Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I."
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)
В сумерки с четырьмя подводами зерна вернулся из района Василий Силыч. Разгоряченные, взмыленные лошади остановились около амбара, и колхозники окружили подводы.
Василий Силыч, подмигнув мужикам, с заговорщицким видом развязал один из пузатых мешков, зачерпнул ладонью горсть розовых, полнотелых пшеничных зерен и медленно пропустил их сквозь пальцы:
– Видали, граждане!.. Отменное семя... так в землю и просится.
Это была давняя мечта председателя – заполучить для колхоза высокоурожайный сорт пшеницы. Василий Силыч объехал соседние колхозы, побывал на базарах, но ничего подходящего не нашел. Тогда возникла мысль обратиться в район и попросить обменять артельные выродившиеся семена пшеницы на сортовые. Колхозники сочинили длинное прошение и отправили его в райисполком.
Осенний сев продолжался, но ответа о семенах в Кольцовку не поступало.
– А молчание чем не ответ... – заговорили колхозники. – Да и самим понимать надо: «На чужой каравай рта не разевай».
Тогда Василий Силыч направил в район Степу Ковшова:
– Потолкайся там... повороши кого надо!
Степа три дня прожил в районном центре, обил пороги многих учреждений и, наконец, привез разрешение на получение с селекционной станции ста пудов сортовой пшеницы.
– Вон кому спасибо говорить надо, – сказал Василий Силыч, кивнув на подошедшего Степу. – Ходок наш, толкач!..
Тот заглянул в мешок с зерном и спросил Василия Силыча, когда семена можно будет забрать в поле.
– Ночью в амбаре полежат, а завтра доставим. Сей на здоровье, – ответил председатель.
– Зачем же лишний раз мешки туда-сюда возить? – возразил Степа. – Отправляйте сегодня. Я с утра сеять начну. Земля у меня уже подготовлена.
– Можно и сегодня, – согласился Василий Силыч и приказал возчикам отвезти две подводы с мешками в бригаду Ковшова. Потом он отвел Степу в сторону и озабоченно спросил: – Ты что это, братец, натворил здесь? Лошадей на пашню вывел, стариков с лукошками! Репинский уже в район сообщил – антимеханизатор ты, такой-сякой, разэтакий... И зачем ты цапаешься с ним?
Степа нахмурился:
– А мне с ним не свадьбу водить, не детей крестить. Тут дело о хлебе идет... Вы лучше о комиссии скажите. Приедет она или нет?
Василий Силыч замялся:
– После телеграммы Репинского все, видишь ли, по-другому обернулось... Теперь уж из прокуратуры к нам пожалуют. Шумок о тебе пошел – супротивник машин. В райзо требуют, чтобы наказать тебя, меры принять...
– Вот оно что, – насупился Степа. – Ну что ж, наказывайте. Можете даже с бригадирства сместить.
Василий Силыч сокрушенно вздохнул и, оглянувшись по сторонам, словно под большим секретом, шепнул:
– Нет уж, ты пока паши, сей. Мы тебя потом по всходам судить будем... А они всякой защиты дороже...
Степа направился в поле. Там он принял с подвод двадцать мешков зерна, сложил их около полевого стана, прикрыл на ночь брезентом, рогожами. Теперь надо было подумать о стороже.
– А давай я, Степаша, покараулю, – вызвался дед Анисим. – Все равно без сна шастаю... Ноги чего-то мозжат, и в груди колотье...
– Да тебя ж, дед, случись что, любой пацан с копылков собьет.
– Ого-го! – запетушился старик, поплевав на ладони. – Ты моей лихости не знаешь! У меня кулаки сейчас что свинчатки.
Старик сходил домой, облачился в полушубок, обул подшитые валенки и занял сторожевой пост у мешков с зерном.
– Будь спокоен, бригадир! Три года мирскую гамазею сторожил – зернышка не убыло.
Было уже совсем темно, когда Степа вернулся домой и, поужинав, лег спать.
Но он долго не мог заснуть. Одолевали всякие сомнения – не случится ли что с Анисимом, не заснет ли старик на посту, не позарится ли кто на зерно.
