Текст книги "Попаданец для драконши (СИ)"

Автор книги: Алиса Рудницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)

Домик был двухэтажным, но, судя по тому, что у него имелось целых три крыльца, жило в нем несколько семей. Джус свернула к боковой двери, оставила мою коляску и громко, настойчиво постучалась. Зеленая дверь, краска на которой облезла и потрескалась, затряслась от ее ударов, с верхнего косяка посыпались опилки.

Тут же внутри застучали шаги, и дверь приоткрылась. На нас карими глазищами уставилась пухлая, курносая девушка.

– А, блогородные соны и сон принц, – обрадовалась она, открывая дверь и кланяясь. – Проходите. Сона Лони как узнала о том, что ваше величество жив, так только о вас и говорит. Все уши мне уже прожужжала, никак наговориться не может. Она вас очень ждала.

– Она... знает, что я ничего не помню?

Мне почему-то стало не по себе. Нет, все же права Элла. Я приехал сюда чтобы обманывать... и даже не подумал об этом.

– Да, но ей все равно, – махнула рукой девушка, отступая в сторонку и пропуская нас вперед. – Она готова хоть всю вашу жизнь вам пересказать, только бы разок на вас взглянуть.

Джус похлопала меня по плечу, и мы вошли.

Сразу за зеленой дверью начиналась обшарпанная деревянная лестница на второй этаж – узкая, вдвоем не разойтись. Джус беспощадно поднялась, везя меня перед собой. Девушка быстро распахнула еще одну дверь – тоже зеленую, и тоже обшарпанную. В нос мне ударил запах валерианки и старости. Знакомый запах, запах, который исходил из квартиры покойной бабушки. Она была очень старой, ей приближалось к девяти десяткам, когда она умерла, и я помнил ее уже в те годы, когда она почти не вставала с постели. Я надеялся, что старая нянечка окажется моложе... но я ошибся.

Мы проехали по узкому коридору с облупившейся, бугристой белой штукатуркой на стенах, и мы завернули в одну из дверей. Здесь стояла железная кровать. На кровати, на четырех толстых матрасах, застеленных сбившейся белой простыней – совсем как в больнице – лежала пожилая леди и хрипло, тяжело дышала.

– Сона Лони, принц приехал, – жизнерадостно сказал девушка, подходя к старухе. – Вы не спите?

– Нет, милая, – сказала женщина беззубым, шамкающим голосом. – Помоги-ка мне сесть.

Джус подкатила меня к самой кровати. Девушка помогла старой няньке усесться, прислонившись к железной спинке кровати. Старая женщина, морщины которой походили на трещины в засохшей глине, посмотрела на меня подслеповато щурясь. Джус сжала мое плечо, и я, собрав остатки мужества, ухватился за край постели и пододвинулся поближе. Бабушка протянула ко мне трясущиеся руки, положила их мне на щеки и заставила наклониться, всмотрелась в мое лицо, а потом... потом...

Она так улыбнулась, что я прикусил губу. На ее лице проступило выражение такого счастья, которого я никогда ни у кого в жизни не видел.

– Мой дорогой, как же я рада... как же я счастлива что вижу тебя снова... – сказала она тягуче, хрипло. – Как ты? Мне сказали, что ты ничего не помнишь. И что у тебя болит спина...

– Да, так и есть, – выдавил из себя я, а потом посмотрел на Джус и незнакомку. – Вы не могли бы... нас оставить?

– Уверен? – спросила генеральша.

– Да, – кивнул я, а потом улыбнулся бабушке. – Вы же не против, да?

– Свет-птица, конечно, – согласилась охотно старушка. – Я ведь не с этими блогородными сонами хотела увидеться, а с тобой. А на Ику свою я еще насмотрюсь. Вот ведь как получается, мой милый – раньше нянькой служила при дворе, а теперь мне и самой нянька понадобилась...

Джус посмотрела на меня, еще раз обеспокоенно переглянулась с сиделкой и удалилась. За ней ушла и Ика, и мы остались одни. Сердце стучало в горле – ни сглотнуть, ни вздохнуть. На глаза наворачивались слезы. И я все ждал... ждал, что вот сейчас она рассмеется и скажет, что раскусила меня.

