Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I."
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)
На этом дело не кончилось.
На другое утро, когда Таня собралась по воду, Степа, по обыкновению, отобрал у нее ведра и сам отправился к колодцу. Колодезный насос, как видно, засорился, и Тане с каждым днем становилось все труднее качать воду.
Подойдя к колодцу, Степа подставил под обомшелый желоб жестяное ведро, взялся за гладкую, блестящую качалку и принялся быстро поднимать ее вверх и опускать вниз. Качалка загремела, застучала, но вода и не думала показываться.
Наконец минуты через три, когда Степу уже бросило в жар, в деревянном насосе, уходящем далеко в колодец, что-то всхлипнуло, чавкнуло, зашипело. Степа еще быстрее заработал качалкой, и вскоре витая серебряная струя со звоном полилась в ведро.
В этот момент к колодцу подошла Нюшка Ветлугина.
Не выпуская из рук качалки, Степа обрадованно кивнул ей. Девочка работала в своем хозяйстве, и они не виделись почти целую неделю. Но Нюшка сделала вид, что не замечает Степы. Она поставила свои ведра на землю и, задрав голову, смотрела на макушки берез, где сердито переругивались грачи.
– Ставь ведра, – предложил Степа. – Зараз накачаю.
Нюшка продолжала смотреть на грачей.
Выпустив на минуту из рук качалку, Степа подставил под желоб Нюшкино ведро и вновь принялся качать воду.
Грачи грачами, но Нюшка отлично все видела. Вдруг она быстро отодвинула ведро в сторону. Струя воды полилась на деревянный настил, далеко разбрасывая радужные брызги.
– Не балуйся! – попросил Степа. – Давай накачаю, пока вода не ушла. Мне ж нетрудно...
– Спасибочко, не нуждаюсь! – Нюшка зло стрельнула в Степу глазами и взяла ведро в руки. – Ты лучше Фильке помогай. Спец по садам-огородам!
Степа от неожиданности выпустил качалку:
– Да ты знаешь...
– Знаю, знаю! – сердито фыркнув, перебила его Нюшка. – Спец-то спец, а в руки дяди Васи попался! Много он тебе крапивы в штаны напихал? А? И как ты ночью спал только? На животе, поди!
И Нюшка вновь заинтересовалась грачами.
У Степы пересохло в горле. Он с маху поднял наполненные ведра и, пока нес их до дому, расплескал почти половину воды.
В этот же день Степе еще раз напомнили о ночном приключении.
За ужином дядя Илья, кинув на племянника хмурый взгляд, сказал, что сегодня на него жаловался Василий Хомутов.
– Круто берешь, парень! Прожил в селе без году неделю, а разговоров на все лето не оберешься. Этому тебя в колонии-то обучили – по садам разбойничать?
– Вы колонию не троньте! – обозлился Степа и в ту же минуту почувствовал, как Филька под столом толкнул его в ногу.
– Так какой же леший погнал тебя за чужими яблоками? – повысил голос Илья Ефимович. – Своих, что ли, не хватает? Иди в сад да объедайся, если уж такой падкий на них.
Толчки в ногу усилились.
– Смотри! – погрозил дядя. – В другой раз Хомутову попадешься– он больше жалеть не будет, блин из тебя сделает. И поделом – не воруй!
Прикусив губу, Степа вылез из-за стола и вышел на улицу. За углом дома стояли Таня и Нюшка.
– Опять он с Филькой связался, – донеслись до Степы слова сестры. – В сад к Хомутовым залез...
– Знаю, – отозвалась Нюшка. – Присох он к Филькиной компании, пугалом для мальчишек стал. Филька что ни сделает, все Степкой прикрывается. В чужой сад кого пошлет – на него сваливает. Мол, колонист требует. И всем его силой угрожает. А еще говорит, что Степка дикий и отчаянный. Избить может под горячую руку каким-то там боксом... и ножиком пырнуть. А только наши ребята тоже не из пугливых. Шурка даже частушку сочинил. Слышала? «Нас побить Ковши хотели, побить собиралися, а мы сами да с усами, их не испугалися».
– Лучше бы Степка и не приезжал сюда! – всхлипнула вдруг Таня. – Жил бы и жил в своей колонии...
– Может, и так, – вздохнула Нюшка. – У Фильки и без того подлипал хватает.
