Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I."
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)
– Нет, мне с вашей братией не по пути! И не цепляйте меня! Не пойду! – Хомутов вновь шагнул к двери.
– А с кем тебе по пути? – насмешливо спросила Аграфена. – С Никитой Ереминым? Или, может, с Ильей Ковшовым?
– Что Ковшов, что? – загорячился Василий. – Чего ты его поносишь на каждом шагу? Я ему ни сват, ни брат, а скажу по совести: зря вы его к кулакам пишете. Илья Ефимович человек умственный, с головой, землю понимает. Дай ему простор, не стреножь его, так он вас всех хлебом завалит!
– Завалил хлебом – прямо по горло! – усмехнулась Аграфена. – Что было в амбаре, и то словно сквозь землю провалилось.
Хомутов сокрушенно развел руками:
– Вчера человека облыжно оговорила и ныне тоже. Да случись с тобой такая беда, как с Ковшовым...
– Добрая ты душа, Василий Силыч! – вздохнув и понизив голос, сказала Аграфена. – Что покажут на ладошке, тому и веришь. А вот чует мое сердце: не было и не было никакого воровства. Все это для отвода глаз придумано.
– Опять булгу да смуту заводишь! – вскипел Василий. – И что ты за человек, Грунька! Как змеюка какая. Ползаешь, шипишь, жалишь всех...
Нюшка с испугом посмотрела на мать, потом на Степу.
– За что же так, Василий? – побледнев, спросила Аграфена, словно от удара подаваясь назад.
Степа не помнил, как он очутился перед Афониным отцом.
– Вы... вы не обзывайте ее! – запальчиво выкрикнул он. – Тетя Груня правильно говорит... И не было никакого воровства! Обман все это!
И вдруг Степа осекся – от порога на него в упор смотрел директор школы.
В читальне стало тихо.
Попрятав в рукава цигарки, мужики расступились, пропуская директора вперед.
Федор Иванович потянул носом чадный, прокуренный воздух, поморщился и открыл форточку.
– Да, атмосфера! Надо же иметь уважение, граждане! Все-таки это школа, здесь дети учатся, – упрекнул он мужиков, взглянув на ручные часы. Потом обратился к Степе: – А ты, Ковшов, поднимись ко мне в кабинет.
Мужики один за другим стали выходить из читальни. Бросив на Степу недоумевающий и встревоженный взгляд, последними удалились Аграфена и Нюшка.
ОБЫСК
Федор Иванович молча провел Степу на второй этаж, в свой кабинет.
Голова у Степы шла кругом, уши пылали. Мальчик ждал, что Савин заставит его стоять посреди кабинета, а сам сядет за стол, спиной к теплой кафельной печке, и долго будет донимать его вопросами.
Нет, не лежит у Степы душа к директору! Уж если кому рассказать, так лучше Матвею Петровичу или дяде Егору.
Но Федор Иванович не спешил с вопросами. Плотно прикрыв дверь, он опустился на старенький клеенчатый диван и усадил рядом с собой Степу.
Потом заговорил. Заговорил мягко, спокойно. Он понимает Степу. Мальчику на самом деле нелегко жилось в доме Ковшовых, он ожесточился против дяди и сейчас из мстительных побуждений готов обвинить его в чем угодно. Все это так. Но месть плохой советчик, она мутит голову, ослепляет человека, толкает его на клевету.
– Я не клеветник! – вспыхнул Степа. – Я сказал правду.
– Если так, значит, ты знаешь, где находится дядин хлеб? – осторожно спросил Федор Иванович.
– Знаю, – глухо выдавил Степа.
– Где именно, где? – торопил директор. – Говори же до конца.
И Степа наконец решился. Будь что будет! Дядя, конечно, никогда не простит ему этого поступка, и Мите Горелову, наверно, станет очень плохо жить на свете, но Степа не может больше молчать.
– Федор Иванович! – возбужденно зашептал он, хватая его за рукав. – Пойдемте к Горелову!.. Вот сейчас же, немедля... Хлеб у него! В подполье... Шестьдесят четыре мешка...
– Ясно! – негромко произнес директор.