Не выдержав, Степа поднялся и поехал на велосипеде в поле. Притулившись к мешкам с зерном, Анисим бодрствовал и чутко прислушивался к ночным шорохам. И, как ни осторожно приближался Степа, старик услышал позвякивание его велосипеда и, закричав: «Кто идет?» – поднялся навстречу.
– Это ты, Степаха... Все в порядке. Я на всякий случай даже бердан прихватил.
– Так он же у тебя не стреляет.
– Наладил... И солью зарядил. Если кому всыплю, так мать родную не узнает.
Оделив старика табаком, Степа вернулся домой и лег спать...
Разбудил его ожесточенный стук в калитку. Первой вскочила с постели Таня, выглянула через окно в переулок и, обомлев, бросилась будить брата:
– Дедушка Анисим к нам... Лица на нем нет!..
Степа, как был в трусах и майке, выскочил в сени, звякнул щеколдой, с размаху распахнул калитку и столкнулся с Анисимом. Лицо у старика было перекошено, седая с пегими подпалинами борода всклочена, полушубок измазан землей.
– Беда!.. Разор!.. – тяжело дыша, забормотал Анисим. – Зарезали нас! Без ножа зарезали! – Он с трудом переступил порог и, не дойдя до двери избы, тяжело опустился на какой-то ящик в сенях.
– С хлебом что-нибудь? С зерном? – Догадываясь, что случилось недоброе, Степа с силой встряхнул старика за плечи. – Да говори же...
Путаясь и запинаясь, Анисим рассказал, что произошло в поле.
Ночь выдалась темная, ветреная. Старик дремал около мешков с зерном, прислушивался, посматривая на восток, ожидая, когда начнет развидняться. И вот в самый глухой час чьи-то дюжие руки свалили старика на землю, связали по ногам и рукам веревкой, затолкали в рот какую-то вонючую тряпку и оттащили его в сторону от мешков.
А потом люди с дюжими руками исчезли, словно их и не было. Старик попытался освободиться от веревки и вытолкнуть кляп изо рта, но из этого ничего не вышло. Спеленали его на совесть.
Тогда Анисим попробовал передвигаться по пашне, перекатываясь с боку на бок. Веревки врезались ему в тело, воздуха не хватало, сердце бешено колотилось. К тому же Анисим потерял в темноте направление и вскоре почувствовал, что передвигается не к дороге, а в низину, к оврагу. Пришлось повернуть обратно.
Трудно сказать, сколько прошло времени, пока он наконец-то выбрался с мягкой пашни на твердую накатанную дорогу.
Здесь его и подобрали трое парней, что возвращались из Заречья с гулянки. Они развязали Анисиму руки и ноги, вытащили кляп изо рта. Когда же старик с парнями добрались до полевого стана, мешков с зерном там не оказалось.
Парни побежали будить Василия Силыча, а старик – к бригадиру.
Не дожидаясь, когда Анисим придет в себя, Степа кинулся в поле.
Над дальней кромкой леса слабо розовела заря, в низинах стлался белесый туман. У полевого стана уже толпились колхозники. Мешков с зерном там действительно не было. Не было и брезента. Кругом были разбросаны только старые, никому не нужные рогожи, отсыревшие от росы.
– Эх, бригадир, поспешил ты с семенами... рано их в поле завез, – покачал головой Василий Силыч. – Да и сторож не тот... ему бы воробьев на огороде пугать, а не с ворьем тягаться.
Степа молчал. Да и что можно было сказать, когда случилось такое несчастье.
– Смотри-ка, Силыч, – обратился к председателю Игнат Хорьков, пристально разглядывая землю. – А здесь ведь следы колес остались... Видать, на двух подводах подъезжали... А вот и зерна натрусили.
Все склонились над землей. Следы ошинованных колес выводили на полевую дорогу. Между ними, словно стежки после шитья, лежали просыпанные зерна пшеницы.
– А ворюги-то не дюже оглядисты, – заметил Игнат Хорьков. – Должно, мешок порвали. А ну-ка посмотрим, куда зернышки поведут...
Дорога дошла до развилки – направо путь лежал в Торбеево, прямо – в Кольцовку.
Следы колес повели к Кольцовке, и рядом с ним все время бежала прерывистая цепочка зерен, так хорошо заметная на потемневшей от росы пыльной дороге.