– Знаешь, я рада, что ты остался жив, – сказала старуха. – И не потому, что ты принц, и даже не потому, что я люблю тебя, мой мальчик, пуще собственных детей и внучат. А потому что человечек ты хороший. Самый светлый из всех Розалиндов. И знаешь... то, что ты ничего не помнишь о своем прошлом... может оно и к лучшему?

– Все так плохо? – спросил я осторожно, отстраняясь от нее, но позволяя своей ладони остаться в ее старой руке. – Моя жизнь была такой тяжелой?

– Нет-нет, вовсе нет, мой милый, что ты. Твоя жизнь была достаточно беззаботной. Но твоя беззаботность крылась в неведении, мой мальчик. Однажды ты бы узнал о всех пороках своей семьи. Узнал бы, и это тебя очень сильно бы огорчило. Это бы сломало твое представление о мире. Ведь ты искренне верил в то, что твоя семья – самая лучшая на свете.

– Я... – я замялся.

– Не переживай, – похлопала меня по руке старушка. – Не помнишь, так не помнишь, что с того? Главное – живой.

– Да какой я живой... – слезы все же навернулись на глаза, и я опустил голову, уставился на свои колени. – Жалкий калека, обуза... почти мертвец... Ласла меня ненавидит, сона Тонильф считает жалким... но я и есть жалкий... я...

– Эх ты, глупый, – она протянула руку и потрепала меня по волосам, а потом сказала почти весело. – Вот вроде и потерял ты память, а все таким же остался. Вот давай я расскажу тебе одну историю.

Я вытер глаза и кивнул. Этот разговор буквально выдавливал из меня все соки. Я не хотел ее обманывать. Не хотел. Хотел сбежать. Я думал, что выведаю у нее что-нибудь полезное о семье Ласлы... но я не мог ничего спросить. Не мог, потому что из-за этого почувствовал бы себя полным ничтожеством, сволочью, не заслуживающей никакого сострадания.

– Это случилось, когда твои родители первый раз разрешили тебе прийти на бал, – начала старушка. – Ты был так горд, одел свой лучший костюм, постоянно просил срезать лишние кружева и бантики – хотел чувствовать себя взрослым, а не мальчиком. Даже рапиру из оружейной взял и на пояс прицепил, хотя она за тобой по полу волочилась. И вот в таком виде ты явился на бал – такой милый маленький мужчина. Как раз в тот день приехал жених Ласлы, и они с ним весь вечер болтали. А ты был один на балу, ребенок. И в какой-то момент ты, как ты сам мне потом сказал, увидел, что Ласле не нравится этот парень, этот принц гречей, за которого ее хотели выдать, чтобы войны не было. И знаешь что ты сделал? Вот что бы ты сделал?

– Я бы отозвал ее в сторонку под каким-нибудь предлогом, – сказал я, шмыгнув носом. – Или пригласил бы на танец.

– Вот, это же ты, мой мальчик! – обрадовалась старушка. – Так ты и сделал. И хотя твоя сестра была тебя на две головы выше, вы с ней танцевали вальс. А потом ты сделал вид, что у тебя разболелся зуб, и заставил ее увести тебя к целителю. Греч был очень этим недоволен на следующий день, и... вот именно этого я никогда не забуду – ты пришел к нему извиняться. Ты извинялся перед ним совершенно искренне за то, что украл у него сестру, пока он не простил и тебя, и ее. В этом весь ты, мой малыш. Ты перед всеми всегда чувствовал себя виноватым, даже если это они – не правы. Даже если они сделали тебе что-то плохое. Даже если они – сволочи распоследние.

Я прикусил губу.

– Ты устал? – спросила старушка, заглянув в мое лицо. – Прости, заболталась я, старая дура. У тебя наверняка много дел, много хлопот из-за твоего возвращения во дворец. Столько надо наверстать. Иди, мой милый... что мне тебя держать? Но сначала... открой-ка вот эту тумбу.

Она слабо похлопала рукой по стоящему рядом с кроватью обшарпанному ящику. Я послушно наклонился и открыл дверцу. Тумбочка была почти пустой, но в ее глубине, у дальней стенки, белело что-то. Я протянул руку и вытащил шкатулку размером с брикет сливочного масла – судя по гладким бокам и характерному желтоватому цветы, она была костяной.

