Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I."
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)
Работу на конюшне мать с дочерью начали с большой уборки, словно они въехали в старый запущенный дом.
Нюша собрала комсомольцев на субботник и с их помощью три дня выгребала из стойл навоз и вывозила его на поля. Потом пришлось чинить кормушки, сажать на петли незакрывающиеся ворота, разбирать хлам, что скопился около конюшни.
Нюша хоть и вспоминала свою прежнюю должность рассыльной при правлении, но не в ее привычках было тяготиться и скучать по старому. Да и новая работа пришлась ей по душе.
Вскоре Нюша уже знала клички всех лошадей, знала их особенности, повадки, причуды; одна лошадь привередлива к еде, другая – солодча и неприхотлива, третья – постоянно скалит зубы, к четвертой – не подходи сзади, может ударить копытом.
Вместе с дочерью Аграфена завела на конюшне строгие правила. Лошадей отпускали колхозникам только по нарядам председателя или бригадиров и совсем не так, как при Горелове: бери запрягай какая приглянется. Новые конюхи дотошно расспрашивали, куда колхозник едет, на какое время, какой груз везет, и только после этого решали, какую лошадь запрячь в подводу. Легкую на ногу Лиску можно направить в город, медлительного широкозадого Чернеца лучше всего использовать на вывозке бревен из рощи.
– Кумекайте, женский персонал, – посмеивались колхозники, когда Аграфена с дочерью начинали обсуждать качества лошадей. – А мы пока перекурим да вздремнем.
А еще новые конюхи взяли в привычку проверять упряжь.
– Куда у тебя дуга завалилась? – кричала Нюша на ездового. – Почему шлею под хвост не заправил? А седелка как лежит? Хочешь спину лошади сбить? – И она принималась заново перепрягать лошадь. – Ты колхозную марку не порть. Едешь мимо людей, так вроде на все пуговки застегивайся... А то еще скажут, кольцовские лошадей запрягать не умеют.
Вечером, принимая подводы, Нюша пристально осматривала каждую лошадь: не взмылена ли она, не хромает ли, не потерта ли спина.
На воротах конюшни Нюша даже повесила фанерную дощечку и на ней отмечала, кто из ездовых как относится к лошади. А потом эти фанерки передавались в правление колхоза.
– Ну и дошлый конюх эта Нюшка! Чистый тебе контролер-инспектор! – покачивали головой колхозники и старались так пройти «Нюшкин смотр», чтобы не попасть на фанерную дощечку.
Но и сами они становились требовательнее.
– А упряжь какая? А хомуты? – наступали колхозники на конюхов. – Гниль, старье... Все лезет и расползается. Какой с нас может быть спрос!
Аграфена тяжело вздыхала. Это верно – упряжь у них незавидная. Пришлось ей с дочерью раздобыть сыромятной кожи, войлока и сесть за ремонт сбруи. Но дело это оказалось непростым. Нюша узнала, что Митя Горелов когда-то работал учеником у шорника и упросила его помочь им.
– Тоже мне поручение – гнилую упряжь чинить, – фыркнул Митя, придя на другой день вместе с Уклейкиным на конюшню. – Ты бы лучше у мужиков в сараях пошарила: хорошую упряжь они попрятали, а в артель всякую заваль сбыли.
– Теперь шарить поздно, – заметила Нюша, выкладывая перед парнями перекошенные хомуты, рваные шлеи, чересседельники, уздечки.
Митя небрежно попинал их ногой, сплюнул, потом уселся на солнцепеке и принялся острым ножом нарезать из сыромятной кожи тонкие ремешки.
– Давай, Сема, работнем! – И он обратился к Нюше: – Уж только ради тебя с матерью... Ловко вы папашу моего разделали... Поделом ему.
Нюша с жалостью посмотрела на парня. С отцом он давно уже не знался – не мог простить ему ни пьянства, ни беспутной жизни, ни того, что Тихон спровадил его младшего братишку Серегу в детский дом.
После перехода Горелова к Ветлугиным Митя остался жить один в пустой, запущенной избе, сам готовил себе пищу, сам стирал белье.