Колхозники шли чуть пригнувшись, молча, сосредоточенно, словно напали на след осторожного, хитрого зверя, и старались не наступить ни на одно зернышко.
Из деревни подходили всё новые и новые люди и, понимая без слов, что произошло, присоединялись к толпе.
Еле передвигая ноги, приблизился дед Анисим. Его поддерживали под руки Нюша и Таня.
Старик вдруг рухнул перед колхозниками на колени.
– Моя вина, граждане, – удрученно произнес он. – Не усторожил зерно. Судите, карайте! Нет мне прощения!
– Погоди, старый, – отмахнулся Василий Силыч. – Тут вот на след напали.
– Что ж теперь будет-то? – с тревогой шепнула Таня брату.
– Молчи... Смотри знай, – хмуро сказал Степа, как и все мучимый ожиданием, куда же приведет обличающий след.
«Только бы не к нам... не в Кольцовку», – мысленно твердил он, шагая вместе со всеми по дороге.
Не доходя до околицы деревни, след неожиданно повернул влево на дорогу, что шла позади усадьб и сараев.
И вот уж толпа миновала первую усадьбу, вторую, пятую, а след вел все дальше и дальше. Колхозники пересекли огуменники старика Уклейкина, Ветлугиных, и вдруг цепочка зерен круто свернула на ковшовскую усадьбу к сараю. У Степы замерло сердце.
У полуразвалившегося сарая, так же как и на дороге, видны были следы колес, сапог, вдавленные в землю зерна пшеницы. А угол осевших от старости ворот прочертил по земле приметное полукружье, примяв и раздавив сорную траву – значит, кто-то совсем недавно открывал ворота.
Колхозники на мгновение замерли, не зная что делать и стараясь не смотреть друг на друга.
Первым к воротам бросился старик Уклейкин и схватился за ржавый пробой:
– А ну, граждане, открываем!..
– Обожди, Прохор!.. – остановил его Василий Силыч. – Не самочинствуй. Здесь и хозяин есть. – И он растерянно поглядел на Степу.
Жадно глотнув воздух, Степа с силой рванул ворота:
– Смотрите!.. Шарьте!..
Но шарить не пришлось – колхозники, ворвавшись в сарай, сразу же обнаружили пять мешков с зерном. Они лежали в полутемном углу сарая, едва прикрытые сеном.
– Господи Исусе! И Степка туда же! – раздался в толпе чей-то удивленный женский голос.
Толпа ахнула, задвигалась и тесным кольцом окружила Степу.
– А-а, злыдень! На наш хлеб польстился, – завопил Уклейкин, продираясь сквозь толпу.
Словив испуганный взгляд Тани, Нюша с тревогой оглянулась по сторонам.
Она-то знала, что бывает в таких случаях. Найдя по следу спрятанный хлеб, толпа обычно звереет и устраивает жестокий самосуд – топчет ногами, волочит по улице, бьет смертным боем.
Нюша юрко пробралась вперед и замахала на колхозников руками:
– Да вы что? Ополоумели? Отступитесь сейчас же!
– Цыц, ты! Не с тебя спрос, – прикрикнул на Нюшку Тимофей Осьмухин и, оттолкнув ее в сторону, ринулся к Степе: – Сказывай, где остальные мешки?
Побледнев, Степа оттолкнул Осьмухина, подался назад и прижался к стене сарая.
– Знать ничего не знаю... Ошибка какая-то! – хрипло выдавил он.
– Будет представляться-то! – закричали из толпы.
– Ишь, богова овечка!
– С поличным схватили... не отвертишься!
– Отдавай хлеб!
Сгрудившись теснее, колхозники подступали к Степе.
Изловчившись, Осьмухин схватил Степу за грудь. В воздухе замелькали кулаки, посыпались ругательства.
Нюша бросилась к Мите Горелову, что стоял вместе с парнями позади колхозников:
– Степку бьют!.. Выручайте! – и первая бросилась в толпу.
За ней – Василий Силыч, Игнат Хорьков и дед Анисим.
– Назад! – истошно завопил Анисим. – Не тронь парня! Не виноватый он...