Но что самое страшное – я где-то уже эту вещь видел. Видел... но никак не мог вспомнить где именно.

– Это... мое, да? – спросил я. – Вы сохранили ее?

– Да, это твои сокровища, – сказала старушка. – Хочешь, я тебе о них расскажу? Давай, открой.

Я открыл крышку и облизал вмиг пересохшие губы.

– Сережка с зеленым камнем – это Ласлы, – пояснила нянька. – Ты всегда говорил, что женишься на ней, когда вырастешь, и она тебе ее подарила. А прядка волос – от дочери служанки, с которой ты играл в детстве. Альти ее звали... хорошая девочка. Пуговичка – подарок от лавандовой принцессы. Наконечник стрелы – это с первой твоей охоты, ты этой стрелой свалил маленького пирка. И ключик... ты не сказал от чего, прости. Это был единственный твой от меня секрет.

Я провел по локону волос пальцем. Так вот оно что... так вот почему она решила пойти ко мне в служанки сразу же, как увидела.

– Спасибо вам, – сказал я, а потом, ненавидя себя за это, добавил. – Можно... я еще раз приду?

– Конечно, конечно Ганс, – закивала она. – Мне, правда, не долго осталось, но ты приходил. Приходи. И держись за сестру. Она всегда тебя любила, хотя и неумело это показывала. И не спрашивай, меня, пожалуйста, обо всех остальных розалиндах. Твоя семья была самой лучшей, так и знай.

Я кивнул... и направил свою трость в сторону двери.

Впервые в жизни мне настолько тяжело было кому-либо врать.

Джус молча вывела меня на улицу и хотела уже пересадить на каркула, но... я скинул ее руки и отъехал к старому, засохшему дереву, все еще прижимая к себе  шкатулку. Подъехал и, чувствуя страшную боль в позвоночнике, согнулся пополам, уткнувшись лбом в неподвижные коленки. Кресло не выдержало такого кощунственного перераспределения веса и перевернулось, скинув меня на опавшие листья. В голове помутилось, все звуки приглушились и зрение – потускнело. Чувство было такое, будто на мою несчастную голову опустили вес всего мира...

Я сжался клубком на листьях и заплакал. Джус потормошила меня, потом подняла, отряхнула и, все так же рыдающего втащила на каркула, но все эти действии как будто не достигали меня. Был только я... и моя боль. Краем глаза я заметил непонятно что выражающий взгляд Эллы, но и это меня тогда не тронуло...

В молчании лучшие воины Вадгарда, слушая мои всхлипывания, двинулись обратно во дворец.

12. Загноившийся волосок

Я никогда в жизни так не плакал.

Даже когда у меня начались проблемы со спиной, я не чувствовал себя так плохо. Там я был просто бесконечно напуган, а когда все более или менее нормализовалось – плакать оказалось уже поздно. Но, кажется, вселенная – даже чужая – любит равновесие.

Казалось, что все напряжение, которое накопилось во мне за последний год, решило вытечь через глаза. Я плакал – беззвучно, прижавшись к Джус – всю дорогу до замка. Я плакал, пока меня везли до моей комнаты. Я плакал и там... и никак не мог остановиться. Слезы отпускали меня ненадолго... но стоило вспомнить разговор со старой женщиной, вспомнить, как развернулась и ушла Ласла, когда мы с ней завтракали, вспомнить о том, что меня в скором времени возможно ждет, так слезы сразу начинали катиться снова. Я прекратил всхлипывать только тогда совсем уже стемнело за окном.

Альти, все это время сидевшая рядом, гладила меня по волосам. Она бормотала что-то о том, что все будет хорошо, о том, что после слез мне должно стать легче. Иногда она начинала что-то петь – колыбельную, слова которой казались мне такими знакомыми. Иногда она тоже, кажется, начинала смахивать слезы. Но в конце-концов все кончилось.

И как только я решил – твердо решил – что хватит на сегодня грусти, в дверь постучались.

– Войдите, – измученно попросил я.

К моему удивлению вошла Ласла.