Отстранив руку Степы, он поднялся с дивана и подошел к темному окну. Да, ему все было ясно! Илья Ковшов оказался все-таки упрямым бараном. Не послушал его совета, пожалел хлеб и теперь может серьезно за это поплатиться. А ведь Ковшов нужен ему, очень нужен...
Директор вдруг обнаружил, что пальцы его нервно барабанят по холодному стеклу.
Спокойнее, Савин, спокойнее!
Он обернулся к Степе и спросил, кто еще знает о спрятанном в подполье у председателя хлебе.
– Больше никто... один я, – чуть запинаясь, ответил Степа.
– А сыновья Горелова?
– Они... они ничего не видали. Отец их к тетке услал.
Савин бросил на Степу подозрительный взгляд:
– А ты что же, следил все эти дни? И за дядей, и за Гореловым?
Отведя глаза в сторону, Степа молчал.
– Так, так, следил, значит... – Савин вновь забарабанил по стеклу и тут же с досадой сунул руки в карман. – А ты молодец, молодой Ковшов! Глаз у тебя зоркий. Хвалю! Настоящий комсомолец!
– Федор Иванович, так пойдемте к Горелову! – вскочил Степа. – Я все покажу...
– Нет, нет, – остановил его Савин. – Сегодня ничего предпринимать не будем. Уполномоченного по хлрбозаготовкам нет дома. Он вернется к утру, и я обо всем сообщу ему. Пригласят свидетелей. У Горелова сделают обыск, хлеб заберут. Виновные, конечно, будут привлечены к ответственности... – Директор с таинственным видом наклонился к Степе: – Но теперь все зависит от тебя. Будешь молчать – разоблачим саботажников, разболтаешь – хлеб могут перепрятать.
– Что вы, Федор Иванович! – испугался Степа. – Я никому...
Директор отослал его спать.
Но сон не шел... Степа представил себе завтрашний день – мужики вытаскивают из подполья мешки с зерном и грузят их на подводу. Тетка Пелагея хватается за мешки и вопит на всю деревню. Дядя Илья ненавидящими глазами смотрит на Степу. У Горелова отбирают сельсоветовскую печать и увозят его в район. Серега с плачем прощается с отцом, а Митя, столкнувшись со Степой, отворачивается и проходит мимо.
Забылся Степа только под утро. Разбудила его Таня. Она крадучись пробралась в общежитие и, растолкав брата, испуганно шепнула:
– Вставай! К дяде Тише комиссия пошла! Тебя зовут.
Через минуту Степа с сестренкой уже шагали к дому Гореловых.
– Я знаю... Ты уже все рассказал, – вымолвила Таня.
Степа хмуро кивнул головой и спросил сестру, состоялся ли у нее вчера разговор с Митькой.
– Говорили мы. Он ни в какую... боится! – Таня тяжело вздохнула. – Засудят теперь дядю Тишу.
– Может, и не засудят. Он же не кулак какой... в партизанах был, с белыми дрался... – И, чувствуя, что говорит не то, Степа с болью выкрикнул: – Ну нельзя нам молчать! Тут такое заварилось... Нельзя! Понимаешь?
– Понимаю, – еле слышно произнесла сестренка.
Степа прибавил шагу и вскоре догнал комиссию. Были тут уполномоченный по хлебозаготовкам Крючкин, высокий, сутулый мужчина в поношенной, в желтых пятнах кожаной куртке, директор школы, Аграфена и Василий Хомутов.
Заметив запыхавшегося Степу, Савин кивнул ему головой и что-то шепнул Крючкину. Тот пристально оглядел мальчика и, вдруг замедлив шаг, взял его за плечи и крепко встряхнул:
– Ошибки не будет? Часом, не померещилось тебе?
– Что вы, товарищ Крючкин! – обиделся Степа. – Своими глазами видел.
– Ну, ну, – сумрачно сказал уполномоченный. – Веди тогда, показывай.
Комиссия подошла к дому Горелова. Крючкин постучал в калитку.
Долго не отвечали. Потом звякнула щеколда, и председатель с заспанным лицом, в нижней рубахе и обгорелых валенках приоткрыл калитку.
– Разбудили, Тихон Кузьмич? – чуть помедлив, заговорил Крючкин. – Побеспокоить вас придется.
– В чем дело? – недовольно спросил Горелов.
– Кое-какие сигналы на вас поступили... Будто вы чужой хлеб прячете...