Кровь бросилась Степе в лицо.
Так вот что о нем думают! Но ведь это неправда. Да и нужен ему этот Филька, как прошлогодний снег! Сейчас он подойдет к девчонкам и все объяснит.
Нюшка и Таня вышли из-за угла дома. Но тут Степе показалось, что объяснить не так-то уж легко. В самом деле, Шуркину компанию он почти забыл, а с Филькой продолжает хороводиться, обучает его приемам бокса и даже ходил с ним глушить рыбу в омуте.
– Я со Степкой и на сеновал теперь не пойду, с бабушкой буду спать, – донеслись до него слова Тани. Расставшись с подругой, она направилась в дом.
Затаив дыхание Степа прижался к стене. Вскоре на крыльце появился Филька. Степу так и бросило к нему.
– Ты... ты зачем меня страшилищем выставил? – хрипло спросил он. – Зачем ребят пугаешь? Я и бью и ножом пыряю...
– Вот чудак, не понимаешь? – искренне удивился Филька. – А чтобы боялись все. Знаешь, как это здорово, когда боятся! Я тебе нарочно в борьбе-то поддавался. Пусть думают, что ты еще сильнее меня. Теперь нашу компанию уж никто не затронет. Нас так и зовут: «Филька и Кº».
– А я не хочу, чтобы меня боялись! И не лезь ко мне со своей компанией!
– Ничего, у нас с тобой дело пойдет, – благодушно заверил Филька. – Куда ни кинь, а тебе моей компании не миновать. Со мной-то надежнее. – И, схватив Степу за плечо, он зашептал ему на ухо, что на завтра есть одно дельце – надо бы проучить Шурку Рукавишникова, который сочиняет про них разные частушки.
– Отойди от меня на три шага! – Степа резко сбросил Филькину руку и столкнул его с крыльца.
Филька загремел по ступенькам.
– Ну, ну, ты не очень...
– И не подходи больше!
– Значит, все врозь, все пополам? – ухмыльнулся Филька. – Смотри, колонист, просчитаешься!
Но Степа ничего не слышал. Спрыгнув с крыльца, он побежал к сараю.
* * *
Проснувшись утром, Степа узнал от бабушки, что Таня с Нюшкой уже с полчаса назад куда-то ушли.
– А меня почему не разбудили?
– Так у вас с Филькой свои дела, – грустно усмехнулась бабушка.
Степа насупился, ушел обратно в сарай и лег на сено – только бы не встречаться с Филькой. И потом, надо что-то придумать. Быть может, пойти к Шурке и обо всем поговорить с ним по душам? Как-никак, а они комсомольцы и должны понять друг друга. Но Шурка тоже хорош – ничего толком не узнал, а уже сочиняет частушки.
Вскоре в сарай заглянула Таня. Она неслышно подкралась к брату и обняла его за шею.
Степа вырвался.
– Ну, не сердись, – виновато заговорила сестра. – Я теперь все знаю. И Нюшка знает. Митя нам рассказал. Он тебя к себе зовет. – И она потащила брата к Гореловым.
– Зачем? – заупрямился Степа. – Нужен – пусть сам приходит.
– Да не может он: лежит весь исколотый. Ему бабка Спиридониха примочки делает. Пойдем скорее...
По дороге Таня успела поделиться с братом своими думами насчет Мити. До чего же не везет парню!
Полез он как-то в погреб. В это время опрокинулась поленница дров, захлопнула дверцу, и Митя оказался в заточении. Его искали два дня и вытащили еле живого, посиневшего от холода и страха..
В другой раз, падая с дерева, Митя зацепился рубахой за сук и, болтая ногами, провисел до тех пор, пока отец не принес лестницу и не снял его. А потом вдобавок выпорол сына ремнем. Так Митьку и зовут в деревне «Битый-сеченый» да «Дубленая кожа».
Но он не унывает. Отлежится, а потом опять бегает и скачет как ни в чем не бывало.
Не унывал Митя и сейчас. С толстыми, неуклюжими от бинтов коленями он лежал на широком сундуке и с удовольствием грыз зеленое яблоко.
На лавке сидели Шурка Рукавишников и Афоня Хомутов. Нюшка подметала пол.
Увидев такую компанию, Степа немного опешил и задержался в дверях.