В колхозе он работал где придется – то пас скот, то плотничал, то ходил в извоз.
– Да, Митя, – вспомнила Нюшка, – кузнецу помощник требуется. Пойдешь к нему на выручку? Там сейчас полно работы. А то ходишь в колхозе как неприкаянный. Ты подумай...
– А мы уж подумали, – ответил за Митю Уклейкин. – Сматываемся из деревни...
– Уходите? – удивилась Нюша. – Куда это?
– В эм-тэ-эс, – старательно выговорил Уклейкин. – Слыхала про такое? Будем на трактористов учиться.
– Митя, это правда?
– Как слышишь... А чего нам, малярам. Не посылает правление на курсы – сами к машине пробьемся!..
Нюша уставилась на парней. Что ж это такое? То девчата чуть не ушли из деревни, теперь Митька с приятелем навострили лыжи.
– Да вы что, хлопцы? Все в бок да в сторону. А кто же в артели будет?... Землю пахать, за лошадьми вот смотреть...
– А что мне артель? – усмехнулся Митя, ловко проколов шилом концы порванного чересседельника и продев в отверстие сыромятный ремешок. – Перекидывают тут с одной работы на другую, как мячик... Ни дела, ни чести. То ли дело в эмтээс: сяду на трактор, стану рабочим человеком. Пришлют меня, скажем, в Кольцовку на машине землю пахать, и никто мне здесь не указчик. Сам вспашу, сам посею – машина-то в моих руках.
– Мужики еще нам в ножки поклонятся, – подхватил Уклейкин. – Постарайтесь, мол, ребята, вспашите поглубже да посейте вовремя. И все от нас будет зависеть.
– Вон вы куда целите! – ахнула Нюша, почти с завистью оглядывая парней. – И везет же вам!
Сейчас почти в каждом районе возникали машинно-тракторные станции, людей охотно принимали на курсы трактористов, и парни словно с ума посходили. Они прощались со своими подружками и один за другим уходили из Кольцовки.
– Да, Нюша, – попросил Митя, – ты нам характеристику от ячейки выдай. Так, мол, и так – направляем ребят на курсы...
– Вы хотя бы обождали немного, может, у нас своя эмтээс будет. Здесь бы и поучились.
– Это еще когда будет, а нам ждать некогда, – решительно заявил Уклейкин. – Весна скоро. И ты нам бумагу не задерживай...
– Ладно, будет вам бумага, – вздохнув, согласилась Нюша.
Она понимала, что трактористы очень нужны колхозу, а все же ей было обидно. Почему это парням открыты все дороги, а девчата должны сидеть на одном месте, доить коров, кормить свиней или вот ухаживать за лошадьми?
ЖЕЛЕЗНЫЕ КОНИ
Наконец-то от курсанта Ковшова пришло ответное письмо. Степа писал, что Нюша напрасно его утешает и так подробно доказывает ему пользу и значение агротехники. Он на нее совсем не сердится и даже рад, что попал на агротехнические курсы, где сейчас занимается с большим удовольствием.
А еще Степа сообщал, что в ближайшее время в Кольцовке будет создана своя машинно-тракторная станция и при ней откроются курсы трактористов. Он советовал Нюше не зевать и добиться от правления, чтобы на курсы направили побольше комсомольцев. «Думаю, что место на курсах найдется и девчатам, – писал Степа. – Надо вам только быть позубастее. Я уже купил для вас учебник по тракторному делу и сегодня высылаю почтой».
«Ага... не забыл все-таки нас», – обрадовалась Нюша.
В конце письма стояла подпись: «С комсомольско-товарищеским приветом. С. Ковшов».
Нюшка повертела письмо в руках, заглянула на оборотную сторону, пошарила в конверте – неужели Степа так ничего больше и не написал ей? Но конверт был пуст, а оборотная сторона письма чиста. И ей стало грустно.
«Сухарь, железяка, – подумала Нюша. – Слов ему жалко».
А насчет МТС Степа не ошибся.
Вскоре в Кольцовку приехали землеустроители из района. В стороне от деревни, за старыми завалившимися овинами, они отмерили участок земли для усадьбы МТС и остолбили его.