– Я? Чужой хлеб?! – Председатель отступил назад. – Это какая же тварь меня дегтем мажет?
– Вы уж извините, а придется проверить, – сухо сказал Крючкин, жестом приглашая членов комиссии войти в сени.
Горелов вдруг широко распахнул калитку, с грохотом открыл крышку ларя, толкнул ногой дверь в чуланчик, зачем-то опрокинул пустую кадку.
– Шарьте! Обыскивайте! – дрожа от бешенства, бормотал он.
– Дядя Тихон, вы лучше подполье покажите, – негромко заметил Степа. – Зачем вы лаз сундуком загородили?
– Подполье? – переспросил Горелов таким тоном, словно он не понимал, зачем сюда попал какой-то мальчишка. Затем он устало махнул рукой и открыл дверь в избу: – Можете хоть весь дом перевернуть...
Вместе с Крючкиным Степа вошел в избу, огляделся и обмер: кованый сундук стоял на своем обычном месте, у порога.
Степа даже протер глаза. Нет, ему не привиделось: лаз в подполье действительно ничем не был заставлен.
Оправившись от удара, Степа наконец решил, что это еще ничего не значит. Просто Горелов, чтобы не вызывать подозрений, передвинул сундук на старое место, а лаз, наверно, заколотил гвоздями.
Степа подскочил к лазу, схватился за кольцо и с силой рванул половицу. К его удивлению, она приподнялась без особых усилий. Значит, гвоздей не было.
Боясь взглянуть на Крючкина, Степа спустился в подполье и на четвереньках пополз в угол. Он полз, останавливался и, вытянув вперед руки, старался нащупать в темноте тугие, округлые туши мешков, наполненных зерном. Но руки касались то сухой земли, то бревенчатых подпорков, покрытых мягкой паутиной, то шероховатой картошки. И Степа, холодея и тяжело дыша, вновь и вновь кружил по подполью.
В лаз с фонарем в руках спустился Крючкин и подполз к Степе.
– Где мешки? – спросил он, освещая фонарем то один угол, то другой.
– Здесь были... в этом углу. Своими глазами видел... – Степе показалось, что он прокричал эти слова во весь голос, но Крючкин услышал только неясное, сдавленное бормотание.
Кряхтя и чертыхаясь, он полез вон из подполья.
– Нашел хлеб? Много? – нетерпеливо спросила Аграфена.
Крючкин сконфуженно развел руками и, отряхнув пыль с колен, подошел к Горелову. Тот, опустив голову, сидел на сундуке.
– Прощения просим, Тихон Кузьмич! Ошибка получилась. Ничего, кроме картошки, в подполье нет. Мальчишка всех попутал... – И он раздраженно обернулся к Савину: – Что же вы, товарищ директор, так школяров распустили? На председателя сельсовета клевету возводят...
– Ничего не понимаю, – в свою очередь, развел руками Савин. – Вчера Степа Ковшов чуть не переполошил всех мужиков в читальне... – Он обернулся к Аграфене: – Вы, кажется, тоже выражали свое подозрение?
– Было дело, – ответил за нее Василий Хомутов.
Аграфена покачала головой, потом, взяв фонарь, подошла к лазу и спустилась в подполье.
– Вот чертова баба, ничему не верит! – сказал Хомутов.
Горелов вдруг поднялся с сундука и решительно подтолкнул Хомутова и директора школы к лазу в подполье:
– Все забирайтесь! Проверяйте, ищите!
Хомутов и Федор Иванович неохотно полезли в подполье. Через несколько минут, тяжело отдуваясь, они выбрались обратно. Впереди себя Хомутов вытолкнул Степу и, схватив его за шиворот, потащил на середину избы:
– А ну, нечистая сила, держи ответ!
Степа, поеживаясь от цепкой руки Василия, огляделся кругом.
Горелов смотрел на него злыми, колючими глазами. Савин, вздыхая и покачивая головой, вполголоса что-то объяснял Крючкину. Аграфена стояла к Степе спиной и, хлопая платком, выбивала из него пыль. В дверь заглядывали школьники: Шурка, Нюшка, Афоня... У Тани по щекам текли слезы.