Хорьков, Василий Силыч и подоспевшие парни с трудом оттеснили колхозников от Степы. Правая бровь у него была рассечена, по щеке текла тонкая струйка крови.
– Отступитесь, граждане! Остыньте! – подняв руки, потребовал Василий Силыч. – Самосуда мы не допустим. Тут наваждение какое-то. Разберемся, выясним все.
Колхозники отступили, но успокоиться все же не могли. Кто-то предложил произвести у Ковшовых обыск.
Женщины принялись рыться в сене, потом разбросали кучу соломы около огорода. Мужчины обыскали весь ковшовский двор, обшарили сени, чердак, заглянули в подполье. Мешков с зерном нигде не было.
В толпе начались разговоры, что Степка Ковшов, как видно, действовал не один, а с компанией, и его дружки развезли хлеб по тайным местам.
– Ну что ты молчишь? – шепнула брату Таня. – Ведь ты же не виноват. Говори, защищайся...
Приложив к рассеченной брови холодный лист подорожника, Степа сидел около сарая на бревне и удрученно смотрел в землю.
...К вечеру из района приехал милиционер. Он записал все показания, составил акт о хищении семян и предложил Степе следовать за ним в район, к прокурору.
Вместе с братом отправилась в район и Таня.
НА ПОРУКИ
На другой день Таня вернулась одна.
Нюша заметила ее из окна своей избы. Уже по тому, как подруга подошла к дому не с улицы, а со стороны огуменника и, словно крадучись, юркнула в калитку, она поняла, что случилось недоброе.
Нюша без стука вошла в дом к Ковшовым. Таня плашмя лежала на кровати. Плечи ее вздрагивали.
Около печки, вытирая фартуком заплаканные глаза, стояла Пелагея.
Нюша осторожно тронула подругу за худенькое плечо:
– Танюша, что там?..
Таня вскочила словно от укола, повернула к подруге вспухшее от слез лицо и с трудом выдавила:
– Арестовали... В тюрьме сидит! – И она вновь упала на кровать.
Нюша отшатнулась. Потом вопросительно посмотрела на тетю Полю:
– Это правда?
– Тюрьма не тюрьма, а задержали парня, – тяжело вздохнув, сообщила Пелагея и покосилась на кровать, словно там лежал безнадежно больной человек. – А Танька сама не в себе.
– Так это ж – подлог... подлость! – яростно зашептала Нюша, комкая на груди кофту. – Не виноват Степа!..
– А улики-то налицо. Куда от них денешься?.. Пока суд да дело – а парня словно дегтем вымазали... На всю жизнь пятно.
– Так надо же ехать... жаловаться... добиваться! – возбужденно и довольно бестолково заговорила Нюша. – Есть же правда на свете?
– Должна быть... – устало согласилась Пелагея. – Теперь, поди, все дружки от парня отступятся... Эх, Степка, Степка – вот и упал ты намоченный! – Она тяжело опустилась на кадушку и вновь дала волю слезам.
Чувствуя, что сейчас тоже расплачется, Нюша поспешила выйти на улицу.
Все, что произошло вчера утром, потрясло ее как никогда.
Степа Ковшов, дорогой ей человек, верный друг ее детства, еще школьником пострадавший от кулаков, – и вдруг оказался... Нет, она даже мысленно не могла произнести этих страшных слов.
Дома Нюшу встретила мать и с надеждой спросила, что она узнала от Тани.
Аграфена ахнула и опустилась на лавку.
– Так это что ж, дочка?.. Опять как в тридцатом. Опять воровье закружило... Наших людей выклевывают.
«Опять как в тридцатом...» – мысленно повторила Нюша. А ведь и Степа говорил почти то же самое – сиди за трактором, паши землю, а по сторонам смотри зорко и старайся видеть подальше своего загона. А много ли она, Нюшка, всматривалась в даль, много ли замечала, что происходило кругом?
– Ты куда? – спросила Аграфена, заметив, что дочь взяла платок и направилась к двери.
– К ребятам схожу, – сказала Нюша.
– Иди, дочка, иди! Раз такое дело, сложа руки сидеть нельзя. Вы бы в райком съездили... Матвея Петровича повидали... Он человек справедливый, пристальный.