Потом из города пришли две грузовые машины с рабочими. Машины стали подвозить кирпич, бревна, а рабочие принялись строить помещение для конторы и мастерской.
Приезжие люди жили пока на квартирах у колхозников, а директор МТС со своими помощниками обосновался в правлении артели.
Не было только тракторов. Но они должны были прийти в самое ближайшее время своим ходом.
Как-то раз в полдень на конюшню прибежал Ленька и сообщил, что к Кольцовке приближаются тракторы.
– Уже? Так скоро? А сколько их? – спросила Нюша.
– Больше дюжины. Слышишь, как ревут?
Нюша закрыла ворота конюшни и вслед за братишкой побежала к околице деревни.
Колонна колесных тракторов с ровным басовитым гудением уже вступала в деревню. Крепкогрудые, маслянистые, покрашенные в защитный цвет машины неторопливо миновали хлипкий мостик через речку, без особых усилий поднялись на пригорок, попыхивая синим дымком, и тронулись вдоль улицы.
Клыкастые задние колеса оставляли на дороге глубокие следы, раскалывали темный заледеневший снег. От машины несло теплом, разогретым маслом.
Первые пять или шесть тракторов везли за собой автомобильные прицепы, нагруженные плугами, сеялками, дисковыми боронами, какими-то ящиками и тюками. Остальные машины тянули новенькие зеленые вагончики с окнами и дверьми.
Встречать тракторную колонну высыпала вся деревня.
Мальчишки бежали рядом с машинами, восторженно что-то вопили, хватались за крылья и умоляли трактористов прокатить их.
Девчата махали трактористам руками, парни провожали их ревнивыми взглядами и, наверное, завистливо думали о том, почему не они, а какие-то чужие люди ведут эти машины.
Пожилые колхозники стояли по сторонам дороги, покачивали головой, и Нюшка слышала, как они переговаривались:
– Да, ничего не скажешь – силушка! Таких чертоломов в борозде не остановишь, как конягу худоребрую...
– Ну, слава тебе!.. Теперь наша землица не запарует. Есть чем ее поднимать!
– Это еще не видно, как они в борозде себя покажут. Железяки все же мертвые, где им землю чуять.
– А трактористы зачем?.. Видал, как они за баранками сидят, словно влитые. Серьезные, похоже, ребята...
– А еще сказывают, после машины хлеб плохо родится и зерно керосином воняет.
– Это уж, кум, побаски с чужого голоса...
– Поживем – увидим!..
– А едут-то как! С жильем, с полным обзаведением. Должно, не в гости, не на постой собрались.
– Иначе и быть не может. Теперь уж прочно на земле осядут.
Нюшка не сводила глаз с тракторов. Так вот они, железные коняги!
С каким волнением встречала она первые машины на селе. Лет пять назад Никита Еремин приобрел в городе четырехконную молотилку. Ее установили в просторной риге, сделали привод, впрягли в него лошадей, и к осени, когда наступило время обмолачивать хлеб, в ереминской риге с пронзительным присвистом завыл молотильный барабан. Нюшка часами могла наблюдать, как таинственная пасть молотилки заглатывала сухие ломкие снопы, как с другой стороны машины веером вылетала измятая шелковистая солома и текло теплое бронзовое зерно. Управившись со своим урожаем, Никита Еремин охотно брался молотить хлеб другим односельчанам, отчисляя с каждого пуда обмолоченного зерна в свою пользу по пять фунтов.
«Хороша Маша, да не наша, – говорили мужики про ереминскую молотилку, – очень уж у нее хайло прожорливое!» И они предпочитали молотить хлеб по старинке – тяжелыми деревянными цепами.
Потом разбогатевший Илья Ковшов завел жатку-лобогрейку. В нее впрягали пару лошадей, и лобогрейка, мерно помахивая крыльями, словно огромная птица, с мягким стрекотанием двигалась по полю, низко, под корень, подрезала стебли ржи и собирала их в аккуратные снопы. Ковшов оказался не добрее Еремина – с сотни снопов он брал себе за услуги десять. Мужики и бабы с завистью посматривали на спорую машину и продолжали жать хлеб серпами.