– Что же ты молчишь, бесов сын? – прикрикнул на Степу Хомутов. – Привиделись тебе мешки или как?
В дверях показался Матвей Петрович.
Степа вспыхнул и попытался освободиться из рук Хомутова, но тот продолжал крепко держать мальчика за шиворот.
– Отпустите, Василий Силыч, – негромко сказал учитель. – Не годится так.
– Я ему отпущу!.. – погрозил Хомутов.
И не успел он еще что-то сказать, как раздался отчаянный мальчишеский крик:
– А все равно был здесь хлеб! Был!
Не помня себя от стыда и унижения, Степа, как затравленный зверек, вырвался из рук Хомутова, растолкал в дверях школьников и выбежал на улицу.
ГДЕ ОН?
До самого обеда Шурка и Афоня дежурили около общежития и поджидали Степу – должен ведь он когда-нибудь вернуться!
Вот дядя Петя уже подал сигнал на обед, интернатцы налегке, без пиджаков и шапок, пробежали в столовую, а Степы все еще не было.
Шурка с Афоней подсчитали: пошел уже четвертый час после того, как их приятель убежал из дома Горелова. Где он мог так долго пропадать?
Конечно, после такой истории, как обыск у председателя сельсовета, Степе нелегко показаться людям на глаза, но не может же он столько времени бродить по лесу! Все-таки холодно и есть захочется.
Шурка посмотрел в сторону леса.
– Слышь, Афоня? – с тревогой сказал он. – А ты заметил, куда он побежал? Прямо в сторону Замызганок!
– Ну и что?
– Вот и «что»... Может, Степка на станцию подался. Возьмет да и уедет обратно в колонию.
– От такого дела хоть куда сбежишь, – вздохнул Афоня – Батя говорит, что председатель может Степку к суду привлечь. За наговор, за клевету...
– Так он же несовершеннолетний еще! Какой тут суд!
– Это так, – согласился Афоня. – А вот в школе ему не учиться... Пожалуй, исключат!
– Да ты что, зла ему желаешь? – загорячился Шурка, наседая на приятеля. – Из школы выгнать?! А куда Степка пойдет? Где жить будет, кормиться?
– Дурной! – обиделся Афоня. – Мне, думаешь, Степку не жалко? Еще вот как! Только он бешеный какой-то... Болтает почем зря, мутит всех. Нынче председателя очернил, завтра директора школы оговорит, потом – батьку твоего...
– Про батьку он худого не скажет, – в замешательстве возразил Шурка и принялся носком сапога долбить вмерзшую в землю ледышку.
Как бы он хотел защитить сейчас Степу, доказать Афоне, что их друг ни в чем не повинен! Но как защитишь, если все оборачивается против колониста! Кто только не убедился сегодня утром, как Степа запутался и опозорил себя, – и директор школы, и уполномоченный по хлебозаготовкам, и дядя Матвей... И даже Нюшкина мать не смогла ничего сказать, чтобы поддержать парня.
А отец? Шурка слышал утром, как тот сказал дяде Матвею: «Горячая голова у парня, а думать еще не научился».
– Чего ж теперь делать будем? – Шурка тоскливо посмотрел на Афоню. – Может, в лес пойти, поискать...
– А может, Степе и впрямь лучше уехать, – задумчиво сказал Афоня. – Не пропадет он в городе. А здесь затаскают его, замытарят... – Он посмотрел на тускло проступающее сквозь облака солнце и заторопился домой – и так ему достанется от отца.
Побрел к своему дому и Шурка.
...Матвей Петрович сидел за столом и проверял ученические тетради. В другое время Шурка присел бы с книжкой на другом конце стола и, скосив глаза, не преминул бы понаблюдать, какие отметки дядя ставит за конспекты по обществоведению, чтобы потом сообщить об этом своим дружкам.
Но сегодня было не до того.
Сбросив пиджак и шапку, Шурка сообщил Матвею Петровичу, что Степа до сих пор еще не вернулся в общежитие.
Учитель отодвинул в сторону тетради и спросил Шурку, почему же он в таком случае раздевается, а не идет разыскивать товарища.
– А может, Степа в город уехал, – неуверенно сказал Шурка. – Чего ему здесь позориться...
– Ты хочешь сказать, что он сбежал? – помолчав, спросил Матвей Петрович.