Нюша вышла на улицу. Едва она завернула за угол избы, как заметила Митю Горелова. Тот выходил из дома Ковшовых.
– Все ясно, – хмуро сказал он, приблизившись к Нюше. – Сварганили дельце против парня. Кто-то решил отыграться на нем... Ну что ж, давай ребят поднимать...
Вечером в избе-читальне собрались все члены ячейки. Не было только Антона. Еще в сумерки Нюша встретила его на улице, и он сказал, что едет в район за запасными частями и на собрании быть не может. Потом, помолчав, добавил:
– Зря ты это собрание о Ковшове затеяла. Не нам такие вопросы решать... Тут дело уголовное.
– А ты хоть скажи... что о Ковшове думаешь? – с надеждой спросила Нюша. – Виноват он или нет?
– Что ж тут гадать? – замялся Антон. – Как говорится, к чистому грязь не липнет. А пока дело темное...
– Ну, а Степа, он-то какой?
– Следователь разберется – узнаем, – неопределенно ответил Антон.
Нюша нахмурилась:
– Ладно, поезжай себе... А собрание мы все равно соберем.
Сейчас Феня с трудом засветила лампу, которую не зажигали почти все лето. Лампа коптила, попискивала, свет ее еле пробивал темноту.
Сидели все тихо, без обычных шуточек и поддразниваний. Парни не переставая курили, девчата жались друг к другу. Таня вручила Нюше ключи от сундучка, в котором хранились комсомольские дела.
– Степа просил передать, – сказала она.
– Открывай собрание... ты же член бюро, – шепнул Митя.
Нюша подняла голову и, оглядев собравшихся, негромко сказала, что сегодня у них один вопрос – о Степе Ковшове. Что с ним произошло, всем, конечно, известно, и говорить об этом незачем. Но сейчас важно решить другое – все ли верят, что Степа невиновен.
– Да ты что?.. – возмущенно вскинулся Митя. – Степка же наш, кровный... У кого это язык повернется дурное про него сказать... А ну пусть выйдет, послушаем...
– Правильно, – подала голос Феня. – Какой может быть разговор? Степан Ковшов – наш секретарь. Мы ему верили и верим. И я предлагаю этот вопрос не обсуждать.
– А все-таки лучше проголосовать. Виднее будет! – продолжала настаивать Нюша и попросила поднять руки.
Все дружно проголосовали за доверие Степе. Нюша облегченно вздохнула.
– Вот так давайте и напишем, – сказала она. – Мол, мы, комсомольцы, верили Степе Ковшову и сейчас верим. И ручаемся головой, что он ни в чем не виноват. И все, как один, подпишемся под таким письмом. Потом направим его прокурору.
– А это здорово будет! – заметил Митя, только сейчас по достоинству оценив ловкий ход Нюши с голосованием. – И что там «направим прокурору»... Делегацией к нему надо ехать... от имени всей ячейки.
– Правильно, Митя... – подхватила Феня и предложила сейчас же сочинить письмо.
Собрание оживилось. Зойку Карпухину, обладательницу самого красивого почерка, усадили за стол, поближе к лампе. Из конторской книги вырвали глянцевый, разлинованный на графы лист бумаги. Потом начали сочинять письмо. Фразы складывались с трудом, после долгих споров.
Неожиданно в избу-читальню ввалился дед Анисим. Кто-то сказал ему, что собрание закрытое, почти секретное.
– Какие там секреты, когда речь о Степке идет! – отмахнулся старик. – Нам его вместе вызволять положено. Бумагу надо писать...
– Уже пишем, дедушка, – шепнула ему Таня. – Ты не мешай.
Анисим присел у порога и стал слушать, что Нюша и Митя диктовали Зойке.
– Это вы ладно придумали за парня всем комсомолом вступиться, – заговорил он, уловив содержание письма. – А почему вот про колхозников забыли? Надо с письмом по избам пойти, подписи собрать. За Степку многие поручатся... у кого, конечно,совесть не усохла.
Нюша кивнула старику и, вырвав из конторской книги чистый лист бумаги, велела Зойке переписать письмо заново.