– Иди, не стой на пороге! – подтолкнула его Таня и кивнула ребятам. – Вот он... привела...
Митя, широко улыбнувшись, приподнялся с подушки и протянул Степе руку:
– Здорово, колонист! Чего не заходишь? Мы тебя тут ждем, ждем...
Степа осторожно пожал ему руку:
– Я-то здоров. А вот ты как? Сильно поцарапался?
– Пустое... семечки, – небрежно отмахнулся Митя и, довольно резко спустив забинтованные ноги на пол, сделал попытку пройтись по избе.
Но с первого же шага он ойкнул, болезненно скривился и, поддерживаемый Шуркой, опять лег на сундук.
– Пройдет... У меня кожа дубленая. Мне один раз гвоздем ступню насквозь пропороло – и все равно зажило. А потом еще...
– Ладно, дубленый, всего не перескажешь, – перебил его Шурка и, подойдя вплотную к Степе, с серьезным видом протянул ему руку: – Ты это здорово Митьку выручил. И Фильке нос ловко утер... Это я тебе от всех наших ребят говорю... А частушку забудь! Не было ее и не было.
– Да будет вам! – отмахнулся Степа.
– Это уж как есть... на факте, – вновь приподнялся Митя. – Я, Степа, для тебя теперь что хошь сделаю! – Он взволнованно оглядел избу, ребят и, не зная, чем доказать свою преданность Степе, остановил свой взгляд на кепке с яблоками: – Афоня, угощай!
Афоня, которому уже давно было не по себе, подошел к Степе и, отвернув в сторону красное лицо, протянул кепку с яблоками:
– Бери вот, белый налив. Из нашего сада. Нам ведь не жалко, только попроси. А вот по ночам в сад лазить да деревья ломать – это глупость одна. Ты-то за яблоками не лазил, я знаю. Ты из-за Митьки попал... – Он замолчал, помялся и с трудом выдавил: – Я тебе наподдал тогда... у калитки. Не сердись уж! Захочешь – и ты мне раза дашь.
– Ладно, замнем это дело, – сказал Степа, беря из кепки яблоко и косясь на Нюшку, которая внимательно прислушивалась к разговорам мальчишек.
Глаза их встретились.
Нюшка вспыхнула, набрала в рот из кружки воды, отчего щеки ее округлились, и, побрызгав на пол, торопливо замахала веником.
Степа понял, что он теперь принят в новую компанию.
СЕНОКОС
Крестьянской работе не было конца. Вслед за навозницей подошел сенокос.
Несколько дней Илья Ефимович готовился к выезду в дальний заливной луг: отбивал косы, чинил грабли, смазывал пахучим дегтем колеса дрог. Это были широкие, вместительные телеги с высокими стойками, приспособленные для возки сена.
В день выезда в луга дядя Илья спросил Степу, умеет ли он косить.
– Приходилось малость, – ответил Степа.
Илья Ефимович достал косу и заставил племянника показать свое умение на огуменнике.
Степа прошел саженей двадцать, но коса, как нарочно, вела себя из рук вон плохо: то скользила поверх травы, то зарывалась носом в землю, то срезала «пяткой» дерн.
– Косьем по шее за такую работу! – фыркнул Филька, наблюдая сбоку за Степой.
Поморщившись, Илья Ефимович согласился, что косарь Степка действительно неважный, но все же решил взять его с собой в дальние луга – в сенокосную страду дорог каждый человек.
– Ох, Степа! – пожалела брата Таня. – Тебя же на лугу засмеют за такую косьбу... Там знаешь как надо...
И она повела Степу к Ветлугиным. Пошептались о чем-то с тетей Груней, и та позвала Степу косить вместе с собой огуменник. Встав за спиной мальчика, тетя Груня прошла с ним один прокос, другой, показала, как надо взмахивать косой, как и когда нажимать на «пятку», как высматривать и обходить бугорки и кротовины.
Щеки у Степы разгорелись, рубаха на лопатках потемнела от пота. Но тетя Груня все еще не отпускала его:
– Маши, маши – завтра легче будет!
В сумерки у пожарного сарая ударили в чугунную доску, и по этому сигналу вся Кольцовка двинулась в луга.