По правде говоря, он и сам был сбит с толку всем случившимся. С одной стороны, страстный выкрик Степы: «А все равно был здесь хлеб! Был!», а с другой – его неожиданное бегство из избы Горелова, осуждающие разговоры мужиков, директора школы, Крючкина – все это было странно и загадочно.
Сегодня все утро учитель с нетерпением ждал, что Степа вот-вот явится к нему и обо всем чистосердечно расскажет. Но мальчик как в воду канул.
– Так вот ты какого мнения о нем! – задумчиво продолжал Матвей Петрович. – А может, подождем на нем крест ставить. – Он поднялся, убрал тетради. – Ты говоришь, что Степа побежал к Замызганкам... А почему бы его не поискать?
– Пойдемте! – обрадовался Шурка, хватаясь за пиджак. – Я сейчас ребят соберу.
Не успели они выйти за дверь, как в сенях послышался говор и в избу ввалились Нюшка, Таня, Митя и позади – Аграфена.
Девочки подтолкнули Митю к Матвею Петровичу.
– Ну, говори же... будь человеком, – шепнула Мите Нюшка.
Митя стянул с головы красноармейский шлем, взлохматив белесые волосы, и настороженно оглянулся.
– Только одному вам... – обратился он к учителю. – По секрету.
– А нам не доверяешь? – упрекнула его Нюшка. – А еще друг-приятель!
– Митя, так мы почти всё знаем. И про Степу, и про тебя, – сказала Аграфена. – Таня рассказала... Чего же скрывать-то?
– Все равно не могу всем говорить, – упрямо твердил Митя, теребя руками подкладку шлема.
– Пойдем тогда, поговорим одни. – Матвей Петрович кивнул мальчику и вышел за дверь.
Шурка было кинулся за ним следом, но дядя вернул его обратно в избу. Здесь Шурка набросился на Нюшку и Таню. И что они за девчонки! Знают что-то важное и молчат, тогда как со Степой, может, случилось что-нибудь страшное... Значит, нет в их компании ни настоящей дружбы, ни полного доверия.
– В самом деле, что же вы Шурку обходите? – вступилась за него Аграфена. – Свой же человек, болтать не будет,
И девочка коротко рассказала Шурке о дяде Илье, о Горелове, о Митькином плене. Когда сегодня утром Таня узнала, что мешки с хлебом из подполья Горелова исчезли, она была поражена не меньше Степы. Страшась за брата, девочка побежала к Ветлугиным и сообщила все, что знала о хлебе.
– Вот так Степан!.. – раздумчиво произнесла Аграфена. – Смельчак, большому не уступит. Надо нам выручать парня.
...Нюшка, не меньше матери гордясь за Степу, побежала за Митей Гореловым и вскоре привела его в избу к Ветлугиным.
Перепуганный всем случившимся, Митя упрямо твердил, что он ничего о хлебе не знает, ничего не видел и не слышал.
– Трус, заячья душа! – обозвала его Таня. – Кто тебя из подполья вызволил? Не Степка ли?.. А ты правду сказать боишься! – И девочка горько расплакалась.
– А может, ты сам отца предупредил! – вырвалось у Нюшки. – А тот Ворона... Вот они хлеб-то и перепрятали!
– Я... предупредил?! – Митя весь задрожал и покрылся потом. – Выходит, я заодно с ними... Да за кого вы меня... Вот пойдемте к Матвею Петровичу, все скажу! – выкрикнул он.
...Вскоре учитель и Митя вернулись с улицы.
Матвей Петрович был хмур и озабочен. Оглядев ребят, он сказал, чтобы они Митю ни в чем плохом не подозревали, а главное, хранили самую строжайшую тайну обо всем, что знают.
– Почему, Матвей Петрович? – опросила Нюшка. – Кулаков же надо на чистую воду выводить?
– И хлеб искать надо... везде перешарить! – возбужденно заявил Шурка.
– Надо, ребята, надо, – согласился учитель. – Только они тоже не простачки: кто прятал, на виду не положил, следов не оставил. Перехитрили, как видно, нас. И наши подозрения никого ни в чем пока не убедят. Придется и нам быть хитрее. Ну, да об этом после... А сейчас пошли искать Степу.