Ее появление заставило сердце предательски ухнуть в пятки. Я сразу вспомнил все свои грешки – и пошлину за вход в комнату, и безумные идеи по поиску безумного ученого, и помощь рыси, чей меч я все это время обнимал в своем истерическом припадке. Но королева, кажется, не была зла. Хотя кто знает, что пряталось под маской.

– Оставь нас, – приказала она Альти и та, быстро поклонившись, вышла из комнаты.

Стоило служанке скрыться за дверью, Ласла тяжело вздохнула и, сняв свою громоздкую маску-шлем, поставила ее на прикроватную тумбочку. Я вскользь заметил на ее лице задумчивое, чуть печальное выражение. Я ожидал, что она сядет в кресло, на котором сидела Альти... но королева примостилась на край кровати и, заглянув мне в лицо, погладила по волосам.

Это было... так пугающе и так неожиданно, что у меня на глаза снова навернулись слезы.

– Та женщина... она была счастлива... – выдавил из себя я. – И остальные. Вы все смотрите на меня и видите своего мертвеца. Я... только больно вам делаю. Будто я этого не понимаю. И мне самому от этого... так невыносимо...

Ласла еще раз тяжело вздохнула.

А мне... мне вдруг стало неприятно от самого себя. От тех мыслей, что мне хотелось бы выразить, но я не мог решиться. Но Ласла смотрела на меня так странно, с какой-то затаенной нежностью, что я решился. Решился, хотя и подозревал – ей эти слова не понравятся.

– Знаешь... ты возненавидишь меня за то, что я тебе скажу... но можно я уже скажу это?

– Говори, – благосклонно кивнула Ласла.

– Мне порой... так хочется быть этим вашим всеми любимым принцем... потому что я сам из себя ничего не представляю, – сказал я... и тут же до боли, до дрожи прикусил губу. – Мне и раньше казалось, что меня... попросту нет, не существую я... а теперь.... теперь...

Я уткнулся лицом в подушку, и Ласла снова прошлась рукой по моим волосам.

– Я не зла, – сказала она. – Но я не совсем понимаю, о чем ты. Объяснишь?

Я посмотрел на нее с надеждой, но поймал лишь усталый взгляд. Да... какая в конце-то концов разница. Завтра – она подпишет мне смертный приговор, а сейчас пришла, наверняка, чтобы что-нибудь о пире сказать. Мне так хотелось кому-нибудь выговориться, рассказать о том, о чем даже сестра не знала. И я решился.

– Можешь... дать стакан воды? – попросил я. – Объясню...

Ласла, одной рукой налила из прозрачного пузатого графина воды мне в высокий, стеклянный стакан. Налила, а потом, подумав, капнула туда пару капель снотворного, что в зеленом флаконе стояло тут же, на тумбочке. Протянула мне. Я выпил – в горле от слез пересохло – и выдавил из себя благодарную улыбку. А потом, вернув стакан на тумбочку, я начал:

– Знаешь... одно воспоминание очень... въелось в мою память. Потом, я сколько бы о нем не думал... мне все казалось, что именно оно меня подкосило. Там, у себя дома, я, прежде чем заболел, поступил в университет. Не знаю уж, есть у вас здесь университеты или нет...

– Есть, не отвлекайся, – прервала меня Ласла. – Это не так существенно. Просто говори, я пойму, даже если что-то будет не так, как у нас.

– Хорошо, спасибо, – поник я от ее равнодушия, но все же продолжил – отступать было поздно. – Так вот... когда я пришел на самое свое первое занятие, то там был преподаватель. Дедушка, может, лет шестидесяти, а то и больше. Старой закалки. И он, кажется, привык делать все как тогда делали, в его времена. И он попросил нас всех познакомиться. Ну... подняться, представиться, сказать сколько тебе лет, откуда ты и, самое главное, чем увлекаешься. Для всех моих однокурсников это было такой неприятной процедурой... никто не хотел рассказывать о себе что-то такое, личное. Для меня это тоже было обременительной обязаловкой. Но, знаешь... я сидел и слушал, как они встают и говорят одно и то же. Мы смотрим фильмы и слушаем музыку. Самым оригинальными ответами среди всех, которые я слышал, были – я гуляю с друзьями и я играю в компьютерные игры. Я сидел и думал, что скажу сам... а когда поднялся, то сказал то же, что и все. И я думал, что это нормально. Ну... все такие, нет ничего плохого в том, чтобы быть как все. А потом, когда я сел, встала девушка... и сказала, что она читает книги, создает макеты из картона и... и черт возьми вышивает крестиком...