Ковшовы выехали на двух подводах. На первой ехал Илья Ефимович с Филькой и дочерьми, на второй – Степа с Таней и Нюшка с матерью.
За околицей они сразу попали в поток подвод. Телеги поскрипывали, остро пахло дегтем, отдохнувшие лошади шли резво и споро, особо нетерпеливые призывно и звонко ржали. То и дело из вереницы подвод вырывалась чья-нибудь телега, и хозяин ее, нахлестывая лошадь и подзадоривая односельчан, устремлялся вперед.
Иногда телеги цепляли одна другую осями, слышались треск дерева, крик, брань.
Степа сидел на телеге рядом с Нюшкой и видел, как блестели у девочки глаза и вздрагивали ноздри.
– Смотри, смотри! Обгоняет! – шепнула она, дергая Степу за руку и показывая на Шуркиного отца, Егора Рукавишникова, который, обогнав все подводы, далеко вырвался вперед. – Нам бы свою лошадь! Я бы всегда впереди всех ездила...
Захваченная общим азартом, она вдруг выхватила у матери вожжи и, встав на телеге во весь рост, гикнула на лошадь и, обогнав подводу Ильи Ефимовича, устремилась вслед за Рукавишниковым.
– Эй ты, босота!.. Запалишь мне коня! – погрозил ей кнутом дядя Илья.
Но Нюшка ничего не слыхала.
– Тетя Груня, дядя сердится, – предостерегающе шепнула Таня.
– Гони Емеля – твоя неделя! – махнула рукой Аграфена, как видно угадывая состояние дочери.
Степа понял, о какой «неделе» шла речь. Дядя разрешил Аграфене пользоваться его лошадью, но при этом поставил условие: каждый второй воз своего сена она должна отдавать Ковшовым.
На дальний луг кольцовские мужики приехали уже затемно, расположились лагерем в перелеске, выпрягли лошадей и разожгли костры. Кто постарше, лег спать, а молодежь и подростки всё еще сидели у костров, переговаривались, слушали, как плещется рыба в реке да где-то в хлебах деревянным голосом кричит дергач.
С первыми проблесками зари все косари вышли на луг. У каждого на плече – острая коса, на поясе на правом боку– жестяная коробка, а в ней, как кинжал в ножнах, – брусок для точки кос.
Луг расстилался неоглядный, ровный, как стол, сизый от росы и тумана и как будто затянутый слюдяной пленкой.
Косили группами – «осьмаками». Каждый «осьмак» объединял пять-шесть крестьянских хозяйств. Луг заранее разделен был на участки, а участки, в свою очередь, – на полосы по числу «осьмаков».
Косари подошли к первому участку, примыкающему к реке, и окружили жеребьевщиков – Василия Хомутова и Егора Рукавишникова.
Хомутов бросил в картуз пригоршню палочек– каждая величиной с наперсток и с какой-нибудь меткой. Затем он поднял картуз над головой, потряс им и обернулся к рослому, плечистому Рукавишникову.
Тот с торжественным видом, засучив рукав, запустил руку в картуз, вынул первую палочку с меткой, взглянул на нее и, вдохнув побольше воздуха, заливисто и протяжно вывел, словно песню в праздничный день:
– Слу-ушай!.. Пе-ервая полоса-а – кре-ести-ик!
И косари того «осьмака», чей жребий был помечен крестиком, быстро заняли первую полосу.
– Вто-ора-ая полоса – две-е рубки! – продолжал Рукавишников. – Третья-а – желоб!.. Четверта-ая – колодчик...
– Вот заливается! – улыбнулась Аграфена. – Лучше всякой песни.
– Ты слушай, слушай, – шепнул Филька Степе. – Наш жребий – три колодчика... И куда он запропастился только?
Наконец дядя Егор выкрикнул «три колодчика».
Филька толкнул в бок Степу и вслед за отцом и другими косарями своего «осьмака» устремился на седьмую полосу.
Жеребьевка вскоре закончилась, все полосы были заняты. Луг наполнился вжиканьем и посвистом кос, звенящим шарканьем брусков о металл.
Мужики косили размашисто, споро, азартно, поддразнивая друг друга, стараясь опередить соседей.
Покончив с первым участком, они вновь кидали жребий и переходили на второй, на третий... Зеленые, лохматые валки скошенной травы тянулись за косарями.