«А теперь и машина посильнее, и Еремина с Ковшовым нету. Как-то оно пойдет все?» – думала Нюша.
Головную машину с красным флажком на радиаторе вел рослый парень лет двадцати. Небрежно держась одной рукой за руль трактора, другой он помахивал колхозникам и чуть ли не раскланивался, словно артист со сцены перед публикой после удачного выступления.
Заметив Нюшку, парень широко улыбнулся и, сорвав с головы кубанку, потряс ею в воздухе.
– Да ведь это Антошка Осьмухин... Сдобный, – сказала Нюша подбежавшим к ней Тане и Зойке. – Въезжает-то как! Прямо казак на коне...
Зойка толкнула подругу в бок:
– Смотри-ка, тебе особое внимание.
– Еще чего! А может, тебе, – фыркнула Нюша и помахала Антону рукой.
Свой парень, односельчанин, с которым она вместе бегала в школу, вместе вступала в комсомол – и вдруг уже тракторист! Будет теперь пахать землю в колхозе, сеять хлеб. Нет, тут было чему позавидовать!
Меся сапогами снег, девчата еле поспевали за машиной.
– Разве за ним угонишься! – с обидой сказала Нюша. – Хоть бы подвез чуток! – И она неожиданно выкрикнула: – Сдобный! Осьмуха! Прокати!
Таня сердито дернула подругу за рукав:
– Ну что ты, право... Какой он тебе Сдобный?..
Антон помотал головой, показал себе на уши, давая понять, что из-за рева моторов он ничего не слышит.
В свою очередь, принялась объясняться жестами и Нюша. Антон наконец понял, что́ от него хотят, остановил машину и, протянув руку, помог девчатам взобраться на площадку трактора. Затем с довольным видом он сел за руль и дал сильный газ.
Трактор затрясло, крылья забились мелкой дрожью, мотор угрожающе зарычал.
Нюша примостилась на железном крыле машины, Таня вцепилась в плечо Антона, Зойка пронзительно завизжала, правда больше по привычке, чем от страха.
Антон ничего не слышал. Он быстро оторвался от тракторной колонны, под смех колхозников прокатил девчат через всю деревню, потом развернулся и поехал обратно.
Искоса поглядывая на Антона, Нюша невольно отметила, как сильно он изменился. Это уже был не тот одутловатый, пухлощекий подросток с растерянным выражением лица, которого они в детстве звали Антошка Сдобный. За рулем сидел сильный, широкоплечий парень, с обветренным лицом, по-цыгански чернявый, с густыми, сросшимися на переносице бровями. Одет он был в кожаную куртку, на затылке залихватски сидела смушковая кубанка, на руки надеты перчатки с раструбами, какие Нюша видела у мотоциклистов.
«А это ему на пользу пошло, что он на стороне пожил, – подумала она. – Похорошел, приоделся».
Тракторная колонна миновала деревню, повернула к усадьбе МТС и остановилась у навеса.
Девчата попрыгали с трактора.
– Ну как, порастрясло малость? – со смехом спросил Антон, сходя с машины. – Ничего, привыкайте. Машина добрая. – Он по-хозяйски похлопал по горячему капоту. – Тридцать пять лошадиных сил. Своя, отечественная... Нашего тракторного завода.
Нюшке немедля захотелось расспросить Антона, сколько времени он учился, где работал, трудно ли водить машину.
Но не успела она и рта раскрыть, как к трактору подбежала Феня Осьмухина и бросилась к Антону:
– Братец приехал!
Потом подошли парни. Они шумно поздоровались с Антоном, поздравили с приездом и, окружив трактор, принялись его осматривать и ощупывать.
– Надолго к нам или только машину пригнал? – спросил Митя Горелов.
– Думаю, что надолго. Я ведь теперь в кадрах эмтээс. Буду вам хлеб добывать...
– А сумеешь?
– В совхозе не жаловались. Два сезона машину водил. Все марки тракторов знаю. И по ремонту работать пришлось.
Парни с уважением посмотрели на Антона.
– Выходит, утер ты нос своему батьке... – сказал Уклейкин. – Помнишь, он честил тебя – не крестьянин ты, отступник от земли.