Я запнулся и тяжело вздохнул.

– И что же в этом такого? – спросила удивленно Ласла. – Всегда, в каждом обществе найдется не такой, как другие...

– Да я... понимаю, – кивнул я устало. – Но знаешь... я ведь себя всегда таким особенным считал. Не знаю почему, но мне всегда казалось что я делаю что-то не так, как остальные, лучше. А эта девушка просто поставила меня на место. Просто... заставила меня чувствовать себя ущербным. Не знаю почему меня это тогда так больно укололо. Я просто подумал... а если я ничего не создаю, ничего не делаю и даже не знаю, чего я хочу от жизни – то... какой же я особенной? Какой вообще всем этом смысл? Я поступил в университет, который выбрали мои родители, я ничем не увлекался и ничего не делал. Я мог рассказать кучу забавных историй из своей жизни, но на все эти истории мои друзья всегда говорили – оооо, я тебя так понимаю, у меня было то же самое. И тогда мне впервые показалось, что меня просто... нету. Не существует. Я, чертов я, не существую как что-то отдельное – я просто часть. Один волосок на теле какого-то огромного животного, волоски которого похожи один на другой и...

– Какие же все же у вас другие проблемы, – вздохнула Ласла. – Однако я начинаю понимать, к чему ты клонишь. Продолжай.

– Да что там продолжать... эта, казалось бы, ерунда меня подкосила... – потупился я. – Я впал в депрессию из-за осознания, что я – ничто. Потом я заболел и меня парализовало. И тогда я стал не просто ничем... я стал не просто волоском... я стал волоском с загноившейся луковицей. Совершенным, никому не нужным ничтожеством, от которого одни только проблемы. Но... здесь, Ласла, уже три дня... даже при том, что я продолжаю быть калекой, обузой, проблемой... у меня впервые в жизни появился хоть какой-то смысл, хоть какая-то цель. Но самое страшное вовсе не это... теперь я начинаю думать еще кое-о чем...

Я сглотнул и, подняв голову, заглянул ей в глаза.

– Ласла... а может, меня и не было вовсе никогда? Может этот маг меня просто... создал? Может, он напихал в мою голову эти воспоминания о твоем брате, заставил меня вести себя как он? Может я вообще существую всего три дня?... Мне так страшно... и так плохо.... и я... не знаю, что мне делать с этим...

– Успокойся, – королева поймала мою трясущуюся руку и неожиданно заботливо взяла ее в свои. – Давай на чистоту – ни один маг в нашем мире не может создать искусственного человека. Даже Эрик.

Руки у Ласлы оказались мягкие и теплые. Я, опустошенный от своей исповеди, отвел вгляд. Я не знал, что мне еще сказать, и не был уверен, что она поняла. Но для меня этот страх – страх того, что я ничего из себя ровным счетом не представляю – являлся очень страшной проблемой. Пусть со стороны он, наверное, выглядел глупым и надуманным. Но от того, что проблема кажется глупой кому-либо, она не перестает быть проблемой.

– Знаешь, наверное, в чем-то ты прав, – сказала Ласла, а потом продолжила очень и очень спокойно. Так спокойно, как еще ни разу со мной не разговаривала наедине. – Ты причиняешь мне и некоторым другим обитателям замка большую боль. Ганс был нашим любимым маленьким принцем, и не было ни единого человека, который бы не плакал, когда заговорщики убили его. Ни по кронпринцу, ни по королю, ни по королеве не плакали так сильно. А ты... ты просто издевательски на него похож. Потому, наверное, я так... бешусь, когда тебя вижу, воспринимаю все в штыки. Но в вашей схожести есть и свои плюсы.

Я посмотрел на нее озадаченно. Ласла прикусила губу и отвела взгляд.