Степа невольно залюбовался дружной работой. Вот так, наверно, работают в артели «Заре навстречу». Он сказал об этом тете Груне.
– Спозаранок у нас всегда дружно да споро, – усмехнулась Аграфена. – Посмотри вот, что дальше будет...
Из-за реки выкатилось солнце. Росистый луг засиял, заискрился цветными огоньками, косы заблестели серебром, с реки потянуло свежим ветром.
Женщины и девчонки принесли в узелках и корзиночках завтрак.
За завтраком многие мужики выпили самогонки, и после этого сенокос пошел довольно бестолково. Косари подолгу препирались друг с другом, вспоминали старые обиды, ругали Рукавишникова и Хомутова – они, мол, неправильно ведут жеребьевку.
К полудню, когда трава стала сухой и жесткой, косьба прекратилась, и косари принялись делить скошенную траву между собой.
Они считали, прикидывали, переругивались, вновь метали жребий, и после этого каждая семья уже самостоятельно сушила на лугу траву.
Степе даже стало жалко, что так быстро все кончилось: вот работали они с Митей Гореловым и Афоней Хомутовым в одном «осьмаке», а теперь все разбрелись по своим полосам.
На другой день, навьючив сухое, шумящее сено на дроги, Ковшовы начали переправлять его домой, на усадьбу, и сваливать около сарая. Когда сена накопилась целая гора, Илья Ефимович поглядел на горизонт, где роились и наливались синевой облака, и кивнул приглашенным «подсобить» мужикам:
– Поторопись, братцы! Как бы дождиком не прыснуло.
Мужики взяли длинные трезубые вилы и, навалившись, вонзили их в сено.
Илья Ефимович подозвал Таню, Нюшку и Степу:
– А ну, топтуны... по местам!
Ребята полезли в сарай.
Филька обычно от такой работы уклонялся – он уже взрослый, косил не хуже мужика, и не к лицу ему связываться с такой работой, как утаптывание сена.
И что это была за работа!
Мужики то и дело швыряли огромные навильники сена. «Топтуны» принимали его в объятия, тащили в дальние углы сарая, приминали, прессовали, забивали сеном все пустоты. И сено, такое ароматное и нежное на лугу, здесь, в полутемном, душном сарае, казалось жестким, колючим, жарким. В руки вонзались какие-то колючки, пыль забивала нос и горло, пот щипал глаза. Да еще гляди, как бы не напороться на острые концы вил, которые так и мелькали перед глазами.
СОН НА ВОЗУ
Через неделю дальний луг был выкошен. Филька и Степа возвращались домой с последними возами сена.
Филька ехал впереди на Лысанке, Степа – сзади на ленивой Фефеле. На возу укачивало, как в люльке, и уставший за день Степа начал дремать.
– Э-эй! Не дрыхнуть! Смотри в оба! – крикнул с переднего воза Филька.
Степа вскинул тяжелую голову и, сонно почмокав языком, пошевелил вожжами.
С тех пор как была сказана памятная фраза: «Всё врозь, всё пополам», и Филька убедился, что двоюродный брат переметнулся к Шуркиной компании и больше ему не опора и не защита, он невзлюбил его всей душой.
Внешне все было тихо, мирно и пристойно.
На глазах у взрослых, особенно при отце, Филька был со Степой ласков и обходителен, называл его «браткой», по-дружески обнимал за плечи, но про себя злорадно твердил: «Теперь он у меня попляшет камаринского! А захочу – и землю жевать будет».
Дома, садясь за стол ужинать, он пролезал мимо колониста и старался прищемить ему руку или ногу. Степа бледнел от злости и боли, а Филька с виноватым видом говорил: «Я же нечаянно... Ты, братец, не сердись!»
Во время косьбы Филька пристраивался позади Степы и, широко размахивая косой, ожесточенно шептал; «Жми-дави, колонист! Не то пятки подрежу!»
Возы подъезжали к мосту. Филька еще раз оглянулся назад и окликнул Степу, Тот не отозвался! уткнувшись лицом в сено, он сладко спал.
Филька ухмыльнулся и быстро спустился с воза на землю.
Когда Степин воз въехал на мост, Филька остановил Фефелу, распряг ее, вывел из оглобель и пустил на обочину дороги. Сам же догнал свой воз и, посмеиваясь, поехал дальше.