– И вот еще что! – посоветовал Анисим. – Надо Ковшова на поруки взять. Так, мол, и так. Пока следствие да разбирательство – отпустите парня на свободу. Ручаемся, мол, за него всем комсомолом и артелью – никуда он не денется, никуда не исчезнет.
Письмо переписывали еще раза два – то оно получалось слишком длинным и путаным, то Зойка оставляла на нем жирные кляксы.
– Стойте! – вспомнила вдруг Нюша. – А как же с севом-то быть? Так и не закончим его?
– Да-а, – протянул Анисим. – Ковшов такой ли тут посевной план развернул! Больше всех бригад взялся посеять. И вдруг вместо хлеба бурьян полезет. Не солидно, ребята!
– А где же семена взять, раз такое получилось?.. – растерянно спросила Таня.
– Где взять?.. – переспросил Митя, встретившись с настороженным взглядом Тани. – Я скажу где... В амбарах у себя. Да, да. И не смотрите на меня так. Мы вот на бумаге пишем – верим Степке, ручаемся за него. А коли так – давайте еще и делом докажем. Соберем зерно и досеем озимый клин. – И он кивнул Зойке: – Пиши там... даю два пуда семян.
– Да ты что, Митяй! – оторопел Семка Уклейкин. – Откуда у нас зерно? И так до нового урожая не хватит.
– У кого не хватит– с того не брать, дело добровольное! – холодно бросил Митя. – Пиши, Зойка! Добавляю еще пуд... на Семкину бедность.
– Ты меня не резонь! – принялся оправдываться задетый за живое Уклейкин, но собрание не дало ему говорить.
Предложение Мити всем пришлось по душе, и каждый согласился принести из дома немного зерна.
– Ну и хлопцы! – удовлетворенно покрутил головой Анисим. – С такой запевкой не грех и по мужикам пойти... И они подкинут толику семян. Я вот первый с пудик наскребу...
Зойка вопросительно посмотрела на Нюшу:
– Опять переписывать?
– Опять, – кивнула Нюша. – Видишь, какая поправочка. Наконец письмо было готово, и комсомольцы один за другим поставили под ним свои подписи.
Вслед за молодежью расписался и «согласный с комсомолом Анисим Безуглов, 68 лет от роду».
Затем собрание избрало тройку – Нюшу, Митю и Зойку, которые должны были обойти избы колхозников.
Тройка приступила к работе на следующее же утро. К ней примкнул еще дед Анисим. Комсомольцы показывали колхозникам письмо с ходатайством об освобождении Степы из-под ареста и заводили разговор о семенах.
Встречали тройку по-разному. В одних домах охотно ставили свои подписи и делились семенами, в других отказывались: семян, мол, у них нет, а подписать ходатайство они не могут – раз Ковшова арестовали, значит, законно. В районе люди тоже с головой сидят, им виднее.
– Выжиги... злыдни! – сжимая кулаки, ругался Митя. – И что им Степка плохого сделал?.. Кто их попутал так?
Выходили из себя и Нюша с Зойкой. Они заявляли, что не желают больше слышать оскорбительные слова против Степы и не пойдут ни в один дом.
– Эх вы, горе-защитники! – упрекал их Анисим. – Взялись – так все перетерпеть надо. Вот остыньте чуток – и пошли дальше. – И он настойчиво водил тройку из одной избы в другую.
К концу дня подписей под письмом было поставлено не так уж мало, а на подводе, что разъезжала вслед за тройкой, набралось мешков пятнадцать зерна.
Утром Митя и Нюша отправились в район.
Прежде чем пойти к прокурору, они решили побывать в райкоме комсомола.
Прождав с добрый час в приемной, пока не кончилось какое-то совещание, они попали наконец к секретарю райкома Белову, высокому, насупленному молодому человеку в наглухо закрытом френче.
Узнав, что парень и девушка из кольцовской ячейки, Белов кивнул им головой и пригласил садиться.
– Очень хорошо, что вы сами приехали, – заговорил он_
Мы как раз собирались послать в Кольцовку нашего инструктора... Необходимо провести срочное комсомольское собрание.
– А мы уже провели, – доверчиво призналась Нюша. – Да еще какое!
– Молодцы... оперативно действуете, – хмуро похвалил секретарь. – Тогда докладывайте, как вы отреагировали на чрезвычайное происшествие?.. Какие меры приняли против уголовного элемента?