– Двор ожил, – сказала она. – Буквально год назад закончилась война. Короткая, но изматывающая война, которая сожрала всех мужчин, а оставшихся сделала калеками. Война, от которой города до сих пор полнятся пустыми домами. Но мы не отчаялись. Я не отчаялась. Я взяла кредит у Конкори, у лавандового королевства, и, сунув лямку в зубы, потянула страну вверх. Пройдет немало лет, прежде чем мы отправимся, но... до твоего появления здесь все были такими подавленными, и ничто не могло их приободрить. Все были уставшими, все кричали по ночам во сне от кошмаров. И пусть ты – буквально воскресший покойник, пусть мне больно на тебя смотреть, пусть меня это раздражает, знай, что я, отчасти, тебе благодарна.

Она фыркнула, а потом посерьезнела – правда, через силу.

– Но это вовсе не значит, что ты должен повиснуть на моей шее и свесить ноги. Помни, Ганс, что ты не на теплых островах, где все твои желания исполняются. Участь подставного принца тяжела, но ты уж постарайся. И бросай реветь как маленькая девочка. Стыд и позор! Мой милый брат никогда бы так не расплакался!

– Есть, ваше величество, – шмыгнув носом и утерев глаза, козырнул ей я. – Я постараюсь не разочаровывать вас больше.

– Вот и отлично! – заявила королева, поднимаясь. – А то даже Элла, и та забыла свои ругательства. Все ходила из угла в угол и бормотала, что довела тебя. Конечно, смелости извиниться у нее не хватит... да и что греха таить ты ей не нравишься. Но раскаиваться она все же умеет.

– Ну, верится конечно слабо, но... только ради тебя... – почти пошутил я.

Ласла улыбнулась на это – по-настоящему, не натянуто – и взяла наконец свою маску, водрузила ее себе на лицо и снова превратилась в строгую королеву.

– Знаешь, я сейчас подумала, что может оно и к лучшему, что ты был никем и тяготился этим, – сказала она. – Я понимаю тебя в этом, ведь я сама прошла через нечто подобное ранее – пусть и совершенно в другой форме. Но знаешь... когда тебе долгое время плохо, а потом вдруг становится хорошо – ты чувствуешь гораздо больше радости. Если есть каждый день сладкое в том количестве, в котором тебе хочется – оно приестся. Так что живи пока спокойно. Не собираюсь я после пира тебя убивать, коль ты еще и этим себя накрутил.

Сказать, что у меня камень с сердца свалился – ничего не сказать. Но Ласла, как оказалось, еще не закончила:

– С сегодняшнего дня ты больше не жалкая подделка, а мой брат, и я собираюсь относиться к тебе как к нему. Во тьму все мои горести... почему бы в конце-то концов не пользоваться такой удачей, ведь второго настолько похожего паренька я вряд ли найду. Но помни – я не забыла про год. Через год ты либо остаешься здесь, либо я тебя выпинываю в твой родной мир. Ненавижу я, знаешь ли, наглых иждивенцев, даже если они – копия дорогого мне человека. И если ты хоть раз покусишься на руку, которая тебя кормит, ваше сходство с покойным Гансом сон Розалиндом не помешает мне бросить тебя в темницу.

– Я не покушусь, даже не подумаю, – испуганно помотал головой я, а потом, решившись еще кое-на что, спросил. – Ласла... скажи, ты правда не веришь, что я могу помочь тебе снять это проклятье?

– Не верю, – кивнула она. – А что, есть какие-то предложения?

– Пока нет, но... я буду чувствовать себя неблагодарной сволочью, если не попробую.

– Я уже говорила тебе – делай что хочешь, дружи с кем хочешь, езди куда хочешь и болтай с кем хочешь о чем захочешь. Мне – все равно, только не переступай черту. Снимешь – что ж, хорошо. Не снимешь – я вполне себе уже привыкла, пусть и мечтаю от него избавиться.

– Тогда я изо всех сил постараюсь, – кивнул я уверенно. – Обещаю.

– Вот и славно, – кивнула Ласла. – Спокойной ночи. И не реви больше. А то чего доброго затопишь замок, а за ним и город... только потопа нам еще не хватало.

Я улыбнулся. Шутка была неестественной и бородатой... но от этого не менее ценной.

13. Стершаяся граница

На следующее утро я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Пусть мне было стыдно и за свою исповедь, и за слезы, но зато...

