, кто дарует жизнь и утешение ею.

Отец Биорн прочитал молитву. Христиансен опустился на колено и застыл так, склонив голову.

– Давно ли отбыл ты из Новгорода? – окончив моление, спросил отец Биорн. Он сел и в привычной позе скрестил на животе руки.

– Совсем недавно, ваша милость. Мы отплыли, как только открылся путь морем. Если бы не несчастие, постигшее нас, мы радовались бы теперь завершению плавания.

– Какие обиды терпели вы в земле русов?

Христиансен не понял вопроса святого отца. С изумлением взглянул он на своего покровителя и сказал:

– И в Новгороде, и всюду, где довелось бывать нам, не знали мы ни притеснений, ни обид.

– Правду ли я услышал, сын мой?

– Истинную правду, ваша милость. Торг богат в Новгороде, и мы имели многие льготы.

Отец Биорн с сокрушением вздохнул.

– Потворство еретикам и язычникам есть кощунство, – нравоучительно, сухим тоном произнес он. – Нет прощения грешнику, скрывающему от лица церкви козни врагов. Спрашиваю тебя, сын мой, – голос отца Биорна прозвучал жестче и требовательнее, – скажи, не скрывая ничего и не утаивая, о всех утеснениях, перенесенных тобою и товарищами твоими в земле русов.

То, что сказал отец Биорн, смутило Христиансена. Он не мог объяснить причины внезапной суровости духовника правителя. Хотя Христиансен и не чувствовал за собою вины, но при напоминании о «прощении церкви» невольный страх заставил его вздрогнуть. Он хотел еще раз сказать о льготах, какими пользовались в Новгороде гости из Висби, о приветливости князя Александра, который говорил с ними перед отплытием, но при взгляде на сурово хмурившееся лицо святого отца спохватился. Вместо желанных слов Христиансен принялся бормотать:

– Я не лгу, ваша милость. В Новгороде никто не чинил нам зла, не утеснял. И мне, и товарищам моим оказывали почет по положению нашему…

– Замолчи! – резко произнес отец Биорн. – Бог совершил чудо, спасая тебя от морской пучины, Генрих из Висби. Когда смерть в образе бури витала над тобою, он, всемогущий, повелел стихиям выбросить тебя на берег. Участь твоих товарищей миновала тебя. Но ты, как вероотступник, не радуешься милосердию творца. Уста твои извергают похвалы еретикам русам. Ты восхваляешь то, что ввергло тебя в несчастие, превозносишь доброту тех, чье слово подобно блевотине. Торг с неверными и еретиками развратил и погубил твою душу. Уйми гордыню свою, Генрих из Висби! Скажи все, что испытал ты, и я, служитель церкви Христовой, отпущу твой грех.

Каждое слово отца Биорна колючками шиповника вонзалось в сердце Христиансена. Лицо его побледнело. Отец Биорн говорил о лжи, о потворстве еретикам, но он, Генрих Христиансен, не повинен ни в том, ни в другом. Он всегда был добрым католиком и все, что положено, давал церкви от своих доходов. Генриха Христиансена никто еще не обличал во лжи. И в Висби, и всюду, где приходилось бывать ему, честность его ставилась в пример другим. Тем неожиданнее и горше прозвучали тяжкие обвинения, которые услышал он из уст духовника всемогущего герцога.

– Я несчастен в несчастий своем, ваша милость, – желая восстановить истину, произнес Христиансен. – Но я не лгун и никогда не был им. Я готов все, что сказал, подтвердить клятвами.

– Не клянись! – снова оборвал Христиансена отец Биорн. – Диавол хитростями своими ослепил тебя. – Не гнев, а сокрушение о чужих грехах слышались теперь в голосе священника. – Рука Промысла указала тебе путь и привела в стан крестоносного войска, чтобы поведал ты правду о земле по ту сторону моря. Велика и обильна она, но люди, населяющие ее, хуже язычников. Отпав от единой апостолической церкви и святейшего престола, они погрязли во грехах и беззакониях. Как бездомные псы, скрываются они в лесах, грабят и убивают мирных путников. Достойно ли верного сына католической церкви взирать без душевной скорби на козни диавола! Войско нашего христианнейшего короля, да хранит его бог, несет мир и спасение заблудшим. С именем пресвятой девы и со знаменем креста вступит оно на землю русов. Почтенный Генрих из Висби, сможешь ли ты забыть то, о чем говорил мне? Во имя бога и славы его пусть уста твои произнесут приговор еретикам и отступникам! Ты скажешь, что обездоленным и несчастным явился к нам из пределов новгородских, что разбойники русы отняли у тебя добро и схватили твоих товарищей. Святая церковь благословит тебя…

Голос отца Биорна ласкал слух. Пальцы его рук, сложенные на животе, шевелились, словно перебирая невидимые четки. Христиансен не мог оторвать от них взора. Безотчетный страх охватил его. Из слов отца Биорна он понял одно: именем бога и святой церкви священник требует от него лжи. Может ли он, Генрих Христиансен, противиться этому? Не явится ли в глазах церкви упрямство его потворством еретикам? Христиансен мучительно думал, стараясь понять и осмыслить положение, в каком он неожиданно очутился. И чем дольше длилось его молчание, тем сильнее тревожил страх перед могуществом церкви. Мрачная картина жизни в стране, которую он недавно покинул, нарисованная священником, перестала наконец смущать его совесть. Христиансен решил, что глаза его и уши могут лгать; гостеприимство, каким пользовался он и товарищи его в Новгороде, – не есть ли обман и заблуждение памяти?