Фефела спустилась к реке, напилась воды, потом принялась щипать сочную прибрежную траву.
Вскоре к мосту подъехало еще несколько подвод с сеном.
– Эй, там, на мосту! – закричали мужики. – Ходу давай! Вздрогнув, Степа сонно приподнял голову, а затем вновь опустил ее на сено.
К мосту подошли мужики, бабы, ребятишки. Увидев пустые оглобли, даже сумрачный Василий Хомутов рассмеялся и стащил с воза заспанного возчика:
– Вот это да!. Это возчик! Лошадь из оглобель потерял.
Поеживаясь, Степа растерянно оглядывался по сторонам, отыскивая глазами Фефелу. Ее нигде не было видно.
– Спит себе, как младенец в люльке, да слюни пускает! – насмешливо сказал Игнат Хорьков. – И знать ничего не знает.
– Теперь узнает, – в тон ему заметил Хомутов. – Илья Ефимович пропишет ему ижицу... ниже спины. – И он вновь гулко, словно в бочку, захохотал. – Лошадь потерял, словно чеку из оси. Да такое раз в сто лет бывает! Ну, колонист!
– Сморился парень, чего с него взять, – примирительно сказал Егор Рукавишников. – Не у кого-нибудь – у Ворона батрачит. Тут и взрослый с ног свалится...
Раздались недовольные голоса – мост надо было освобождать. Кто-то предложил свалить Степин воз с сеном в сторону.
Рукавишников, поплевав на ладони, впрягся в оглобли и скомандовал: «Разом, взяли!»
Подталкивая воз сзади и с боков, мужики стронули его с моста и поставили на обочине дороги.
Путь был свободен. Возы с сеном потянулись к Кольцовке.
Степа остался один. Он спустился к берегу реки и по свежим следам направился разыскивать Фефелу.
«Не у кого-нибудь – у Ворона батрачит», – вспомнил он слова Рукавишникова.
В самом деле, кто они теперь, Степа Ковшов и его сестренка? Разве не такие же батраки, как Нюшка и тетя Груня? Аграфена так и говорит про Степу: «Вот и еще один батрачок у Ковшова прибавился. Теперь нашего полку прибыло».
Они чертоломят, гнут спины, а впереди никакого просвета.
Степа, скажем, еще пойдет осенью в школу, а что будет с Таней? Так и останется на побегушках у дяди.
Степа задумался и не заметил, как его догнали Шурка, Митя и Афоня.
– Чего вам? – хмуро спросил он. Ему было очень неловко перед ребятами, что он заснул на возу и не уследил, как у него распряглась Фефела.
Шурка предложил поскорее отыскать и запрячь лошадь.
– Да-да, – поддержал Митя. – Пока Ворон не примчался...
Степа внимательно поглядел на ребят и молча согласился. На ходу Митя спросил Степу, куда же подевался Филька – ведь они вместе выехали с луга. Степа пожал плечами:
– Я заснул на возу. А Филька, наверно, вперед уехал.
– Тогда понятно, – хмыкнул Шурка и высказал предположение, что не иначе как двоюродный братец подложил Степе свинью – нарочно выпряг Фефелу.
– Это ты брось! – не поверил Степа. – Зачем ему?
– Эх ты, простота! – вздохнул Шурка. – Разуй глаза – увидишь. Мало ты еще в Кольцовке живешь...
Река причудливо петляла среди зеленых кустов, берег был топким, под ногами хлюпала вода.
– Наверно, в овсы убежала, – сказал Афоня. – Лизоблюдка, а не лошадь!
Степа принялся звать Фефелу.
Вскоре донеслось протяжное, жалобное ржание – лошадь как будто звала на помощь..
Ребята заглянули за кусты и увидели Фефелу, Она лежала на полянке среди голубых незабудок.
– Ну и шкода! Наелась да на боковую! – выругался Афоня и тут же осекся. – Ребята, она же в трясину угодила...
Лошадь, заметив мальчишек, вскинула передние ноги и, храпя, попыталась выбраться из топкого места. Но, сделав несколько судорожных движений, она обессилела и вновь по самое брюхо погрузилась в трясину. Лиловые глаза Фефелы тоскливо смотрели на ребят.
– Надо мужиков звать, – заторопился Митя. – Я побегу...