Антон нахмурился:
– С батей у меня разговоры кончены.
Зойка Карпухина обошла Антона кругом, с неприкрытым любопытством оглядела его смушковую кубанку, перчатки с раструбами и даже потрогала пальцем скрипучую кожу на куртке.
– Это что? Спецодежда такая? – спросила она. – Всем трактористам выдают?
– Да нет, – ответил Антон. – Это я по случаю купил, на базаре. На свои кровные заработки.
– Какой ты ладный стал да пригожий, – умилилась Зойка. – И совсем на Сдобного не похож. Вот уж приглянешься кому. – И, подмигнув девчатам, она вполголоса запела: – «Мой миленок тракторист, кожаная курточка...»
– Да погоди ты, сорока! – перебил ее Митя. – Дай о деле поговорить.
В свою очередь, Антон принялся расспрашивать, что делают кольцовские парни и девчата, кто где учится, как живет комсомольская ячейка.
– Живем не помираем, – отозвался Уклейкин. – У нас теперь секретарь новый... – Он кивнул на Ветлугину.
– Ого! Растешь, значит! – улыбнулся Антон. – Поздравляю.
– Заголосовали вот... – призналась Нюша и вдруг вспомнила, что она закрыла конюшню на замок, а ключи унесла с собой. – Мне же коней принимать надо.
И она помчалась к конюшне. У ворот собрались колхозники с подводами и изрядно поругивали Нюшку:
– Что ей лошади! Так вот и будет бегать машины смотреть. Теперь они молодым слаще меда...
ДОМА
Фене надо было о многом порасспросить брата, и, когда девчата и парни разошлись, она осталась с Антоном около трактора.
– Давай я тебе помогу.
Антон открыл капот мотора и протянул сестре тряпку.
– Помогай, коли так. Эта скотина хоть и железная, а возни с ней тоже немало.
Протирая еще неостывший мотор, Феня настороженно поглядывала на брата.
– Что ж ты мне на последнее письмо-то не ответил? – наконец спросила она,
– Замотался, понимаешь... Машины принимали, то, се... Да что ты на меня так смотришь? Думаешь, пропал я без бати с мамашей? Как бы не так! – Антон с ухмылкой кивнул на трактор. – Видишь вот... конягу оседлал. Профессию освоил. Живу не тужу. И зарабатываю неплохо.
– Почему ж ты в деревню вернулся?
– А меня, понимаешь, как лучшего тракториста, в эмтээс направили... для укрепления кадров, – с важностью пояснил Антон. – Ну, а дома как? Отец по-прежнему сумасбродничает?
– Все как было, – пожаловалась Феня. – С ним хоть и под одной крышей не живи. На работу не ходит. С Тихоном Гореловым связался. Опять из колхоза собрался выписываться. Других за собой подбивает. И мать с ним заодно.
– Вот дуб стоеросовый! – выругался Антон. – Ничего его не берет, совсем задубел.
Скомкав в сердцах масленую тряпку, он невольно вспомнил сумасбродные выходки отца.
В свое время, когда кольцовские мужики собрались купить сообща локомобиль для паровой мельницы, отец Антона шумел больше всех, что локомобиль их разорит, пустит по миру. И к нему присоединилось немало крестьян, противников паровой мельницы.
Началась коллективизация, и Тимофей Осьмухин опять кричал больше всех, что артель – это чума для крестьян и она доведет людей до мора и глада.
Он горлопанил на всех сходках, повторял самые нелепые сплетни о колхозах, не давал говорить докладчикам и уполномоченным, и его не раз выводили с собрания под руки.
Антон сгорал от стыда за отца, пытался его утихомирить, пугал его тем, что за агитацию против колхозов его могут выслать из деревни, но Тимофей орал, что яйца курицу не учат, и хватался за ремень, чтобы проучить сына.
Антон был уже рослый, сильный парень, рукоприкладства не выносил, и в Кольцовке не раз наблюдали, как отец с сыном схватывались драться.