В ЛЕСУ
Выскочив из гореловской избы, Степа кинулся в проулок, пересек огуменник и мимо глянцевито-черных, обугленных столбов (это все, что осталось от недавно сгоревшего овина Игната Хорькова) побежал к Замызганкам.
Вот и заросли лозняка. Теперь уже Степа не в поле, не на виду у людей... Перебегая от одного куста к другому, он может добраться хоть до самой Субботинской рощи.
Присев за куст, мальчик перевел дыхание и посмотрел в сторону деревни – его никто не преследовал.
Чего же он так перепугался?
Степа поморщился и потрогал шею. Кажется, он до сих пор чувствует железные пальцы Василия Хомутова, который, как клещами, ухватил его за шиворот. Какой же это был позор! А как смотрели на него мужики, Крючкин, Матвей Петрович, ребята... И что только не говорят сейчас о нем в избе Горелова! О, Степка Ковшов, клеветник, путаник, начитался всяких побасок о злых и хитрых кулаках и, потеряв стыд и совесть, мутит деревню.
Степа зябко поежился. Нет, от таких слов сбежишь и подальше Замызганок!
А все-таки где же хлеб? Не померещились же ему, в самом деле, мешки с зерном в подполье у Горелова? Ведь он видел их своими глазами, трогал, пересчитывал. Да и не он один – с ним были Митька, Таня. Значит, хлеб успели перепрятать!
Но кто же предупредил дядю Илью и Горелова? Может, он, Степа, проговорился кому-нибудь в общежитии? Нет, он молчал, как и обещал Федору Ивановичу.
Может, тетя Груня своими подозрениями подняла на ноги дядю Илью?
Степа ничего не мог понять. Что бы там ни было, но оборотни сделали свое дело – хлеб исчез.
Теперь вот кусай себя за локти и попробуй убедить кого-нибудь, что мешки с зерном ему не померещились.
Подняв воротник пальто и нахохлившись, Степа побрел лесом. Куда же податься сейчас? Вернуться в общежитие? Но там, верно, как на сходке у мужиков: ребята шумят, спорят, перемывают его косточки.
Пойти к Рукавишниковым или к Нюшке? Но как Степа докажет, что он не врун и не клеветник?
Нет, лучше пока побыть одному, походить по лесу.
Под ногами шуршали ворохи пестрой листвы, потрескивал валежник. Все кругом умирало, никло к земле – пожухли тронутые морозом последние зеленые листья подорожника, полегла на землю сухая трава. Лес стоял грустный, поредевший, уже не скрывая никаких неожиданностей, как это бывает летом, – лужайку с цветами, курень грибов, заросли земляничника.
Сиротливо дрожали голые сучья осин, покачивались на ветру тонкие ветви берез, бестолково кружили над Замызганками галки.
Ничего не замечая, охваченный своими невеселыми мыслями, Степа брел все дальше и дальше. Не заметил он и Фильку с Фомой-Еремой, которые чуть было не наскочили на него, но вовремя успели присесть за куст.
Мальчишки только что отвели на озимое поле лошадей и сейчас, подпоясанные уздечками, неторопливо возвращались домой.
– Смотри-ка, братец твой! – шепнул Фома-Ерема.
– Молчи... вижу! – дернул плечом Филька.
Степа прошел мимо ребят, остановился, нагреб сухих листьев, собрал немного валежнику и развел небольшой костерок.
Присев на корточки, вытянул к огню озябшие руки и, словно оцепенев, уставился на бледные языки пламени.
– Чего это он как в воду маканый? – вновь шепнул Фома-Ерема.
– Ему очухаться надо, – усмехнулся Филька. – Знаешь, что утром было? Он Горелова под обыск подвел... ну, и сел в лужу.
– Слыхал... – протянул Фома-Ерема и хитро скосил на Фильку глаза. – А чей хлеб у Горелова был спрятан? Случаем, не твоего бати?
– Что ты! Какой хлеб? – забормотал Филька. – Никакого хлеба не было! Это колонист все наплел... Ему дурная голова покоя не дает...
– Еще кому расскажи! – Фома-Ерема покровительственно потрепал Фильку по плечу. – Мой папаша не дурее твоего... тоже кое-что смекает. Зауздали вы председателя! Теперь только понукай – на рысях катать будет.