– Понял ли ты, сын мой, какой тяжкий грех совершаешь, упорствуя велению святой римской церкви? – спросил отец Биорн, внимательно наблюдавший за той душевной борьбой, какая отражалась на лице Христиансена.

– Да… Я готов поведать. Я скажу, что сталось со мною и моими товарищами в земле Новгородской, скажу так, как советуете сказать вы, ваша милость.

Отец Биорн, благословляя Христиансена, поднял руку.

– По милости божией да совершится истина! – провозгласил он. – Не умалчивая ни о чем и ничего не утаивая, поведай правителю и войску о бедствиях своих в стране варваров. Пусть слово твое обострит меч рыцарей креста, поможет истреблению неверных и еретиков, а обращенным в лоно римской церкви откроет путь к спасению. Не наступит еще зима, когда ты, Генрих Христиансен, возвратишься в Новгород не как иноземец, а как господин, и с лихвою возместишь все, что потерял.

Глава 4
Вече у Святой Софии

Зазвонили набат у святой Софии. Набатный звон вырвался из-за стен и стрельниц Детинца, поплыл над городом, созывая на вече Софийские концы.

Идут на зов люди из Неревского и Людина концов, идут загородские; шествуют бояре с Пруской улицы и Легощи. На вечевой степени посадник степенный и тысяцкий. На груди степенного золотая гривна посадничья. За степенным – владычные бояре и старые посадники[31]31
  Бояре, избиравшиеся раньше посадниками.


[Закрыть], среди них первым – Стефан Твердиславич. Шапка у него опушена бобром, острая тулья рытого бархата. За старыми посадниками – бороды кончанских и уличанских старост. Все боярство новгородское на софийском вече. У святой Софии – не на Ярославовом дворище, у вечевой звонницы. У святой Софии первое слово посаднику да вотчинникам.

Махнул степенный рукавом – стих набат. По толпе прокатился гул и замер.

– Мужи новгородские! – выступив вперед, начал речь владычный боярин Якун Лизута. – Старшие и меньшие и что на посадах. Великие беды обрушились на Русь. Низовые земли разорены поганой Ордой и обезлюжены, черный пепел на месте городов их. Зарится Орда и на Великий Новгород. От моря Варяжского грозят свей и лыцари, придется Новгороду Великому самому постоять за себя; помощи ждать неоткуда. Великий князь Ярослав Всеволодович во Владимире, на Суздальщине, да что в том! Суздальской земле самой до себя, не до нас. Наш князь, Александр Ярославич по юности своей не уважает обычаев новгородских, установленных издревле старым уставом нашим. Княжая дружина в играх таровата, в копейных да стрелецких потехах на Буян-лугу, а как да, на грех, поход? Игрою врага не устрашишь. И князь Александр намедни, в потеху новгородцам, чуть ли не в споднице на круг вышел, копье метнул… Можно ли с таким-то князем отвести беду? Кто будет рать править? Нет у князя Александра степенства княжеского, мудрого совета обегает он. Владыка архиепискуп зело печалится о том сердцем святительским. Ждать ли нам, мужи, заступы от Александра? Нет, нечего ждать. Пора сказать о том свое слово и в грамоты записать. Не поискать ли иного князя? Совет верхних людей в Грановитой положил, чтобы пришел князь к Новгороду не чужим, а по ряде нашей, чтобы княжил он и судил по воле Господина Великого Новгорода и целовал бы в том крест на старых грамотах наших у святой Софии.

Речь владычного боярина прозвучала до того неожиданно, что замешкались, не подали голоса и завзятые говоруны. Тишину нарушил Стефан Твердиславич:

– Болярин Якун, – промолвил он, – о том поведай: кого благословил владыка звать на княжение Новгороду Великому?

Лизута погладил бороду, ответил не спеша и с таким степенством, словно то, что говорит он, не его мысль, а решение вече:

– Есть и о том сказ, болярин Стефан. Указано мне поведать Новгороду, что время спросить князя Александра, оставит ли он упрямство свое, остепенится ли, примет ли волю Господина Великого Новгорода. Коли не поступится он перед Новгородом властью княжей, поставит, по примеру суздальских князей, княжую власть выше совета верхних, то блюсти нам тогда, мужи, самим вольности наши. И чтобы слово наше было крепко, с владычного благословения, заслать послов в Чернигов, к матери-княгине Федоре Изяславовне, спросить ее – не даст ли сына своего Мстислава к нам на княжение? От родителя его много знал добра Новгород.