– Пока зовешь, лошадь совсем засосать может, – остановил его Афоня.
Он оглядел ребят и деловито распорядился ломать ветки лозняка и застилать ими трясину – ему с отцом не раз приходилось таким способом выручать лошадь из беды.
Мальчишки принялись за работу.
Вскоре перед Фефелой образовался толстый настил из веток.
Мальчишки распутали вожжи, сложили их вчетверо и подсунули под передние ноги лошади. Затем, ухватившись за концы вожжей и понукая Фефелу, они помогли ей выбраться на настил.
Потом вымыли в реке ее зашлепанные грязью ляжки и брюхо и впрягли в оглобли.
– Нам Ворон в ножки теперь должен поклониться, – заметил Шурка, – лошадь ему спасли.
Мальчишки вместе со Степой забрались на воз с сеном и через полчаса подъехали к Кольцовке.
На околице их встретил встревоженный Илья Ефимович. Он остановил лошадь и обрушился на Степу с руганью:
– Эх ты, горе-работничек! Спишь да лошадей теряешь! Меня за такое, бывало, грабельником по спине охаживали.
– Что вы, дядя Илья! – привстав на возу, с невинным видом сказал Шурка. – Сна ни в одном глазу не было. Чека из оси выпала, чуть колесо не свалилось... Вот мы и задержались.
Илья Ефимович подозрительно оглядел чеки в осях, Фефелу и сердито прикрикнул:
– Чего на возу расселись! Лошадь и так мокрая. А ну, сыпь все оттуда!
Ребята попрыгали с воза на землю. Степа зашагал рядом с Фефелой, а мальчишки, подморгнув ему, быстро пошли по улице и загорланили:
Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой...
Сенокос подходил к концу.
Два сарая уже были туго набиты молодым, душистым сеном, за двором вырос высокий, аккуратно очесанный стог, а Илья Ефимович все выискивал, где бы ему еще раздобыть травы, чтобы пополнить свои сенные запасы.
Он выкашивал забытые перелоги, обочины дорог, глухие лесные овраги.
За несколько дней до жнитва Илья Ефимович выехал сенокосничать в Субботинскую рощу, богатую густо поросшими травой полянами и овражками.
Кольцовские мужики заранее поделили рощу на делянки по числу дворов в деревне, и каждый хозяин распоряжался своей делянкой как умел: кто выкашивал, кто продавал.
Показав Фильке, Степе и Аграфене свою делянку, Илья Ефимович отозвал сына в сторону и наказал ему:
– Присматривай тут, ушами не хлопай. Чтобы почище косили да не прохлаждались! А я по лесу пошукаю...
Косить в лесу было нелегко. Тут не размахнешься со всего плеча, не выпишешь косой, как на лугу, широкое полукружие, не положишь ровный валок травы. То и дело коса натыкается на старые пеньки, на узловатые корни, на муравьиные кучи.
Степа еле успевал точить зазубрившуюся косу. К тому же мешали кусты и деревья. Они словно нарочно подталкивают тебя под локоть и осыпают частыми холодными каплями росы.
А сколько соблазнов в лесной траве! То мелькнет срезанная грибная шляпка, то обнажится россыпь краснобокой земляники, то вспорхнет из-под косы насмерть перепуганная птица...
– Э-эй, косарь-травобрей! Ты чего все косу точишь? – окликнул Степу из-за кустов Филька. – Давай, давай, шевели плечиками!
– И зачем вам сена столько? – помолчав, спросил Степа. – И косят, и возят...
– Кому это «вам»? А ты что же, не наш, не у Ковшовых в доме живешь?
– Жить-то живу... – неопределенно сказал Степа и, вспомнив про Фефелу, напрямик спросил Фильку, зачем он выпряг лошадь.
– А-а, ты вот о чем! – осклабился Филька. – Будешь на возу дрыхнуть – еще и не так проучу!
С трудом сдержав себя, Степа отошел в сторону и принялся скашивать островок желто-лиловой иван-да-марьи.
Таня с Нюшкой вытаскивали скошенную траву из затененных мест на солнечные поляны и расстилали тонким слоем для просушки.
– Ты чего злой такой? – Таня подошла к брату.