Он достал из кармана еще теплый пирог, завернутый в тряпицу, и, разломив его, протянул половину Фильке. Мальчишки занялись пирогом.
– А все же насолит он вам, – вновь заговорил Фома-Ерема, поглядывая на Степу. – Раз уж следить начал, обязательно вынюхает, куда вы мешки перепрятали.
– Да какие мешки? – взмолился Филька. – Обалдел ты...
– Ладно, жуй пирог, меньше врать будешь! – сердито перебил его Фома-Ерема. – Думаешь, о вас только забота. Подсидит колонист Горелова – это и нам не в прибыль. Итак нас к стенке жмут, а без председателя совсем труба. А вас Степка как пить дать выследит.
Филька с тревогой посмотрел на Фому-Ерему.
Почти такие же слова он слышал сегодня ночью, когда к ним в дом неожиданно нагрянул директор школы. Тот был раздражен и ругал отца, как провинившегося школьника.
Догадывается ли Ковшов, спрашивал директор, что родной племянник следит за каждым его шагом и уже знает про спрятанные у Горелова мешки с хлебом?
«Степка?! Колонист? Да я ему шкуру спущу... Да я его...» Отец бестолково заметался по избе, стал зачем-то будить жену, дочерей.
Но Федор Иванович, прикрикнув на отца, заставил его быстро одеться и увел за собой.
Вернулся отец только под утро. Он сказал, что хлеб перепрятан в надежное место, и завалился спать.
А Филька лежал в постели и никак не мог заснуть. Ему все чудилось, что Степка-колонист ходит вокруг его дома, заглядывает в окна, прислушивается у калитки.
«А ведь правда, вынюхает про надежное место. Он такой...» – подумал сейчас Филька, наблюдая за Степой.
Тот вдруг поднялся, затоптал сникший костер и оглянулся по сторонам.
Филька и Фома-Ерема, как по сговору, припали к земле.
Степа выломал палку, резким, с оттяжкой, ударом сбил ею несколько сухих дудок и побрел дальше.
– Чего он прогуливается тут? – поднимая голову, с досадой сказал Фома-Ерема. – Вздуть его надо по первое число, чтоб другим неповадно было!
– Что там – вздуть! Шкуру спустить мало! – мстительно подхватил Филька. – Шпион, ищейка!
Мальчишки понимающе поглядели друг на друга, поднялись и, прячась за кустами, двинулись следом за Степой.
Они шли и всячески себя распаляли. Вот подбежать бы сейчас к Степке сзади, сбить с ног и намять ему бока! Но этот чертов колонист тоже не из теста слеплен. Знает бокс, умеет крепко бить в челюсть и неплохо дает подножку. К тому же у него в руках палка.
Мальчишки на всякий случай решили вооружиться: Филька подобрал увесистую дубину, а Фома-Ерема вырезал дубовый дрючок с загогулиной. После этого они принялись торговаться, кто первый должен напасть на Степку. Филька сказал, что это должен сделать Фома-Ерема – он сильнее и кулак у него бьет, как пудовый молот.
Фома-Ерема ответил, что Степка куда больше насолил Ковшовым и пусть Филька покажет свою удаль.
Ни до чего не договорившись, мальчишки решили, что нападать в открытую глупо и опасно. Не лучше ли забежать вперед, засесть в кустах и ждать, когда Степка приблизится? А тогда в голову ему можно запустить и дубинку, и дубовый дрючок с загогулиной.
А еще лучше, если бы Степка подался влево и вышел к крутому обрыву над рекой. Разберись потом, почему колонист свалился с кручи и насажал себе синяков и шишек...
Пока Филька и Фома-Ерема строили всякие планы, Степа мало-помалу забирал вправо и вскоре вышел на опушку леса. От нее тянулся извилистый овраг, заросший кустарником.
Степа постоял на краю оврага, поглядел на низкое, свинцовое небо – от него веяло холодом, и казалось, что вот-вот посыплется снег. Потом он порылся в карманах пиджака, наскреб хлебных крошек и, кинув их в рот, размашисто зашагал вдоль оврага.
«Проголодался, – подумал Филька. – Ну ничего! Мы тебя сейчас накормим... С лихвой!» И он поторопил Фому-Ерему.