– Какого это уголовного элемента? – похолодев, переспросила Нюша.
– Ну, вашего бывшего секретаря ячейки... Ковшова.
– Почему «бывшего»? Белов пожал плечами:
– Странные вопросы... Вы же сами говорите, что провели собрание. Надеюсь, что Ковшов уже больше не секретарь? Не может же арестованный гражданин быть комсомольским руководителем. Кстати, протокол собрания с вами? Какое вы приняли решение?
Переглянувшись с Митей, Нюша достала из кармана письмо прокурору и положила на стол.
– Вот наше решение.
Подергивая кончиком носа, словно принюхиваясь, Белов быстро пробежал письмо, задержался на многочисленных подписях, и его густые брови почти совсем сошлись на переносице. Затем с решительным видом он поднялся из-за стола, отхлебнул из стакана глоток остывшего чая и заговорил так, словно в комнате все еш,е продолжалось заседание.
– Это как понимать, товарищи? Человек выступает против механизации, мешает деятельности эмтээс, уличен, наконец, в хищении семенного материала, а вы... вы покрываете его. Больше того, поддерживаете! Берете под защиту! Оставляете своим вожаком! И это в тот момент, когда в деревне вновь поднимают голову классовые враги...
– А вы что, – глухо спросил Митя, – и Ковшова во враги зачисляете?
– Окончательно еще не выяснено, но дело, в которое он замешан, дурно пахнет, – многозначительно сказал Белов. – Очень дурно!
– Да неправда все это! Вранье! Чистый наговор!.. – вскрикнула Нюша и, бросившись к столу, принялась сбивчиво и торопливо рассказывать о Степе: как он работал в поле, как следил за пахотой, за севом, как часто спорил и ругался с трактористами, с директором МТС. А что в краже семян замешан Ковшов, так этому никто не верит.
– Но факты, к сожалению, говорят другое, – перебил ее Белов. – Улики против Ковшова неопровержимы. Сейчас следствие заканчивается, и в ближайшее время над ним состоится суд. А вы, кольцовские комсомольцы, выступаете в роли защитников уголовного элемента! Пишете такое письмо! Собираете подписи колхозников! Как это назвать, я вас спрашиваю? Да это же ярчайший пример политической близорукости и полного притупления классовой бдительности! Где же ваше комсомольское чутье, где боевой дух? – Он гневно потряс письмом и бросил его в ящик письменного стола.
– Это зачем? – удивленно спросила Нюша.
– Обсудим письмо на бюро райкома. Нюша протянула руку:
– Позвольте! – заартачился Белов. – В вашей ячейке делается черт знает что!.. И мы обязаны принять меры. Да кстати... Чем вызвано появление такого письма? – Он пристально оглядел Нюшу и Митю. – Вы, кажется, закадычные друзья Ковшова? Значит, не обошлось и без личных приятельских мотивов?
– Ну и друзья! – буркнул Митя, исподлобья взглянув на Белова. – Мы не отпираемся...
– И верим Ковшову, что бы там ни было! И драться за него будем! – с вызовом сказала Нюша. – А письмо верните.
Митя поднялся с дивана и встал рядом с Нюшей:
– Отдайте, товарищ Белов! По-хорошему просим... Секретарь покосился на парня и, пожав плечами, вернул ему письмо.
– Можете идти. Но имейте в виду, делами вашей ячейки мы еще займемся, – пообещал он.
Нюша с Митей вышли из райкома и долго, молчаливые И подавленные, брели по булыжной мостовой. Первым молчание нарушил Митя:
– Вот так поговорили по душам!
– Да разве у такого до души докопаешься! – зло отозвалась Нюша. – Застегнулся на все пуговицы... Френч, а не человек!
– Что же делать-то? – принялся вслух размышлять Митя. Нюша предложила пойти в райком партии.
Около городского сквера они отыскали помещение райкома. Секретарь и инспекторы были в разъезде по колхозам.
Нюша с Митей посидели в приемной, посовещались между собой, потом, выпросив большой конверт, вложили в него письмо. На конверте написали: «Посевная, срочная, секретарю райкома ВКП(б)» – и оставили письмо в приемной.