– Князь Александр близко, спросить бы его прежде? – послышался чей-то растерянный голос. – Иное-то как бы к худу не привело.

– Суздальские князья не раз заступали Новгород, – прозвучало громче. – Давно ли на Омовже Ярослав суздальский отбил охоту лыцарям воевать землю нашу?

– Знать, княжич Мстислав зело способен княжему делу, – говоривших за Александра поддержал выкрик из задних рядов. – Что-то не слыхали о нем!

Сквозь глухой шум толпы, заполнившей всю площадь перед святой Софией, все громче, настойчивее прорываются голоса сторонников Александра. Воля вече еще не сложилась. Шум разрастался. Он подобен волне в бурю на Ильмене, когда она, ударясь о берег, рассыпается белой пеной.

– Не чесать бы нам после головы, мужи, как откажем Александру! – кричит один. – Не сведали, что великий Ярослав скажет.

– Кому не люб Александр? Верхним людям. Вотчинникам он не потворствует.

– Пусть Мстислав сидит в Чернигове. О походе свеев да лыцарей сказал болярин Якун, уж не Чернигов ли поможет Новгороду?

– Есть князь на Новгороде, не волим другого!

Сторонники Александра, выкрикивая его имя, теснее окружают вечевую степень. Кто за Мстислава – отвечают бранью. Чаще, с угрозами, вздымаются кулаки. А ну как побоище! Стыд… На софийском-то вече! Вольно шуметь торговым концам на Ярославовом дворище, а не боярским у святой Софии. И быть бы побоищу, да догадался боярин Лизута, подал знак звонцам. Гулом раскатилась над Детинцем тяжелая медь большого владычного колокола. Это охладило головы. Шум стал затихать. Не спорить же Новгороду со святой Софией!

Поднял руку степенный.

– Мужи новгородские! – крикнул он. – Мы все, и в совете верхних и по особи, любим князя Александра. Пусть княжит он на всей воле новгородской. Любее князя не ищем…

Речь степенного смутила людей. И прежние князья брали ряду, почему не взять ее Александру? Новгород – не Владимир, не княжеский город. Послышались голоса в похвалу степенному. Казалось, поговорят-поговорят, да и велят дьякам писать грамоты. В это время на вечевой степени появился Никита Дружинин. Нарушив обычай, вошел он на степень – Славненский конец на Торговой стороне. Дружинин промолчал бы, но его возмутила хитрая речь степенного. Решит вече так, как сказал степенный, уйдет князь Александр. Он – не Мстислав, не корм себе ищет на княжении.

Увидев Дружинина, боярин Лизута побагровел от гнева. Никита краснобай и хитер, сторонник он суздальцев. Скажет слово – жди, всколыхнет вече.

И только бы Дружинину открыть рот, как Лизута, выбежав вперед, оттолкнул его, встал сам на его место. Забыв о лысине, снял шапку, показал голое темя.

– Мужи новгородские! – не крикнул, а истошно взвизгнул боярин. – Слово у меня на сего злодея, – Лизута размашисто показал на Дружинина. – Он, Микитка, ворует казну новгородскую; собирает пошлины с сребровесцев у святого Ивана[32]32
  Церковь Иоанна в Опоках, при которой были торговые склады и купеческие братчины; там же взвешивалось серебро при торговых сделках и разбирал тяжбы торговый суд.


[Закрыть] и берет те пошлины себе. Пусть скажет о воровстве его Василий Сухой, звонец владычный, и клятвою закрепит слово.

– Почто, как пес, брешешь на меня, болярин? – отступив, крикнул Лизуте Дружинин. – Уж не в том ли мои вины, что слово имел противу тебя?

Шум заглушил речь Дружинина. Смертное обвинение в воровстве, брошенное Лизутой, примирило всех. Напрасно кричал, надрывая голос, Дружинин, – голоса его не слышно.

– Судить вора!

– В Волхов с Великого моста.

– Васька Сухой… Где он?

Разыскали Сухого. Прежде чем поставить на степень, повели к Волхову.

– Испей, Василий, воды из Волхова да поведай, как серебро воровали!

Подняли на степень, поставили рядом с Дружиничем.

– Брал серебро Микита?

– Брал, – ответил Сухой.

– Дань и пошлины присваивал?

– Присваивал.

– Стращал кого да сажал в поруб?

– Стращал и сажал.

Сухой соглашался со всем, о чем его спрашивали.

– Облыжье на меня, мужи новгородские! – выступив вперед и перебивая Сухого, крикнул Дружинин. – По подкупу свидетельствует Васька…

Сухой покосился на Никиту. Некоторое время он стоял молча, как бы прислушиваясь к тому, о чем кричат в толпе.

И не успел никто понять, что задумал «чадушко», Сухой схватил в охапки Дружинина, поднял его перед собой на вытянутых руках и опустил на головы тех, что стояли внизу, у степени.

– Ха! – ухмыльнулся он, показывая прогаль на месте передних зубов. – Не ходи, медведь, на Софийскую сторону!