– Да вот... чуть не поломал... – Степа с трудом вытащил врезавшуюся в корень дерева косу, потом посмотрел на сестренку и тихо спросил, не хочется ли ей сейчас уехать куда-нибудь подальше от Ковшовых.
– А зачем? – удивилась Таня. – Мы же теперь вместе с тобой. И мне не страшно совсем...
– Страшно не страшно, а все равно вы батраки у Ворона, – вмешалась в разговор Нюшка. – И никуда вас дядя теперь не отпустит. Зачем ему вас терять? Родные-то батраки даже дешевле.
Не зная, что ответить, Степа пошаркал бруском по косе и принялся за работу.
В самом деле, стоило ли ему возвращаться в деревню? Как-то теперь сложатся его дела со школой, со стипендией? И как быть с Таней?
Работали до полудня.
Перекусили прямо в лесу и, немного передохнув, вновь принялись за косьбу.
Вскоре делянка уперлась в густой лес, откуда тянуло прохладой и прелым листом. Никакой травы там уже не росло.
– Шабаш, молодой хозяин! – обратилась к Фильке Аграфена. – Откосились.
– Забирай левее, – махнул рукой Филька. – Травы хватит. – И, выбрав широкую полянку, он принялся размахивать косой.
– Погоди, ты же на чужое залез, – остановил его Степа, показывая на заломленную на углу делянки ветку дерева и выкошенную косой широкую окружность. – Вот и метка рукавишниковская.
– Коси, коси! – распорядился Филька. – Все равно трава пропадет. У Рукавишниковых руки до нее не дойдут.
Степа еще раз осмотрел метку на краю делянки и решительно вытер пучком травы светлое лезвие косы:
– Ну, нет! Я чужое хапать не буду.
– Да ты что! – налетел на него Филька. – Подумаешь, какой Стенька Разин! Твое дело телячье – что скажут, то и выполняй! А может, отец купил эту делянку?
– А если и впрямь она куплена! – потянула брата за рукав Таня. – Чего ты?
– Вот дядя подтвердит, тогда видно будет, – стоял на своем Степа. Он отошел в сторону и воткнул косье в землю.
– Правильно! – поддержала Степу Нюшка и повесила грабли на дерево.
Прекратила работу и Аграфена.
– В самом деле, Филя, – сказала она, – вот я свою делянку вам уступила, это верно, а про Егора Рукавишникова слуху не было. Зачем же, что плохо лежит, к рукам прибирать?
Филька, оторопев, посмотрел на косарей и побежал в лес разыскивать отца.
Вернулись они минут через двадцать.
Илья Ефимович сделал вид, что ничего особенного не произошло, и только стал торопить всех, чтобы сгребали траву и навьючивали ее на возы.
Но вечером после ужина он задержал Степу у крыльца и хмуро заметил ему, что тот много на себя берет и вмешивается не в свое дело.
– Все равно чужое хапать не буду! – упрямо повторил Степа.
– Может, тебя хозяином в доме сделать? – вспылил дядя. – Свои порядки заведешь...
Степа смолчал, повернулся и пошел к сараю.
Илья Ефимович тяжелым взглядом проводил племянника.
Да, с колонистом стало нелегко. Не ладит с Филькой, лезет не в свои дела, в доме на всех смотрит волчонком. И в хозяйстве от него проку немного: работает без особого рвения, неумело, ко всему еще надо приучать.
Вспомнился недавний разговор с директором школы. Савин встретил Илью Ефимовича на улице и как бы мимоходом спросил, как ведет себя племянник.
Ковшов сдержанно ответил, что особо хвалить не за что.
– Боюсь, что вообще хвалить его не придется, – заметил Савин. – Я тут кое-какие справки навел. Оказывается, что он считался в колонии и детдоме самым озорным и хулиганистым воспитанником. От него там с трудом избавились. Жалко мне вас, Илья Ефимович! Сядет вам племянник на шею – не возрадуетесь.
– Избави бог от такой родни! – оторопел Ковшов. – Пусть он тогда обратно едет, откуда приехал.
Савин заметил, что в колонию Степе возврата уже нет, но устроить его в какую-нибудь городскую мастерскую, пожалуй, будет нетрудно. Надо только Ковшову заняться этим...
Илья Ефимович ничего тогда не ответил Савину, но сейчас, после столкновения с племянником, решил послушаться совета директора.