Зато я теперь знал, что жизнь моя сегодня вечером не превратится в ад.

А все потому, что я теперь чувствовал – Ласла больше меня не ненавидит. Может быть даже напротив... хотя это, уже, скорее относилось к разряду приятных иллюзий. И уж я все силы приложу, чтобы отплатить ей добром за добро и не испортить хорошего ко мне отношения. Мечты же о том, как я помогу королеве снять ее проклятье, захватили внезапно все мое воображение... и тут же испортили мне настроение. Пока что выхода из сложившейся ситуации я хоть убей не видел.

– Вы сегодня много витаете в облаках, о мой милый сон, – прощебетала Альти, поправляя оборочки на ужасной, приторно-кукольной рубашке. – И много улыбаетесь. Это так замечательно! Мне гораздо приятнее видеть вас с улыбкой на лице, да-да, чем в слезах как вчера.

– Спасибо, Альти, – я приобнял ее за ноги, когда она подошла ко мне сбоку. – Спасибо, что вчера сидела со мной. Для меня это очень важно.

Зеркало, перед которым я висел в своем летучем кресле, старательно отражало на моем месте довольно красивого, мило улыбающегося парня. Круги под глазами от местных снотворных рассосались, лицо чуть порозовело. Чувствовал я себя хорошо – спина почти меня не беспокоила, да и с такой активностью в последнии дни я пусть и волновался, но как-то морально пришел в тонус, вынырнув из застойного образа жизни. Разумеется, все это отражалось на мне. И я был готов поклясться, что с такой кормежкой у меня еще и щеки скоро округлятся.

– Не благодарите, о мой милый сон, – засмеялась Альти. – Бросьте, бросьте, вы заставляете меня краснеть! А вдруг кровь больше не отольет от моего лица и я стану красной как кизильники? Вам ведь не нужна кизиловая служанка?

– Да пусть ты хоть гречанкой бы была, все равно я бы тебя очень ценил, – улыбнулся ей я, удачно – как мне показалось – ввернув местное сравнение.

– Ой-ей, не говорите таких смущающих вещей! – Альти, хихикая, действительно залилась румянцем.

– Слушай, хотел тебя спросить кое о чем, – я отпустил ее и покосился осторожно. – А ты, часом, пошла ко мне не потому, что водила дружбу с настоящим Гансом?

– Так оно и есть, о мой милый сон, – беззаботно чирикнула служанка, сцапав со стола костяную шкатулку и достав из нее прядку волос, перевязанную бечевкой. – Вот это – мои! Ох, я тогда так покраснела, когда их подарила! Они остались от моей стрижки, и я решила, что могу прядку отдать сону Гансу за его доброту ко мне.

Она неожиданно погрустнела и вздохнула.

– Жаль, мне так жаль, – сказала она упавшим голосом. – Я обещала сону Гансу, что когда вырасту – стану его личной служанкой, самой-самой лучшей! И он обещал, что меня обязательно примет! Я так мечтала об этом, так мечтала, что это даже мне во сне снилось!

Но грусть ушла с ее лица так же быстро, как и появилась. Я даже сказать ничего не успел, чтобы ее приободрить, как Альти заявила – уверенно и весело:

– Но теперь у меня есть вы, сон Ганс! Пусть я не смогла послужить настоящему сону принцу, но я послужу вам! Я буду верна вам в память о нем, потому что я считаю, что вас сюда сама свет-птица привела, чтобы рассеять тьму, что царила в наших сердцах до сих пор.

– Ты так красиво это сказала, надо будет запомнить, – улыбнулся я.

Ее беззаботное, хулиганистое настроение передалось, кажется, и мне. Впрочем, я и так был рад всему и вся, доволен жизнью, и потому решил еще чуть поспрашивать.

– А ты, Альти, часом, не была в него влюблена?

– О нет, что вы, – отмахнулась служанка смущенно. – Конечно же нет, что вы такое говорите. Но пару раз Ганс поцеловал меня воооооот сюда.

И она ткнула пальцем себе в щеку, весело мне подмигнув.

– Но но я тогда совсем маленькой была, – добавила она. – И он поцеловал меня когда я плакала. Так что не считается. Хотя Альти долго думала, что это был ее первый поцелуй! Но потом...