Потом отец все-таки вступил в колхоз, но первым делом он вырубил палисадник перед домом, выкорчевал сад, потом принялся резать скот. Ночью забил поросенка, полдюжины овец. Когда же очередь дошла до коровы и двух телок, Антон не выдержал и привел во двор председателя сельсовета и уполномоченного по коллективизации.
На Тимофея Осьмухина составили акт и дело передали в народный суд. Догадавшись, что это дело рук сына, отец проклял его и выгнал из дома. «Мне с доносчиком под одной крышей не ужиться. Пускай живет, как знает, хоть под забором валяется».
Антон понял, что мира с отцом не будет, забрал вещички, простился с матерью и сестрой Феней и ушел в совхоз, где вскоре стал трактористом.
– С отцом-то теперь замиришься или нет? – осторожно спросила Феня.
Антон задумался:
– Боюсь, опять у нас с папашей перепалка начнется. Дикий он какой-то! Понимать ничего не желает...
– А где ты теперь жить будешь?
– Без крыши не останусь. Я же теперь эмтээсовский... Должны общежитие дать, не то угол у кого сниму.
– Ой, Антоша, забрал бы ты и меня с собой... Муторно мне дома.
– Это дело! – согласился Антон. – Давай съедемся вместе. Проживем – зарабатываю я неплохо...
– Или так сделаем, – оживилась Феня. – Потребуем свою долю у отца с матерью, уйдем из дома. Свою избу построим...
К Антону и Фене подошел старший механик МТС Лощилин, высокий, сильный мужчина в треухе и в брезентовом дождевике поверх полушубка.
– Вот ты и дома, Осьмухин, – заговорил он. – И приятели тебя встречают... И девчата пригожие. – Лощилин покосился на статную, смуглую Феню.
– Это моя сестра, – сказал Антон. – Знакомьтесь Николай Сергеевич!
Лощилин протянул Фене цепкую промасленную руку:
– Очень приятно... Сразу видать, что осьмухинского рода... – И он опять обратился к Антону: – Ну что ж... Веди к себе домой. Знакомь с родителями.
Антон замялся:
– Вы же знаете, не в ладах мы с папашей...
– А ты, парень, не кочевряжься, – строго заметил Лощилин. – Отец есть отец, и надо его понять... Нечего тебе молодым петушком наскакивать на него. Вот сегодня же и навести родителей.
– Правда, Антон, приходи!.. Очень тебя мама ждет, – сказала Феня. – И вы приходите, – пригласила она Лощилина.
– Ладно... заглянем, – неохотно согласился Антон.
К вечеру, когда трактор был ухожен и поставлен под навес, Антон повел Лощилина к своим родителям.
Дом был тот же – приземистый, просторный, с потемневшими от времени стенами, но Антона сразу поразило непривычное запустение возле него. Палисадника с высокими заостренными кольями не было, сирень и рябины вырублены, в саду торчали пеньки.
Жалобно скрипели ступеньки крыльца, в сенях был навален хворост, дрова, мусор, в беспорядке громоздились пустые кадушки, ушаты, старые ведра, сверху свисали пропылившиеся березовые веники.
«Как в заезжем доме стало... мусорно, тоскливо», – подумал Антон.
Он нащупал в полутьме скобу тяжелой двери и на мгновение приостановился. Зачем все-таки он идет сюда? Как-то встретит его отец, о чем им говорить?
Но раздумывать уже было поздно, и Антон рывком распахнул дверь.
За столом пили чай отец, мать и Феня.
– Здравствуйте! – хрипловатым голосом поздоровался Антон, мельком оглядывая избу. Здесь было так же неуютно и неприбрано, как и снаружи.
Матрена бросилась навстречу сыну, обняла его за шею:
– Что ж ты так долго, Антоша?.. Ждали тебя, ждали... весь самовар выкипел.
– Дела, мама! – Он кивнул на Лощилина. – Знакомьтесь, вот... Николай Сергеевич из эмтээс... мой учитель.
– Присаживайтесь... гостем будете, – пригласил старший Осьмухин и покосился на Антона. – Вернулся-таки, блудный сын? – И он смахнул с лавки какое-то тряпье. – Ну садись, чадо, коли с покаянной пришел.