Она мечтательно возвела глаза к потолку и улыбнулась счастливой улыбкой.

– Что потом? – заинтересовался я. – Нашла себе жениха?

– И это тоже, мой милый сон, – согласилась Альти, обняв саму себя и весело, хитро, закусив губу. – Он такой замечательный, пусть у него и нет одной ноги! Он работает у нас в замке конюхом, и зовет меня своим маленьким мышонком. Ох, да вам наверняка не интересно такое слушать, да?

– Да нет, конечно, интересно, – улыбнулся ей я. – Но ты сказала – «и это тоже»... а что еще?

– Ну как же! – глаза Альти загорелись каким-то странным огоньком. Наверное именно с таким блеском в глазах девушки друг с другом обмениваются самыми интересными сплетнями. – Сон Ганс тоже однажды влюбился! Тогда Альти даже немного расстроилась, но, подумав, была за него очень-очень рада! Ох, милый сон, его избранница – такая потрясающая девушка! Король даже хотел, чтобы они обвенчались. Да увы, не успели...

– Таааааак, – протянул я ошарашенно. – И почему мне никто ничего не сказал?

– Ой, – испугалась Альти. – А вам никто не сказал? А я думала, что вы уже знаете! Она будет на сегодняшнем балу. Лавандовая принцесса!

Ага... так вот почему ее пуговица хранилась в костяной шкатулке. Ну, что-то такое я и подумал. Но от одной мысли, что врать теперь придется и милой, возможно влюбленной в Ганса девушке, на меня опять накатила тоска.

– О, вы опять скисли, – расстроилась Альти. – Да не переживайте вы так, она вам понравится! Ее зовут... дайте вспомнить... Оди Лиа Гот. Да-да, у лаванд имена такие себе... странные. Но она очень-очень хорошая! Плохую бы сон Ганс никогда бы не полюбил!

– Постой-ка... а она... хмн... фиолетовая, да? – спросил я осторожно.

– Да, так и есть. А что? Вам не нравятся лаванды? Но они же все такие симпатичные! Хотя все же рисы считаются красивее. Но на мой вкус рисы уж больно круглолицые и большеглазые, у лаванд лица более приятные....

Дальше я ее не слушал. Только что до меня дошло, что на пир приедут не абы кто – а всякие там... правители. Причем, не просто правители, а правители других континентов, ну или хотя бы соседних стран. И среди них будут все эти чудные лаванды, крапивы, кизилы, лакрицы и льны, на которых я просто не смогу не пялиться! Да и к тому же мне, если верить Луке, придется толкать перед ними всеми речь.

Волнение от предстоящего мероприятия накатило на меня со всей силы и уже окончательно испортило настроение.

– Альти, я не справлюсь... – простонал я. – Я как подумаю, что мне придется перед всеми этими людьми говорить...

– Все-то вы справитесь! – внезапно уверенно осадила меня служанка, а потом, улыбнувшись, взяла брошь из деревянной шкатулки, что принесла аж из королевской сокровищницы. – Я вам вот сейчас лису как прицеплю на воротник, и она вам придаст сил и хитрости!

– А что еще там есть? – спросил я со сдержанным интересом. – Может, что-то не слишком броское? Я все же мужчина, что ж вы меня как куклу-то одеваете...

– Ох, ну что вы опять начинаете! – строго покачала головой Альти. – Как не прием какой – все одна и та же песня...

И тут она запнулась.

– Ой... – промямлила она. – П... простите, сон Ганс... оно как-то само. Вы просто так похожи... что, кажется, я совсем запуталась.

– Да ничего... – растерянно, не зная как реагировать, пробормотал я.

В повисшей тишине только звук дождя шелестел. Дождь зарядил сегодня с утра, и громкий стук капель по стеклу разбудил меня даже раньше, чем Альти. Такая неподходящая к моему почти веселому настроению погода чуть сбивала с толку – я и забыл, что на улице накрапывает.

– Знаете, вы посмотрите пока эти замечательные броши, а я схожу за короной, да-да, – торопливо запищала моя мышка, сунув мне шкатулку. – А то сонора Жанна и так поругала меня, что я решила за ней потом вернуться. А ведь через два часа пир начнется, ой-ей-ей!