– Каяться мне не в чем, – вспыхнул было Антон, но, встретив умоляющие глаза Фени, замолчал и присел к краю стола.
Мать придвинула ему еду, налила чаю.
– Вы уж тут не цапайтесь с ним, – миролюбиво обратился Лощилин к Тимофею и принялся расхваливать Антона: парень молодец, с головой, выбрал отличную профессию, успешно закончил курсы и сейчас считается лучшим трактористом в МТС. – Не вам чета, Тимофей Никитич... За старое да рваное не цепляется... За главное держится. На стремнину выгребает. Понимает, как жить надо.
«И откуда ему известно, за что я цепляюсь», – с недоумением подумал старший Осьмухин.
– А отец, значит, олух царя небесного? – с досадой заговорил он. – Живет и ничего не смыслит... А я вот нутром чую– все равно завалится эта артель. Долго ли, коротко ли... Как овин старый. Уж лучше я загодя выпишусь да уеду куда-нибудь.
Лощилин раздумчиво покачал головой:
– А видали, какую из города технику в деревню двинули... машины, тракторы. Тут, пожалуй, любой Фома неверующий и рак-отшельник в артель потянется... А вы, Тимофей Никитич, вспять подались...
– Еще как вспять-то! – вступила в разговор Феня. – Это же прямо курам на смех... В Кольцовке только и разговору о папаше: четвертый раз из артели выписывается. Так мы всю зиму на узлах и сидим.
– А ты, свиристелка, помолчи! – оборвала ее мать. – Не прекословь отцу-то, побольше он тебя понимает.
– Понимает, да не совсем, – заметил Антон. – То мне жизнь портил, теперь – сестрице.
Феня переглянулась с братом – сейчас, пожалуй, самое время для откровенного разговора с отцом – и поднялась из-за стола.
– Вы, папаша, прямо нам скажите. Если уходите из колхоза, так других за собой не тяните.
– Кого это «других»? – настороженно спросил отец.
– Меня, скажем. Вот и Антон в деревню вернулся. И никуда мы с вами не поедем...
– Это верно, – поддержал сестру Антон. – Выделите нам с Феней долю в хозяйстве и живите как знаете. А мы в колхозе останемся...
Тимофей отодвинул чашку и уставился на сына с дочерью.
– Вот оно что! Вот ты зачем домой заявился!.. Раздела требуешь!..
Побагровев, он закричал о том, что не позволит разваливать хозяйство и пускать на ветер добро, которое наживал своим хребтом.
Казалось, назревал скандал, но в разговор вновь вмешался Лощилин:
– Опять вы шумите, Никитич... Долю свою они могут и по закону востребовать. А только зачем вам добро делить? Вы лучше умом пораскиньте да замиритесь с сыном. Парень он передовой, тракторист, заглавная фигура в деревне. Да и вам найдется красное место в артели.
– Какое такое красное место? – удивился Осьмухин.
– Ну, скажем, бригадиром вас могут поставить или завхозом. Человек вы с головой, грамотный, землю понимаете. Вот и будете с сынком первыми хозяевами в артели...
– Да зовут его давно в бригадиры, зовут, – вмешалась в разговор Феня. – А он упрямится, как невеста на выданье...
– Упрямство да обиды – плохие советчики, – продолжал Лощилин. – Только голову мутят. Вы, Тимофей Никитич, с сына пример берите.
Разговор затянулся. Старший Осьмухин больше не шумел, не скандалил, а, склонив голову, молчаливо слушал увещевания Лощилина.
– Ну, вот и миритесь на здоровье, – предложил механик Тимофею и Антону. – И делить вам ничего не потребуется.
– И впрямь, Антон, живи ты с нами, – обратилась к сыну Матрена.
Антон помялся, покосился на отца, на мать и, словив на себе взгляд Лощилина, невнятно буркнул:
– А мне где ни жить...
– Может, и вы у нас поселитесь, – пригласила Лощилина Матрена. – Я вам и сварю и постираю.
– Спасибо, – поблагодарил механик. – Я думаю к Ширяеву на квартиру устроиться. У него, говорят, попросторнее...
